Перекресток трех дорог

Глава 6
Психоз № 6 – Иезавель

– Кто такая Иезавель в Библии? – тихонько осведомился полковник Гущин, пока они шли за схиигуменом Афиногеном.

– Леди, рассорившаяся с пророком Илией, – ответил ему Макар. – Они не сошлись во взглядах по целому ряду тем, и пророк ее проклял, пообещав, что ее труп разорвут псы. Так и случилось впоследствии. Официально церковь считает Иезавель символом гордыни и порока, негласно – борцом против установленных правил и символом женского протеста.

– Я все забываю тебя спросить – что ты в Кембридже изучал? – осведомился Клавдий Мамонтов.

– Философию, этику, историю. – Макар Псалтырников усмехнулся. – А ты думал – я только пью и на рояле играю?

– А пророк Илья сам натравил на Иезавель собак? – уточнил полковник Гущин.

– Нет, вроде как предсказал ей такой страшный конец. А там кто знает – Библия умалчивает.

Схиигумен Афиноген остановился посреди монастырского двора. На ступеньках храма – немногочисленная группа монашек в черном и женщин в мирской одежде, в платках. Среди них Клавдий Мамонтов увидел тех самых свидетельниц – Павлову и Кавалерову. Их до монастыря подбросили полицейские на машине.

Женщины молча и недобро смотрели на схиигумена.

– Наконец-то полиция явилась меры принимать! – крикнула одна из монашек. – Дождались светлого праздничка. Сколько мы жаловались на эту орду раскольников – ноль реакции от власти. Так вот теперь они одну из наших убили – Серафиму! А мы предупреждали: этим все и закончится – душегубством!

– Не каркай, ворона, – хладнокровно осадил ее отец Афиноген.

– Когда последний раз вы видели Серафиму Воскобойникову? – спросил его полковник Гущин.

– Когда-то видел. Мельтешила она здесь.

– А тогда, когда ты полаялся с ней жестоко в прошлый раз, – снова громко заявила мятежная монашка. – Пусть полиция все узнает. Мы ничего скрывать не станем. Мы не из его приспешников, мы те немногие, кто остался здесь верными церкви, когда он – этот блудодей и раскольник – выгнал из монастыря нашу игуменью Матрону и засел здесь со своей бандой с Урала. Виданное ли дело – мужиков, казаков в женскую обитель понагнал, чтобы мужики, монахи и монашки вместе сожительствовали! Это в сектах только так принято. А он и есть сектант и раскольник. Серафима сразу против этого восстала. Обличала она его – язычника бородатого.

– Да, она против Афиногена выступала открыто, – подхватила и свидетельница Мария Павлова, оборачиваясь к подруге своей Кавалеровой. – Скажи, Ниночка? Мы и сами это с тобой здесь своими ушами слышали.

Толстая Нина Кавалерова кивнула и горестно вздохнула.

– За это они и убили ее. – Монашка в черном ткнула пальцем в отца Афиногена. – Вы только взгляните на его рожу. На ней же все написано – бандит! Может, сам не убивал, так приказал подручным своим. Они все сплошь по тюрьмам сидели!

– Не слушайте вздорных баб, – ответил смиренно схиигумен. – Никого я и тем более моя паства не убивали. А Серафима…

– Что? – спросил у него полковник Гущин.

– Она же не монахиня была, она в миру обреталась. Там и ищите ее убийцу. За стенами нашей обители.

– Вы ее хорошо знали?

– Я много лет был здешним духовником в монастыре.

– Монах в женской обители – духовник?

– Да. Церковь это разрешает.

– И вы были духовником Серафимы?

– Сначала да. Потом она перестала ходить ко мне на исповедь и слушать меня.

– Почему?

– Я открыто осудил власти за введение карантина. Это бред. Потому что нет никакого коронавируса и не было никогда. Все это выдумки.

– Умерших от вируса сейчас в три раза больше, чем потерь наших в Афганскую войну, – заметил Макар Псалтырников. – Это выдумки? От чего же люди умирают?

– А люди смертны. От чего-то да умирают. Мало ли.

– Но церковь всегда занимала разумную взвешенную позицию по вопросам поведения во время эпидемии. Прививаться паству агитируют, соблюдать неукоснительно все требования врачей.

– Шибко умный, да? – Отец Афиноген глянул на Макара из-под кустистых бровей. – Шибко образованный, парень. Счастья-то тебе от этого подвалило, нет? Что-то не вижу я, что ты очень счастливый.

– Серафима конфликтовала с вами на почве вашего отрицания эпидемии? – уточнил полковник Гущин.

– Дура она была, распропагандированная телевизором, – жестко ответил схиигумен. – Что скажут по телику – тому и верила свято. Я ей – открой глаза, оглядись. Мир больше экрана. А она меня в ереси начала упрекать. Меня? А я ей – я, что ли, храмы велел на карантин закрыть в такое время? В такое время, когда слово Господне – оно как набат должно быть! Когда люди напуганы и сбиты с толку, и нет им ни покоя, ни утешения. Нет места даже, где помолиться о здоровье близких! Храмы закрыты! Это что – христианский поступок? Так только еретики поступают! Полные отщепенцы.

– Но о каком таком времени можно говорить, если эпидемии, по-вашему, нет и вирус – выдумки? – снова встрял Макар. – Не логично, святой отче.

– Ты логику в собственных поступках ищи, в своей жизни. – Схиигумен снова глянул на него. – Совет хочешь?

Но он не успел дать совет Макару. Потому что монашки из противного лагеря внезапно разразились криками и проклятиями.

– Серафима против него выступила, она в епархию на него написала, она первая тревогу начала бить – мол, раскол и смута в умах! – кричали монашки. – А ты ей угрожал открыто. Она тебя не испугалась, жалобу митрополиту даже написала. А ты ее кляузницей лаял и потаскухой. А она дева непорочная…

– Сколько лет было Серафиме? – уточнил Гущин.

– Сорок пять! – кричали монашки. – Из них десять она здесь прожила, хотя пострига не принимала. Она всю бухгалтерию монастырскую вела при нашей игуменье Матроне. А ты как появился со своей бандой, перво-наперво руки в монастырские финансы запустил. Она и в этом тебя обличала. В растрате и присвоении денег наших.

– Мятежная Иезавель, – хмыкнул Макар. – Храбрая женщина.

– Вот так они всегда, – печально покачал головой схиигумен Афиноген. – Раз против власти ты – значит, раскольник, блудодей, а теперь еще и вор. Это такое клише сейчас расхожее. Его спецслужбы на Лубянке выдумали и тиражируют для всех несогласных.

– Вы сам бывший сотрудник правоохранительных органов, и вы сидели за убийство, – сказал ему полковник Гущин. – А сейчас вы говорите, словно…

– Да он себя протопопом Аввакумом возомнил! – крикнула свидетельница Павлова. – Ниночка, скажи, а?

Толстая Нина Кавалерова и на это молча и печально кивнула.

– Где одно убийство, там и второе. – Гущин смотрел на схиигумена.

– Я тот грех свой отмолил и искупил. Я из ревности тогда это сделал, женщину приревновал любимую. – Схиигумен покачал головой. – И с тех пор понял – женщина есть сосуд смуты и зла. И Серафима была такой. Она не о пастве здешней пеклась, а о власти своей утраченной, коей она при игуменье обладала.

– Она тебя хотела заставить нормы элементарные санитарные соблюдать, когда столько зараженных! – крикнула монашка-обличительница.

– В монастыре нет и не было больных. – Отец Афиноген повернулся к полковнику Гущину. – Вот ты, мой бывший коллега, заболеть боишься. Дрянь всю эту на себя нацепил – маску, перчатки. Да если бог решит наказать болезнью, разве спасет от его наказания маска из марли? Ты подумай своей головой. И сними ты ее, открой лицо, вздохни полной грудью. Я тебе как бывший мент менту говорю – нет здесь болезни и заразы. Чисто все. И мы все здоровы. Потому что этого вашего вируса – ковида нет и не было никогда. А выдумали его толстосумы мировые, чтобы под страхом смерти управлять вами, тупыми овцами, и во время вакцинации чипировать вас, дураков, сделать из вас всех роботов, покорных исполнителей воли своей сатанинской.

– Психоз крепчает, отче, – сказал Макар. – Хотя Илон Маск свинку с чипом уже миру предъявил.

– Кто и когда из вас видел Серафиму Воскобойникову здесь в монастыре в последний раз? – громко спросил монахинь полковник Гущин.

– Позавчера она была. А потом с полудня ее никто не видел. И не ночевала она здесь в келье!

– А вещи ее?

– Мы сейчас глянули – вещи на месте, какие она здесь держала. Сумки ее нет только.

– Но она не все время ведь жила в монастыре? Так?

– У нее квартира в хрущобе в Дегунине однокомнатная. Она ее монастырю отписала по завещанию.

– А звонить вы ей не пытались на мобильный? – задал самый простой вопрос полковник Гущин.

– Ой… да… то есть нет… у нас тут мобильные не очень в ходу… соблазн мирской… Матушка игуменья нам не разрешала их даже держать при себе. Отбирала и в сейф прятала. Но сейчас… ой… а какой номер-то у Серафимы? Кто знает?

– Надо в книге монастырской справочной глянуть!

– Где книга? – спросил Гущин.

– В канцелярии монастыря. Если они… орда не сожгли там все документы.

– Книга цела, я сейчас скажу, чтобы вам ее принесли. – Отец Афиноген сам достал из кармана рясы айфон последней модели, позвонил и распорядился.

Гущин тоже достал свой мобильный и позвонил начальнику местного отдела, так и оставшемуся за воротами.

– Все, заходите в монастырь. Надо допрашивать свидетелей, обыск провести в келье потерпевшей. И во всем монастыре.

Монастырский двор заполнился народом – те, кто преграждал путь полиции, медленно отступили. На подмогу полицейским приехал ОМОН в черном. Бойцы шли плотным строем, расчищая путь следственно-оперативной группе из Главка и местного отдела полиции. За полицейскими бежала пресса, телевизионщики с камерами и микрофонами.

– Ну что, как? – спросил Гущина начальник местного отдела полиции.

– Внутренний конфликт, неприязненные отношения. Борьба за власть.

– Чем не поводы к убийству? – Начальник отдела полиции оглядывал монастырь. – Вот тебе и место тишайшее. Арестовываем Валеру Жаброва – схиигумена?

– Задерживаем до выяснения. Его надо отделить от единомышленников, чтобы он не оказывал влияния на своих.

В этот момент бородатый казак из ряженых приволок странного, почти средневекового вида гроссбух и отдал его схиигумену.

– Здесь ее номер мобильного записан, – сказал отец Афиноген кротко, листая гроссбух. – Она МТС пользовалась, судя по коду. Звоните, проверяйте.

Гущин кивнул Клавдию Мамонтову, и тот, глянув на номер, набрал его на своем телефоне.

Гудки… гудки… гудки…

Он вспомнил полуголое тело с обнаженной обвисшей грудью и окровавленными ягодицами, бесстыдно вздернутое на сосне, в одном рубище, до которого пытались ночью добраться бродячие голодные псы-людоеды.

Где ее телефон сейчас? У кого? Он не выключен. Он работает. По спине Клавдия Мамонтова бежали мурашки – он ждал, что кто-то ответит ему и…

Гудки оборвались.

– Что и требовалось доказать. – Полковник Гущин повернулся к схиигумену. – Мы задерживаем вас, гражданин Жабров, по подозрению в совершении убийства Серафимы Воскобойниковой, которую вы…

– Святой отче, да что они такое плетут! – взревели ряженые казаки. – В убийцы тебя записали? Да мы… да мы все встанем сейчас за тебя как один!

– Раскольники! Сектанты проклятые! Наконец-то найдут на вас управу! Выкинут вас отсюда! – визжали монашки – противницы схиигумена.

Клавдий Мамонтов видел перекошенные злобой и ненавистью лица. Открытые рты, извергающие проклятия. Увидел искаженное злой гримасой лицо свидетельницы Павловой. А потом увидел Нину Борисовну Кавалерову – ее товарку. Она пригорюнилась по-бабьи и только головой качала скорбно. Взгляд ее выпуклых серых глаз был затуманен.

– Ведите Жаброва к машине, а здесь начинается обыск и опрос свидетелей, – распорядился начальник местного отдела полиции.

– Не орите и не злобствуйте! – Отец Афиноген властно поднял руку вверх, призывая монастырь к повиновению. – Маловеры! Прекратить истерику! Тот, кто, как я, целиком полагается на Господа нашего, не боится ни насилия властей, ни наветов клеветы. Я невиновен, и моя совесть чиста. А Господь совершит чудо! Вы все его узрите, как я уже своим внутренним взором вижу его!

– Жабров, хватит ломать комедию, давайте к машине тихо-спокойно, без эксцессов. – Начальник местного отдела взял схиигумена за локоть.

Тот обернулся. Глаза его вспыхнули.

– Чудо Господне! – крикнул он вдруг пронзительно и страстно. – Чудо! Здесь и сейчас!

Он вырвал свою руку и ткнул перстом в сторону ворот монастыря, которые в этот момент были пусты, потому что все – и полиция, и монастырские противоборствующие стороны, и журналисты-телевизионщики – все переместились во двор.

– Это кто, по-вашему? – громко, торжествующе спросил отец Афиноген.

Глава 7
Как все начиналось, или Психоз № 3

За два дня до описываемых событий

Для Клавдия Мамонтова все началось с вызова к начальнику Бронницкого УВД майору Денису Скворцову, с которым они подружились крепко со времен дела об отравлениях в доме на Бельском озере ^[2]. Тот сообщил: «Братан, а у тебя опять командировка нарисовалась, просит тебя помочь такой человек, которому не откажешь».

Надо отметить, что свой Бронницкий отдел ГИБДД, в котором он вообще-то по документам числился как сотрудник автоинспекции, Клавдий Мамонтов не посещал давным-давно. Он кочевал по командировкам из одного отдела полиции Подмосковья в другой – его негласно «брали в аренду», как бывшего телохранителя-бодигарда высокого класса, имевшего большой профессиональный опыт в задержаниях не просто одиночных вооруженных преступников, но целых групп. Делалось это по одной простой причине – полиция не желала кланяться в ноги Росгвардии, в которой числились теперь спецподразделения. Хотели обойтись своими силами – дешево и сердито, если наклевывалось серьезное дело с задержанием, погоней и стрельбой. И приглашали Клавдия Мамонтова «по-дружески оказать содействие».

Однако в этот раз все было иначе.

– Кто просит помочь?

– Сам начальник криминального управления Главка Федор Матвеевич Гущин, вы же с ним знакомы. – Майор Скворцов поправил на носу свои модные очки, столь похожие на старинное пенсне. – Он позвонил мне сейчас. И позвонит тебе. Я тебя откомандировываю в Главк в его распоряжение до тех пор… ну, пока он сам тебя назад не прогонит.

Затем Клавдию Мамонтову позвонил сам полковник Гущин и сухо-деловито попросил его приехать завтра утром к девяти в Главк в Москву в Никитский переулок. При этом произнес какую-то странную фразу – как подойдешь к КПП Главка, позвони мне, я тебя встречу.

Чтобы сам шеф криминального управления встречал прикомандированного сотрудника полиции из заштатных Бронниц? Где это видано?

На следующее утро Мамонтов исполнил все инструкции четко. Приехал в Главк, позвонил Гущину – по его номеру на мобильный, который у него определился. Полковник появился со стороны узкого коридора, ведущего во двор Главка.

И Клавдий Мамонтов, увидев его, потерял дар речи. Полковника Гущина он еле узнал!

Он прекрасно помнил, как выглядел шеф криминального управления раньше – здоровый плечистый толстяк за пятьдесят, лысый, тяжеловесный и немногословный. А сейчас он видел тень!

Полковник Гущин похудел на тридцать килограммов. Теперь это был высокий плотный стройный мужчина с крупными руками, на котором мешком висел его старый деловой синий костюм. Он помолодел лет на десять внешне, однако… Клавдия Мамонтова поразило выражение его лица – нервозное, неспокойное. Щека дергается в тике, взгляд какой-то затравленный.

Он шел по пустому коридору, где никого не было. Увидев Мамонтова у КПП, он сунул руку в карман пиджака и достал медицинскую маску. И тут же надел ее. Клавдий Мамонтов заметил на его руках латексные перчатки.

– Привет, – хрипло сказал полковник Гущин. – Спасибо, что приехал. Пойдем во двор, надо поговорить.

Мамонтов поймал взгляд дежурного у КПП – тот смотрел на Гущина странно: с какой-то затаенной жалостью и недоумением.

Сразу после окончания карантина Клавдий Мамонтов краем уха слышал о Гущине лишь то, что тот в середине апреля на пике эпидемии в Москве заразился и заболел коронавирусом. Болезнь протекала очень тяжело. Он находился в инфекционном госпитале полтора месяца – из них почти три недели в реанимации, был и на искусственной вентиляции легких. Затем его выписали домой. Через две недели, уже летом, в июне он вышел на работу. Ему стало плохо прямо на улице – он едва не задохнулся тогда. На «Скорой» его снова отвезли в госпиталь, где лечили еще две недели.

Судя по всему, с больничного он вышел совсем недавно.

– Клавдий, поработаешь со мной? – спросил полковник Гущин. – Снова, как в прошлый раз?

Мамонтов знал, что он имеет в виду то дело об убийствах на Патриарших прудах и в Бронницах, на котором судьба впервые свела его с полковником и… с ней… с Катей ^[3]. Они были с ней напарниками в том деле, а Гущин – их шефом.

– Мне неловко вам отказывать, – сказал Мамонтов. – Но в этот раз я пас. Я не могу быть здесь в Главке. По личным причинам, Федор Матвеевич.

– По каким личным причинам? – спросил Гущин.

– Она с вами всегда работает. Вы знаете, кто…

– Ее не будет в этом деле. Екатерину я привлекать не стану. К тому же ее нет в Главке. Она в командировке, пресс-служба другими делами сейчас занята. А я официально для всех пока еще на больничном, на реабилитации. Вы поссорились с ней?

– Мы не ссорились. Просто она… не хочет меня видеть. А я не желаю навязываться.

– Повторяю, ее сейчас нет в Главке. Вы не встретитесь с ней здесь даже случайно, пока ты будешь работать в паре со мной.

– Тогда ладно. А что за дело, Федор Матвеевич?

– Нет вроде пока никакого дела. Есть лишь предчувствие, фантом. Но возможно ДЕЛО скоро случится. Вот-вот…

Клавдий Мамонтов воззрился на Гущина. Это как же понимать?

– Наша жизнь кардинально изменилась, – заявил полковник Гущин, достал из кармана пачку сигарет, сунул по привычке сигарету в рот – нелепо под маску и… сразу выбросил. – Я вот курить не могу. Не бросил. Просто не могу. Кашлем захожусь сразу. А все в стороны шарахаются, как от зачумленного. Я с некоторых пор не могу и… Ну, то, что я делал раньше легко, не думая, самые обычные вещи – теперь все это превратилось в некое непреодолимое препятствие. Для меня.

– Не врубаюсь что-то я, Федор Матвеевич.

– Ты мне нужен, Клавдий. Ты умный. Ты внимательный. Ты собран, не заторможен. Ты видишь детали и обращаешь внимание на мелочи. Ты делаешь то, что делал я сам, когда мог… Я хочу, чтобы ты не просто работал со мной. Я хочу, чтобы ты стал моими глазами и моими ушами, моими органами чувств.

– То есть как это?

– Так. И чтобы не задавал мне лишних вопросов.

– Но я не понимаю. И задаю вопросы. Объясните мне – что вы от меня хотите.

– Будешь всегда при мне здесь, на работе. Когда я скажу – войдешь в помещение. Я снаружи останусь. Ты снимешь все на телефон. Или включишь видеовызов и покажешь мне обстановку внутри. Ты будешь общаться с людьми… со свидетелями, подозреваемыми… если я не смогу с ними сам говорить… Потом все в деталях перескажешь мне. Если это будет людное место… ты вообще станешь там работать автономно, сам, поддерживая со мной связь по телефону или в этом, как его… в «зуме». Сейчас технологии позволяют работать и в паре, и дистанционно.

– Хорошо. Ладно. – Клавдий Мамонтов смотрел на полковника. Что у него с головой, а? – Только как же это… почему?

– Потому. Не надо никаких вопросов. Такой у нас уговор.

– Ладно. Уговор. Но почему? Федор Матвеевич?

– Тебе здесь в Главке скажут, что я после ковидного госпиталя свихнулся. – Полковник Гущин выпятил свой раздвоенный подбородок. – Психоз. Ну, что смотришь на меня так, парень?

– Вы и правда очень изменились, Федор Матвеевич.

– Я умер. – Гущин как-то слабо, жалко, печально усмехнулся ему. – Считай, что перед тобой – ходячий мертвец. Воскресший по чистому недоразумению. Совершенно случайно.

– Мне когда приступать к своим обязанностям? – тихо спросил Клавдий Мамонтов.

– Прямо сейчас. Ты завтракал?

– Нет. Я рано утром на машине рванул прямо из Бронниц сюда в Москву.

– Все там же живешь – на папиной профессорской даче?

– Да.

– Далеко тебе будет ездить в Бронницы, у родителей в Москве придется пожить это время.

– Я что-нибудь придумаю с квартирой. Сниму.

– Еще насчет машины. – Гущин помолчал. – Я со своим водителем сейчас не езжу. А сам пока водить не могу – задыхаюсь, в глазах темнеет. Покатаешь меня на своей?

– Хорошо.

– Это в уговор наш входит. В наш пакт. Я ненормально себя веду. А ты этому не удивляешься, парень. И не задаешь мне вопросов.

– Я попытаюсь поступать, как вы хотите, – честно ответил Мамонтов.

– Пойдем завтракать. Ты зайдешь в «Кофеманию», внутрь. – Гущин говорил о знаменитом кафе на Большой Никитской, которое посещали сотрудники областного Главка, – купишь нам с тобой кофе и бургеры – навынос. Вот деньги. – Он достал из портмоне купюры. – Они чистые, я их санитайзером обливаю, а потом оставляю сохнуть.

– Можно на открытой веранде сесть, Федор Матвеевич.

– Там народу полно. На бульваре поедим. На вольном воздухе.

– Ладно, все куплю. Сладкого чего-нибудь взять вам в кафе?

– Сладкого себе возьми. Ты молодой.

– А что за дело нам предстоит, Федор Матвеевич? Которого нет?

– Скоро все узнаешь. Я думаю, ждать недолго. – Гущин повел его через внутренний двор не к КПП, а к въездным воротам, достал пульт и сам открыл их.

Через двор шла группа полицейских.

– Федор Матвеевич, мы к вам как раз. Надо решить… вы к себе в кабинет? Когда к вам можно зайти?

– Вы мне позвоните, – ответил полковник Гущин. – Все вопросы можно решить и по телефону.

Он вышел из ворот в Никитский переулок. Мамонтов чуть замешкался, услышал, как один опер тихо сказал другим:

– Он работать не может. У него с головой совсем плохо. Ковид, видно, и на мозги действует. Это просто другой человек стал!

Они все были без масок и без перчаток.

Клавдий Мамонтов вышел за ворота. Гущин пультом ворота закрыл.

– И самый главный вопрос, – обернулся он к Мамонтову. И тот понял – и правда, перед ним другой человек! Не прежний Гущин. Но кто? – Ты переболел?

– Нет. Я не болел «короной».

– Значит, у тебя нет антител.

– Наверное.

– И тест не сдавал на вирус?

– Нет, Федор Матвеевич.

– А если я попрошу, сдашь?

– Сдам. Только это ведь на один день. Что, каждый день прикажете тест сдавать?

– Тоже считаешь меня ненормальным?

– Вы сильно изменились. Я должен к этому еще привыкнуть.

– Привыкай. – Гущин смотрел на него. – Впрочем, ты можешь отказаться. Вернуться в Бронницы.

– Я вас сейчас не оставлю. – Мамонтов хотел добавить – в таком состоянии, но прикусил вовремя язык.

– Значит, ты не болел. И у тебя нет антител. И ты можешь быть бессимптомным носителем.

– Вы болели. У вас у самого есть антитела. Иммунитет.

– Нет. У меня его нет. В том-то и дело. – Полковник Гущин смотрел на Мамонтова. Глаза над маской. Взгляд такой… пристальный и прямой. – Парадокс. У всех тяжело переболевших есть, но не у меня. И врачи не знают, почему это, может, гены такие. А ты, значит, для меня смертельно опасен.

И он вдруг медленным жестом стянул маску на подбородок. И улыбнулся Клавдию Мамонтову отеческой благодарной светлой улыбкой.