Глава 5. Дорога к храму. Священство
Получив расчёт и благополучно вернувшись из Минусинска в Красноярск, Македон первым делом пришёл в Иоанно-Предтеченский храм. Поговорил с настоятелем[14], знакомыми священниками. Со скорбью узнал о том, что владыка Никон, отстранённый от управления епархией собранием духовенства, отказался от епископского сана, монашества и женился. Узнал и о том, что творится в епархии. Оскудение духовной жизни, начавшееся ещё накануне революции, усиливалось. И хотя в Красноярском крае Советская власть окончательно установилась лишь в январе 1920 года, расправы над священниками к этому времени стали уже нормой. Только на ачинской, ставшей теперь близкой отцу Македонию, земле в начале 1919 года красными партизанами были убиты бывший священник села Тургеневского, благочинный 5-го участка Канского благочиния Трофим Кузнецов[15], священник села Алтат близ Назарово Александр Поливанов, священник села Большая Косуль Андрей Волянский вместе с матушкой, диакон села Красновки Алексей Сбитнев.
Жизнь священников, особенно в сельской местности, становилась просто невыносимой. Многие из них оставляли приходы, уходили за штат, приходы закрывались. Приняли смерть от красных партизан священник Ново-Еловского храма Владимир Фокин, священник села Петровское, бывший казачий есаул, друг Македона – священник Михаил Каргополов. Как писали «Епархиальные ведомости», отца Михаила нашли в снегу, сжимавшим в руках наперсный крест, который так и не смогли вырвать у него перед смертью.
Мученическая кончина отца Михаила Каргополова особенно врезалась в память, в самое сердце Македона. С этого момента мысль о священстве практически не покидала его. Он хорошо знал сотника Михаила Каргополова, сына войскового старшины, командира его тестя – казака Ивана Черкашина.
Михаил Михайлович Каргополов, командующий Красноярской конной казачьей сотней, в 1917-м, после многократных прошений и даже требований, всё-таки попал на германский фронт. И вот летом 1918-го, когда боевые действия уже были остановлены большевиками, Македон получает письмо от тестя с сообщением, что есаул Михаил Каргополов оставил воинскую службу и приял священный сан, и что теперь обращаться к нему нужно «отец Михаил».
Много думал тёмными бессонными ночами об этой резкой перемене жизни своего друга Македон. Что произошло? Может, это решение пришло в окопах Первой мировой, под свистящую над головой смертельную музыку пуль? Может, отец Михаил почувствовал своей тонкой душой, что главный фронт теперь лежит не на полях сражений, а в области духа? Что с шашкой в руках не остановить надвигающуюся на Россию тьму безбожия и жестокости? Лишь в одном, хорошо зная товарища, не мог заподозрить его Македон – это в слабости, трусости, в желании найти более спокойное, «тёплое» место в жизни. Да и о каком спокойствии могла идти речь для гордого, храброго есаула, променявшего казачью шашку на иерейский крест и кроткое Евангельское слово, обращённое к уже развращённым революционными вольностями крестьянам глухого сибирского села Петровское? Да как впоследствии оказалось, и пробыл-то он там всего пару месяцев, и пуля, которая не нашла храброго есаула в огневой атаке, нашла его недалеко от села, а вместо шашки он сжимал в окоченевших руках то, что стало дороже всего на свете – свой иерейский крест…
В Красноярске Македоний устроился в Губернскую военно-инженерную дистанцию смотрителем военных зданий, занятых войсковыми частями и учреждениями. Но привычная техническая служба, которой он посвятил всю свою сознательную жизнь, вдруг потеряла для него смысл, интерес. У Македона было чувство, будто Кто-то взял его рукою за сердце и сдавил, стиснул, оставив только один выход… Рушилась старая жизнь. Церковь, вера, несмотря на все ужасы и опасности, были для Македона единственной опорой, тем, что связывало его с прошлой жизнью, давало надежду. Он стал помогать в алтаре Иоанно-Предтеченского храма, познакомился с Владыкой Назарием.
Владыка, с душевным подъёмом приветствовавший Февральскую революцию и, как и большинство интеллигенции, ожидавший от неё перемен в России, обновления духовной жизни, – уже успел познакомиться с жестокостью большевиков, их ненавистью к Церкви и её служителям и даже побывал под домашним арестом в Архиерейском доме. Он, как и большая часть духовенства, безусловно поддерживал Сибирское правительство, открыто возмущался зверствами большевиков по отношению к священникам, оказывал помощь семьям погибших, а павших благословил хоронить прямо в ограде кафедрального собора. В то же время владыка подчёркивал, что главным для себя считает сохранение христианства в России и выполнение христианской миссии.
Сейчас, в камере, отец Македоний пытался осмыслить происходящие события. Безусловно, массовые расправы красных партизан над священниками в 1919-м были вполне в логике гражданской войны. Эйфория 1917 года, когда от Февральской революции ждали положительных перемен в жизни, – прошла. Сибирское священство в своей массе поддержало Временное Омское правительство, считая его законной властью, преемницей той России, которую они знали и любили. Поэтому духовенство было законным идеологическим врагом красных партизан, притом чрезвычайно опасным по причине всё ещё огромного влияния на сердца верующих людей.
Но отец Македоний особо выделял для себя и внутреннюю, духовную причину происходящего. Почти тысяча лет христианства не прошла для русского человека бесследно. Многие в стане большевиков легко приняли новую идею о том, что Бога нет. Но одно дело – принять умом, а совсем другое – сердцем, совестью. И совесть часто и властно поднимала свой голос. Необходимы были внутреннее напряжение, борьба, чтобы, например, войти в храм, не сняв головного убора, не перекрестившись. Чтобы выйти на улицы города совершенно голыми с кумачовыми транспарантами «Долой стыд и совесть», как было это в Ачинске в 20-х годах. Недавние прихожане, вопреки своему желанию, вопреки новой идеологии, в глубине души всё ещё оставались «рабами Божиими».
И вот с этим они мириться не могли и не хотели. Это «позорное» внутреннее рабство мешало их зарождающейся свободе – свободе делать всё, что угодно. Выход из Божьего рабства был один – через кровь. Первым сокрушительным ударом по христианской совести миллионов стало убийство помазанника Божия, последнего Российского императора Николая Второго с семьёй. Убийство совершено, а земля не разверзлась под ногами убийц – они были здоровы и веселы. С таким же внутренним трепетом и мистическим страхом убивали священников, всякий раз убеждая совесть, что Бога нет, раз Он не защитил Своего служителя.
Стреляя в священника, красноармейцы стреляли в Бога, убивали свой священный страх, избавлялись от «позорного» рабства, обретая вожделенную «свободу». И вот оказалось, что спустя 20 лет внутренняя духовная война всё ещё не окончена, полная победа не достигнута. Почти все храмы разрушили или переделали в клубы, на всю страну оставалось несколько архиереев. Уже взрослело, занимало государственные должности новое, выросшее без страха Божия, без «религиозных предрассудков», поколение «свободных» людей. Но в отдалённых сёлах, в нищете, безвестности, всё ещё тайно совершали богослужения, крестили детей, отпевали умерших ненавистные, презираемые уже большинством населения попы. Нужен был последний, решительный удар по религиозному «мракобесию». И этот «последний, решительный бой» шёл сейчас, в этой и сотнях других тюремных камер, в лагерях, на лесоповалах – по всей некогда Святой Руси.
Рукоположение. Сисим, 1920 год
19 августа 1920 года, Преображение Господне – диакон. 28 августа, Успение Пресвятой Богородицы – иерей. Отец Македоний на всю жизнь запомнил 19 августа. А ещё ярче – предшествующую ночь. Объятая адским страхом душа, терзания, сомнения: «Зачем? Куда ты идёшь?». После рукоположения шёл домой, вместо ожидаемой радости – слёзы: «Что ты натворил? Зачем?» Откуда этот страх и даже отчаяние – отец Македоний понимал и тогда. Ещё острее – сейчас. На удивление, Лида поддержала, хотя до рукоположения всеми силами противилась этому безрассудному, по её мнению, шагу.
После рукоположения отец Македоний пришёл в храм уже другим человеком. Картина мира перевернулась. Как будто умер Македон Сташевский, а родился отец Македоний. Понять это может, я думаю, только священник. Потому что рукоположение – это не просто получение должности, это – Таинство, в котором Святой Дух действует на самые глубинные механизмы человеческой души. Отец Македоний, размышляя о хиротонии, из своих ощущений сделал вывод, что священнику Богом даётся в помощь Ангел-хранитель более высокой Небесной иерархии. Открываются новые силы, умножаются таланты.
Служить было трудно – ведь за плечами не было семинарии, даже курсов… Помогал опыт алтарника, да и клиросную службу батюшка немного знал. В те дни он почувствовал на себе Всесильную помощь Божию, покрывшую все недостатки знаний, опыта…
А через некоторое время пришло первое духовное разочарование… Исчезла непосредственность и детская простота веры. Исчезла острота переживаний собственного греха и даже близости Господа. Хоть отец Македоний и понимал умом, что в его предшествующей духовной жизни было много фантазий и даже прелести, легче от этого не становилось. Он глубоко переживал свою духовную сухость, винил себя… Теперь-то он понимал, что это «чёрное покрывало» было нужно ему, чтобы не принял он открывшейся благодати священства на свой счёт, чтобы не вознёсся умом и сердцем, не стал господствовать над своими прихожанами, целующими его благословляющую «десницу».
Тема своего недостоинства терзала отца Македония почти с самого рукоположения. Таких, как он, называли священниками «от сохи». В отличие от сословного духовенства, получившего полноценное семинарское образование, с молоком матери витавшего в себя и веру, и достоинство сана. У отца Македония было по-другому. Когда он служил алтарником, священник казался ему лицом бесплотным, а Евхаристический канон – время Пресуществления хлеба и вина в Тело и Кровь Христа – безусловно, духовно-трогательным моментом, высшим всех земных радостей. Это чувство обострилось, когда стал диаконом. Но когда он сам встал у престола, появилось чувство какой-то своей неполноценности, переходящее в неполноценность совершаемого Таинства. Неужели его молитва, его благословляющая именословным перстосложением десница может совершить Это? Причём умом он всё прекрасно понимал и осознавал – совершает Таинство Дух Святой. Всё это терзало совесть отца Македония.
Потом, уже через годы, он успокоился словами Апостола Павла к Тимофею «Кто епископства желает – доброго дела желает». Для него стал ближе и понятней Промысл Божий о человеке. Как Милостивый и Всемогущий Бог использует немощи и даже страсти человека для его спасения. Он надеялся, что, призвав его на поприще священства, Господь, сквозь мусор тщеславия, гордыни, сребролюбия смог разглядеть в его сердце что-то такое… Ещё он понимал, что его малодушие, уныние, страхи, сомнения – это совершенно необходимый внутренний крест, без которого невозможно спасение его бессмертной души.
Отца Македония оставили служить в Иоанно-Предтеченском храме при Архиерейском доме. Но не успел он прослужить сорокоуст, прошёл всего месяц, – власти закрыли храм.
26 сентября, воскресенье. Во время литургии несколько человек с флагом подошли к Иоанно-Предтеченской церкви и, установив лестницу, стали снимать кресты с глав церкви. Увидев это, верующие вышли из храма, подошли богомольцы из Кафедрального собора, образовав огромную толпу народа. Верующие не дали снять кресты и два дня не отходили от храма, несмотря на усиленные наряды милиции.
27 сентября. Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня, последняя служба в Иоанно-Предтеченском храме. После службы отца Македония вызвал владыка Назарий.
– Отец Македоний, вынужден сообщить, что решение о закрытии храма при Архиерейском доме властями принято. Вероятно, остались считанные дни. Мужайся, готовься к исповеднической жизни. Колчаковское правительство разгромлено, ждать возврата к прежней жизни – бессмысленно. Теперь ясно, что Советская власть надолго.
Все мы видим, как Святая Русь опускается в глубины ада. И виноваты в этом, в числе прочего, мы, епископы, священники. Много было неправильного в церковной жизни, в отношении нашем к простому народу, в невнимании к его нуждам. Как вести себя теперь пастырю? Я вижу только один выход: мы должны подчиниться новой власти, принять её права во всём, кроме вопросов веры. И во что бы то ни стало – сохранить православие на Руси.
В Красноярске я тебя оставить не могу, здесь штат в ещё действующих храмах раздут вдвое, священники вынуждены служить на должности псаломщиков. Да и где оно теперь лучше – Бог знает. Выбирай – или Сисим Минусинского уезда, или в одно из ачинских благочиний, там много свободных приходов…
Отец Македоний выбрал Сисим. Ему понравилось это небольшое село в Даурском районе, через которое он проезжал, возвращаясь из Минусинска в Красноярск. Всё-таки знакомые места.
– Обязан тебя предупредить: в Сисиме в январе стоял Манский полк. Солдаты, по навету крестьян, застрелили диаконского сына, разграбили храм. Сейчас приход без священника. Полк из села ушёл, но какие там теперь настроения, я не знаю. Вот, я посылаю тебя как агнца посреди волков. Много не требую. Сохрани приход, неси свет веры и теплоту любви Христовой тем, кто готов её принять. А кто не готов – не противоречь, не упорствуй. Ну, с Богом, отец!..
С этим напутствием владыки Назария стали собираться в Сисим. На сердце было неспокойно. В памяти всплыл отец Михаил Щербаков из села Каратузского, расстрелянный вместе с матушкой в тех местах в позапрошлом году восставшими против произвола белых властей крестьянами. Отец Македоний решил пока ехать один. Нужно было посмотреть на обстановку в селе. Лида, конечно, плакала. Заплакал и Георгий – за компанию.
Батюшка прибыл в село вечером, уже темнело. Страха не было. Благодать священства ещё ощутимо действовала в нём.
В телеге была коробка свечей, три бутыли лампадного масла, две бутылки церковного вина, коробочка ладана – всё, что дали на епархиальном складе. В отдельной сумке – латунные дискос[16] и потир[17], на случай, если в разграбленном храме нет богослужебных сосудов[18]. На груди под одеждой – сумочка с антиминсом[19] и святым миро[20].
Сразу отправился в храм. Деревянная церковь во Имя Святой Троицы, освящённая в 1865 году, была небольшой, стояла в центре села на возвышенности. Дверь со следами взлома была на замке. Подошёл благообразный старичок, представился церковным старостой, открыл дверь. На удивление, внутри было довольно чисто, иконы висели на своих местах, Царские врата[21] и боковые двери в алтарь закрыты.
Староста Афанасий Потылицын коротко рассказал о недавних событиях. Поздно вечером пьяные солдаты, в поисках диаконского сына, взломали дверь в храме, зашли в алтарь, шарили винтовкой со штыком под престолом, жертвенником. Не найдя, в раздражении выстрелили в икону Богородицы. Нашли диаконского сына дома, в погребе. Вывели за село и расстреляли.
Дарохранительница[22] на Престоле лежала на боку. Староста успокоил батюшку – богослужебные сосуды, напрестольный крест, антиминс дома у заштатного псаломщика, который просто не дерзнул прикоснуться к престолу. Отец Македоний поставил дарохранительницу на место, убедившись, что в ней сохранились запасные Дары[23]. Зашли к псаломщику. Тот был, мягко говоря, немолод, но ещё бодр. У отца Македония отлегло от сердца. Сегодня среда – до воскресенья успеют приготовиться к службе.
Староста с псаломщиком отправились оповестить прихожан о приезде батюшки, а отец Македоний пошёл посмотреть дом, в котором ему предстояло жить с семьёй. Дом был тоже в плачевном состоянии: входная дверь, подпёртая доской, висела на одной петле; внутри – грязь, одно окно разбито. Стали подходить прихожане, в основном женщины, в основном пожилые. Было несколько старичков, молодой косноязычный паренёк, представившийся «тутошним алтарником». Всего человек двадцать.
На следующее утро прихожане наводили порядок в храме, пообещав потом помочь с уборкой в доме, а отец Македоний направился в сельсовет. Показал документы, архиерейский Указ. Местное начальство ничего не имело против нового священника, на сердце стало ещё полегче. Крещенская вода нашлась у старосты, Отец Македоний прочёл положенные молитвы, окропил алтарь и храм.
Село Сисим, ставшее вторым, а по сути, первым местом службы отца Македония, было основано в XVIII веке. Располагалось оно на реке Сисим, на правом берегу протоки Енисея, с другой стороны Енисея – предгорье Саян и тайга. Весной река разливалась, по ней сплавляли лес. В селе было две параллельные улицы, ближе к Енисею, но после большого наводнения 1916 года появилась третья улица, называемая в селе Горкой. В приходе была, кроме Сисима, деревня Коряково, расположенная в трёх верстах от села на другом берегу реки Сисим. Добраться до Корякова летом можно было только на лодке, моста не было. А весной и осенью попасть в него было невозможно. Жителей в приходе было около 1500 человек, но почти треть из-за отсутствия нормальной переправы большую часть года была выключена из церковной жизни.
Ещё до приезда в Сисим отца Македония в Даурской волости окончательно установилась Советская власть. Местным жителям запомнилась многотысячная Красная армия, которая прошла через Сисим по пути из Белоцарска. Колхоза ещё не было, но местная власть уже организовала товарищескую артель: крестьянам давали хорошие семена по 8–9 пудов на хозяина. Государство сдавало в аренду нескольким хозяйствам косилки, сеялки. При снятии урожая крестьяне рассчитывались с государством за использование машин и отдавали с определёнными процентами семена. Так как вокруг села простиралась тайга, жители занимались охотой: били сохатого, козла, марала, пушных зверей – белку, составляющую основной промысел, колонка, иногда и соболя.
Первая воскресная литургия прошла на удивление гладко. Пели на клиросе своеобразным напевом, но слаженно. Псаломщик, в отличие от отца Македония, службу знал хорошо. Через три недели батюшка поехал в Красноярск за семьёй. Приехали Лида с Георгием, Клеопатра осталась в доме тестя, продолжать обучение. Владыка Назарий благословил оставить выданный второй антиминс у себя – на всякий случай.
Отец Македоний ревностно взялся за службу, служил каждое воскресенье и в большие праздники, читал проповеди.
Первый приход… Здесь, в отличие от Иоанно-Предтеченского храма, где было много священников, Сташевский почувствовал себя отцом, главой большой семьи, испытав чувство, очень похожее на то, которое появилось после рождения первенца – Александра.
Начал приводить храм в порядок – благо, бесхозного леса было много, так как по реке проходил сплав. Как мог, подлатал дом, поправил печь. Лида повесила занавески на окна, навела порядок и уют. Обоим было интересно попасть в такое живописное место, подальше от властей и политики. Бывали случаи и неприятные, когда некоторые крестьяне выражали своё негативное отношение к Церкви, могли оскорбить священника. Но в общем, церковная жизнь шла своим чередом. Гражданская война, вернее, её острая фаза, закончилась, село постепенно переходило к нормальной жизни, стали появляться новые лица на службах, а на Рождество Христово ночью был полный храм.
На Богоявление, после ночной литургии, власти разрешили Крестный ход «на иордань». За святой водой весь день шли люди, прибежала даже, закутавшись по глаза шалью, дочка председателя сельсовета. Свечей не хватало, резали пополам, а которые побольше – так и на три части. Договорился с пасечником из Корякова – тот пообещал за небольшую плату катать свечи для службы. Смог даже увезти довольно приличную сумму в Красноярск, на содержание епархии.
Возле дома священника был небольшой огород. Весной отец Македоний, любивший крестьянский труд, вскопал землю. Семена для посева принесли прихожане. Лида в палисаднике посадила цветы. В свободное время отец Македоний рыбачил, ходил в тайгу за грибами.
Однажды, заблудившись, провёл в тайге двое суток. И напугался, и намолился… Слава Богу, вышел к реке. Не грозным батюшкой, настоятелем прихода, а смиренным и тихим путником. А как он обрадовался первому встреченному человеку, местному крестьянину! Да, иногда человеку нужны такие встряски, а то в мыслях и сердце он часто возносится так высоко, что начинает ощущать себя чуть ли не богом. Вспомнился случай, как ещё мальчишкой сильно обиделся на отца за несправедливое наказание. Разобиделся так, что решил уйти в лес и жить там. Решимости хватило ненадолго. Когда стемнело, налетели комары, завыли волки (а может, это было только в воображении Македона), заурчало в животе от голода, и Македон опрометью бросился в село – благо не ушёл ещё далеко… Просить прощения у папы.
В деревню Коряково отец Македоний попал первый раз зимой, когда установился лёд на Сисиме. Приехал крестьянин Иван – причастить умирающую жену. Поездка была необычной и врезалась в память отца Македония.
Деревня находилась в трёх верстах, была небольшой, около ста дворов, также с «нижней» и «верхней» улицами, расположенными вдоль Енисея. Нижнюю улицу в разливы часто затоплял Енисей, верхнюю иногда – Сисим и Репиха – мелководный перегороженный рукав Сисима. Население Коряково до революции занималось хлебопашеством и заготовкой деловой древесины, сплавляемой в Красноярск. Электричества в сёлах, конечно, не было. Освещались дома восковыми свечами, сальниками, керосиновыми лампами.
Дом Ивана, как и большинство домов в Сисиме и Коряково, был довольно большой, просторный, состоял из сеней и двух комнат. Из сеней был вход в большую комнату, называемую «избой». В избе была глинобитная печь, полати, лавки, стол и деревянная кровать. Стены из небелёных брёвен. Из избы дверь вела в «горницу», которая предназначалась для приёма гостей. Там были цветы, иконы, лавки.
В избе на кровати лежала умирающая. Лет ей было немного, под пятьдесят. Измождённая, уставшая от боли женщина (имени её отец Македоний не запомнил) была в сознании. Отец Македоний приготовил всё для причастия, прочитал молитвы, принял исповедь, причастил, начал соборовать. Когда помазал третий раз освящённым маслом, больная как-то напряглась, глубоко вздохнула и преставилась.
«Надо же, как будто Вас специально ждала», – сказал Иван и заплакал. Отец Македоний отслужил панихиду по покойной, без кадила[24], которое взять с собой не догадался. На обратном пути Иван рассказал ему историю. Бабушку, мать отца, как-то сильно обидел муж, она взяла двух своих детей и в слезах пошла топиться. Детей у неё отняли, уговаривали, но она своё намерение исполнила. Два брата выросли и в разное время, неисповедимыми судьбами Божиими, оба утонули…
Сколько подобных рассказов пришлось выслушать отцу Македонию за свою священническую жизнь! Сколько чудесных случаев произошло и происходит постоянно с ним самим! Почему же вера его так слаба? Нет, он, безусловно, уверен в бытии Божием! Но приходит беда, поселяется в сердце скорбь – и доверие к Богу слабеет. И поделать с этим отец Македоний ничего не может. Он уже не верит в Божию Любовь? Нет, верит! Но ему тогда кажется, что Бог разлюбил его. Он желает, жаждет, требует, чтобы Господь вновь и вновь показывал, доказывал ему, Македону Сташевскому, Свою Любовь. Своей печалью он как бы хочет показать Ему свою обиду: «Почему Ты оставил меня?»
Обида на Бога… Была у него в Караульном остроге прихожанка, Мария. Была она свечницей – продавала свечи, убиралась в храме, следила за облачением[25]. Каждое воскресенье и в праздники собирала верующих, чтобы почитать Акафист Всемилостивому Спасу, Матери Божией. Кажется, не могла насытиться молитвой. Вела очень строгую жизнь, постилась, часто причащалась. И вот её парализовало. Мужа давно похоронила, детей у них не было. Ухаживала за ней сестра, не очень церковная. Увидев сестру в храме, отец Македоний предложил причастить Марию. Та в смущении уклонилась от ответа. Тогда батюшка пришёл к ней домой. Мария лежала на кровати. «Мария, причащаться будем?» Она расплакалась: «Сестра заставляет есть мясо, а ведь сейчас пост! Говорю плохо, молитвы читать не могу, а те, что помнила наизусть – забыла…». «Мария, да это ли главное? Разве это повод отказываться от Причастия?». Но та только плакала и качала головой. Отец Македоний понял – это гордость. И обида. Обида на Бога. Всю жизнь посвятив Ему, Мария не ожидала для себя такого. Часто с уверенностью говорила: «Я умру в храме!». Отец Македоний понимал, твёрдо знал и ясно видел любовь Божию к своей свечнице – как Он смиряет, очищает её, готовит к переходу в Царство Света. Но очевидное для отца Македония тогда было недоступно пониманию Марии. Перед смертью она причастилась, много плакала, просила прощения у батюшки и у Бога…
Летом 1921-го владыка Назарий вызвал отца Македония в Красноярск и наградил Набедренником – за достойное служение Церкви.
Весной 1922-го всё опять пошло наперекосяк. Апрельским утром к отцу Македонию прибежал запыхавшийся староста и попросил срочно прийти в храм. Возле храма стояла группа людей вместе с местным милиционером. Один из них, представившись председателем ликвидационной комиссии, и показав мандат и постановление сельсовета об изъятии ценностей из церкви, приказал открыть храм. Среди пришедших Сташевский с удивлением обнаружил одну из ревностных прихожанок, которая помогала в храме, часто со слезами молилась у икон.
На увещевания отца Македония вести себя в храме благочинно – отмахнулись. Зашли в шапках, фуражках, сразу пошли в алтарь. Потребовали опись. Сняли серебряные ризы с иконы Святой Троицы, с Казанской иконы, забрали дискос, серебряное Евангелие с престола, напрестольный крест. Старинный серебряный потир отец Македоний, предупреждённый владыкой о всероссийской кампании по изъятию церковного добра, предусмотрительно убрал под жертвенник. На всякий случай. Служил на привезённой из Красноярска латунной чаше. Хоть правила и запрещали изымать богослужебные сосуды, но местные власти почти нигде на это внимания не обращали. Но тут пришедшая с комиссией прихожанка через открытые боковые алтарные двери крикнула председателю: «У нас была ещё серебряная чаша, старинная!»
Отец Македоний вынужден был подчиниться обстоятельствам и сам достал потир из-под жертвенника, испытав чувство гадливости от предательства человека, которого считал одним из своих духовных чад. Высказав своё недовольство и пообещав доложить о поведении священника властям, члены комиссии удалились в сельсовет.
Отношения с властью были испорчены. Нужно было служить дальше.
Ночной гость
Так, в заботах и службе, прошли два года. И в один из поздних осенних вечеров в ворота постучали. Отец Македоний принципиально не заводил собаку, так как считал, что прихожане должны всегда иметь свободный доступ к священнику. Пошёл открывать, думая, что у кого-то из прихожан срочное дело. И был чрезвычайно удивлён и обрадован, когда увидел за воротами знакомого по Белоцарску батюшку, своего первого духовного отца – Александра Турского. Лида тут же собрала на стол, нашлась к случаю давно припасённая бутылка водки.
Вспомнили Белоцарск с его радостями и невзгодами, поделились новостями. Уже за полночь, когда Лида, уложив Георгия, ушла спать, иерей Александр перешёл к делу. Оказалось, он один из инициаторов церковного обновления на красноярской земле, что в Красноярске теперь новый архиерей, только что назначенный Сибирским церковным обновленческим управлением, – Александр Сидоровский. Владыка Назарий уехал в Томск. Он также сообщил, что новое движение обновления Церкви включает в себя белый женатый епископат, допускает второбрачие священства, выступает за смену церковного календаря на гражданский, рекомендует перевод богослужений на русский язык, отвергает монашество как пережиток старой эпохи. Новый Красноярский архиерей Александр, бывший Зосима, монашество с себя снял. Говорил Турский убедительно.
– Ты же знаешь, отец, что «не добро быть человеку единому на земле», знаешь, что всё труднее найти епископа, который был бы готов прожить жизнь без брака, знаешь и об их искушениях и падениях. А более достойные, грамотные, энергичные священники никакого продвижения в службе не имеют, будучи обременены семьёй. А если остался без матушки, с детьми на руках? Как жить? А сколько священников находится в церковном разводе и вынуждены оставить сан, хотя причина этого очень часто – в развращении нравов современных девиц. Ну, о необходимости перевода богослужебных текстов на понятный для народа язык, об оскудении монашества мы говорили с тобой ещё в Белоцарске.
А что касается отношений с Советской властью – она благосклонно относится к Живой Церкви, а мы просто стараемся поддержать её в добрых начинаниях, в её движении к социальному государству с равноправными свободными гражданами. Правда, власть отрицает существование Бога. Но многие во власти понимают, что для простого народа религия нужна, по крайней мере, на переходном этапе. Мы можем стать попутчиками, а не врагами. И таким образом с двух сторон будем идти к одной главной цели – построению Царства Небесного, Царства справедливости – ещё здесь, на земле. А какая альтернатива? Если упорствовать в каноне – останется ли хоть один священник или храм в России через 10 лет? А через 20? Сам ведь видишь, что творится. Только обновлённая Церковь может выжить в новых условиях. А старая, ветхая, царская – будет уничтожена новой властью, как идеологический враг, а то, что от неё останется – умрёт, исчезнет. Впереди – серьёзная реформа: русский богослужебный язык, служба посреди храма, придание гражданского вида священникам. Но это потом.
Я привёз тебе благословение от нашего владыки. Переходи в Караульно-Острожское. Назарий закрыл приход в прошлом году. Но Острожское больше Сисима, храм хороший, каменный. Верующие по службе истосковались, тебя примут с радостью. Можешь служить, как служил, только на Великом Входе вместо Патриарха Тихона поминай руководство ВЦУ и нового архиерея. Патриарх под арестом в Донском монастыре, Священный собор осудил его контрреволюционную деятельность, лишил патриаршества и монашества. Если согласен – езжай за Указом к преосвященному. Получишь антиминс, всю богослужебную утварь, свечи на первое время. Храм закрыт уже второй год. Придётся потрудиться над воссозданием прихода, зато с местной властью отношения хорошие. Будем служить и дальше – Святой Церкви и Христу Спасителю…