>*<
В зале суда стоял гул, люди выражали своё возмущение увиденным, кто-то говорил, что всё это фарс, попытка очернить центр, ведь мозг в пробирке – это не живое существо, у него только сходные процессы в нейронах, это давно доказано на лабораторных образцах.
– Тишина в зале! – не выдержал Председатель. – Следующий истец, выразивший желание выступить с заключительным словом – Елена Андреевна Лефорт, бывшая сотрудница научно-исследовательского центра.
Лена медленно поднялась, мотнула головой, показывая, что помощь ей не нужна, и вышла в зал. Бесконечная сцена и не трибуна, а обозначенное двумя небольшими тумбами-микрофонами место в центре зала. Перед ней ряды врагов. Не обычных противников, оппонентов в споре – врагов. Лена вздохнула и начала говорить, краем глаза замечая, что на экране идёт видеозапись: то, что руководство центра, не особо скрываясь от сотрудников, снимало почти во всех помещениях филиала.
– Я – истец! Я обвиняю центр и тех, кто поддерживает подобные методики, в идеологии расчеловечивания.
Лена говорила сжато, чётко, прервавшись только один раз – в этот момент на экране транслировали её спор с Львом Борисовичем. Потом снова стала говорить. О лаборатории, о мальчишках, о мечтавшем увидеть звёзды Тошке. О том, как они в последний момент пытались защитить её.
– Вы сами были сотрудницей центра! – раздалось из зала. – Вы получали от них деньги и теперь предали тех, кто верил вам!
– Вы хотите обвинить меня в предательстве? Кого я предала? Вы знаете, что такое паралич? Слепота? Жизнь в подвале? Вас убивали, как скот в душегубке? Полтора века назад заключённым концлагерей и гетто тоже официально платили. Вы хотите вернуть то время? Хотите вернуть лоботомию для неугодных? Стерилизацию «неправильных народов»? Рабство? Что ещё?! Я знаю одно: никакое правительство, никакая религия, никакая наука не имеют права лишать человека человечности! Вы пытались свалить всю вину на моего названого отца, потому что мёртвый лев не может защищаться от шакалов. Он понял свою ошибку и отдал жизнь, чтобы исправить сделанное! А вы готовы уничтожить мир, только бы не отдать власть над людьми, считая их своим имуществом. Всех людей! И центр, и те, кто пытается перекроить человека по своей прихоти – преступники! Вы – преступники! Я – истец! Я обвиняю вас.
Потом вызвали Лёшку, и во время его речи на экране надолго застыл кадр: взметнувшиеся в белесоватой жидкости волосы, обрамляющие лицо, светящееся радостной улыбкой узнавания. А потом были кадры лаборатории и крупным планом – медленно падающая на пол игрушка, крохотный белый зайчонок.
Следующими вышли мальчишки, все трое, держа на ладонях игрушки братьев и передав Лёшке верного Митьку. За ними – Мишка, Родионыч, Мишель, Накамура. Когда говорил Стэн и на экране показывали мёртвую детскую с изуродованными телами малышей, кому-то в зале стало плохо. Потом вышли представители мировых религий – все вместе.
– Мы – истцы! Мы обвиняем идеологию расчеловечивания в том, что она забирает у людей право быть людьми, чувствовать, любить и ненавидеть, верить, заставляя подчиняться прихоти власть имущих! Мы говорим от лица всех религий. Вы служите не Создателю, не Истине и не людям, но своей ненасытной утробе! Мы – истцы!
Затем вышли аналитики – все; даже упёртый американец и вечно кичившийся своим аристократизмом англичанин теперь стояли плечом к плечу с остальными. В зале сидело человек двести, а на сцене стояли полторы сотни. Истцы против идеологии расчеловечивания. Председатель суда посмотрел в зал и объявил:
– Остальные истцы тоже просят слова. Откройте занавес!
Тяжёлая ткань поехала в сторону, за ней открылся огромный зал, наверное, изначально бывший ангаром. Из полутьмы к освещённым тумбам микрофонов вышел мужчина с маленьким мальчиком на руках.
– Я – истец! Я участвовал в штурме французского филиала, мои показания приобщены к делу. Я усыновил созданного в центре ребёнка. Мой сын – один из трёх жизнеспособных химерных малышей. Сейчас ему физически четыре года, психически – полтора. Через два года он догонит сверстников. Он – человек!
– Я – истец! Я участвовал в экспериментах по изучению работы мозга. – Говорил это гражданин ЮАР, нобелевский лауреат, что вызвало шум в зале. – Год назад мне сообщили, что в центре создали мои клоны. Я забрал к себе одного из них, большего сделать не могу. Моему брату сейчас физически десять, психически – шесть лет. Через год он догонит сверстников. Он, как и его братья, – человек!
– Я – истец! – Худенькая девочка лет двенадцати, с конопушками на носу и смешными рыжими косичками, держала за руку высокого парня с простецким улыбающимся лицом. – Мой дедушка пропал, когда мама была маленькая. Я смотрела новости про центр и увидела, что голем похож на фотографию моего дедушки. Он – клон дедушки. Теперь у меня есть дедушка-брат. Сейчас ему физически тридцать, психически – пять лет, через четыре года он догонит сверстников. Он – человек!
– Я – истец! – Синтезированный голос прокатился по залу, доктор Хофер, худой седовласый старик, похожий на аристократов с портретов девятнадцатого века, подъехал к тумбам микрофонов. Все знали, что знаменитый учёный полностью парализован и управляет креслом и микрофоном только с помощью имплантов. – Я неподвижен, но я помню, что такое ходить, плавать, обнимать жену и детей. Те, кто лишают человека права быть живым, чувствовать, двигаться, кто ограничивает наше существование только умственной работой – преступники. Как и те, кто лишает человека разума, делая его послушной машиной для удовлетворения их прихотей. Без разницы, происходит ли это с помощью травмирования тела или мозга, или же социальными методами – засильем голоаттракционов, падением уровня образования, пропагандой чувственных развлечений. Человек – биологическое существо, имеющее два пола, обладающее разумом, чувствами, интеллектуальными и социальными потребностями и общими этическими нормами. Я – истец!
– Я – истец. Двадцать лет назад моя дочь уехала из деревни на заработки, прислала всего одно письмо, что она устроилась на работу в больницу и что продала своё тело на опыты, но только когда умрёт, но она проживёт до ста лет. А пока дарит мне красивое сари. Больше я о ней не слышала. В прошлом году мне сказали, что мерзавцы сделали копии моей девочки, чтобы они работали в борделях. У меня мало денег, но я забрала одну девочку к себе. Моей доченьке сейчас шестнадцать лет, скоро она станет взрослой. Она – человек!
– Я – истец! Мне было четырнадцать лет, когда к нам в школу пришли учёные и сказали, что можно поучаствовать в научном эксперименте и за это заплатят. Я поговорила с родителями и согласилась. Это было прикольно: всякие приборы, первые заработанные деньги. Год назад, когда мне исполнилось пятнадцать, нам позвонил Накамура-сан. Эти гады сделали мои копии и… резали их живьём! Накамура-сан сказал, что они успели спасти одну мою сестру. Она живёт с нами, сейчас ей психически десять лет. Через полтора года она будет моей ровесницей. Она – человек!
– Я – истец! – вышел к микрофонам седой, рано постаревший мужчина, держа в руках яркую фотографию смеющейся семьи. – Мой сын был хорошим, талантливым мальчиком. У него была чудесная дочь, моя внучка, Гретхен. Она была такой весёлой, резвой хохотушкой, она только училась вставать на ножки. Эти палачи вбили моему сыну в голову свои идеи, они искромсали его и мою девочку! А потом убили их обоих! Она так и не встала на ножки – их отрезали, заменив какими-то «растущими» протезами. Она разучилась смеяться глазами – ей вместо глаз вживили камеры. А потом убили!
– Я – истец! Мои родители были сторонниками трансгуманистов, умеренными. У меня возникли серьёзные проблемы со зрением. Врач убедил родителей, что лучше имплантировать камеры, которые заменят мне глаза. Он тоже был трансгуманистом, опытным врачом, и всё оформил по правилам. Он провёл хорошую операцию, мне говорили так. Когда я пришла в себя, поняла, что не смогу видеть глазами. Они перерезали зрительные нервы, подключив к ним камеры. Сказали, что теперь я лучше обычных людей, потому что вижу ультрафиолетовые и инфракрасные длины волн. А ещё они, с согласия родителей, но не сказав мне, вживили слуховые импланты, которые нельзя удалить – я тогда оглохну. Я слышу инфра- и ультразвуки. Но я не могу нормально жить. От этих звуков у меня болит голова, я не могу ходить по городу – шум оглушает меня. Мне доступно то, что недоступно обычным людям. Я могу увидеть, когда у человека жар, определить, где у него опухоль, услышать, как работает человеческое сердце, я стала врачом. Но я не могу полюбоваться на зелень деревьев, увидеть улыбку матери, каплю росы на цветке. Так, как видела всё это раньше. Родители тогда поверили врачу. Недавно я узнала, что уже тогда были методы безоперационного восстановления зрения, и врач знал об этом. Но он хотел улучшить меня. И других тоже. Нас таких много – тех, кто поверил в улучшение тела, а теперь расплачивается за это. Я представляю тех, кого лишили человеческих органов чувств. Мы – истцы. Мы – люди!
– Я – истец! Я представляю свой посёлок. Мы работали на серебряных рудниках, как работали наши предки. Наши дети учились управлять новой техникой, чтобы заменить нас, когда мы уйдём на пенсию. Нас уволили, заменив големами. Они не умеют думать, они ничего не боятся, они выполняют все приказы и работают в три смены, без выходных. Они – обрубки тел, им ничего не нужно. В нашем посёлке не осталось работы. У нас есть деньги, но нет смысла жить. Люди убивают себя или спиваются. Наша работа никому не нужна. Нас полторы тысячи, считая с семьями. Мы – люди!
– Я – истец! Я представляю нашу военную часть. Я старший лейтенант ВВС. Полтора года назад нам сказали, что у нас будут испытывать новую дистанционную систему управления истребителями, мы должны были соревноваться с ней. Получалось плохо. Потом меня и нескольких коллег вызвали в качестве понятых. Мы увидели эту систему. Это были обрубки людей с вживлёнными в мозги электродами, не умеющие толком говорить, ходящие под себя, но натасканные на управление самолётами. Это – не солдаты. Это даже не пушечное мясо. Это… Я не хочу, чтобы когда-нибудь в войне участвовали… Нет, не так. Я не хочу войны, и поэтому я стал военным. Те, кто создал таких големов, хотят войны! Они знают, что солдат может не выполнить преступный приказ. Такие солдаты выполнят всё. Мы взяли големов на своё попечение, потому что они люди. Я – человек! Я представляю нашу часть и големов, которых мы опекаем. Вы – преступники!
– Я – истец! Я академик, представляю медицинское сообщество. Действия сотрудников центра – я не могу назвать их учёными – и трансгуманистов преступны! Они дискредитируют науку, а не развивают её. Изобрести можно многое, но необходимо помнить об ответственности перед людьми. Из-за ваших действий люди перестали верить учёным! Вы говорите, что отрицание науки вернёт нас в тёмные века, но вспомните: отрицание медицины в Европе пошло именно потому, что беспринципные хирурги Рима резали живых людей – рабов и приговорённых к смерти преступников. Точно так же, как сейчас делаете вы. Раб тогда не считался полноценным человеком, преступник был недостоин минимальной жалости. Люди отвернулись от медицины тогда, люди отворачиваются от науки сейчас! Из-за вас! Мы – истцы! Мы – учёные всего мира, люди!
Люди шли и шли к тумбам микрофонов, пропуская вперёд тех, кто был с детьми-големами, если нужно, расступаясь перед теми, у кого малыши начинали капризничать: големы более непоседливы, чем обычные дети. За спинами Лёшки и Лены вставали люди. Прасовцы, родные прототипов големов, врачи, семьи погибших на Луне, потерявшие работу из-за големов, близкие трансгуманистов и бывшие трансгуманисты. Кто-то говорил небольшую речь, многие просто держали в руках фотографии или списки с именами тех, кого они представляют. Сначала казалось, что их сотни, потом счёт перевалил за тысячу, подобрался к двум тысячам. А люди всё шли и шли, заполняя огромное помещение.
На экране высвечивались фотографии големов и детей трансгуманистов – последних до операций. Потом пошли списки погибших – тысяч големов и десятков тысяч убитых и искалеченных людей. Доказательства намеренного изменения генома, создания «идеальных» детей-гермафродитов и детей с изменёнными органами чувств. Документы, подтверждающие влияние центра и трансгуманистических организаций на правительства многих стран и на образовательную систему. Счета, с которых финансировалась пропаганда трансгуманизма, оплачивались съёмки фантастических фильмов – практически все эти счета были открыты представителями политической и финансовой элиты. Списки книг, бесплатно поставлявшихся в научные кружки и клубы при школах и колледжах и исподволь внушающих подросткам мысль, что этические принципы противоречат развитию науки и общества.
По краю экрана бежали цифры: люди в сети присоединялись к обвинению, каждую секунду тысячи человек нажимали кнопку «Я – истец!», и это отдавалось эхом в зале:
– Я – человек! Мы – люди!
Лёшка чувствовал, как это требование наполняется силой, и пришло понимание: против монстра не горстка людей, и даже не масса готовых к сражению воинов. Против монстра встал равный ему по силе противник. И это сражение, первое в череде боёв, уже выиграно. И сколько бы поражений не ждало Людей, они победят!
>*<
Наконец поток людей прекратился. Родионыч, Мишка и Виктор держали на руках уставших мальчишек, Лёшка поддерживал еле усталую Лену. И тут в зале раздался низкий хрипловатый голос:
______________
– Я делаю эту запись в надежде, что собранные мной сведения стали доказательством против тех, кого я долгие годы считал образцом гуманизма. Против своего научного центра. Эта запись – моё заключительное слово.
Я – преступник! Я признаю это. Если суд состоялся, то вы знаете, что я сделал. Очень давно мой умирающий сын спросил меня: «Когда ты сделаешь своего друга, никто не будет один?» Я думал, что он спрашивает, как сделать друга, но он говорил о том, что люди не могут быть одиноки. Это противоположные понятия, состояния существования человека: иметь друга, жену, детей – одно, любить, дружить, чувствовать – совершенно иное. В центре хотели иметь. Иметь слугу, любовника, живой компьютер. И я помог центру выполнить задуманное. Я создал не идеального друга, а идеального раба. И едва не предал обоих своих сыновей.
Центр преступен, собранные мной факты – свидетельство тому. Но он – всего лишь крохотный кусочек огромного монстра, захватившего мир. Монстра новой идеологии. Ребёнок очеловечивает мир: он говорит с игрушками, растениями, животными. Тот, кого мы свысока называем «представителем традиционного общества», мысленно добавляя «дикарь», тоже очеловечивает мир. Он просит прощения у души срубленного на постройку дома дерева или убитого для еды животного. Ребёнок и дикарь – равные собеседники с миром. Они не унижаются и не превозносятся, они живут.
Взрослый, образованный и рационально мыслящий человек смеётся над наивностью ребёнка: «Ну сломал я куклу, сейчас новую куплю, дорогую. Почему не хочешь переезжать? Без друзей плохо? Глупости! Там квартира престижная, а друзей ещё лучше найдёшь. Этого урода в дом не пущу, у нас мебель дорогая, а он просто котёнок! Да брось ты её, она же не модная». Так продолжается всю жизнь. Люди сначала лишили души игрушки, животных, а потом и себя самих, разложив всё по полочкам и определив, что из-за чего возникает и почему это выгодно. Они не отказались от игрушек, животных, друзей и богов, но всё превратили в функции: игрушка антикварная, животных защищать модно, друзья престижные, милость бога покупается за пожертвование или пустую молитву. Мы все незаметно стали функциями. И этих функций теперь всего две – производитель или потребитель произведённого, – и обе приносят доход хозяевам. Другого не дано. Хочешь счастья? Купи! Нет денег? Работай, чтобы купить. Продают всё. И весь наш прогресс науки и техники – только стремление побольше продать. Центр не лечил людей – он продавал технологии. И стал продавать людей. Производить, как дешёвую тридовую тряпку!
Это стало возможно именно потому, что нас приучили: всё продаётся и покупается. Только не сказали, что то, что можно купить – всего лишь вещь. И люди, когда их продают и покупают, – тоже всего лишь вещи. Вещь не может обладать чувствами, не имеет права на уважение. Обычный человек нестандартен, ему нужна индивидуальная одежда, а когда заболеет – индивидуальное лечение. Машина стандартна, ремонтировать её просто, так почему бы не превратить человека в машину? Это выгодно хозяевам. И всё больше говорят о замене человеческого тела протезами, о киборгизации и вроде бы расширении возможностей человека. Реклама всегда делает бизнес. А ещё люди часто боятся смерти. И на этом тоже можно делать бизнес, обещая, что машинное тело с оцифрованным разумом будет бессмертно. Сделать человека дорогой машиной выгодно, но выгодно и создавать дешёвых одноразовых людей, тех, кого можно легко заменить. Людей-рабов, людей-роботов. Славяне до сих пор слышат корень этого слова, а другие должны знать: «робот» означает «раб»! Идею раба очень удобно обернуть в яркий фантик фантастики. Люди любят сказки.
Но когда не нужно работать, не нужно и думать. Свинья в хлеву по сравнению с диким кабаном – безмозгла. Она не двигается, не думает, она только ест, чтобы потом съели её. И этот путь предлагают людям. Расчеловечиться, став или холодными бездушными мозгами, производящими товары, или безмозглыми, живущими сиюминутной эмоцией потребителями этих товаров.
Я никогда не задумывался над этим, я работал, веря, что приношу пользу. Но упрёк, брошенный мне моей названой дочерью, заставил задуматься, что происходит. И мне стало страшно. Я не мог понять: почему? Казалось, это заговор, осознанная злая воля кого-то всемогущего и всеведающего. Но нет никаких мировых заговоров. В них удобно верить, потому что можно убеждать себя: «Я не глупый, это они намного умнее и сильнее меня». Больно признать, что ты не умным проигрываешь, а с дураками справиться не можешь. Почему дураки умеют объединяться, а умные, правильные, добрые – нет?
Меня уже нет, но запись моя есть, и я обращаюсь к вам: решите для себя – вы люди, или нет? Если да, то умейте договариваться друг с другом, а не с ними. С ними договориться нельзя, как невозможно договориться с раковой опухолью. Вы умные? Вы хотите будущего для своих детей? Тогда договаривайтесь и берите всё в свои руки! Учитесь думать и отвечать за свои действия!
Но разум – ещё не всё. Ещё недавно я думал, что он решает все проблемы. А потом услышал песенку, что даже когда лепишь куклу, её нужно любить. Признавать её право на уважение. Куклу можно слепить. Человека – нет. Но главное не это. Главное, что сказала мне эта песенка – что нас людьми делает любовь. Не похоть, не страсть, не жажда обладания, а осознанная, ответственная любовь, признающая равенство, право другого на уважение и собственный выбор. Любовь родных, любовь друзей – да, это тоже любовь, – любовь мужчины и женщины. Без неё мы выродимся в ненасытный похотливый скот или в бездушные механизмы.
Слияние в человеке разума и осмысленной, человеческой любви и уважения друг к другу – вот чего боятся те, кто стараются лишить нас человечности, предлагая взамен бездумные развлечения и поклонение уже им самим как всемогущим богам. Те, кто считает себя единственными хозяевами жизни. Главное оружие против них – Разум, ведомый Любовью к Людям.
______________
Погибший учёный говорил с экрана, и казалось, что он стоит вместе со всеми, живой, гневный и любящий мир. Лене и Лёшке почудилось, что на их плечи легли тяжёлые тёплые ладони отца. Живые и мёртвые стояли рядом, требуя ответа у тех, кто пытался лишить их права называться Людьми.
Не-эпилог. Суперлуние
Тридцатого ноября две тысячи девяносто шестого года на борт туристического катера, кутаясь в плащи и шарфы от промозглого ветра, поднимались люди. Среди пёстрой толпы состоятельных туристов, в основном молодёжи из «хороших семей», выделялись двое: высокий, очень красивый парень со светлыми, довольно коротко подстриженными волосами, в которых поблёскивала ранняя седина, и невысокая, медленно и осторожно двигавшаяся девушка с пышными пшеничными волосами. Хорошо, но неброско одетые, они не смешивались с толпой, пропуская торопыг вперёд, не болтали, обсуждая дневные покупки или предстоящую прогулку, но было видно, что оба рады и холодному осеннему воздуху, и красоте старинных домов и палаццо, и ожидавшемуся в эту ночь зрелищу. Особо наблюдательные люди заметили, что капитан катера, встречавший всех вежливой заученной улыбкой, к этой паре отнёсся иначе: искренне и по-доброму улыбнулся, проследил, чтобы девушка нигде не споткнулась, уважительно кивнул парню.
На палубе катера, накрытой прозрачной бесшовной крышей и превращённой в подобие плавучей оранжереи, стояли столики, быстро и бесшумно сновали официанты, у стойки небольшого бара слышалась негромкая музыка. Катер предназначался для элитных экскурсий, а уж билеты на сегодняшний вечер требовалось бронировать за несколько месяцев. Конечно, во многом это заслуга рекламы, но и сама экскурсия была необычной: ночная поездка по главным каналам Венеции совмещалась с астрономической лекцией и возможностью насладиться «суперлунием десятилетия».
Парень провёл девушку к заказанному столику, помог снять лёгкую, но очень тёплую курточку, передал меню в обложке из дорогой тиснёной кожи. Невдалеке от них расположилась шумная компания – несколько холёных, привыкших брать от жизни всё парней и три девушки, богато и модно одетые, ухоженные, явно не из «высшего общества», но очень стремящиеся в него попасть. Кое-кто из этой компании уже поглядывал на странных соседей.
Вскоре катер отошёл от набережной и медленно двинулся по центру канала, почти не создавая опасных для древних зданий волн. Официанты разносили заказы – в основном напитки и десерты, – гид под аккомпанемент старинной музыки начал рассказ об истории города-республики, на прозрачных стенах и крыше проступили призрачные картины: эта технология, позволяющая совместить прошлое и настоящее, только входила в экскурсионную практику, заменив грубоватые и слепящие глаз традиционные голограммы.
Девушка что-то тихо сказала своему спутнику, и они оба, встав из-за столика, подошли к перилам, отделяющим туристическую палубу от прозрачных стен корпуса. Мимо проплывали искусно подсвеченные мраморные дворцы, видевшие за века своего существования и кровавые столкновения за власть, и ужасы эпидемий, и безумие знаменитых карнавалов. Девушка смотрела на них и на повисшую над городом яркую луну, полностью отрешившись от окружающего её шума, а парень смотрел на неё. И вспоминал.
* * *
Речь истцов, от которой ничего сверхнеобычного не ждали даже У Ван и Нейбауэр, хорошо знакомые с характером и неожиданными решениями Ивеалы: они предполагали, что кроме экспертных групп на ней будет ещё человек двести-триста, не больше, – потрясла всех. Несколько часов, три тысячи участников, миллионы присоединившихся к иску через сайт СГМ. Представители обвиняемой стороны, ещё вчера праздновавшие победу над «идеалистами и ретроградами», теперь молча смотрели, понимая, что это конец. Суд, который должен был вестись по устоявшимся тысячелетиями правилам юриспруденции, где факты рассматриваются в отрыве от реальности, превратился в общемировое волеизъявление, в народное собрание, в вече, требоующее не формальных отговорок, а реального ответа. Эмоции, театральщина – да. Но разве они, те, кто всеми силами стремился сохранить свою власть над миром, не использовали подобных методов влияния? Использовали, да ещё как! И теперь все их приёмы оказались обращены против них же. Некоторые понимали, что всё это всего лишь начало, что это не решающее сражение, а первое в долгой войне двух миров. Но сейчас все стоявшие на сцене ощущали свою мощь и право требовать ответа.
Лёшку дёрнули за рукав и негромкий голос Али Дюбуа шепнул: «Вам пора уходить, всем». Стоящие вокруг люди словно ненароком затёрли и так потерявшихся в толпе аналитиков и главных свидетелей, и они незаметно протолкались к выходу со сцены. В полутёмном прохладном коридоре (как, оказывается, было жарко на сцене) Али остановился, обернулся к столпившимся вокруг усталым и опустошённым после такого эмоционального подъёма людям:
– Спасибо вам. Простите, до этого момента я не мог нарушить правил и был вынужден держать максимальную дистанцию. Мишель, ты где? Иди сюда, хоть обниму! Молодец, на вашу группу свалилось больше всего – выдержали! Теперь так. Сейчас вы расходитесь по своим комнатам и отдыхаете до пяти вечера. Потом ужинаете и собираетесь в дорогу. Вас развезут отсюда по-тихому, пока тут идёт буча. Господин У Ван, вас уже ждут в клинике, и чтобы больше никаких отговорок! Вы сделали стократ больше, чем могли при своём здоровье. Сейчас в мире затишье перед бурей, всё серьёзное начнётся завтра. Люди пока осмысливают произошедшее, многие вообще ещё не знают ни о чём. Так что до родных вы доберётесь спокойно. Идите отдыхать.
В комнате Лёшку с Леной ждало письмо, настоящее, на бумаге, написанное от руки. Жан Ивеала старательно вывел несколько строк на русском языке:
«Спасибо вам! Вы подняли Зверя и устояли в борьбе с ним! Теперь я принимаю от вас оружие. Вам пора отдыхать. Я знаю, что вы поженились перед началом этого боя, и хочу сделать подарок. Эта ночь – последняя спокойная ночь на многие месяцы вперёд. И ещё это ночь суперлуния. Я дарю вам её. Ночь прогулки по каналам Венеции. Потом вы вернётесь на родину.
Волк»
* * *
Лёшка наклонился к Лене:
– Я отойду ненадолго?
– Иди. – Она, улыбнувшись, легко коснулась его запястья. – Я посмотрю на город.
Экскурсовод теперь говорил о Луне и о причинах суперлуния, прозрачная крыша усиливала яркость спутника, делая его чётким, а то и высвечивая увеличенную голограмму с оспинками кратеров и звёздочками, отмечавшими места посадки исследовательских аппаратов и Лунную станцию. Но рассказ экскурсовода заглушали хохот и пустая, пошлая болтовня компании мажоров. Лена обернулась от стены-окна и попросила их не шуметь; ей было жаль экскурсовода, старавшегося заинтересовать жующих и пьющих людей историей освоения космоса. Но замечание сработало совсем не так, как она хотела. На неё уже давно посматривал один из парней, и теперь, встав, вальяжной, немного пьяной походкой подошёл к Лене:
– А ты ничего, если такому красавчику приглянулась. Пошли к нам, у нас веселее.
Он потянул её за запястье, а когда она попыталась освободить руку, резко дёрнул Лену к себе:
– Чего ты? Цену набиваешь? Пойдём, у нас весело.
Остальные пассажиры отводили взгляды: со стороны казалось, что парень разговаривает со знакомой, а она кокетничает, обычное дело. Сами разберутся.
– Отойди от неё! – Лёшка даже не успел смыть с рук мыло: выскочил из уборной, как только пискнул сигнал кома – та самая программа, поставленная ещё полтора года назад, в больнице, и сработавшая впервые за всё время.
– А ты что, больше платишь? – усмехнулся такой же высокий, как и Лёшка, парень. – Пошли, поговорим.
– Пошли.
В узком коридоре около уборной Лешка молча, как учили, въехал мажору под дых, осторожно усадил его на пол и вернулся на палубу. На все ушло не больше минуты, друзья мажора даже не успели ничего понять. Лёшку догнал усиливающийся возмущённый вопль, парни наконец сообразили, что произошло, и вскочили, едва не опрокинув свой стол. Но на палубе уже были два крепких мужчины в стилизованных под костюмы гондольеров формах и пожилой капитан, который громко объявил, что никакого шума и разбирательств не потерпит, а потом, проходя мимо Лешки, шепнул: «Я вызвал катер, вас сейчас заберут, оденьтесь пока, и не волнуйтесь; и не расстраивайтесь, экскурсия и так уже заканчивалась».
Через пять минут небольшой быстрый катерок – пользоваться таким на каналах Венеции, тем более ночью, имели право немногие, и уж точно не толстосумы, – пристал к борту, и капитан очень осторожно передал спрыгнувшему первым Лёшке расстроенную и в то же время благодарившую капитана Лену. Когда катерок отчалил, обозлённый, но не смевший возмущаться мажор не выдержал:
– Кто это такие, что им такие почести?!
Капитан посмотрел на холёного парня, наверняка никогда не интересовавшегося ничем, кроме развлечений, и не знавшего, что произошло в этот день в мире.
«Пора возвращаться в контору, хватит катать этих клоунов, впереди настоящая работа».
Но вслух мужчина сказал другое:
– Готовьтесь к высадке. Экскурсия окончена, пьянки не будет, туристическая компания закрыта. А кто они? Вы и такие как вы тысячи лет считали себя хозяевами жизни. Но ваше время заканчивается, а их – только начинается! Время Людей!
Май 2018 – январь 2022