Проползая через нору, чувствуя камни, обдирая кожу, он обещал себе, что больше сюда не вернётся. Никогда. Нельзя нарушать равновесие. Верх и низ, они связаны, но не соприкасаются, так надо. Возвращаясь к себе, он плутал тоннелями, шёл, шёл, тянул время. Его там всё равно никто не ждёт. Он ещё не понял, но она уже была с ним, он забрал её с собой. Он нёс её голос в себе, как воду и боялся расплескать. «… Просто думай обо мне…»

Так он ходил с ней неделю, потом вторую; она говорила в нём, она спрашивала и иногда он отвечал. Вгрызаясь стальным зубом в камень, выгребая тонны земли, стоя по пояс в ледяной воде, или лёжа перед костром в душных объятиях одеяла, он рассказывал ей, как его мир велик, даже когда он мал. Что зимой, когда вбитые в потолок металлические опоры раскаляются, как угли и светят как звёзды. Глядя на них он вспоминает изумрудную вязь, пишет на земле слова, которые помнит и тут же стирает, чтоб никто не видел, но во рту остаётся их вкус. У каждого из них он неповторим.

Иногда его накрывает горячка, от жары внутри он лезет на стены, не помогают ни выпущенная на волю кровь, ни яд каа, ни белые соляные ванны, тогда он уходит от всех, не прощаясь, уходит и ищет муравейник. Ложится и закрывает глаза. И солнце, что прожигало ему вены, распадается в груди на слова. Он говорит, говорит и говорит, пока слова не поднимаются над ним и не тают в воздухе, тогда ему кажется, что он видит дым.

На третью неделю он не выдержал и вернулся в библиотеку. Он долго смотрел, как мельтешат внизу белые тени, становясь одним целым с окружающим их неоновым белым светом, он ждал и дождался темноты. Он не мог объяснить, зачем снова ищет её голос, когда тот всё время звучит внутри. Он спустился, прошёл туда-сюда, потрогал край стола, но не стал садиться, не открыл ни одного текста, не прочитал ни слова, он ждал её, хотя она не должна была прийти. Не может же она приходить каждый день и ждать его? В этом не было смысла. Зачем-то он вспомнил цвет – синий, цвет неба, обвёл пальцами овал лица, нарисовал на нём каждую чёрточку и понял, что придумал её, на самом деле её не было. Сон? Воспоминание? Открылась дверь. Шаги звучали явственно и близко. Он не испугался.

–Я ждала тебя.

–Как ты определяешь время? – спросил Сельджу. – Оно как запах?

– Очень похоже, – она улыбнулась. – Я снова не вижу тебя. Зачем тогда ты вернулся?

– Я мало говорил. Мне хочется оставить тебе побольше себя, – он коснулся чёрного квадрата и засветилась спинка стула. – Садись. Я расскажу тебе.

Юния проигнорировала стул, забралась с ногами на стол, вокруг засуетились буквы, между ними выросла стена текста, Сельджу сел и откинулся на спинку.

– Я знаю, что раньше мир был другим, чёрное и белое не было разделено, ты и я могли бы сидеть где-нибудь, слушать дождь и говорить; я слышу дождь иногда, но потом всегда приходит солнце. Только неба нет, никогда нет. Небо уничтожили Люди, они рассеяли его цвет, заменили стеклом, пустым и холодным, стекло не плачет… Ты видишь сны?

– Нет, – юния уронила златокудрую голову на ладони и её глаза стали почти прозрачны, а ему казалось, что они впитали в себя изумрудный цвет букв и теперь зелёные.

– Мне мешают запахи, они всегда говорят, когда реально, а когда нет. Во сне не бывает запаха. Всё, что не существует – не пахнет. Расскажи мне, как это – видеть?

– Бумага – белая, гладкая, как твоя кожа и такая же тёплая, – он наклонился вперёд. Близко-близко. – Она пахнет… срубленным деревом, – он медленно протянул руку и коснулся её. – Мокрой листвой, листва зелёная, осенью жёлтая, рыжая, красная; прелая, сырая. Иногда смолой, вязкой и липкой, смола прячет внутри время. Бумага тоже прячет время, она сжимает и разжимает его, от звука до смысла.

Её ладонь была холодная, его горячая.

– Ты пахнешь. Он отдёрнул руку и резко встал.

– Меня зовут КРО2-0-14, – сказала она. – А теперь беги, – голос её стал шершавым, он касался его, под кожей начался дождь. Небо хлынуло на него из синих глаз. Дверь распахнулась, впуская грозу, он слышал гром.

Она закричала:

– БЕГИ!

Сельджу помчался к стене. Свет вспыхнул болезненно, как удар, он зажмурился, но тело помнило, он успел. Не думая о решётке, об опорах, джагг просто кинулся вниз, падение было недолгим, он ударился о землю, чувствуя шум винта за спиной. По-звериному, на четвереньках, зацепив муравейник, он врезался в нору, вгрызся плечами, прополз, вырвался и бросился бежать. Он кидался из стороны в сторону, меняя направления, путая следы. Так он не бегал даже от крыс. Задыхаясь, не чувствуя земли, он не заботился о координации себя в пространстве, как никогда желая заблудиться и не выйти из этой спасительной темноты.