32
Когда Светлана открыла Константину изводящую ее последние недели тайну, которая перевернула ее мир и заставила сурово жалеть о содеянном (разумеется, она надеялась, что ничего подобного не случится), он не отреагировал так, как она рассчитывала. Нет, она понимала, что они не поженятся сейчас, но хотя бы потом… Ради будущности ребенка.
– Но как, о чем ты говоришь? – воскликнул пораженный Костя после того, как в довершение к сбивающей с ног новости услышал: «Что, если отойти от дел?»
Он знал, что так будет! Нельзя связываться с женщиной – сначала она завлекает, потом садится на шею… Он должен противостоять! С самого начала она знала, как все будет, так почему теперь надеется на то, что он станет отступником?
Немая нетерпеливая тоска окрашивала щеки Светланы, бывшие в последние дни слишком бледными, пока она медленно понимала, что все ожидания ее беспочвенны, что стоит готовиться к худшему.
– Вот женская сущность! – воскликнул он не мягко, но и не жестоко, чтобы хоть как-то утешить павшую духом девушку, но дать ей понять, что ожидаемое ей – нелепость. – Рассуждаете о морали, государстве, а, чуть что, вылезают вперед все ваши семейные заморочки! Женскую сущность не искоренишь! Это каменный век просто, сейчас настали другие времена, пойми. Брак – пережиток старого строя…
– Женская сущность – единственное, что сохраняет этот безумный мир, когда вы разрываете его на куски! – кричала в ответ Алина, краем уха услышавшая разговор и не стерпевшая.
Кровь в ней вскипела от такой несправедливости. Приблизившись к Виригиной, от слез не знающей, куда девать глаза, она села на пол и склонила ее голову себе на колени, пока та пыталась сжать ее руки.
– Все будет хорошо, – только и шептала она, злясь на собственную глупость, на то, что не в силах придумать что-то еще.
Константин раздраженно вышел из комнаты. Последовавшая затем дикая ссора с Костей надломила и так ставшие хрупкими отношения с братом окончательно. Они не разъехались, не перестали разговаривать, но недовольство друг другом укоренилось в их существе. То, что оба давненько смутно чуяли, облеклось в слова и благополучно нашло повод. Легонько выскользнув из-под головы подруги и оставив ее свыкаться со своей участью, Алина решила подать ей надежду. Выйдя из комнаты и затворив дверь, она вцепилась в брата.
– Что это было сейчас? – угрожающе спросила Крисницкая, сужая глаза, словно перед броском.
– Аля, прошу, только твоих истерик мне теперь не хватало! – в свою очередь взбеленился Костя.
– Как ты можешь после того, что я услышала, называть себя мужчиной, борцом, чем ты, я знаю, очень гордишься и делаешь все, чтобы тебя уважали остальные?! Ты так любишь быть вожаком стаи, а о своей самке, раз уж на то пошло, позаботиться не хочешь!
– Это не важно, пойми ты, глупая!!! Я, ты, она, этот ребенок внутри нее, это все уже не важно! Мы всегда твердили друг другу, что семья – это фарс, как ты сейчас перешла на ее сторону?! Вот эти женские штучки, надо было мне знать, кого набирать в команду. Надо было догадаться, что вы, даже ссорясь, все равно сойдетесь и оборотитесь против мужчин.
– Да что ты мелешь?! – в бешенстве закричала Алина, не заботясь уже даже о слухе Светланы. – Ты так ничего и не понял, и не поймешь, ограниченный кретин! Тебе уже двадцать два года, а ты так и не наигрался, не научился отличать то, чем можно жертвовать, от настоящего?!
– А чего вы ждете? Что вместо убийства этого ублюдка мы отыграем веселую свадебку и заживем мирно и дружно?!
– Да… А что, если так и будет? Нормальная, отнюдь не лишенная смысла и пользы жизнь разумного помещика? Ты ведь будешь глубоко несчастен, если отнять у тебя любимую роль неповинующегося никому, плывущего против бури на дырявой лодке? Как же, Костенька ведь такой особенный, со своей яркой жизнью и сотней друзей, которые, если ты заболеешь и сляжешь, и не вспомнят о тебе. Чем больше у человека приятелей, тем каждый из них меньше значит для него. А тех, кто истинно предан тебе, ты отталкиваешь.
– Так вот как… Чуть что, можем отречься от идеи? Я ошибался в тебе, дорогая моя сестрица.
– А я жестоко напоролась на тебя, как же я не поняла все сразу!
Что Алина не поняла сразу, она не знала сама, но прозвучало это весьма эффектно.
– Я думала, ты ценил во мне человека, сестру, – произнесла она, отдышавшись настолько, что низкий голос ее звучал безжизненно и шатко, – а твоей внутренней идеей было сделать меня одной из своих. Раньше я гордилась, – повысила она голос, и он начал звучать очень гордо, торжественно и надрывно, – что только такие, необычные люди, выбивающиеся из толпы, способны привлечь меня и войти в мою жизнь. Теперь я бы бежала от вас, как от проклятья. Несмотря на то, что сама такая. Вы на пустом месте можете сотворить драму, цирк или убожество своей особостью.
– Но только с нами и бывает по-настоящему интересно, – пытался свести на нет пожарище столкновения двух точек зрения Костя, перестав мило улыбаться, как он делал это почти всегда, кружа голову девушкам, видящем в нем непримиримого Робин Гуда.
– Да, и вы во имя идеи не желаете даже нести ответственность за собственные грехи. Какая первоклассная отговорка! Ты опасен своей убежденностью, друг мой! Когда ты озвучивал все это, это была весьма ново и привлекательно, так непохоже ни на что остальное, на глупые правила пуритан… И я клюнула. А чем ты отплатил мне? На проверку же, я думала, я надеялась, верх над идеями возьмут здравый смысл и совесть. Но ты не хочешь думать своей головой. Размышлять и поступать так, как надо, а не так, как прописано в тетради твоих идей. А твои ли они вовсе? Или тебя кто-то заразил ими, так же, как и меня ты?!
– Это не так, – протянул он, не дождавшись ее следующей фразы. – В тебе сидело это, я лишь поджег фитиль. Просто так нельзя взять человека с идеями и вылепить то, что хочешь. Если он, конечно, не воск, но к чему мне люди без духа?
– Тебе ведь плевать на них, на них всех, – тихо сказала она, подавшись вперед, чтобы он четко видел блики света на ее щеках. – Главное знать, какой ты особенный. Главное самоутвердится и выпустить на волю дьявола в себе. Ты и о России-то не думаешь! Боже, боже, как я могла быть такой дурой и не замечать этого прежде!
Константина полоснула молния ее дикой улыбки. Ему не хотелось спорить. Он давно подозревал, что так и есть. Но убежденность в собственной непогрешимости, хоть и с признанием безумия самого себя, обычно сводила споры к тому, что Костенька с милой улыбкой озвучивал свои доводы и мало заботился о том, что отвечает ему несогласный. Ничто не было способно изменить его настрой. Сестра, пожалуй, поняла правду, но не с той стороны. Выходило, что он все это затеял ради одного себя. Нет.
– И что с того? – выдал он, ничуть не смутившись и не испугавшись (такого за ним никогда не водилось).
– Да ничего, – отрезала Алина.
Не объяснять же ему, как разочарование за разочарованием разбивается ее мнение о людях. Пусть спокойно дойдет до конца.
– Ты не ради обездоленных это делаешь…
– А ты ради них? А не для того, чтобы показать, что и ты чего-то стоишь в мире, которым извечно правили и будут править мужчины? И ты забываешь, тем не менее, что в таком мире настоящей женщине может быть очень неплохо. Если она умеет себя держать. А ты вместо того чтобы овладеть этим искусством, ринулась в бой.
– Мне претит взгляд на женщин как на…
– Да перестань! – со смехом прервал ее Константин. – В любое время можно выгодно устроиться, если у тебя есть голова на плечах.
– Странно, что это говоришь именно ты, идущий против всего!
– В этом и прелесть.
– Неужели ты действительно веришь в то, что сказал?
– Жизнь доказывает правоту моих слов. Но то, что я в них верю, не значит, что хочу следовать этим истертым заповедям. Мы должны создавать новую мораль… Вопреки!
– Если бы ты хотел помочь, – повернула разговор его сестра не тему, более ее пугающую и колющую, – ты бы больше времени отводил неимущим, тем, кто истинно нуждается в твоем переустройстве, и меньше – слушанию себя.
– Без самолюбия никто никогда успеха не добьется.
– У тебя оно возведено в культ, – с досадой сказала Алина несмотря на то, что в какой-то степени была согласна с братом.
– Алина! Мы тысячу раз обсуждали это, а ты опять долбишься своей упрямой головой о пороги! Что проку помогать неимущим? Нужно не косточку им бросать, а в корне менять жизнь, чтобы сам они могли помогать себе!
– Это все понятно! – взревела Алина. – И отец всегда говорил так же! Но то, что скрывается у тебя за этими словами, все равно мне не близко! Ты говоришь так, чтобы отвести от себя праведный гнев, чтобы замаскироваться…
– Но я действительно так думаю…
– Однако это не главное для тебя!
– И что с того?! Ты как нелогичный обличитель нравственности, сам не понимающий, для чего ему докапываться до правды, если она никому не сделает добра! Обычно такие потуги выглядят жалко. Извечный вред узколобых принципиалов…
Алина поняла, что Косте удалось поймать ее. Ведь она так же отзывалась об истовых поборниках морали.
– Среди вас мало истинных человеколюбцев, вам главное – потешить собственно е «я» и посмотреть, до какого рубежа сможешь добраться, – тем не менее не сдавалась она.
– Но это ведь нормально…
– Не в таких серьезных масштабах. И не когда дело касается благополучия, безопасности и жизни других. В мелких масштабах это то действительно никому не навредит, разве что ближним… А вот дай вам власть…
Понимание того, что он не считает ее избранной, самым близким другом, приходило к ней постепенно и не стало неожиданностью, бьющей под дых. Под угрозой разоблачения и окончания этой драматичной пьесы, приведшей каждого из ее окружения к краху их строптивого свободного мира, она уже не считала должным сдерживаться. В состоянии, близком к агонии, пробыла Алина Крисницкая несколько последующих дней. Все было чересчур маловажно по сравнению с драмами, тесно переплетенными в себе и реальности.
Беспечность Кости в отношении себя и даже других всегда привлекала к нему молодых людей, отчего этот юноша мог похвастаться небывалым количеством друзей, не имея при этом истинного поверенного. Таковым могла стать Алина, если бы он не забыл ее, наигравшись с новой интересной собеседницей. Им могла бы оказаться Алина, если бы он позволил ей ближе заглянуть в него, понять… Но он был занят другим, а сестра не настаивала.
Внизу, у входа в дом, где они снимали одну на всех квартиру, его ждали товарищи, с которыми можно было позлословить, посмеяться одновременно с уверениями, что без доброй половины соотечественников Русь – матушка поднимется с колен, покурить и подраться. И Крисницкий – Лиговской, не долго думая, надел плащ и спустился к ним, по пути возмущаясь женским кудахтаньем.
Притом, что Костя способен был на все вышеперечисленное даже несмотря на некие моральные правила, созданные самим собой, он не утруждал себя отчетами собственного поведения. Они отнюдь не мешали ему. Лиговской знал, что неповторим, знал, что его любят несмотря ни на что, и мог дурачиться, балагурить и злословить, показывая тем самым свою уникальность, всячески поощряя ее. В глубине души он не желал людям зла. Это была лишь увлекательная игра вперемешку с уверенностью, что ему все можно. Да, он считал себя центром мира. А как же иначе, если, умри он, все перестанет существовать, пусть и для него. Он не задумывался о страхе смерти, воспринимая ее как досадную, но почти неизбежную помеху перед славой и продвижением их дела. Все создавалось им как игра. Детство его по большому счету не было счастливым – равнодушие матери, настороженность отчима сделали свое дело. Ему не за что было цепляться. Он не умел быть нежным, потому что никогда не видел, как должны выглядеть настоящие отношения в крепкой семье.
33
Сквозь высокие бледные листья нечастых петербургских деревьев просачивался мягкий ласкающее – слепящий свет. В воздухе просачивалась уже влага, свойственная осени, от нее клонило в успокаивающее забытье. И понятно было, что скоро эта царица завоюет всю красоту кругом, в прощальном танце разжигая ее до поразительного, чтобы затем утопить в зимних снегах. Все дышало прохладой, свежестью и заливалось золотистым сиянием, читалось негой. Середина осени 1883 года была великолепна.
Пропитанные солнечным светом волосы Алины казались ярче обычного и отливали летним золотом, соперничая с неразумно каштановыми волосами Светланы, когда обе шли по набережной Невы и активно жестикулировали. Увлеченные этим эмоциональным взрывом, они меньше всего чаяли встретить кого-то из старых знакомых. Андрей Львов, как всегда, вырос перед ними неожиданно.
Из взгляда Алины, когда она увидела движущегося на них нежданного визитера, исчезла неопределенная задумчивость. Он знал, уже все знали, все знакомые судачили, что они связаны с политическими преступниками, их давно не звали в высший свет. Стражи порядка запомнили их в лицо и ждали только удобного случая, чтобы сцапать. Слишком много неудавшихся погонь, ссор и унижения от тех, кто считал их антихристами, выпало на их долю.
Не дав Андрею опомниться (его невозмутимый вид давно не вводил ее в заблуждение), Алина выступила вперед. Это уже вошло в привычку, слишком много ругани в свой адрес, отказов и переубеждений от сердобольных христиан довелось ей услышать с началом политической деятельности. Так много, что она поросла не шерстью даже, броней. Она догадывалась, что тотчас после первых приветствий постылый Львов начнет нагнетать и пытаться переубедить их. Ах нет, он слишком умен, чтобы делать это прямо… Но радости укорять ее и впредь, пусть и исподтишка, он не получит! Слишком ей надоела его глухота к ней. Месяц Крисницкая не видела его, скучала, и теперь ощетинилась, словно стоял перед ней враг, один из многих в этой стране.
– Андрюша, отчего ты здесь? Разве не нужно тебе торговать совестью, чтобы выжить, и при этом клевать других за то, что они не позволяют себе и сподвижникам твоим лицемерить по старинке, всем ведь удобно, кроме тех, чьего мнения не спрашивают? – озвучила Крисницкая свою обиду с едкой горечью в каждом вздохе.
Вот так прием, подумала Светлана. Встреча с женихом, которого она так бесцеремонно, как ей казалось, оставила, доставила ей много страха, угрызений совести и боли. Андрей слишком любил контроль, на службе слыл перфекционистом, за что его и уважали. Это явилось главной причиной, по которой она передумала становиться его спутницей. Светлана вдруг представила, какая жизнь ее ждет. Кроме внешнего благополучия и престижа она не получила бы ничего. Он нравился ей в начале, она даже фантазировала об их совместном будущем, но ему удалось быстро потушить в ней даже легкую предрасположенность.
Осторожная нежность отношения Андрея к Алине, которую, впрочем, она не ощущала, мгновенно сменялась раздражением, если она позволяла себе вольности. Сейчас же он был просто взбешен.
– Ты слишком много позволяешь себе, – сухо бросил он, не давая гневу захватить себя.
– Оставь…
– Не могу, вы мне как родные.
Алина покачала головой, иронично приподняв уголки рта и едва не насмехаясь над его озадаченным видом. Похоже, сказал он истинную правду, но Крисницкой это не понравилось еще больше.
– С каких пор тебя вообще волнует наше благосостояние, я думала, твоя хата с краю, ваше превосходительство… А здесь сторонних быть не может!
– Не столько ваше благо, сколько благо невинных людей.
– Раньше тебя не волновали невиновные!
– Если я не кричал об этом на каждом…
– Ну вот, снова ты за старое! Так ненавязчиво, с чувством собственного достоинства показать всем, как ты хорош и честен! Знаю я все твои приемы, меня воротит от них!
– А ты все так же желаешь пожертвовать своей жизнью, чтобы отнять жизнь других? – принял вызов Андрей.
И, не дав учащенно дышащей Алине вставить ни слова, он продолжил:
– Давать тебе указ я не вправе, – именно потому, что минуту назад думал, что неплохо бы озвучить совет. За этим он, собственно, и явился, ведь она оказалась упрямее его! – Но ты идешь не по тому пути.
– Снова… – взвыла Крисницкая. – Я так и знала, что ты для этого и отыскал нас, чтобы читать лекции о благопристойности! У тебя был шанс изменить что-то, но ты был занят своим романчиком.
У Львова ведь не было шанса заставить ее мыслить, как положено, и говорить так не совсем честно, подумала Крисницкая, но решила, что это не смертельно. Пусть хоть немного помучается! Алина с интересом вгляделась в тоненькие русые волосы на своих руках и с неожиданным благоговением ощутила, как ему, должно быть, неловко от ее слов, больно. Наконец-то больно не только ей оттого, как все они обращаются с ней! Лишь Светлана, этот солнечный человечек, опора, поверенный, а ведь раньше Алина не испытывала положительных эмоций к особам одного с ней пола, считая их слишком мелкими в сравнении с собой. Как забавно – она так ревновала Виригину к Андрею, а теперь подруга важнее. Потому что она не предавала, не делала вид, что ничего нет, помогала в трудные минуты, а не читала нотации. Она сразу все поняла верно, в отличие от мужчин, которые метались в своей закрытой коморке и грезили черти о чем.
– Милая, не говори так… – с видом страдалицы протянула Светлана, и Андрей подумал о том, была ли Алина так неправа, назвав ее однажды в порыве отрицания актрисой? Актриса и перед собой тоже…
В ответ Алина засмеялась громко, заливисто, страстно, совсем не опасаясь выглядеть вульгарно. Огненный румянец лета уступил уже место безымянной осенней меланхолии, поэтому Крисницкая не опасалась покраснеть от едкого смеха.
Зачем он, собственно, прибыл к ним? Хотел встретить невесту, которая отказалась от него из-за невыясненных обстоятельств, или действительно предостеречь старых друзей? Какая благородная цель, но как в итоге он глупо смотрится!
– Почему вы с ними? Зачем перебежали в их банду? – взволнованно, безнадежно спросил Андрей, врываясь в глаза любимой женщины, когда удалось, наконец, поймать ее взгляд.
–Я нужна им… – проронила та, отстраняясь чуть-чуть, как будто, будь она ближе, он прочтет ее мысли.
Не подумала Светлана о том, что не обязана оправдываться.
– Отчего же вы уехали так скоро? – натужно спросил Андрей.
«Как он может так унижаться, все решено давно!» – распаляясь все больше, подумала Алина. В последнее время размышлять о нем, о мотивах его поведения становилось для нее не только тягуче – сложно, как прежде, но и почти неприятно оттого, что она вспоминала, как он вел себя с этой девушкой.
– Так будет лучше для всех. Простите.
К чести Андрея и мрачному удовлетворению Алины, как страж стоящей за своей подругой и готовой вцепиться в любого ради ее защиты, Андрей не произнес больше ни слова, не смешался и не насупился. Он лишь задрал подбородок и посмотрел на свою возлюбленную, ставшую, по всей видимости, бывшей.
– Что же, Аля, и ее тебе удалось оборотить в свою веру? – спросил он, наконец.
Алина, не веря ушам, вскинула на него свой непримиримый профиль.
– Повтори.
– Я все сказал.
– Нет, ты повторишь! Ты выскажешь мне все в глаза, а не будешь, как все эти слащавые лицемеры, прятаться за благовоспитанностью!
– Что на тебя нашло? – начала Светлана, но Алина, остановив ее жестом, продолжала, постепенно приближаясь к Андрею и неотрывно смотря ему в глаза с нескрываемым вызовом.
Неожиданно Алине вспомнились времена, когда она готова была слушать Львова, открыв рот. Оскорбленная женщина в ней была притушена и могла вытерпеть то, что ей предпочли другую. Но оскорбленная революционерка, избавившись от завесы влюбленности, не могла простить себе то, что когда-то спасовала перед мужчиной.
– Какого черта теперь ты являешься сюда и вновь начинаешь читать нам мораль? Мы все равно пойдем этим путем до конца, и нечего стоить из себя либерала!
– Да сколько можно твердить, как заведенной, одно и то же?!
– Это ты твердишь!
– Ты несносна! – бессильно выкрикнул Андрей, вытягивая и опуская руки. – Ну и умирай, иди на каторгу, мне нет больше дела до тебя, избалованная глупая девчонка! Ты ничуть не повзрослела… – натужно, но не забыв о насмешке отчеканил он. – Неужели ты думаешь, что у вас, кучки зазнавшихся подростков, что-то получится?
И, допустив непростительную вольность, которую Алина с недавних пор прощала лишь себе, – издевательский смешок, он, неопределенно махнув ладонью, зашагал от них, чувствуя смешанный напор ярости, бессилия, и, что самое склизкое, обиды.
– Я ненавижу тебя! – закричала Алина.
Тут же пожалев о своем порыве, она с обреченностью застыла, ожидая его реакции.
– Я навещу вас завтра, – спокойно отозвался Андрей, повернувшись. – Удостоверюсь, что с тобой не приключился припадок.
Мелодраматичности на этом госпоже Крисницкой показалось мало, и она порывисто двинулась за ним.
– Прости, Андрей, – почти закричала она, хватаясь за его рукав. – Ты же знаешь, я буйная.
Андрей, воззрившись на нее, готовую вот-вот разрыдаться, смягчился. Такая мольба сквозила в ее голосе, что ему стало неловко.
– Будет, – произнес он, обхватив ее за плечи левой рукой. – Я и сам погорячился. Если я сдерживаю эмоции, это не значит, что я ничего не чувствую. Если не преследую тебя, мне не обязательно все равно.
Алина оторопела – насколько точно эти слова, сказанные всуе, отвечали ее собственным представлениям о себе. Порой Андрей давил на нее, забивал своим мнением, она даже пасовала перед его непоколебимой уверенностью в своей правоте. Поняла Крисницкая это отнюдь не сразу, ведь не верила, что такое вообще возможно. Усмирение гордыни пошло ей на пользу. Львов забавлялся, когда в разговорах задавал ей парадоксальные вопросы, чем ставил в тупик. Она, не отрицая его иронические наблюдения и даже посмеиваясь над ними, принимала их за чистую монету, пугалась и наедине с собой долго обдумывала, пытаясь решить, правду он сказал или пошутил. В глубине души она понимала, что права, но неприятный осадок неудовлетворения оставался. Тогда она сдвигала свои аккуратные широкие брови и вздыхала, в очередной раз думая, что Андрей невыносим.
Алина ратовала за свободную любовь и самоопределение женщины, что было ново, модно и потому привлекательно в противовес старым скучным догмам. А на деле была чиста и застенчива, что прекрасно гармонировало с ее нежеланием выходить замуж вообще или заключить удобный для обоих партнеров союз, где исключались взаимные претензии. Правда, с самого начала она с каким-то недоверием относилась к этим мыслям, видя в них подвох. Впрочем, пока что она не собиралась связывать себя ни с мужем, ни с любовником, и мужчины отлично чувствовали это, так что у нее бы лишь один поклонник, не желающий понимать контрастных намеков. Любить же, сочетаться браком по взаимной склонности… тут все было спутанно – к этому особому чувству Алина не относилась так категорично.