Будто бы горлом кровь
Красная-красная, словно террор
и опять беспомощность младенцев и стариков
Глухота, слепота, мокрые пелёнки, безумие и крик.
Я думаю о тебе, и начинается шорох по всем ночлежкам, горькая муть, кофейная гуща поднимается со дна, отравляет с самого начала этот день, воду, двух рыб, пять хлебов. А ведь каркуша-вещунья предупреждал. Я спешно прохожу мимо – высоко он сидит на ветке, далеко глядит, вдруг возьми, да и урони мне под ноги обглоданную куриную косточку, остаток своего завтрака.

30

Смерть, ты искала меня,
шарила по всем тёмным углам,
приговаривая: кто не спрятался, я не виноват
и вот глупый зайчик допрыгался
плохой притворщик, и актёр
я не смог быть тише воды, ниже травы,
слиться, как тень, с холодной стеной,
изобразить грязный пушистый клубок
старой, никуда не годной,
и никому не нужной шерсти

Зачем я тебе, смерть,
ведь ты уже сыта, зачем поймала меня,
расцарапала мою мордочку в кровь
и держишь крепко за длиные уши
словно не зная, что делать дальше —
лодка перевозчика Мазая полна на сегодня

Как я боюсь тебя, смерть,
Ты, посмотрев прямо в глаза
с усмешкой сказала: трусишка зайка серенький
И стало так страшно, что моё сердце,
выпрыгнув, убежало, петляя, далеко-далеко
Не знаю, как удалось вырваться и мне
То ли ты замешкалась,
то ли нарочно ослабила хватку
Горящий обруч для львов,
но я тоже прыгнул через него
вслед за тобой,
сердце моё
Мне незачем крылья, я убежал на длинных ногах-ходулях

И вот, могила пуста,
я восстанавливаю силы,
замаливаю заячьи грехи
сплю без кошмаров
поглощаю жареных цыплят,
пью кофе без меры,
не выключаю стеклянную музыку
но всё на бегу, петляя, путая следы
без передышки
спасаясь от тебя, смерть.

31

Нет, это не дождь, а шелест крыльев птиц, прилетевших
отщипнуть по кусочку
От пряничного домика.
Наш дом мертв, и птицы прилетели на падаль,
Но ты продолжаешь терзать меня,
Словно маньяк уже бездыханное тело.

Ты произносишь моё имя, и это звучит как оскорбление
И каждый раз, засыпая, я чувствую приближение смерти

32

Брюнетки в черном ночью впечатляют
Я слетаю с катушек,
но вытаскиваю себя за волосы из безумия
и нежно-голубые листья мяты,
ошпаренные кипятком,
приносят успокоение
Но я знаю:
Раб собирает хлопок
И солнце сушит раба
И вскоре раб превратится в сухарь
А размалёванная крошка
в зелёной юбчонке так и будет беззаботно играть на саксе

33

Ты молчишь, и я пишу письма сам себе
дни так суетны и пыльны
Судьба-злодейка всю дорогу играет со мной в дурака
но я никак не запомню правил
Когда-то само очарование,
Теперь я разочарован
У меня горечь во рту от самого себя,
и её не заглушить карамелькой

Я пытаюсь успокоиться, качаясь в кресле,
но моих детей, мой разум отняли, я трещу по швам ото лжи,
где мне найти судью, что вынесет приговор
и разобьёт последнего негритёнка о решётку камина.

34

Пусть я знаю прикуп, и живу у самого синего моря,
Слушаю шум прибоя, любуюсь на чаек,
Ем мидий в масле, пью красный сок.
Сытый, безмятежно сплю и вижу сны, быть может

И греческая богиня, моё утешение, поёт, ненадолго сойдя с олимпа,
Свои лучшие партии о невозможной любви, и смерти, что, не замедлив, явится,
Раньше, чем наступит утро, и распахнёт шторы на затемнённых окнах отеля,
Резким, безжалостным движением.

Но испанка Пенелопа в чёрном кружевном платье, моя боль,
Не покинет меня (из-за неё, вероятно,
меня бьёт током даже от деревянной ручки двери).

35

Я не знаю, сколько мне лет
Я рассыпанный пазл
и три тени водят меня из комнаты в комнату
уже звонит телефон и
старая чёрная певица поёт мне на прощание
а кто-то нет-нет и посмотрит на меня в глазок
пора собирать свои вещички в саквояж
нацепить нелепый полосатый шарф
и убираться отсюда.

36

Чёрный фордик
с разбитой фарой
на моём письменном столе

прозрачный дельфин
чьи внутренности
ракушки и веточка чертополоха

И прежде чем ты отведёшь взгляд
я уже знаю – тебя нет дома.

37

Электрический ветерок не охладит моего пыла к тебе
Силы его дуновения хватит лишь
На трепет крыльев серафима
и на то, чтоб донести до нас лёгкую мелодию этого лета.

Я, как Хафиз, хочу напиться, оттого
что и сегодня нет письма
Я, как Велимир, делаю длинные взгляды
Я, как Пак Че Сам, могу вырасти деревом хурмы на твоём дворе,
чтобы быть ближе

Как глупо не сводить глаз с горизонта
И я, в горячке и досаде, не знаю, кому бросить упрёк —
иконам или тебе, в лицо.