>*<
Лёшка проснулся, когда все в доме ещё спали, перекатился с занемелой спины на бок, не понимая спросонок, где находится, и увидел посапывающего в здоровенного бульдога-подушку Кольку. Брат. Странное ощущение. Лёшка снова взглянул на младшего братишку и привычно постарался разобраться в себе. У него есть четыре брата – Мишка и мальчишки. Они на самом деле его братья, и вопросы генетики тут не в счёт. Мишка как-то объяснял, что у людей всегда на первом месте были социальные, а не кровные связи, даже когда вроде бы говорилось именно о кровном родстве, и названое родство считалось таким же настоящим, как кровное, если не бо́льшим. Но и мальчишки, и тем более Мишка были старше Лёшки, это ощущалось всегда, даже когда ребята просили почитать сказку или возились с совсем детскими игрушками. Лёшка чувствовал свою ответственность за них, но и они – за него. А Колька был по-настоящему младшим братом. Смешным, глупым, ласковым, которого нужно учить, за которого отвечаешь во всём, который, несмотря на равный рост, смотрит на тебя снизу вверх. На Лёшку накатила волна нежности, и одновременно пришло понимание, как к нему и мальчишкам относится Мишка. И ещё – внезапный укол боли от так и не выполненного обещания: о нём напомнили раскиданные повсюду мягкие игрушки.
Лена проснулась от осторожных, еле слышных шагов в коридоре. Лёшка. Надо вставать, а то так весь день проваляется. Интересно, о чём Лёшка сейчас думает? Вчера он выглядел таким счастливым, как, наверное, всего несколько раз в жизни.
>*<
За завтраком собрались все, и сияющий, как начищенный самовар, Колька – тоже. С рождения он жил в «садике» – реабилитационном центре – и за эти три месяца привык, что рядом такие же, как он, большие дети, с которыми так весело играть, гулять на улице, а то и драться, хотя мама с папой за драки его ругали. А потом они оттуда уехали, и он вот уже неделю жил только с мамой и папой, ну и с приходившей каждый день бабушкой. Кольке было скучно и обидно, а ещё непонятно, почему его не выпускают со двора, ведь на улице так интересно и много людей – он слышал их голоса из-за нового высокого забора. И вот теперь у него есть целых два новых друга, хотя про Лёшку все говорят, что он – брат. И с ним можно играть, даже драться, и папа не ругается. А Лена маленькая, как мама, и с ней драться нельзя, потому что она слабенькая, а слабых трогать плохо, даже если просто играть. Лёшка почему-то сел рядом с Леной. Нет, она не друг, она отнимает у него Лёшку. Но он, Колька, в первый раз сидит со всеми за столом, и ему дали кусок торта с красивой розой. Только почему все так улыбаются?
Взрослые переглядывались, ожидая первого детского разочарования – его каждый проходит именно в три-четыре года. Небольшое, скорее забавное, чем обидное, но необходимое. Вот Колька радостно схватил своей лапищей (ладони у него были намного шире, чем у старшего брата) тарелку с тортом, подцепил кремовую розочку, и… Предвкушение счастья на его лице сменилось непониманием, осознанием обмана и горькой обидой на мир. Роза оказалась масляной и совсем несладкой. Лена поспешно протянула готовому расплакаться малышу-свояку большую кружку с чаем:
– Запей. И ешь торт, он на самом деле вкусный, не бойся.
Колька, запыхтев, выглотал почти весь чай и очень осторожно отломил кусочек невзрачного с виду, казавшегося совсем невкусным «наполеона». Эмоции на лице большого ребёнка прокрутились в обратном порядке – от обиды к полнейшему счастью. Правда, второго кусочка ему не дали, и это тоже было немного обидно, но и остальные съели всего по одному ломтику, так что ладно.
>*<
После завтрака Ирина, шутливо сердясь, выгнала всех в сад: погода отличная, нечего дома сидеть и мешать хозяйке готовить праздничный обед. Лена порывалась было помочь, но хозяйка указала на дверь:
– Вон из дома, дети и болезные! Мне одной проще. Главное, Кольку сюда не пускайте.
– Всё, уходим! – Курьяныч, словно сдаваясь, поднял над головой руки. – Идёмте, а то ещё половником достанется.
В саду Лена устроилась на подвешенной на цепях и застеленной мягким пледом скамье-качелях и, делая вид, что читает, наблюдала за затеянной мужчинами игрой в мяч. Странно – Колька на Лёшку не совсем похож, хотя они вроде бы клоны. Интересно, почему? Хотя… У Льва Борисовича тоже были желтовато-серые глаза, а у Лепонта, если фотографии не врут, синие. Может, в центре экспериментировали с внешним видом? Происходящее казалось ей странным сном. Лёшка – вот он, взрослый, с заметной ранней сединой на висках, её муж. И рядом с ним словно он же, но ещё ребёнок, такой, каким был несколько лет назад – смешной, радующийся каждой мелочи, восторженно смеющийся и неловко ещё играющий с большим ярким мячом. Казалось, что сейчас в сад войдёт отец, и оба они – и Лёшка, и Колька – бросятся наперегонки к высокому грузному старику, словно бы совершенно равнодушному и отстранённому от мира, и в то же время с безграничной ласковостью глядящему на больших детей. Лена прикусила губу. Отца нет уже три года, и всё же он рядом с ними. И с остальными големами. Хотел или нет, но он во многом стал отцом и для них – отцом почти двух тысяч детей, сначала созданных по его методике, а потом спасённых благодаря его жертвенности и теперь знакомящихся с этим миром. Его дело, пусть и привёдшее к преступлениям, о которых он даже подумать не мог, всё же дало жизнь многим людям. И вот этому забавному Кольке, совсем как старший брат в детстве, капризничающему из-за какой-то детской обиды. Лена уже привычно собиралась подойти, обнять и успокоить, как успокаивала в своё время Лёшку, когда он соглашался её слушать, а Лев Борисович бывал занят, но муж, бросив на неё быстрый взгляд: «Сиди, сами разберёмся», – что-то тихо сказал братишке. Тот капризно дёрнулся, попытался ударить старшего брата по руке… и неожиданно для себя получил отпор. Вечерний урок он забыл, да и потасовка тогда получилась шуточная, теперь же Лёшка молча вывернул ему руку и повёл в беседку. Курьяныч, чуть побледнев, остался стоять, хотя далось ему это тяжело. Потом он вздохнул и пошёл к дому, негромко сказав Лене, вроде как в оправдание: «Надо Ире помочь». Лена понимающе кивнула, сделав вид, что читает.
Лёшка ещё за завтраком понял, что его помощь нужна и Кольке, и самому Курьянычу. Его тренер, нагоняющий заслуженный трепет на своих подчинённых, попал в ту же ловушку, в какую в своё время попал отец с самим Лёшкой. Маленького ребёнка нужно воспитывать, иногда применяя силу. Лев Борисович не мог этого сделать, потому что за ним следили, и Лёшка, так ждавший хоть какой-то реакции от отца, получал только холодные выговоры. Курьяныч, опытный отец и суровый тренер, тоже не мог поставить на место зарвавшегося капризного малыша, но по другой причине. Во время штурма он видел тела в родильных камерах и погибших детей, всю зиму выхаживал троих выживших ребят, и теперь не в силах был даже голос повысить на сына. Такое бывает в семьях с приёмными или часто болеющими детьми и ни к чему хорошему не приводит. Лёшка знал это по собственному опыту, а теперь понял и то, что быть старшим братом – не только радость, но и обязанность учить младшего, воспитывать так же, как родители, плюс право задать заслуженную трёпку, ведь на то он и старший брат. Слова приходили сами собой, и Колька, сначала готовый устроить истерику, постепенно успокаивался, начинал вслушиваться и – Лёшка это чувствовал – оттаивать, понимая и принимая сказанное братом. Всё же иногда и хорошо, что големы взрослеют быстрее обычных детей, и им, бывает, вполне достаточно одного серьёзного разговора.
Лёшка отпустил руку брата, успокаивающе обнял его:
– Ну всё, всё хорошо, не плачь. Мама с папой тебя любят, и я люблю. Ты же сильный, да? А сильные должны быть добрыми и помогать другим. Папа с мамой помогают, и ты помогай.
– Ты не уедешь? – Колька шмыгнул носом, вытирая его о плечо брата.
– Мне нужно будет уехать, чтобы защитить тебя. Далеко-далеко отсюда злые люди хотят, чтобы мы умерли, и я должен им помешать, как помешал папа, защищая тебя. Ты этого не помнишь, ты маленький был.
– В родильной камере, да? – Колька посмотрел на Лёшку внезапно повзрослевшим взглядом. – Папа тогда говорил со мной.
– Ещё раньше, когда ты не умел слышать. Тогда мы с папой защитили тебя и Лену.
– Она плохая! – неожиданно насупился Колька. – Ты с ней уедешь и бросишь меня.
– Она хорошая, я её люблю, как папа любит маму. – Лёшка старался говорить очень спокойно и ласково, поняв в этот момент, насколько тяжело было отцу мирить его с Леной. – Она тогда тоже защищала таких, как ты, и сейчас защищает. И тебя она любит, ты же мой брат. Мы – одна семья. Ну, всё хорошо?
– Хорошо! – Колька по-детски мотнул головой. – Она тоже защищает меня, да?
– Да, и она тоже.
Колька размазал по щекам слёзы и убежал в дом, но не успел Лёшка подойти к Лене, как братишка вернулся… таща за лапу своего любимого бульдога.
– Это тебе! – Он протянул Лене игрушку, а потом высыпал на скамейку горсть слегка помятых шоколадных конфет. – Я тебя люблю!
Лена, рассмеявшись, усадила его рядом и, обняв, стала что-то негромко рассказывать. Лёшка вздохнул: тяжёлое это дело – детей воспитывать.
Вскоре Курьяныч позвал Кольку умываться и переодеваться. Вот-вот должны были прийти старшие сыновья и тёща тренера, а Колька за утро умудрился извазюкаться как поросёнок.
Лёшка сел на освободившееся место.
– Как ты? Не устала?
– Нет. – Лена ласково улыбнулась. – Он хороший. И… У него пусть короткое, но настоящее детство, Курьяныч и Ира его на самом деле любят, а не… не как те, на Луне.
Лёшка понял, о чём она думала: любовь – принимать человека таким, какой он есть, а не перекраивать под свои вкусы о красоте и удобстве, что морально, что физически. Кольку любили – большого, странного ребёнка любили, как любят родных детей. А те, на Луне, не знали ни полноценной любви, ни даже жалости, отказав своим детям в праве быть людьми, узнать человеческое счастье, заменив его каким-то машинным суррогатом, а потом отказали и в праве на жизнь. На краткий миг в залитом августовским солнцем саду стало темно и смертельно холодно, но тут одновременно с крыльца раздался весёлый голос зовущей их в дом Ирины, и над городом поплыл колокольный звон – в этот день был какой-то церковный праздник.
>*<
День прошёл весело и бестолково, в разговорах с сыновьями Курьяныча и шутливых спорах с его тёщей – внешне властной и капризной женщиной, то и дело высказывавшей недовольство «своеволием» зятя и в то же время любившей и его, и родных внуков, и души не чаявшей в «гомункуле», которого заласкала, как могут только очень любящие бабушки.
Наконец все разошлись, Кольку уложили спать, и на уютной кухне за вечерним чаем собрались Курьяныч с женой и Лёшка с усталой и сидевшей в специально принесённом для неё кресле Леной.
– Простите, не думал, что такой бардак выйдет, – извинялся Курьяныч. – Хорошо, Риша прийти не смогла, а то бы тут вообще дурдом был.
Лена улыбнулась, вспомнив деловито-ласковую и на самом деле частенько излишне шумную повариху.
– Я о Кольке поговорить хотел. – Лёшка отставил полупустую чашку с земляничным чаем. – Ему нужно давать отпор! Он же силу не соразмеряет, да и дурной пока. Иначе избалуете его совсем, потом проблем не оберётесь. По себе знаю. Тут и минуты упускать нельзя, он же взрослеет моментально.
– Знаю. – Курьяныч вздохнул. – Но не получается. Как вспомню, какой он был. Свои дети появятся – поймёшь.
Лена порозовела, уткнувшись в чашку, Лёшка же усмехнулся:
– Потому и говорю. Пока я здесь, сделаю, что смогу. А к своим детям я его звать буду – пусть отдувается.
– Расчётливый, – расхохотался Курьяныч. – Договорились. Хорошо, что вы у нас две недели жить будете. И из-за Кольки, и я вам порадуюсь.
– Только о себе говоришь, эгоист, – пихнула его локтем Ирина. – Мы же вас не няньками звали, а в гости.
– Мы гостями и будем, всамделишными, а не гостевыми, – улыбнулся Лёшка, потянувшись за рассыпчатым «кудрявым» печеньем, которое ещё со времён исконников считалось фирменным у женщин этого филиала конторы. – Но не две недели, чуть меньше. Я одно дело должен выполнить, и так полтора года не мог слово сдержать. Игрушку дочери Жаклин хочу купить и отвезти. В конторе могут помочь? Чтобы я сам отдал.
– Постараюсь договориться, но сам понимаешь, обещать не могу, вы же под охраной. Здесь все наши, квартал пока из-за Кольки и ещё двоих ребятишек – они на днях приедут – под жёстким наблюдением. Хорошо, в округе после того нападения исконников особо запись вести нельзя: фон наводку даёт, даже наша аппаратура глючит. Потому вам и разрешили приехать. А через полстраны добираться… Не знаю. Опасно это.
– Но нужно! – резко прервала его Ирина. – Лёша прав, и так слишком затянул, пусть и не по своей вине. Но надо выполнить обещанное. Дети растут, а боль остаётся.
– Лёш, – тихо сказала немного обиженная Лена, – не надо покупать. Я сошью. Я Жаклин тоже многим обязана.
– Завтра всё решим, – нарочито сердито буркнул Курьяныч. – Ты, Лена, всё ещё не выздоровела, а мы второй вечер тебя гоняем. Идите-ка вы оба спать.
>*<
В аэропорту их ждал бывший начальник Мишки. Он радостно облапил Лёшку, едва они с Леной вышли в зал прилёта.
– Ну здравствуй, парень! А это твоя жена? Здравствуйте, Елена, очень рад познакомиться с вами! Как долетели? Хорошо? Вот и отлично! Не думал я, когда Михаил тебя привёл, что твоя история весь мир на уши поставит. А у нас всё тихо, спокойно, будто и не произошло ничего.
Мужчина вёл их к служебному мобилю, вроде бы просто болтая, но Лёшка сразу заметил, как внимательно их спутник осматривает толпу, умело оттирает в сторону ненароком приблизившихся людей, а то и даёт взглядом команды незаметно сопровождавшим их охранникам.
На улице стояла ранняя осень, в зелени берёз появились пока не очень заметные жёлтые «прядки», воздух был прозрачным, с почти неуловимой ноткой приближающихся холодов. Сибирь. Лёшка остановился у мобиля, глубоко вздохнул, осознавая, что со времени его отъезда отсюда прошло уже два года. Уезжал он запутавшимся, почти не знавшим жизни подростком, думавшим, что он уже взрослый и опытный мужчина, а вернулся прошедшим бои и видевшим смерть человеком, понимающим, что ему ещё многому нужно учиться, что опыт накапливается всю жизнь, а она любит устраивать сюрпризы.
Он помог Лене сесть в неудобно низкий для неё мобиль, сам устроился рядом. За окном проплывали знакомые места – именно по этим кварталам он и ходил в ту памятную ночь. Мишкин дом был в другом районе города, они ехали как раз в ту сторону, через центр. Их спутник кивнул налево:
– Узнаёшь?
Лёшка вгляделся в большое здание, почти полностью закрытое строительными лесами.
– Нет. Что это?
– Комплекс Айши Котовой. Его конфисковали, хотели продать другому предпринимателю, а потом решили взять на баланс города. Будет культурно-спортивный центр, с библиотеками, театрами, клубами по интересам, спортзалами, детскими кружками. Нечего эти гадюшники с голоаттракционами плодить! Конечно, и магазины будут, но другие – для художников, мастеров разных, пошив одежды на заказ. Через год приезжайте – всё сами увидите.
Мобиль всё ехал и ехал, и наконец остановился у старинного, столетней давности, дома из серого силикатного кирпича.
– Ну вот и на месте. Александр сказал, что здесь с вами встретится, в кафе. Девочка ещё в детском лагере, да и не стоит её тревожить. – Их спутник открыл Лене дверь, будто ненароком бросив взгляд на соседние машины, две из которых до этого словно случайно сопровождали их часть поездки. Охрана и здесь работала хорошо.
В кафе, намеренно сохранявшим стиль конца двадцатого века, оказалось светло и просторно, за небольшими столиками сидели посетители – кто обедал, кто лакомился шариками мороженого из стилизованных под старину металлических вазочек. За одним из столиков сидел худой невзрачный мужчина, показавшийся Лёшке смутно знакомым. Верно, он был на той Мишкиной фотографии – смеющийся паренёк чуть старше Жаклин. Лёшка, осторожно поддерживая под локоть Лену, направился к столу.
– Здравствуйте. Александр?
– Да. – Мужчина встал, этикетно приветствуя подошедших, было видно, что ему эта встреча совсем не по душе. – Вы хотели меня видеть?
– Да. – Лёшка помог Лене сесть, коротко кивнул официантке, взяв у неё тонкое, глянцевито блестящее обложкой меню. – Я хотел увидеться с вами, ещё когда… когда узнал о смерти Жаклин. Не получилось.
– Откуда вы её знали? Вы коллеги? – Александр холодно и в то же время со скрытой болью смотрел на них обоих.
– Нет, не коллеги… – Лёшка замялся, не зная, как всё объяснить. – Я мало её знал, но обязан очень многим. Она спасла меня два года назад.
– Она многих спасала. – У Александра дёрнулась щека, как от боли. – Только не себя и не дочь.
Лена хотела было вмешаться, но, взглянув на обоих, передумала: это разговор мужчин, она только помешает. Лучше сделать вид, что занята мороженым, которое здесь очень вкусное, с сиропом и шоколадной стружкой.
– Откуда вы узнали о смерти Маши? – Александр, не замечая, что делает, помешивал ложечкой кофе в почти пустой чашке.
– От Мишки, Михаила Агеева. Мы работаем вместе. Именно благодаря Жаклин. – Лёшка к мороженому даже не притронулся.
– Он её ещё помнит?! – Александр снова дёрнул щекой. – Он даже на годовщину не позвонил!
– Мы не могли. – Лёшка вспомнил безжизненное лицо Мишки и выпавшие из его рук листы официального отчёта. – Мы оба не могли, мы были за тысячи километров отсюда и отвечали за жизни многих людей. Вы знаете, где Мишка работает. И знаете его, то, что он первым бы пришёл, если бы мог.
– А сейчас? – Александр выплёскивал всю боль, которая копилась эти полтора года, понимая сам, что его слова – всего лишь попытка избавиться от этой боли, неосознанно переложить вину на друга. Мишка же был его другом – это было видно сразу.
– И сейчас он не может приехать. – Лёшка, привычно скрывая эмоции, придвинул Лене свою вазочку с мороженым. – Нам удалось вырваться всего на полдня, и то лишь потому, что оказались относительно недалеко отсюда.
– И зачем вам всё это?
– Когда я узнал о смерти… Маши, то… Это не поможет вашей дочери, но всё же… – Лёшка, удивляясь своей внезапной неуклюжести, достал из пакета плюшевую обезьянку с чуточку грустной шоколадно-коричневой мордочкой. – Это Жене. Игрушка не убирает боль, но иногда всё же помогает.
– Думаете, эта тряпка заменит ей мать?! Вы хоть знаете, что такое – остаться без родителей?! – Александр с нарастающей ненавистью взглянул на Лёшку.
– Я видел, как убили моего отца… – Лёшка говорил медленно, тяжело, невольно понижая голос. – Если бы не Жаклин, я бы с этим не справился. И если бы не она, хотя она сама этого не подозревала, погибли бы тысячи людей. Она помогла мне найти помощь, спасти других. Помогла тем, что поверила мне. Эта игрушка – от тех, кто выжил.
– Александр. – Лена всё же вмешалась в разговор. – Я осталась без родителей в шесть лет, и мне тогда помогла такая же игрушка. И у Лёшки был похожий друг. Знаете, где они теперь? Они помогают детям, никогда не знавшим не то что родительской любви, но даже обычного человеческого отношения. И медвежонок Мишки тоже помогает им. Эту обезьянку мы задумали все вместе, именно потому, что знаем, как бывает больно.
– Не врите, а? – Александр огрызнулся, уже понимая, что они говорят правду, и пытаясь защититься – не от правды, а от снова нахлынувшей боли. Он до сих пор любил Жаклин, несмотря ни на развод, ни на её гибель. И не хотел делиться ни этой любовью, ни болью.
– Вы знаете, что мы не врём. – Лена полными сопереживания глазами смотрела на него.
– Но как я дам её Женьке? – Александр наконец понял, что обезьянка не покупная, а сшита специально для его дочери.
– Скажите, что её подарили дети, которым помогала Жаклин. Что они помнят и любят её, и хотят, чтобы она стала подругой для Жени. – Лена протянула мужчине игрушку. – Её зовут Мика, и она теперь четвёртая в команде друзей, помогающих детям.
– Хорошо, передам. – Александр взял обезьянку, провёл ладонью по бежевому меху, и вдруг его лицо посветлело, став ласково-грустным и неожиданно красивым. – Вы простите. Но… Я не хочу бередить раны.
– Это вы нас простите, мы должны были приехать раньше. – Лёшка взглянул на часы. – Нам уже пора. Возьмите, это видеописьмо от Мишки, нам удалось его записать, втайне от начальства.
– Спасибо… Вы связаны с той историей, верно? Со скандалом о големах? – Александр убрал во внутренний карман крохотную плашку карты памяти. – Простите, не нужно отвечать. Маша всегда сердилась, когда ей задавали такие вопросы, и теперь я понимаю, почему. Передавайте Мишке привет, скажите, что я всегда буду рад ему, когда бы он ни приехал. И… безопасности вам! Она важна и для ваших близких.