Сельджу выровнял удары сердца. Вжался спиной в сухую стенку тоннеля, пытаясь всем позвоночником врасти в неживое, стать его частью, представить себя камнем, необработанным, с острыми краями. Он – темнота, темнота – это он, они одно целое. Крыс не пришлось долго ждать. Серой массой, валом, кубарем, то стекаясь, то растекаясь, волной они затопили тоннель с нестерпимым для уха визгом. Джагг сцепил зубы и представил себе, что он камень, холодный и неживой, он не дышит, не чувствует, его нет здесь. Тело налилось тяжестью, сопротивляясь напору живой волны.

Когда он отвалился от стены и упал ничком на землю, то её твёрдость показалась ему мягче шкуры Матушки Варны. Боль мяла его и кусала, расширялась и сжималась, воздух сопротивлялся, не желая проникать внутрь, в рабство к лёгким, перетянутыми тугой верёвкой. И следа ни осталось от его стоянки, угли превратились в перемолотую сажу, одеяло в лоскуты, во что бы то ни стало, ему надо было встать и идти, где прошла одна волна, там может случиться и вторая.

Сельджу поднялся, сделал шаг и только тогда увидел его. На переломе двух тоннелей стояла фигура, чёрная кожа, под которой пульсировал огонь, чёрное с капюшоном одеяние и посох из камня, перед джаггом стоял фаар. Он знал, что надо бояться, но сил уже не осталось, Сельджу миролюбиво коснулся лба внешней стороной ладони, внутренней груди и приветственно поклонился.

Он видел фаара лишь однажды, в одном из поселений, куда тот пришёл умирать, он скинул свои черные тряпки, опустился на колени и превратился в живой, оранжевый муравейник огня, черная кожа его потрескалась, на землю стекали янтарные капли и с шипением гасли. Спустя четыре часа он остался лишь грудой горящих углей, которые тут же растащили. Говорят, фаары горят вечно, никто не знает, как это – вечно, но его тело, превратившись в уголь, сохраняет в своём сердце огонь, стоит только чиркнуть о камень… И это всё, что джагги знают о фаарах.

– Не бойся!

Голос напоминал потрескивание костра, Сельджу видел как от неестественно вытянутой фигуры отскакивают искры.

– Крысы могут вернуться.

Джагг не знал боятся ли фаары крыс и осмелятся ли крысы подойти к фаару, но счёл правильным предупредить.

– Я искала тебя, – капюшон упал назад, открывая лицо, на него смотрели алые зрачки из белого ободка; ни ресниц, ни бровей, ни волос, черные губы, дышащая жаром кожа с паутинками оранжевых вен. – Слова пахнут мокрой листвой; листва зелёная, осенью жёлтая, рыжая, красная… Теперь я могу видеть их цвет, вот посмотри, мои руки, они как осенние листья… Сельджу покачнулся. Подумал было броситься бежать, но понял, что некуда и подошёл близко-близко, чтобы чувствовать кожей жар её дыхания.

–Так не может быть.

– КРО2-0-14 оказалась не пригодна, чтобы стать матерью будущих матерей и её разжаловали в природное ископаемое, в уголь. Из земли вышли, в землю же и уйдём. Мне недолго осталось, я хотела услышать твой голос. И тут утробно завыли трубы, а из шлюзов хлынула вода.

– Бежим, скорее! – закричал Сельджу и они побежали в тоннель, где он видел колокол ниши. – Наверх!

– Брось меня, – сказала она.

– Нет, – ответил он, изогнулся, пролез в тоннель, упёрся ногами в одну стенку, плечами в другую, как мог высоко, крепко схватив её за искрящиеся, осенние ладошки и, обжигаясь, втащил на себя, будто на полку. Там, под ними, уже с диким рёвом неслась вода. Если он упадёт, они погибнут. Она жгла ему живот, плечи, ноги, он считал звёзды, которых никогда не видел и обнимал солнце, в которое хотел верить.

– Тебе больно.

– Зато я вижу солнце.

По лицу Сельджу стекал пот, он открыл глаза и увидел пульсирующий алый зрачок, ему на грудь падали горячие капли. Она плакала. Темнота забрала его раньше, чем он понял, что падает; Каро зажмурилась, но не закричала. Всё, что не могло случиться, случается навсегда.

… Боли не было, но было очень холодно. Джагг не мог понять жив он или умер, он открыл глаза. И мы были с ним, мы были везде, укутав его тело в живой, дышащий кокон.

– Прости меня… Я не должна была приходить, но мне страшно уходить одной.

Каро сидела, поджав под себя ноги, ни единого лоскута чёрной ткани не прикрывало её. Оранжевые капли, как муравьи, на потрескавшейся слоистой саже. Он долго не мог отвести взгляд, потом нарушив безмолвие боли, сел, но мы и тогда не оставили его.

– Где мы? – он огляделся, зрение впервые подводило его. Он не мог найти стен, он не чувствовал себя в безопасности, что-то странное клубилось и бросало потоки воздуха ему в лицо.