Другая реальность

– Вы не волнуйтесь, я своему соседу сказал, чтобы он женщин не водил, а то вдруг Катина мама в темноте голоса перепутает…

Не тут-то было. Мама спокойно ответила:

– Не бойся, не перепутаю.

Две недели счастья. Я до сих пор не знаю, много это или мало. С одной стороны, они пролетели почти мгновенно. С другой стороны, время как будто спрессовалось и вместило столько любви, столько бурного восторга и тихого ликования души, что кому-то, возможно, хватило бы, чтобы согреть и осветить целую жизнь.

Пришла пора прощаться. Виталий уезжал первым. Мы пили наперстками теплый терпкий коньяк, тихонько болтали и смеялись, и грусть предстоящего расставанья разливалась по жилам вместе с горьким напитком. Мы почти перестали разговаривать, только смотрели друг другу в глаза, и мне казалось, что я читаю его мысли, а он – мои. И я уже не смеялась, когда он целовал мои глаза, губы, шею… Все исчезло, и перестало иметь значение, и не проникало в сознание. Мыслей практически не было, только ощущение огромного, бесконечного счастья. Иногда мы переставали целоваться и любовались друг другом, и казались прекрасными друг другу и самим себе. Он положил голову мне на грудь, и я едва перебирала пальцами его волосы. И ощущала такую близость, как будто все уже было между нами, и мы давно – одно целое. И краем сознания промелькнула мысль, что я уже не оттолкну его, если он захочет пойти дальше. Более того, я ждала этого, хотела этого, и боялась. Боялась все испортить. И он почувствовал мое смятение:

– Я знаю, что ты сейчас меня так любишь, что я мог бы быть настойчивее. Ты хочешь этого?

Я долго не отвечала. Мысли путались. Чудо этого вечера состояло еще и в том, что он ничего не требовал от меня. А я хотела его так, как только может хотеть любящая, но неопытная девушка: всей душой, всем телом, всем воображением… И я сказала: «Нет».

Он не сразу спросил: «Почему?», я не сразу ответила.

– Боюсь, что мне это понравится. Я ведь понимаю, что мы больше никогда не увидимся.

Он хотел перебить меня, но я не дала ему, боясь, что он солжет:

– Не перебивай меня («ну, пожалуйста, перебей меня», – молила моя душа). Больше всего на свете я сейчас хочу быть твоей и пройти этот путь с тобой. Но зачем мне это новое знание, если тебя не будет рядом? Я чувствую, что наша близость могла бы быть чем-то необыкновенным. А что потом? Искать и сравнивать? И разочаровываться, и знать, что такого больше не будет? Пусть все останется, как есть, и нам не в чем будет себя упрекнуть. Прости, я просто боюсь себя.

– Боже мой! Глупая моя! Это ты прости меня. Я – дурак, я такая же свинья, как и все мужики. И твоя мать была в чем-то права. Она одного не понимает, что тебя охранять не нужно. Я ведь не могу тебя обидеть. Я смотрю на тебя – ты такая юная, такая красивая, такая серьезная, а я такой здоровый, взрослый мужик. Ты такая беззащитная передо мной, а я, такой сильный, но я пальцем тебя тронуть не могу… Если бы я раньше знал, что в моей жизни может быть такое!

– Не нужно больше ничего говорить, а то я или расплачусь, или загоржусь… Закрой глаза.

Он послушался, я быстро оделась и села рядом.

– Открывать?

– Нет.

Я обняла его и впервые поцеловала сама. Я видела, как дрогнули его веки, как он подался ко мне, потом откинул голову на подушку, открыл глаза и улыбнулся:

– Этого я никогда не забуду. Тебе пора?

Я кивнула. Я не могла говорить, слезы благодарности, любви и безнадежности готовы были хлынуть ручьем.

– Я приду к тебе утром, и мы еще поплаваем вместе.

Утром немного штормило, но мы все равно пошли купаться. Мы долго плавали, а потом он целовал меня, мокрую и соленую, и говорил, что убивает сразу двух зайцев – прощается и со мной, и с морем. Я проводила его до автобуса, держась из последних сил. Мы улыбались друг другу на прощание и махали руками, но как только автобус тронулся, и я, отвернувшись, побрела на базу, слезы хлынули, прорвав плотину сдержанности. Я долго бродила по опустевшему из-за испортившейся погоды парку, вспоминая вчерашний день, и постепенно успокоилась и начала улыбаться: он напишет мне, обязательно напишет. Я буду ждать. И думать о нем, и чувствовать щемящую нежность, глядя на бескрайнее волнующееся море, и ощущать его соленые поцелуи, когда волна омоет мои губы, и в легком шелесте прибоя мне будет слышно его дыхание, а когда выглянет солнце, и тепло начнет обволакивать мое тело, мне станет также жарко, как под его страстным, обжигающим взглядом.

Ждать предстояло долго. Я не хотела, чтобы он писал мне домой. Меня передергивало от одной мысли, что мать может прочесть его письмо.

– Пиши мне лучше в Горький, на главпочтамт, ведь я – девушка без адреса. Я буду там только через месяц, и у тебя будет время подумать…

Но сейчас я точно знала, что он напишет. Я чувствовала, что связующая нас нить не слабеет. И счастье, переполнявшее меня, не тускнело и не оставляло меня ни на минуту, даже во сне.

Месяц прошел, как в тумане. На почтамт я бросилась прямо с вокзала, с чемоданом. Письмо ждало меня. Я взяла в руки конверт и посмотрела, от кого оно. И улыбнулась: какая хорошая фамилия, я ведь даже не знала ее. Потом взгляд мой упал на обратный адрес. Город Ленинград, главпочтамт. Нехорошее предчувствие кольнуло меня, но я прогнала его прочь. Этого не может быть. Я с трудом дошла до ближайшего скверика и села на скамейку. Я уже знала, что прочту, хотя и не хотела себе в этом признаться. Руки не слушались, и я с трудом вскрыла конверт. Текст письма врезался мне в память на всю жизнь:

– Катюша, милая, здравствуй! Прошел уже почти месяц, но память не хочет с тобой расставаться. Я помню все: твои глаза, волосы, губы. Я слышу твой тихий голос и твой звенящий смех. И я чувствую себя самым счастливым и самым бесчестным человеком в мире. За все эти дни я так и не смог сказать тебе, что женат, что у меня трехлетний сын. Сначала это не имело значения, ведь мы были случайными знакомыми.

Потом я уже не мог: боялся потерять тебя. Ты будешь права, если напишешь мне, что я – подлец, или не напишешь вовсе. Не знаю, сможешь ли ты поверить мне теперь, но я очень люблю тебя. Как хотелось бы мне вернуть тебя хоть не надолго… Но, если мне не суждено даже узнать твой почерк, я ни в чем не буду винить тебя. Я всегда буду благодарен судьбе за то, что знал тебя и любил.

Я не плакала. Я не думала о нем ни хорошо, ни плохо. Полный ступор. Ни мыслей, ни желаний, ни горя, ни сожалений. Я сидела с письмом в руке и пыталась вспомнить, что я собиралась делать дальше. Так. Чемодан. Я куда-то еду? Приехала. Куда идти? Где-то был адрес квартиры, который мне прислали девчонки. Каждая мысль давалась мне с трудом и в сильно замедленном темпе. Вдруг ужасно заныл зуб, и эта физическая боль вернула меня к реальности. Я взяла чемодан и побрела к автобусу.

Потом была суета устройства на новом месте, знакомство с новой хозяйкой – шустрой говорливой старушкой, которая привычно рассказывала о своей незадачливой дочери и внуке, хорошем мальчике, но, к сожалению, рецидивисте.

Только поздно вечером я осталась одна. Усталость навалилась, но зубная боль не давала уснуть. И я решила покончить сразу с тем, что ее вызывало. Я уже знала, что напишу ему, но слова подбирала с трудом:

– Не стоит так ругать себя. Я и так знала все почти наверняка, только не сознавалась себе в этом. Я видела, как ты стираешь футболку, как укладываешь чемодан, и понимала, как эти занятия для тебя непривычны. Я все это отмечала краем сознания, но гнала прочь, потому что тоже боялась услышать правду.

И главное: женат ты или нет, для меня ты все равно останешься тем человеком, который научил меня любить, научил не думать ни о чем, что могло бы омрачить лучшие дни моей жизни. И я благодарна тебе за твою ложь. Иначе ничего бы у нас с тобой не было, и жизнь моя стала бы беднее.

Прощай.

Запечатав конверт, я уснула крепким сном человека, принявшего твердое решение. Все-таки я плохо знала мужчин. То, что для женщины звучит, как последнее «прости», мужчине, видимо, дает надежду. И это мое письмо еще не было последним штрихом, были еще письма, телефонные звонки, напряжение ожидания и радость слышать в телефонной трубке любимый голос. Все, как у Ахматовой: «И убывающей Любови звезда восходит для меня». Почти все. Только любовь никак не убывала, она проникала все глубже и глубже в душу, вила там гнездо и укладывалась спать, и просыпалась от малейшего намека на надежду услышать его голос, увидеть его глаза. Счастье и боль все время были рядом, во мне, рука об руку. Я думаю, что и он испытывал то же самое.

Начались метания. Мы дошли до края бездны: он готов был ради меня пойти на любые жертвы, но я не была готова их принять. Ладно бы, если бы дело касалось только его службы (тогда такое там не прощалось), но ведь в жертву мог быть принесен трехлетний малыш. Я представляла свою малышку-сестренку, и что было бы с ней, реши отец оставить ее с матерью, и не могла найти иного выхода, кроме разрыва. И он состоялся, по моей инициативе. Мы говорили с ним по телефону, он, конечно, звонил не из дома. Он ревновал. Он звонил по ночам, видимо, с дежурства, но я не всегда была на месте. По ночам я работала на хлебозаводе, так как мать моя не отличалась большой щедростью, а стипендия уходила на оплату квартиры. Но я не могла (и девчонкам не разрешала) сказать ему об этом, ведь он мог воспринять это как жалобу, или, не дай Бог, намек на материальные трудности. И я не знаю, как он повел бы себя, если бы узнал, что я иногда по несколько дней не ела ничего кроме горячего ароматного хлеба. По ночам. По тем ночам, о которых он фантазировал невесть что. И когда он напрямую спросил, не появился ли у меня кто-то, я ничего не ответила, так как слезы душили меня, и я не могла говорить. Он понял это по-своему. И больше не звонил. Я долго надеялась, что обида и ревность помогут ему забыть меня. Не знаю. Я ничего не забыла.

Июль 1972 в январе 2006

И сейчас, когда я переживаю то лето, счастье наполняет меня. Спасибо тебе, судьба!

Утром немного штормило, но мы все равно пошли купаться. Мы долго плавали, а потом он целовал меня, мокрую и соленую, и говорил, что убивает сразу двух зайцев – прощается и со мной, и с морем. И когда он сказал, что ему пора, я отстранилась от него и, глядя снизу вверх в его прозрачные голубые глаза, задала вопрос, который волновал меня все эти дни:

– Прости меня, может быть я не должна об этом спрашивать, может быть, это пошло, но мне кажется, мы не должны расставаться вот так, не сказав друг другу… Скажи, ты…

Его глаза потемнели, скулы напряглись, и он сказал, как отрезал:

– Да.

– И у тебя…

– Да. У меня есть сын. Прости меня. Я чувствую себя самым счастливым и самым бесчестным человеком в мире. За все эти дни я так и не смог сказать тебе, что женат, что у меня трехлетний сын. Сначала это не имело значения, ведь мы были случайными знакомыми. Потом я уже не мог: боялся потерять тебя. Ты будешь права, если скажешь мне, что я – подлец. Не знаю, сможешь ли ты поверить мне теперь, но я очень люблю тебя. Я всегда буду благодарен судьбе за то, что мы встретились.

– Я рада, что ты мне это сказал. Не стоит так ругать себя. Я и так знала все почти наверняка, только не сознавалась себе в этом. Я видела, как ты стираешь футболку, как укладываешь чемодан, и понимала, как эти занятия для тебя непривычны. Я все это отмечала краем сознания, но гнала прочь, потому что тоже боялась услышать правду. И главное: женат ты или нет, для меня ты все равно останешься тем человеком, который научил меня любить, научил не думать ни о чем, что могло бы омрачить лучшие дни моей жизни. И я благодарна тебе за твою ложь. Иначе ничего бы у нас с тобой не было, и жизнь моя стала бы беднее. Все, тебе пора, а то опоздаешь.

Я проводила его до автобуса, держась из последних сил. Мы улыбались друг другу на прощание и махали руками, но как только автобус тронулся, и я, отвернувшись, побрела на базу, слезы хлынули, прорвав плотину сдержанности. Я долго бродила по опустевшему из-за испортившейся погоды парку, вспоминая вчерашний день, и постепенно успокоилась и начала улыбаться. Я буду помнить его, и чувствовать щемящую нежность, глядя на бескрайнее волнующееся море, и ощущать его соленые поцелуи, когда волна омоет мои губы, и в легком шелесте прибоя мне будет слышно его дыхание, а когда выглянет солнце, и тепло начнет обволакивать мое тело, мне станет также жарко, как под его страстным, обжигающим взглядом.

Я больше не буду плакать. Я не хочу, чтобы слезы смыли с моего лица следы его поцелуев. Я была счастлива, я любила и была любима. Впрочем, почему «была»? Любовь по-прежнему наполняет мое сердце. Значит, я научилась любить. И прощаться.

Январь 2006

Сегодня я создала для себя другую реальность, в которой не было места лжи, обидам и недоверию. Только пронзительная грусть и пленительная нежность. Была ли я права в той реальности или в этой? А может, мне нужно было бороться за свою любовь? Не думаю, что, разрушая чужую жизнь, можно построить свой Храм.

Просто, когда один человек любит другого, он любит весь мир и никому не может причинить вред.

Глава 4

Новая реальность. Продолжение

Январь 2006

Немного экспериментирую с энергией, которую принимаю в заочных сеансах. Во-первых, можно исключить музыку. Это ничего не меняет, кроме привычного хода сеанса, когда под определенные музыкальные фрагменты происходят определенные действа. Во-вторых, можно отменить ритуал вхождения. Оно все равно происходит, если хочется. В третьих, атрибуты призыва энергии тоже могут отсутствовать. Видимо, энергия уже знает тебя и приходит по первому зову. Точнее – ангел понимает тебя без слов и призывает энергию сам. И в четвертых, лечебный сеанс, когда лечить уже практически нечего, перерастает в нечто больше, это какой-то новый инструмент познания себя. Сознание подкинуло слово «медитация», хотя толком не знаю, что это такое. Нужно бы пополнить свой багаж знаний на эту тему.

Недавно набралась наглости и отправила свой роман «Мозаика любви», написанный уже почти два года назад, в один из интернет-журналов. Выбрала журнал «Эрфольг», он показался мне наиболее интеллигентным. Претендовала на публикацию в рубрике «Эпицентр». Не ожидала ничего, ну кому нужен молодой пятидесятилетний автор? И вдруг ответ от поэта Анатолия Полякова. Всего несколько слов: «Ваш роман, несомненно, заслуживает быть опубликованным». В следующем месяце он появится в интернет-пространстве. Конечно, я бы предпочла бумажный вариант, но средств издаваться за свой счет у меня просто нет, и вряд они когда-нибудь ли появятся.

Позвонил приятель, который написал музыку к моей молитве. Попросил немного переделать еще одно стихотворение, чтобы петь его от лица мужчины. Он выбрал именно его из нескольких, это меня порадовало, потому что я тоже хотела бы слышать эту песню:

 
На моем берегу тишина,
Низко стелется дым из трубы.
Как всегда, я сегодня одна
На безмолвных просторах судьбы.
 
 
Белый голубь на белом снегу,
Будто ангел спустился с небес,
Он хранит на моем берегу
Задремавший заснеженный лес.
 
 
На твоем берегу кутерьма,
Блеск салюта и грохот пальбы.
Там в клочки разлетается тьма
Не разгаданной нами судьбы.
 
 
Я у печки плету кружева,
Я у стекол узоры краду,
И, возможно, простые слова
Я случайно под утро найду.
 
 
Лунной ночью лампадку зажгу,
И о здравье твоем помолюсь,
А как стихнет на том берегу,
Белым голубем в сон твой явлюсь.
 
 
Я навею счастливые сны
Белых крыльев пушистой волной.
И шепну на пороге весны:
 

«Мой далекий, ты снова со мной!»

Мое намерение создать Книгу Любви Планеты Земля вызвало в интернете совершенно разную реакцию. Были письма, поддерживающие идею, в нескольких из них звучал один и тот же мотив: здорово, как это я не додумался сам! Я обязательно буду участвовать! И – тишина. Оказывается, не так просто описать миг счастья. Или вспомнить?

Вторая категория озабоченных юнцов попыталась увести диалог в сторону удовлетворения своей юношеской гиперсексуальности. И третья категория, в том числе мой петербургский друг, Савва, бросились рассуждать, взвешивая все «за» и «против» и ударяясь в софистику.

Самое странное, что все рассуждения кажутся мне лишними. Во-первых, я чувствую, что должна это сделать. Что это будет мой подарок Господу и людям. Во-вторых, эта книга будет свидетельством жизни души, а не свидетельством функционирования сознания. Следовательно, и читать ее будут душой, впитывая положительный опыт Любви, сорадуясь (ну, вот, опять, даже в языке есть слово «сострадать», а слова «сорадоваться» нет), а не осуждая, что такое хорошо и что такое плохо. Это будет книга единения, так как любовь, и как инструмент творения и как его конечная цель, есть то, что делает людей похожими. И уникальными, так как опыт переживания этого чувства у каждого свой.

Все свидетельства субъективны, без сомнения. В этом – их ценность. Их уникальность. Тем большее разнообразие, возможно, найдет в Книге свое отражение. Обманчивы? Никогда. Важно состояние души в ту конкретную минуту, и, что бы ни произошло, сохранить именно то ощущение той минуты. И, если обманутая девушка вычеркнет из своего душевного опыта то мгновение, когда задыхалась от счастья, не боясь быть обманутой, то и писать о нем она не станет. А если она опишет это мгновение как самое счастливое в своей жизни, то потом, когда обида пройдет, оно уж точно останется с ней. А фрау, впавшая в экстаз при прослушивании речи Гитлера, постесняется об этом написать, а если все-таки напишет, то, я думаю, всем будет интересно, что именно вызвало восторг ее души. И это тоже имеет право быть.

И не надо умышленно смешивать значительные события с ощущением счастья. Я разговаривала пока не с очень большим количеством людей, но все совершенно адекватно понимают, о чем речь. Все, кто знает, что в мире есть Любовь, все, у кого она является частью душевного опыта. А те, кто не имеет опыта Любви, вообще на мой вопрос ответить не смогли. То есть на основе моего небольшого опроса я делаю вывод: обычные люди отождествляют счастье и Любовь. А насчет сгоревшей дачи соседа – сильно сомневаюсь. Если кто-то и ловит в такие минуты кайф, то вряд ли сознается. Хотя величие огненной стихии… Но это – другая песня. Насчет аргумента, что нельзя «дробить жизнь», – категорически не согласна. А кто запретил? А разве жизнь я собираюсь дробить? Просто я хочу собрать все зерна счастья, испытанные человечеством, и испечь из них такой большой каравай, которого хватило бы на всех.

Жизнь, конечно, едина, но моменты возвышения духа до ощущения полной гармонии с миром, до ощущения единения со всем сущим во Вселенной, достигаются каждым по-разному, но общим инструментом и общим результатом, скорее всего, является Любовь. Конечно, ценен каждый миг, но, к сожалению, не каждый миг человек проживает на высочайшем душевном подъеме, не каждый миг интересен другим людям. Важно (в данном конкретном случае, когда речь идет о Книге) не только то, что ты накопил в себе, а то, чем ты можешь поделиться с другими, будучи уверен, что именно этот твой душевный опыт стоит того, чтобы им поделиться.

Возможно, яркая вспышка, озарившая чью-то личную жизнь, стала той недостающей частицей позитивной энергии, которая гармонизирует пространство вокруг нашей планеты? Если человек почувствует, что хочет поделиться своим счастьем, значит, так и будет. И он напишет. Даже если это нужно только ему, даже если у него не будет читателей или будет один единственный. К сожалению, большинство вообще не считают, что им есть, что сказать, а уж писать-то вообще не имеют намерений. И, слава Богу, значит, они просто проживают свое физическое воплощение, не мудрствуя лукаво. Может быть, их вспышки и озарения тоже важны для нас, и, может быть, они-то и есть самые пронзительные и искренние? Вопрос не стоит так: отдай свое, кровное, нам, убогим. Вынь да положь. Не хочешь, не надо, копи в себе. Однако, делясь, становишься богаче, с этим невозможно спорить.

Я думаю, что, читая такую Книгу, кто-то обнаружит для себя новые грани, обнаружит вдруг, что и он был счастлив, но не понял этого, и уж в другой раз не пройдет мимо… Уральская мечтательница? А мечтать не вредно, вредно не мечтать. Нашла в интернете ссылку, рекомендованную моим другом. Любава с Украины. Женщина, поборовшая рак. Автобиография счастливого человека. И даже не важно, фрагмент ли это, или вся биография. Несколько пронзительных образов – и ощущаешь, что все – правда. Внутренняя гармония и желание ей поделиться, сделать немного счастливее всех. И никакого акцента на том, что довелось пережить. Такое впечатление, что с годами женщины начинают острее чувствовать красоту и гармонию. Может, объединиться дамам пожилого и среднего возраста? А мужчины? Как меняется их мироощущение с годами? Конечно, это – не тема. Раскрытие души – вот тема.

Я подхожу к Книге Любви не с позиций сознания, этого хочет моя душа. Если идти от сознания, то можно классифицировать события, давать им оценку, решать, кто достоин, и т. д. Не будет ли попытка человека нарисовать миг счастья тем ключом к своей душе, который ее приоткроет? А у человека с раскрытой душой возникают совсем другие вопросы…

Мой друг написал мне: зачем еще одна Книга Любви, когда уже есть Евангелие?

А я не воспринимаю его как книгу любви. Мне кажется, что в нем много жестокости. И много вопросов возникает у меня при чтении Евангелия. Первый и главный для меня вопрос: так знал Он или не знал, что Он – Сын Божий, до того как?.. Второй вопрос: в чем миссия Его? Нести слово Божие, искупить грехи людские или погибнуть и воскреснуть? Но, тогда, есть вероятность, что и цель – открыться Сыном Божьим. А если знал Он, что воскреснет, погибнув, то в чем подвиг? И почему кто-то решает искупить мои грехи? Он заранее считает меня несостоятельной?

И – воскресли ли все с Ним к жизни вечной? По-моему, единицы. Те, кто шел за Ним с открытой душой. Для остальных жизнь вечная – только результат огромной работы над собой, а этому никто, даже Он, не научит. Или научит? Может быть, если Евангелие придет к тебе откровением. А если нет? Может быть, это – не твой путь? И неужели нет других путей? Сейчас много «учителей», которые рекламируют различные техники глубоких медитаций, в чем-то микромоделей смерти и воскрешения, только не ради людей, а ради себя, любимого. Иногда даже не души ради, а материального успеха для. Может, и в этом тоже правда – люби себя и спасай себя, ведь ты тоже Сын Божий. Возможно. Но – добивайся успеха за счет других, манипулируя не только их сознанием, но и божественными планами? По-моему, это уже слишком.