Контора
Лёша, Леночка, родные мои!
Если дошло до вас это письмо, то не получилось у меня быть с вами, как хотелось, защитить, как нужно. Простите меня, старика. Одно тогда хорошо – значит выбрались вы из тюрьмы этой. Жаль, не смогу я вам помочь, самим справляться придётся.
Лёшенька, родной мой! Наконец могу сказать тебе это. Ты – мой сын, мой наследник, тот, без кого жизнь моя бессмысленна. Не в генетике дело, не в науке и благе человечества, как я тогда тебе говорил – в тебе самом, таком, какой ты есть, в человеке, в жизни твоей. Не мог я тебе сказать этого – прослушивалось всё, на камеры писалось. Молчал я, чтобы тебя защитить, а выходило, что предавал. Подлецом бездумным был, что хотел раба покорного создать. Не знал, не хотел знать, что наука ничего не даёт, если нет этого в самих людях. Думал, что всё формулами да расчётами решается, и чувства, человечность просчитать да оцифровать можно. Поздно спохватился. Но всё же рад я тому, что сделал, тебе рад, родной. Тому, что ты живой, свободный, что ты человек, а не кукла послушная. Помнишь, как мы твой день рождения отмечали? Ты услышал меня тогда, спасибо тебе, родной. Услышал, отстоял себя, не склонил головы. А что ты хитрить научился – не твоя вина, а моя.
Ты к людям выбрался, я верю в это. В то, что рядом с тобой те, кто помогут, поддержат, защитят от беды. И ты им поможешь, я знаю. Если получится, помоги остановить руководство центра. На мелочь не трать силы: охранники да остальная шушера лишь рабы безмозглые да бездушные, сами продались, чего с кукол живых взять. Остерегайся их, таких много в мире, но не они главные. Главные те, кто себя хозяевами жизни считает, кто людскими судьбами распоряжаться хочет. Их не бойся, как не боялся в детстве. Вообще ничего не бойся. Но будь готов ко всему. Даже если не вспомнишь больше о центре, помни одно: такие хозяева жизни встретятся тебе не раз. Не склоняй перед ними головы. Они слепы и глухи, черви, живущие, чтобы жрать, и не имеющие разума. А ты умеешь видеть звёзды. И в небе, и в глазах людей.
Позаботься о Лене, прошу. Ты ведь сильный, а ей нужна защита и помощь. И не обижайся на меня, как обижался в детстве. Ты – мой родной сын, а она – названая дочь. Вы оба – мои дети.
Я люблю тебя, сын!
Лена, девочка моя! Доченька! Ты стала моей семьёй, как только я увидел тебя. Не в работе тогда дело было, врал я себе самому. В тебе, в том, чтобы ты рядом была. Хотел видеть тебя, голос твой слышать. И не понимал, дурак, что пытался и тебя собственностью своей сделать, куклой послушной. Прости меня, родная моя. И что втянул тебя во всё это, прости. Знаю, не отступишься ты, вытащишь оттуда детей. Поэтому всё, что смог, подготовил, всё в этом архиве; в конторе разберутся, что к чему. А сама, одна, не рискуй, прошу. Но и не отступайся. Ты сильнее и мудрее меня.
Прости, родная, что не могла ты из центра выйти. Это моя вина, моё решение. Боялись они тебя, могли подстроить что-нибудь, а так ты всегда рядом со мной была, хотя бы в такой безопасности. Надеюсь, простишь.
Не умею я ласковых слов говорить, не научили, но ты дочь мне, половинка меня, та, без кого бы я так и не стал человеком.
Присмотри за Лёшкой, прошу. Ты мир лучше него знаешь. Он быстро научится, но сейчас ему нужна твоя помощь. Прости меня и за эту тройную тяжесть, что взвалил я на тебя. Не думал, не видел, да и не уберёг бы. Прости.
Живите свободными, родные мои! Я люблю вас!
>*<
Лёшка с коллегами-аналитиками работал над архивом отца. Да, у него ещё не имелось опыта, он многого не знал, но был единственным, кто полностью понимал логику умершего учёного. И теперь осознал правоту Родионыча. Бойцы отдела быстрого реагирования были умными, хорошими парнями, но они лишь реагировали на видимую опасность. А вот предугадать и, если удастся, предотвратить её могли только учёные – физики, психологи, врачи. История и самой конторы, и тем более этого вот филиала говорила: работают все, но лучше, когда работают учёные, а бойцы ходят на тренировки или играют в домино. Иначе придётся работать и конторе, и всему миру, и платить за свою неподготовленность жизнями людей – бойцов и простых жителей. Каждый день Лёшка пробегал мимо фотографий предшественников – обычных людей и параллельщиков, сумевших восемьдесят лет назад понять, кто стоит за исконниками. И продолжал их работу.
Архив отца оказался огромен. Невзрачная чешуйка, упавшая ему в ладонь, когда он опёрся о фотографию матери, содержала тысячи терабайт информации. Такой, от которой волны пойдут по всему миру.
Тогда, в начале века, далеко не все исконники гнались за быстрой прибылью. Были среди них и настоящие учёные, заинтересованные в проведении своих экспериментов не меньше, чем в больших деньгах. К тому же сотрудничество с исконниками помогало налаживать новые научные и деловые связи.
Эти люди умели думать и просчитывать варианты, поэтому оставили деятельность исконников задолго до разразившегося в две тысячи восемнадцатом году скандала. К тому времени, когда правительства всерьёз взялись за исконников, эти люди давно уже были законопослушными владельцами частных лабораторий в нескольких странах, в том числе и в России. Формально не связанные друг с другом, они сохранили контакты между собой и продолжили общие исследования, поддержанные крупными политиками этих стран, заинтересованными в изучении действий исконников.
Мирные годы принесли пользу всем. Люди перестали бояться внезапного удара, снова начали расти крупные города, развивались промышленность и международная торговля. И наука. В это время то, что недавно приносило беду, послужило основой для создания новых технологий, для разделов фундаментальных и прикладных наук, и обещало в перспективе разработку двигателей для космических кораблей – двигателей, умеющих «прокалывать» пространство. Это и стало основой для первых легальных исследований бывших исконников.
Но кроме пока что теоретических вопросов освоения дальнего космоса есть и земные, практические цели. То, что приносит пользу людям здесь и сейчас. И выгоду разработчикам. Бывшие исконники занимались и знакомыми по прошлой деятельности вопросами медицины, робототехники и искусственного разума.
Мелкие лаборатории набирали силу, превращались в частные научные центры, в клиники по лечению неврологических и психических заболеваний, в заводы по производству медоборудования, тренажёров и экзоскелетов, возвращавших в общество тех, кто недавно и дышать сам не мог. На других заводах производили роботов-сиделок, уборщиков и слуг.
Практически любое знаменитое состояние основано на грабеже или обмане, как любая правящая династия – на убийстве и захвате власти. Накопленное первым поколением владельцев часто служит основой для честных сделок и меценатства. Казалось, история повторилась: дети тех, кто совсем недавно угрожал планете, стали работать на благо человечества. У них не было той власти, о которой мечтали их отцы, зато были деньги и связи – связи, установленные ещё их отцами. И были знания.
Обыватели любят верить в заговоры. Но на самом деле всё намного проще. Нет тайных правительств, нет мечтающих о мировом господстве злодеев. Есть выгода. Та самая выгода, на которой уже несколько столетий держится мировая экономика – выгода предпринимателя, концерна, корпорации. В начале века власть этой выгоды пошатнулась, когда на весь мир прозвучал вопрос: что важнее – выгода одного или польза всему человечеству? Но потом всё вернулось на круги своя. А те, кто умеют не упустить выгоду – обретают и власть, её вечную спутницу.
Выгодно производить медоборудование, выгодно проводить научные эксперименты, чтобы лечить неизлечимые до этого болезни. И выгодно делать роботов. Не для производств – там слишком сильна конкуренция. Выгодно делать бытовых, «курьёзных» роботов. Механические швейцары, горничные и лакеи разлетались среди богачей как горячие пирожки. Так забавно иметь швейцара с лицом, например, Шекспира, открывающего дверь под аккомпанемент бессмертных сонетов. Робот, шутка, не привлекающая внимания тех, кто следит за научной этикой. У него нет и намёка на имитацию личности, он не предназначен для эмоционального взаимодействия – двигающаяся статуя. Роскошные особняки наполнялись лакеями в ливреях слуг прошлых веков. Они стояли на лестницах, в садах, «невидимые», но влияющие на сознание, исподволь приучающие к тому, что всё это – норма. Да, многие люди давно забыли когда-то модное увлечение робо-игрушками, морщились: «дурной тон». Но не более того. А что более – то уже по особому запросу уважаемых клиентов, число которых росло: дети богачей, привыкшие к присутствию механических статуй, хотели большего. И заказывали. Секс-кукол, манекены для отработки смертельных приёмов борьбы и многое другое.
Но создавать то, чего хотят клиенты, запрещено. Законы строги. Как строги они к тем, кто проводит эксперименты на людях, эксперименты, без которых нельзя развивать медицинские технологии. Да, можно получить разрешение и работать в рамках закона. Но это долго, дорого и сложно. Невыгодно.
Значит, нужно обойти законы. Или изменить. Лучше второе, но сразу этого не сделать. Необходимо подготовить общество, действовать осторожно, через частные контакты с влиятельными людьми. Хорошо, что с самого начала деятельность лабораторий, теперь ставших несколькими независимыми научными центрами, не привлекала внимания общественности. Отцы были умны и осторожны, дети продолжили их дело.
Влиять на мнение общества долго, пока же можно нарушить неудобные законы. Так необходимые людям технологии стали разрабатываться не в открытых лабораториях, куда с удовольствием водили делегации и научные экскурсии, а в подвальных этажах и тайных комнатах без окон. Опробоваться на созданных вопреки всем человеческим законам эмбрионах, полулюдях без мозга или с недоразвитым мозгом, а то и на одних мозгах без тела. Так отрабатывались одновременно методы лечения заболеваний и дешёвые способы создания органов. По отдельности обе задачи были благородны, направлены на спасение людей, но теперь становились своей противоположностью. Любая вещь не хороша и не плоха, вопрос в том, кто ею владеет, как и для чего.
Осознанно нарушив закон один раз – нарушишь его снова. Особенно когда почувствовал выгоду. Новые разработки начали поставлять не только в клиники, но и в центры подготовки наёмников, в полулегальные спортивные клубы, а то и преступникам. Круг замкнулся. Дети пришли к тому, с чего начинали их отцы, но уже обладая деньгами, связями и знанием.
К этому времени изменилось и общество. Вопросы морали и взаимопомощи, жизненно важные во время нападений исконников, забылись. На первое место вернулись удобство, мода, удовлетворение любых желаний и отказ от обязанностей. Эти изменения ещё не стали всеобщими, но позволяли найти и новых клиентов, и не озабоченных вопросами морали сотрудников. Первым требовались надёжные и молчаливые поставщики, вторым – высокие зарплаты, льготы, ведущим учёным – научная слава. Всё то, что ни хорошо и ни плохо само по себе, но если не думать об ответственности…
История научного центра напомнила Лёшке «Баялиг». Там люди тоже искали выгоду, удобства и развлечения. И он, как и научный центр, давал всё это в обмен на… Наверное, на остатки морали. Охранники обоих центров различались лишь формой, но одинаково били по механическим «болванам», опьяняясь своей безнаказанностью и возможностью убивать, пусть пока и электронную куклу. И медсестра – он теперь понял это – ничем не отличалась от его пассий, думая исключительно о красивых телах и собственном удовольствии. А сколько ещё таких центров, комплексов, организаций? Почва для изменения законов была почти готова.
Спрос на бытовых роботов рос, как и на спарринг-манекены, медицинские технологии, научные разработки. Но намного быстрее росли потребности в талантливых учёных. К сожалению, таких учёных мало, их работа плохо поддаётся контролю и дорого стоит. Искусственный интеллект на эту роль не подходит: он лишён необходимого гениальности озарения, он «тягловая лошадка», сверхбыстрый, но всё-таки калькулятор. А тут нужна личность. И возник проект «Второй шанс». Издевательское название, злая насмешка над детьми, навсегда запертыми в подвальной лаборатории, над детьми-уродами с гениальными мозгами. Их было мало – проект считался экспериментальным. Но оказался успешным. Дети за несколько лет разработали чертежи и продумали двигатели и навигационные системы космического корабля. Пока что в теории, но она уже обретала реальное воплощение. А прибыль шла центру.
Был и другой проект – «Муравейник». Ничего общего с изучением насекомых он не имел, просто один из учёных стал работать над созданием таких же сильных, послушных и стерильных, как рабочие муравьи, искусственных людей. На первый взгляд казалось, что они не нужны – всё производство и так опирается на намного более производительных и точных, чем люди, роботов и триды. Но потенциальные заказчики «муравьёв» были: частным фирмам и влиятельным людям требовались сильные и надёжные охранники, военным институтам – замена добровольцев для рискованных экспериментов. Вскоре выяснилось, что клиенты ждут и секс-кукол.
Обычные секс-куклы быстро приедаются их владельцам: программы не очень-то разнообразны, да и удовольствие от куклы не такое уж большое. Не физическое, и даже не вопрос подчинения и верности, о которой всё чаще ныли инфантильные и обиженные на весь мир представители обоих полов. Секс-куклы не давали психологической разрядки. Изначально созданные для удовлетворения фантазий владельцев, они не поспевали за этими фантазиями, а самое главное – секс-куклы не годились на роль жертвы, потому что не ощущали боли. Полвека назад их и запретили именно потому, что распалённые желаниями и фантазиями владельцы слетали с катушек, переставая различать живое и неживое, нападая на людей или замыкаясь в выдуманном мире собственных наслаждений и отказываясь общаться с окружающими. Тогда волну психических расстройств удалось остановить, но производители «игрушек», а главное, потребители остались недовольны. И возникла идея удовлетворить их желания живыми куклами. Нормальный человек от одной мысли о подобном придёт в ужас, но потребности есть у всех, а «потребитель всегда прав».
Все эти эксперименты проводились тайно, но поддерживались очень влиятельными людьми, заинтересованными в том, чтобы центр вышел на промышленный уровень. Тогда, глядишь, можно и законы подправить. Не сразу, конечно, но лет тридцать на создание нужного общественного мнения и уверение, что «новая модель робота» в принципе не имеет личности, – и общество согласится на создание искусственных людей.
Всё упиралось в один вопрос: как добиться идеального подчинения? Отца и приняли на работу для решения этой задачи. Идеалист, он мечтал о «компаньоне», и этим воспользовались. Нужно было добиться подчинения только своему хозяину, при этом не страхом, не болью, а «добровольно». Решить эту задачу не получалось. С детьми-гениями проще: закрыл их в лаборатории, исключил контакт с миром, предоставил суперкомпьютер, и давай задания. Свихнутся – не проблема, главное, чтоб считали. С физически здоровым человеком такое не получится.
В обоих проектах – и «Втором шансе», и в «Муравейнике» – работали ученики Льва Борисовича. Талантливые, но не гениальные. Они могли создать тела, могли довести до совершенства методику обучения искусственных людей. Но не создать её. Им не хватало гениальности и одержимости старого учёного. Лев Борисович, идеалист и бессребреник, работал ради идеи, а не денег. Поэтому учёного берегли. Он, сам не зная этого, был ведущим специалистом целого направления исследований, но формально руководил всего одной небольшой лабораторией. Слово, данное умирающему сыну, жажда творчества и душевная боль сплавились и превратились в фанатичную одержимость, не давая видеть окружавшую его реальность. Ту реальность, где думают не о друзьях, а о рабах.
Хозяева центра одобрили проведение эксперимента по созданию «идеального друга». Друг не друг, а вот «выставочный образец» лишним не будет. Физически идеальный, не стерильный (это могло привлечь искателей физического бессмертия с переносом сознания в молодое тело), интеллектуально развитый. Да и способы создания «муравьёв» и «секс-кукол» отработать можно. Но главное – разработать методики идеального подчинения.
Лев Борисович вроде бы подошёл к решению задачи. Оно казалось простым: в процессе записи информации, в момент, когда новому мозгу передаётся голос будущего хозяина, использовать некоторые вещества, своего рода наркотики, создав не просто привыкание, а жизненную потребность в контакте с владельцем, стойкую и неуничтожимую на протяжении всей жизни. Отец не считал это вмешательством в личность, но всё-таки сомневался, в основном потому, что «компаньон» оказывался на всю жизнь привязанным к одному человеку, только вот случается всякое, и хозяин-«друг» может умереть раньше. Лев Борисович не хотел причинять своему творению боли. А потом услышал песенку Лены и, казалось, понял, что делать.
Да, Лену на самом деле приняли на работу как скульптора. Она создавала внешность «образца», которую потом допечатывали на уже сделанной «заготовке», немного изменяя расположение мышц и жировой ткани – это несложно. Но гораздо важнее оказалось другое. Лев Борисович хотел научить «образец» искренней любви, окружить его этой любовью ещё до рождения, чтобы он, даже оставшись без хозяина, не узнал одиночества, чувствуя поддержку окружающих и любя их почти так же, как хозяина. Учёный был идеалистом во всём.
Но всё пошло не так. Даже не из-за вмешательства руководства центра, которое решило одновременно с экспериментом Льва Борисовича (об изменении эксперимента начальство не знало) обкатать на вроде бы ещё не осознающей себя «болванке» новый спарринг-манекен. Подобные обкатки на «муравьях» уже проводились, и никакого вреда «образцам» не было. Только они-то изначально не имели разума. Но главное в другом. Любовь – не поводок, не цепь, привязывающая объект к субъекту. Она меняет обоих. Боги всех человеческих цивилизаций говорили о любви, но действовали только силой, потому что любить – поднимать любимого до своего уровня, а этого не хочет ни один бог. И мелкие «боги» центра – тоже. А Лев Борисович и Лена полюбили Лёшку; они любили его с самого начала, как любили и запертых в подвальной лаборатории детей. И, полюбив «опытный образец», Лев Борисович понял, что воспитал сына, которого нужно отпустить. Любовь не привязывает, она отпускает.
Конечно в архивах отца этого не говорилось вот так явно, там были только факты, схемы, документы. Но теперь, прочитав письмо отца, Лёшка понял, что произошло тогда. Понял отца, понял Лену, старавшуюся и спасти его, и не предать остальных детей. И думал, что делать дальше.
>*<
Над архивом работали сотни людей по всему миру. Это не преувеличение – контора передала сведения коллегам в тех странах, где действовали представительства и заводы центра. Выявлялись подпольные лаборатории, выяснялись маршруты поставок механических секс-кукол и спарринг-манекенов, определялись возможные заказчики «муравьёв» и детей-«компьютеров».
Лёшка почти ничего не знал о величине поднятой им волны и лишь догадывался, что творилось в мире. Сам он работал с материалами «своего» центра. И занимался в отделе быстрого реагирования. Ему требовались физические, да и боевые тренировки: он хотел участвовать в том, что, как все понимали, скоро произойдёт. Медлить было опасно. Пока об архиве Льва Борисовича никто из осведомителей центра, да и из сильных мира сего, не знал, и требовалось успеть до того, как они узнают и подготовятся к удару. К счастью, после бегства Лёшки из центра прошло почти полтора года, и его бывшие хозяева, убедившись, что всё тихо, успокоились, без опасений продолжая свою торговлю и эксперименты. Плохо было то, что у конторы, и так никогда не бывшей ни силовой, ни полицейской или разведывательной, а в основном научной организацией, пусть и имеющей отделы быстрого реагирования, не было в центре своих людей, но приходилось с этим мириться.
Кроме работы и тренировок Лёшке нужно было научиться жить обычной жизнью, общаться с людьми, понимать, что происходит вокруг. Всё время после бегства из «Баялига» он продолжал зависеть от других, продолжал быть изолированным от мира, и теперь впервые столкнулся с обычными людьми. С учёными, бойцами, механиками и уборщицами конторы. И удивился тому, насколько их жизнь похожа на жизнь работников и завсегдатаев торгового комплекса и одновременно противоположна ей.
Сотрудники конторы точно так же любили смотреть развлекательные фильмы, говорили о новой технике и моде, мужчины, особенно бойцы, могли и скабрёзный анекдот рассказать, и силой похвастаться, и подшутить друг над другом. Но атмосфера была совершенно другой, иными были взгляды на мир и отношения между людьми. Кроме боевиков и комедий люди смотрели и спокойные, добрые фильмы, когда-то любимые и его отцом, читали серьёзные книги, во время перерывов могли обсуждать совершенно не связанные с их работой научные и общественные новости. Споры не переходили в неприязнь или тем более во вражду, соперничество не становилось подсиживанием конкурента, не было подлостей и оскорблений, грязных сплетен за спиной. Все симпатии и антипатии, свойственные любой большой группе людей, забывались, если кому-то требовалась помощь. И не только в конторе, но и вне её.