>*<
Работа социального отделения аналитической группы, как Мишка в шутку назвал закрывшихся в библиотеке экспертов, оказалась интересной, горячие обсуждения затянулись почти до полуночи, и только необходимость заставить мальчишек идти спать (они заявили, что будут работать наравне со всеми) вынудила людей разойтись по комнатам. В шесть утра зевающие парни и вялая Лена подняли юных аналитиков и, ругаясь про себя, потащили их в бассейн: на спортзал сил в такую рань не было, а ходить в воде легче, чем заниматься на тренажёрах. В начале восьмого обсуждение возобновилось и, как и рассчитывала Катя, выводы были готовы незадолго до обеда.
– Начинаем заседание. – У Ван оглядел экспертов, треть из которых выглядела не очень-то бодрой, но довольной. – Вы приготовили выводы по социальным последствиям?
– Да, – негромко заговорила Катя. – По результатам обсуждения мы подготовили отчёт, сейчас же озвучим наиболее важные выводы. Алексей, прошу вас.
Лёшка несколько смущённо закашлялся, ведь до этого ему никогда не приходилось выступать с докладом, но быстро справился с волнением.
– Как вы знаете, голем изначально рассматривается физически взрослым или хотя бы подростком. При этом он за короткое время проходит все этапы психологического взросления. Желательно, чтобы он с самого начала умел взаимодействовать с людьми, значит, появятся проблемы общения между ними и обычными детьми. Начнутся трения, люди не захотят рисковать здоровьем своих детей, когда в песочнице вместе с ними будет играть здоровый парень вроде меня. Если изолировать голема на время взросления, он потом с трудом впишется в социум. Возникнут и другие проблемы, например попытки совращения детей-големов, ведь внешне они взрослые. Опять же это я прошёл сам. Может быть и обратное: обычные люди станут представляться големами, чтобы развращать детей или настраивать общество против нас. Есть и опасность втягивания големов в преступления. Мы вынуждены быстро перенимать нормы поведения, очень пластичны, и даже в возрасте психических десяти лет можем вести себя как взрослые. Это опасность одновременно и для нас, и для общества.
– Поясните, – не понял Марк.
– Я остался один в возрасте примерно двенадцати-пятнадцати психологических лет и уже через месяц не отличался поведением от тридцатилетних. Не повзрослел, а… неосознанно обезьянничал, чтобы подстроиться под окружение.
– Я объясню, – вмешался Мишка. – Вы же знаете, что голем с рождения обладает запасом некоторых навыков. Среди них значительный объём занимают обычные для любого взрослого рефлекторные реакции на стандартные ситуации. Голему не нужно учиться им с нуля, он действует неосознанно и даже сам считает, что это его собственный опыт, что он уже взрослый. Повторю ещё раз: это не перенос сознания, а исключительно рефлекторные действия, которые постепенно заменяются собственным опытом. Достоверно определить психологический возраст возможно только по достижении големом четырёх-пяти физических лет. Это не значит, что до пятилетнего возраста он ребёнок – нет. Просто к четырём годам он уже имеет достаточный собственный опыт социальных отношений. При этом в профессиональной сфере он может быть дееспособен и в годовалом возрасте. Поэтому привычные нам определения возраста здесь не действуют.
– У нас много инфантильных взрослых, – заметил американец.
– Я говорю не об инфантильности, а о существовании человека одновременно в нескольких возрастах. Вы же сами работаете в одной группе с големами и видите эти особенности. И вы не готовы воспринимать эксперта-ребёнка, верно? Как и взрослого, всерьёз играющего в детские игры. Первый для вас – шутка природы, в лучшем случае вундеркинд, второй – умственно неполноценный. Даже если вы осознанно не хотите этого, ваше реальное отношение к големам будет именно таким. Размывание границ, путаница, отсутствие ориентиров разрушительно повлияют на общество. Социум, в котором будет много големов, окажется неустойчивым, потерявшим опору.
– Общество уже много раз теряло опору, например, когда женщины добились равноправия, – возразил кто-то.
– Но представление о связи физического возраста и психологической зрелости неизменно! – отрезал Мишка. – Здесь же… фактически будет создана новая раса, отличающаяся от нас не физически, не генетически, даже не эмоционально, а в силу особенностей взросления. При этом големы вынуждены подчиняться нормам человеческого общества.
– Не вынуждены! – звонко перебил его Анри. – Мы признаём их, потому что мы – люди, такие же, как вы. Но у нас есть особенности, которые могут принять далеко не все. Мы будем вызывать неосознанный страх, который распространится на всех, потому что по внешнему виду нельзя отличить, кто перед тобой – голем или обычный человек.
– Да никто не станет бояться големов! – возмутился американец. – Это расизм, который мы уже…
– Во-первых, – снова заговорил Мишка, – люди всегда будут бояться иных, потому что это врождённая защита своего биологического вида. Опасна не обычная боязнь чужого, а гипертрофированный страх. Здесь же на него наложится реальная опасность принять ребёнка-голема за взрослого или взрослого преступника – за ещё недееспособного голема. Люди станут бояться не големов, а друг друга!
– Но големов – в первую очередь! – вмешалась Катя. – Потому что, даже если они будут вести себя идеально, они всё равно останутся чужаками. Да вы сами знаете, как в последние десятилетия усилилось влияние религий, сект и лженаук. При отсутствии реального дела одни ищут спасения в алкоголе или компьютерных играх, другие – в фанатизме разных видов. После почти атеистического общества столетней давности мы снова пришли к границе преобладания религиозных людей.
Катя предостерегающе подняла ладонь, останавливая возражения представителей мировых религий.
– Я не говорю об искренне верующих, вы сами знаете, что таких немного! Я говорю о тех, кто пытается занять внутреннюю пустоту и бессмысленность своей жизни обрядами и суевериями. Вы сами боретесь с постоянно возникающими сектами, мы, учёные, – с адептами псевдонаук или фарисеями науки. Таких людей с каждым годом становится всё больше, они уже представляют серьёзную опасность. Да вспомните хотя бы историю пятилетней давности, когда сотни людей отказались от цивилизации и под влиянием проповедника ушли голыми в индийские леса, причём некоторые вообще на четвереньках. Потом полгода вылавливали «просветлённых», которые нападали на хозяйства местных крестьян. Вы думаете, такие фанатики не обратят внимания на големов?
– У научного фанатизма будет и обратная сторона, – тяжело роняя слова, заговорил Стэн. – Так, они не остановятся на физически обычных людях, они попытаются создать своего постчеловека. И будут поклоняться ему, хотя номинально и останутся сторонниками науки. Так что научный и технический фанатизм не лучше религиозного.
– Даже без трансгуманистов появится разделение на людей и киборгов, если их начнут создавать. И уж их-то не примет большинство! – снова взяла слово Катя. – Вы знаете, что подсознательно мы все замечаем людей с протезами или в экзоскелетах. Хотим мы того или не хотим, мы всегда обращаем на них внимание, и они это знают, чувствуя себя не такими. То же самое будет и с киборгами: люди не смогут полностью их принять. Это вызовет напряжённость, а то и враждебность по отношению друг к другу. Даже в идеальном случае нас ждут десятки лет социальной напряжённости. Да к этому, относительно незначительному, предлогу добавятся намного более серьёзные причины. Уже сейчас производство в основном базируется на робототехнике да тридах, в наиболее экономически развитых странах половина населения живёт на пособие. Их существование – только видимость гуманного общества, потому что фактически – и все вы знаете это – безработных рассматривают лишь как экономический и генетический ресурс, и поддерживают приемлемые условия жизни исключительно для защиты от социальных взрывов. А в реальности на них экономят, предоставляя суррогатную пищу, дешёвую одежду, примитивные развлечения и почти не давая образования.
– На образование-то не грешите! – возмутился англичанин. – Оно у нас одинаково для всех.
– Вы уверены? Вспомните вчерашнюю беседу в столовой. Я сама из семьи безработных и знаю, что такое «всеобщее среднее образование». Нам дают знания в такой форме, что усвоить их могут или дети состоятельных людей, или очень настойчивые и одарённые, причём не добивающиеся своего, а буквально пробивающиеся сквозь железобетонную стену дети. Остальные, даже одарённые, да только не такие настойчивые, едва дотягивают до минимально необходимого количества баллов. У них есть всего один шанс – устроиться на работу в сфере услуг и дать лучшее образование своим детям. Создание големов и киборгов отнимет у них и эту возможность: здоровый красивый парень, такой, как Алексей, к тому же полностью зависящий от хозяина, выгоднее, чем обычный человек. Никто не поймёт, что он такой же робот, только биологический. Киборги же займут ниши механиков, крестьян, и так очень немногочисленных в последние десятилетия швей или резчиков по дереву. Если прибавить к этому умственные способности големов-«компьютеров», ненужными окажутся учёные, писатели, художники, композиторы. Да люди творческих специальностей не нужны уже сейчас. Напряжённость будет нарастать, и чем больше в обществе окажется сытых, необразованных, ничем не занятых и никому не нужных людей, тем больше вероятность взрыва.
– Вы пророчите бунты и революции? – усмехнулся англичанин. – Это вечный аргумент демагогов.
– Да нет же! – рассердилась Катя. – Это будут не бунты и погромы. В ближайшие десятилетия мы столкнёмся с волной самоубийств, помешательства, бессмысленных драк ради развлечения. И уже этим воспользуются политиканы и фанатики всех мастей. Мы получим видимость постоянно растущей экономики и деградирующее общество, а потом падение в дикость и беззаконие, разрушение промышленности – культуры к тому времени и так не останется. Это не новые условия, человечество сталкивалось с подобным в прошлом – вспомните требование «хлеба и зрелищ». Но сейчас всё будет на несколько порядков хуже. Общество разделится на десять миллиардов никому не нужных потребителей и на несколько сот тысяч, да пусть даже миллионов хозяев предприятий, получающих прибыль от бессмысленного существования большинства.
– Эти десять миллиардов в таких условиях скоро сократятся на треть, а то и вдвое, и запустится неостановимый процесс вырождения, – негромко сказала пожилая индианка в красивом сари. – Знание, что человечество зависит не от естественного рождения, а от разработанных центром технологий, станет спусковым крючком к катастрофическому падению рождаемости. Люди уже сейчас предпочитают не воспитывать детей, а развлекаться. При массовом создании големов люди тем более станут жить «для себя», и даже рождённые естественным путём дети всё чаще будут попадать в детские дома, а големы изначально не смогут узнать семейных отношений. Сейчас общество пусть и ослаблено, но всё же скреплено семейными связями – они всегда обеспечивали целостность народов, цивилизации в целом. Теперь появилась угроза полного распада, люди не будут связаны друг с другом.
– Не преувеличивайте, – возразил англичанин. – Кроме семейного есть много видов общения.
– Не преувеличиваю! – Индианка вывела на экран таблицу. – Люди общаются в разы меньше, чем сто лет назад. Это сильнее всего заметно в странах с высоким уровнем жизни и, как следствие, малой занятостью. Работа, как и семья, всегда объединяла людей, упрочая общественные связи. Конечно, и сейчас работа в сфере услуг, клубы по интересам и тому подобное помогает объединять людей, но численность состоящих в общественных организациях тоже падает, зато растёт число считающих виртуальный суррогат общения настоящей жизнью. Создание големов ускорит этот процесс. А технологии, обеспечивающие все материальные потребности и предлагающие людям эрзац эмоций и интеллектуальных занятий, доведут всё до логического конца: человечество, возникшее именно благодаря социальным связям и объединяющему труду, исчезнет, едва исчезнут эти социальные связи и общее дело. Религии с этой проблемой не справятся, к тому же в них упор делается на самосовершенствование, а не на общественную деятельность.
– В христианстве велика роль общины! – одновременно возмутились представители христианских конфессий.
– Но она тоже ритуализирована! – осадила их индианка. – Я сама из христианской семьи и знаю, сколько времени уходит на разговоры о бренности всего земного, а сколько – на повседневную радость общения.
– Это все последствия для общества? – вмешался У Ван. – Вы можете подвести итог?
– Простите, – извинилась индианка и взглянула на Катю. Та высветила на экране краткий вывод:
– Големы будут отторгаться обществом, само их существование породит недоверие людей друг к другу. Усилится влияние сект и иных разрушительных для общества объединений. Тем более люди, за исключением небольшого числа фанатиков «технологий ради технологий», станут отвергать киборгов. Недовольство вызовет и занятие големами всё ещё остающихся рабочих мест. Создание големов разрушит и так потерявшие прочность социальные, в том числе семейные связи, а это приведёт к полной потере людьми смысла существования. Человечеству останется только бездумно развлекаться.
– Наука не стоит на месте, и вскоре даже големы будут не нужны, – громко дополнил Мишка. – Мир упрётся в тупик производства ради производства и развлечения ради развлечения. Мы просто выродимся.
– Не говорите за всё человечество! – снова встрял американец. – Не принуждённые тратить время на неинтересную работу, люди смогут заниматься любыми науками и искусствами.
– А зачем? – срезал его Стэн. – Зачем заниматься тем, что никому, кроме тебя, не нужно? Единицы с цельным характером и устойчивой психикой или, наоборот, фанатики одной идеи найдут себе занятие, так и они вскоре упрутся в невозможность получить необходимый отклик. А большинство? Миллиарды людей, которые увидят, что они не нужны, их так легко заменить големами, киборгами, компьютерными программами?
– Вы вчера сами говорили, что это не так уж легко и окупается лишь при эксплуатации големов как рабов! – вмешался англичанин.
– Их и будут создавать как рабов! – громко сказал Лёшка. – Даже меня отец задумывал как раба-«компаньона», пусть и не осознавал этого. Он понял, что происходит, а большинство – не поймёт.
– Тихо! – встал У Ван. – Это вопросы уже этического плана. Предлагаю перенести их на завтра. Сейчас советую отдохнуть. За эти дни мы рассмотрели огромный круг вопросов. Впереди самое сложное – моральная сторона, из-за которой мы все здесь и собрались и которую постоянно затрагиваем. Господин Дюбуа, вы можете организовать для всех какое-нибудь развлечение?
– Да.
– Тогда объявляю заседание закрытым! – У Ван едва заметно покачнулся и опёрся о стол. – Вы простите, мне нужно немного отдохнуть.
>*<
Во время ужина все волновались за пожилого китайца: у него, как оказалось, были проблемы с сердцем, и он вообще-то должен был не в работе группы участвовать, а к операции готовиться, но отложил её из-за столь серьёзной ситуации. К счастью, никакой опасности для У Вана не было, ему требовался только отдых. Поэтому люди немного успокоились, и разговор вскоре перешёл на более весёлые темы. Почему-то в этот вечер все стали вспоминать истории из поездок.
– Я ещё в вузе училась, – рассказывала тётя Аня. – И отправили нас вожатыми в детский лагерь. Ладно бы куда поблизости, так нет – на море. И ехать поездом. Сэкономить хотели. Детей-то много; два отряда – и самолёт полон, а на поезде хоть всю школу отвезти можно. Ну и была там вся эта школа. В одном вагоне младшие классы, в других – кто постарше. А нас, сопровождающих, мало – тоже экономия. На весь вагон – я да подруга моя. А дети и есть дети. То на станции на перрон норовят выскочить – там пирожки и манты вкусные. А как их потом по перрону искать и в вагон загонять? То с верхних полок свесятся, в обезьян играют. И хвосты себе привяжут, из ремней от сумок. Как не повесились на этих хвостах – до сих пор не знаю. Девочки куклу не поделили и подрались. А пока дрались – кто-то из мальчишек куклу эту в окошко выкинул.
Она вздохнула.
– Ехать двое суток – поезд не скорый, простой. У меня уже к концу первого дня в глазах двоилось. Спать пришлось урывками. Но нам ещё повезло. В соседнем вагоне старшеклассники были, тех вообще проводники к кроватям пристёгивали: они с собой спиртное протащили и втихую в туалете и напились. А потом буянить стали.
– Мальчики, да? – спросил наивный Шери. Тётя Аня обняла его и вздохнула:
– И девочки тоже…
– Вы ещё на практику старшеклассников не возили, – заметил господин Ротман. – А я своих на раскопки вожу. У нас ведь древнейшие следы современных людей, комплексные экспедиции. Подростки такое порой вытворяют, что страшно становится.
– Нет, таких поездок у меня не было! – рассмеялась тётя Аня. – Могу только представить и посочувствовать.
– А я могу рассказать, – улыбнулся антрополог и, кивнув на приглашающий жест Родионыча, присел за стол.
– У нас, в Израиле, сами знаете, большую часть года жара. Теперь палатки делают с небольшими кондиционерами, но на них нужно электричество, а с ним бывают перебои. И в тот раз света в лагере не было. Зато приехало много школьников и студентов. Весёлые ребята, старательные, но с головой дружить ещё не научились. Тайно притащили в лагерь канистру спирта, каждый вечер мешали его с водой и пили, причём неумело. Мы думали, старшие студенты в соседний городок за пивом для всех ходят, но такое похмелье – точно не от пива или молодого вина. Потом один из наших помощников просёк это дело и устроил им мастер-класс. Запретить пить нельзя, а вот научить закусывать – можно. Научил, похмельем маяться перестали. Но тут пошла волна, простите за неприятную подробность, желудочных расстройств. Мы на повара сначала грешили, но нет: ни один из взрослых ни разу не пожаловался, да и болели каждый день по одному-два человека, к тому же разные. И мы пошли проверять палатки.
– И что нашли? – поинтересовалась сеньора Кано, тоже подсев к весёлой компании.
– Колбасу! – Ротман трагически поднял вверх руки.
– Свиную? – ахнул Йегер.
– Нет! – возмутился Ротман. – Тухлую! Они покупали в магазине колбасу и хранили её палатках! В пустыне, в жару! Дети выросли в большом городе, в домах с кондиционерами и холодильниками, и понятия не имели, что мясо в жару портится. Ох мы и устроили им нагоняй! А если бы они там померли?!
– Со студентами нужно быть осторожной, – рассмеялась сеньора Кано. – Мои меня вообще чуть не подстрелили.
– Вас? – поразились все. – За что?
– Хороший вопрос, – рассмеялась испанка. – Не за что, а почему. Мы тоже в комплексной экспедиции работали. Как раз в России, в Сибири. Лес, луга у реки, старинное кладбище на месте заброшенной деревни… и множество москитов… Нет, вы этих насекомых гнусом называете. Хуже москитов в несколько раз. Ночи там светлые, вы их белыми называете. И я захотела прогуляться. Плащ накинула от гнуса и пошла на луг. Легла, на звёзды смотрю – они на небе едва заметны, но всё же есть. И тут мимо меня к старому кладбищу проходят несколько наших студентов и один русский. Решили на ночь глядя нервы пощекотать. Сели у крестов, разговаривают, музыку слушают. А меня гнус есть начал. Не привыкла я к такому, да и привыкать не хочу. А встать нельзя. Небо светлое, я в тёмном плаще, да рядом с могилами. Я встану – студенты лягут!
Все вокруг рассмеялись. Кто весело, а кто и нервно, представив себя на месте студентов. Сеньора Кано тоже засмеялась.
– Я мамонтовую фауну приехала изучать, а не студентов хоронить. Поэтому терпела. Но гнус… Съел он меня. Вот я и придумала. Голову к земле наклонила, да в ладони и ухнула, чтобы звук от земли отразился и вверх пошёл. Он и отразился. Да так, что студенты с перепугу заорали, а один из травматического пистолета палить начал. Повезло мне, что он направление перепутал и стрелял в другую сторону. Стреляет, а сам на смеси испанского и русского орёт: «Выходи, привидение, а то хуже будет!»
К этому моменту хохотала уже вся столовая, даже обычно отрешённый от мира отец Иоасаф.
– И что же чада сии с призраками делать собирались?
– Не знаю. Они подхватились и бегом к лагерю. Хорошо, там тропинка заворачивала за лесок, и как я встала, они уже не видели. Потом весь сезон студенты на кладбище ходили призраков искать. Только уже без оружия – мы его конфисковали до конца экспедиции. Нам очень не хотелось получить пулю от собственного студента.
– А нам не хочется разносить этих молодых людей по кроватям, – улыбнулся Мишка, кивая на одновременно смеющихся и безудержно зевающих мальчишек. – Поэтому доброй всем ночи.