– Привет! Давно тебя не было.
Я кивнула, облизывая ложечку.
– Привет.
– Депрессняк? – Димка кивнул на пяток пустых блюдечек. Совсем недавно на них еще были пирожные. Быстро же я с ними управилась!
– Да нет, – я рассмеялась. – Это просто так. Проголодалась.
– Заказала бы что-нибудь. Хотя, не то это место. Но салат можно было съесть.
– Не, Дим, не хочу. Пирожные вкуснее.
– Ну-ну. Погода какая! Брр, ненавижу.
– Замечательная погода, Дим. Поверь, было бы гораздо хуже, если бы постоянно светило солнце. Или шел только снег.
– У тебя все в порядке? Ты какая-то необычная. Спокойная, не буянишь, не споришь, почти не учишь меня жить…
Я улыбнулась и проводила взглядом отчаливающий катер. На борту толпились люди. Кафешка стоит на самом берегу, одной стеной прижавшись к воде, поэтому мне очень хорошо было видно.
Вон парочка влюбленных, именно влюбленных, а не просто близких друг другу людей. Они тесно жмутся друг к дружке, кутаются в просторной и теплой шали. Зашли бы в салон, там намного теплее, чем на этой открытой всем ветрам палубе. Но, видимо, вдвоем им не страшны никакие ветра и морозы.
Вон, недалеко от них, мужчина в темном пальто дымит сигаретой. Воротник поднят, сам он какой-то нахохлившийся, такой же мрачный, как его одежда. Наверно, он, как и Димка, терпеть не может такую погоду. Еще одна затяжка, и – фьють! – окурок взметнулся в воздух, описал дугу и упал на воду. Плохо его, видимо, воспитывали. Жаль, что магия здесь не работает, а то я бы поучила его уму-разуму!
Вон, в салоне, прильнул к окну малыш. И не разберешь, кто именно – мальчишка или девчонка – увлеченно разглядывает пенные волны, то и дело оборачиваясь и махая кому-то рукой.
А вон – вот хохма! – спешит на катер тетенька с тележкой. Тетенька дородная, крупная, в новомодной дубленке с оторочкой из натурального меха. А тележка старая, чудом еще скачущая по асфальту, пытаясь не развалиться и не отстать от своей хозяйки. А та, наскоро впихнув контроллерше билетик, летит к отходящему уже катеру, машет свободной рукой морячку, что убирает канат. Куда там! Тот только улыбается и разводит руками. Катер уходит, а тетенька раздосадованно грохает тележкой об асфальт. И ясно, кого она сейчас винит во всех своих бедах.
Я повернулась к Димке. Испытующе уставилась на него. Идея пришла внезапно.
– Дим, я тебе задам вопрос, – протянула я и поспешно добавила. – Только ты не смейся и ответь серьезно, ладно?
Димка хмыкнул и пожал плечами:
– Ну ладно, валяй.
– Вот если бы, ну вот совершенно абстрактно, если бы к тебе пришел кто-то и сказал, что человечеству, всем землянам, ну, скажем, вынесен приговор о бессмысленности существования – именно так, это важно, – и что только ты можешь повлиять на это решение, понимаешь? Что бы ты сказал в вашу защиту? Как бы доказал, что оно, ну, существование землян, не бессмысленно?
Я оговорилась, но Димка не заметил. Наморщил лоб, переваривая этот мой поток сознания.
– Ты книгу надумала написать? Или подействовали последние россказни о конце света?
– Не, ну это так, гипотетически. Просто интересно. Меня спросили недавно, а я даже не нашла, что ответить, – надо же, даже обманывать не нужно. Просто чуть-чуть недоговаривать правду.
Катер загудел, разворачиваясь на волнах. Промелькнули влюбленные с мрачным невежей, стянувший шапку и обнаживший два огромных розовых банта малыш, перегнувшийся за борт моряк…
Димка тер лоб:
– Слушай… Я и не знаю… Задала задачу.
Я самодовольно ухмыльнулась.
– Ты знаешь, – продолжил он, – мне и самому иногда кажется, что все это бессмысленно. Ну, может где-то в Штатах или в Европе и не так, а у нас тут – точно бессмысленно. Ну, какие перспективы, возможности? Не знаю. – Димка пожал плечами. – Как рыба об лед бьешься, бьешься. А толку?
– Дим, я не об этом. Я о бессмысленности вообще. Не только этой страны, а вообще всего человечества в целом. Вот если взять всю ва… – запнулась я, вовремя спохватившись. Чуть было опять не оговорилась. – Всю историю, от самого древнего мира до сегодняшних дней, всего мира в целом, ну, как бы наследие, и признать, что все было бессмысленно. И впереди тоже ничего толкового нет, что…
– Не, ну это не так.
– А почему?
Димка снова хмыкнул и потер лоб.
– Знаешь, я вспомнил! Была такая книжка, кажется, у Хайнлайна, не помню, как называлась, что-то про скафандр. Там тоже пацана на суде об этом же спросили.
– И что?
Димка пожал плечами:
– А, не помню. Кажется, он их не переубедил.
Оптимистичненько, ничего не скажешь…
Мы помолчали.
Я смотрела, как катер скрывается за поворотом. К причалу уже пришвартовался другой. И тетенька с тележкой стояла вплотную ко входу, мешая выходящим людям, ревниво поглядывая на остальных, ждущих посадки.
– Знаешь, – Димка тронул меня за руку, привлекая внимание, – наверно наше существование не бессмысленно потому, что у нас есть вера в будущее. И цель. Мы во все времена верили, что впереди что-то есть. Строили планы, боролись за их осуществление. Жили и живем, веря, что наша жизнь и наше будущее не бессмысленны. А значит, это так и есть. Существование человечества будет иметь смысл до тех пор, пока мы будем верить. До тех пор, пока мы будем на что-то способны. Поэтому нам нужно дать шанс. Всегда нужно давать шанс. И нельзя лишать веры, особенно если ты – бог, и эта вера рождена тобой. Наверно так. А?
Димка с облегчением откинулся на стуле.
– Спасибо, Димка, – я улыбнулась. Сам того не ведая, он попал в десяточку. – Ты мне помог. Очень. Я побегу, уже поздно.
– Заходи. Я тебе еще помогу.
Я накинула плащ и, махнув ему на прощание рукой, побежала к выходу.
Глава 9
Я думала, что вернусь раньше шефа. Но когда я появилась в его кабинете, он уже сидел за своим столом, что-то клацая на своем ноутбуке.
Петр Иудович поднял глаза и кивнул мне, не то приветствуя, не то просто констатируя факт моего возвращения.
Я замялась, не зная, что делать и говорить.
– Петр Иудович, у Вас есть ко мне поручения? – выдавила я наконец.
Шеф странно повел глазами и покачал головой.
– Хорошо, – я направилась к выходу.
– Катерина, – остановил меня шеф, – я был в суде.
Я развернулась и уставилась на него. Может, выяснил, что это не я подала заявку? Или решил уволить в отместку?
– Я тут подумал… – продолжал тем временем Иудович. – Наверно, ты права. Собственно, только ты и вправе решать судьбу Земли.
– Петр Иудович, я не…
Шеф жестом остановил меня.
– Я посмотрел. На саму жизнь, на их наследие. Я ничего о них не знаю. Совершенно. Наверно, поэтому я не вправе решать, ведь могу ошибиться. Знаешь, Катерина, все миры поначалу похожи один на другой. Все начинается одинаково. И когда раз десять подряд видишь одно и то же, то начинаешь ожидать повторения и на одиннадцатый. Наверно, в этом была моя ошибка. Я не видел отличий в начале и решил, что их не будет в конце.
Я послушно слушала этот монолог.
– Даже твое увлечение Землей я принял за романтизм. Мы боги для этих людей. Поэтому мы не имеем права ошибиться, решая их судьбу, ведь они верят нам. Короче, я был в суде и отказался от своего права решать вопрос о существовании Земли. Все теперь зависит от тебя.
Я растерянно кусала губы. Почему-то только сейчас я почувствовала себя виноватой. Хотя повод для этого был и раньше.
– Знаете, Петр Иудович, только что на Земле мне сказали, что жизнь не бессмысленна, пока есть вера. Что нельзя лишать ее, особенно если эта вера дана тобой. Всегда нужно давать шанс. Я действительно чувствую, что должна попытаться помочь им. Извините меня. Я могу пойти против Вас, против закона, но не против себя. Наверно, в этом моя вера. Извините.
– Иди домой, Катюша. Заседание завтра в одиннадцать утра. Тебе нужно подготовиться, собраться с мыслями.
Я кивнула. И, не прощаясь, вышла из кабинета.
Домой идти не хотелось.
Ну что я там буду делать? Слоняться из угла в угол, представляя завтрашний день? Сотрясать воздух грозными пафосными речами, воображая перед собой поверженный суд? Или пытаться отвлечься за книжкой или компьютером? Хотя сыграть в «Создателя», построить и развить мир, было бы неплохо.
Наверно, придя домой, я этим и займусь.
Но сейчас у меня есть еще одно незаконченное дело. Не люблю я недоговоренности и неясности перед решающими моментами.
Поэтому я направилась прямиком в библиотеку.
В читальном зале было на удивление пусто. Какой-то парень что-то выписывал из толстенной книги, да совсем юная девушка листала яркий журнал, а рядом дожидалась своей очереди внушительная стопка таких же.
Люциферович что-то внимательно вписывал в свою библиотекарскую книгу, не далее как вчера вечером летавшую по залу, будто атакующий истребитель.
Я подошла к его столу. Постояла, выжидая, когда же на меня соблаговолят обратить внимание. Но Люциферович, видимо, был так поглощен своей работой, что пылай все вокруг пожаром и носись тут толпа спасателей – не заметил бы.
Я негромко кашлянула.
Люциферович вздрогнул и, наконец, взглянул на меня. На лице его тут же вспыхнула улыбка.
– Катенька! Ты по делу или за книжкой?
Люциферович засуетился, закрывая талмуд, прибирая на столе ворох бумаг и карточек.
– У меня один вопрос, – как можно строже сказала я. – Касательно нашего вчерашнего разговора.
– Понял, понял, – пролепетал библиотекарь. – Давай тогда ко мне, там будет удобнее.
Мы молча прошли по узким темным коридорам со множеством дверей. Как и накануне, Люциферович шел впереди, предупреждая меня о поворотах, порожках и ступеньках.
Едва за нами закрылась дверь его комнатушки, я, не оборачиваясь, холодно спросила:
– Зачем Вы это сделали?
За спиной что-то звякнуло, послышался шорох.
Я резко развернулась, готовая ко всему.
Люциферович поднимал с пола ключ. Вчера у него чайники туда-сюда летали, а сегодня ключ сам поднимает?
Подражая Петру Иудовичу, я постаралась приподнять одну бровь, надеясь, что выгляжу от этого суровее.
– Не морщи лоб, Катенька, морщины появятся, – осадил меня Люциферович.
Я вернула бровям и лбу нормальное положение и повторила вопрос:
– Зачем Вы это сделали?
– Катенька, я плохо тебя понимаю. Если ты о вчерашнем разговоре, то я, во-первых, не вижу в этом ничего дурного, а, во-вторых, просто хотел тебе помочь.
– Я не буду ждать, что Вы придумаете на третье и четвертое, – перебила я Люциферовича. – Я не о разговоре!
– Тогда о чем?
– О заявлении!
– О каком заявлении? Я ничего не понимаю…
Люциферович сменил улыбку озабоченной рожицей и часто заморгал.
– Зачем Вы подали заявление в Высший суд от моего имени? – отчеканила я.
– Заявление? От твоего имени? – глупо пролепетал Люциферович. – Катенька, поверь, я не подавал никакого заявления! Более того, со вчерашнего дня я даже во двор не выходил, ты же видела, сколько у меня работы!
– Кроме Вас больше некому. Павел Люциферович, не отнекивайтесь, я знаю, что это Вы. Кроме Вас – некому. Я ни с кем больше не разговаривала об этом.
Люциферович вздохнул.
– Катенька, я правда не имею к этому отношения. Подумай сама, какой смысл мне отказываться? Вряд ли ты станешь думать обо мне лучше, чем сейчас.
Я плюхнулась на диван-облако.
Верить или не верить?
– Кто-то подал заявление в Высший суд. Петр Иудович устроил утром скандал. Я была уверена, что это Ваша работа.
– Ты уверена?
– В чем? Что заявление подали? Да, я повестку читала. Там все написано. Ладно, я пойду, извините.
Я встала. Скорее бы попасть домой, упасть в мягкое кресло и забыть обо всем.
Люциферович заботливо открыл мне дверь, выскочил в коридор.
– Когда первое слушание, Катенька?
– Его не будет. Петр Иудович отказался судить Землю и официально передал это право мне. Завтра главный суд.
– Я еще раз говорю, что готов помочь тебе. Я буду завтра на слушании.
Я равнодушно пожала плечами:
– Я найду обратную дорогу. До свидания.
– До завтра, Катенька, до завтра.
И я шагнула в сумрак коридора…