Николай чувствовал себя сбитым с толку, обескураженным, захваченным в тиски и одновременно свободным. Событие с Анной, выглядящее трагедией, неожиданно развязало ему руки, и он без всяких укоров совести дышал глубже и больше нот ароматов улавливал. Необходимо было решиться на что-то, и он, похоже, чувствовал, что решился, что перестал быть ничтожеством в собственных глазах, гоняющимся за женой, которой плевать на каждую его черточку и на все вместе. Какой отличный шанс выпал на его долю!

Раньше его пугала мысль совершить нечто настолько распутное, как измена. Впрочем, Литвинов попытался бы подлатать то, что было создано, даже простить за все, если бы не ее неутомимая холодность, дерзость. В конце концов это утомило даже терпеливого Николеньку. Он не знал, будут ли они жать дальше, когда она окончательно поправится, и предпочитал не думать об этом, полагая, что выход сам придет в свое время.

Могло создастся впечатление, что сестры Стасовы пытаются походить друг на друга и соревнуются в нелюбезности. Но Янина при близком рассмотрении оказалась милой и веселой, а Анна, напротив, после первой заинтересованности поражала безразличием. Она опоганилась еще и тем, что ничего не понимала и не интерпретировала верно поведение любовника, продолжая защищать его. В глазах Николая она была просто дурой, он ведь не мог предположить, что Анна давно видела отношение к ней Дмитрия, что затаила на него обиду и спасала его просто потому, что ей жаль было человеческой жизни. Прежде Николай бы сошел с ума от боли, но теперь Анна перестала блестеть. И неосознанное предчувствие чего-то нового и захватывающего на время оттенило Литвинова от нравственных мук и выискивания недостатков в себе.

45

Они намеренно искали друг друга на следующий день. То ли разочаровать, то ли удостовериться. Столкнувшись с Яниной в холле, когда она снимала чепец, воротившись с улицы, Николай наблюдал за припорошенным блеском ее глаз, как будто со стороны любовался теперь, невзначай, мягким пушком, облепляющим ее щеки… Она была очень недурна собой. И чем дальше, тем больше Николай учился распознавать ее прелесть. Он не припоминал, о чем они говорили в тот момент, о каких-то досадных пустяках, но искренне считал главным не что твердить, а как.

В доме было поражающе тихо. Казалось, что царство полутеней принадлежит лишь им, и нужно сделать что-то, чтобы оно не растворилось, не унеслось в прошлое, сменившись обыденностью. Без слов Янина подошла к опустившему голову и смотрящему на огромные деревянные часы старинной работы Николаю и, вновь опрометчиво решив: «Будь что будет!», казня себя за безрассудство, за которое будет расплачиваться день грядущий, начала гладить его по растрепавшимся от сквозняка волосам. Сейчас с этими непричесанными лохмами он выглядел совсем как юноша со свежим цветом лица и меланхолично – нежной улыбкой. Николай с видимым удовольствием отозвался на ее прикосновения.

Что нашло на него в ту минуту… Что-то подсознательное, животное вдруг проступило через гладь мыслей, не должных никого волновать и баламутить, накрыло и усмирило голос разума. Вновь ускользающее мгновение нужно было схватить за горло. Он выгнул листы газеты, которую держал в руках, словно закрываясь ей, и как бы невзначай коснулся девушки рядом, почувствовав, как тихое прибитое счастье пронзает его, затопляя. Словно волна накатила на Николая, прежние страхи и муки совести, гадливость, суждение о себе как о мерзавце склонились перед новым возможным источником радости. Все вдруг показалось нестрашно, порхающе. «Ты понимаешь меня, миришься с моими странностями и не ропщешь, хотя ты чужая мне по этим дурацким меркам», – нежно сужались его глаза, все ближе подбираясь к ее декольте. Заметив это, Янина ощутила ток по спине. С самого решения добиться земной любви она грезила об этом миге. А он настал так неожиданно, без объяснений с ее стороны даже, что она оторопела. Кокетничать она не умела, поэтому просто внимательно смотрела на него, ища разгадку такой перемене, рассудком не желая верить, что самые смелые мечты начинают сбываться.

Пропавшие годы вдруг удушающей чередой выстроились вокруг Николая. Все, что казалось нерушимым, рухнуло. То, что занимало время и приносило радость, отмерло как ненужное.

Медленно, опасаясь как будто, что она опомнится и убежит, он обхватил ладонями ее личико с выразительными выступами скул и подбородка и, приблизив его к себе, начал в упоении исследовать ее щеки и губы своими губами. Медленно, словно распробовав блюдо, раскрывающее по мере продвижения всю палитру вкуса, он возносил и ее и себя. Янина поражена оказалась тем, что Николай проявил такую настойчивость, но это было настолько приятно, что она быстро отвлеклась от подобных размышлений. Его крупные запястья скользили по ее щекам вниз к плечам, затем трогали Янину за спину, потом вновь поднимались к волосам… Сколько прошло так времени, Стасова не могла сказать, да это не имело ровным счетом никакого значения.

Обнадеживающие красноречивые взгляды, раздробленные страхом и стеснением, отступили перед прикосновениями. Гладкость ее кожи, его учащенное дыхание, глаза, выплывающие в полумраке… Его мысли и производимое ей впечатление были настолько прекрасны, что заворожили Янину и в какой-то мере парализовали волю. При этом дрожь ее пальцев стала настолько сильной, что пришлось облокотить их на столик с пышным букетом цветов, да и там они выбивали дробь. Все мысли и все зудящее от волнения тело будто сосредоточилось в одной желанной пульсирующей точке. От его прикосновения по ее коже пошли благодатные теплые полосы, а он, уняв волнение, сильно и мягко касался ее подбородка, шеи и плеч, обхватывал ладонями узкие руки и прижимал их к себе.

Его серо-синие глаза скрылись за ее веками. Она впервые в жизни прикоснулась к другому человеку так, как истинно ждала, желала, жаждала… Обладая достаточно рассудительной рационалистической натурой, Янина почти впервые позволила себе истинную роскошь прочувствовать мгновение. И, прочувствовав, завопить: «Остановись!» Когда-то, о чем она столько мечтала, столько раз себе представляла, сбылось, Янина не знала, как быть, что думать и чувствовать. В немом опьянении смакуя его губы, трогая его лицо, слегка занесенное небритостью, она поняла вдруг, что Николай перестал быть кумиром, спустясь, наконец, на землю. Теперь она может лучше узнать, ощутить его… Может, наконец… И что же, по мере приближения к ней он станет обычным человеком, утратив свой вожделенный ореол недоступности?

Теперь она различала частности – его родинки, покраснения на подбородке от слишком заточенной бритвы, быстро мажущийся ворот кипельно – белой сорочки. Фантазийное ее облако и отношение к нему как к кумиру и иконе начало помалу рассеиваться.

46

– Циники в глубине катастрофически несчастны. Горечь внутри – яд на языке. Вы на Анну взгляните… Просто так ничего не бывает. Ниоткуда не берется и никуда не девается. Человек, внутри которого все хорошо, не будет самоутверждаться за счет унижения людей или их канонов, их, быть может, выглядящих восторженными мнений. Или выставления себя в выгодном свете. Ему будет плевать, потому что главную гармонию – с собой – он достиг уже. Внутренний взгляд, как у истинно, а не притворяющегося мудреца направлен в бесконечную бездну себя.

Николай удовлетворенно кивнул, не находя даже, что добавить.

– Не знаю отчего, но я всегда считала мужчин с силой воли способными указывать на мое приниженное место, но при этом неосознанно мечтая именно об этом. Не наблюдается в тебе ни фиглярства, ни обманчивого рыцарства, способного обмануть лишь женщин, не имеющих таланта зреть глубже поверхностной очарованности. Что помогает не слишком честным мужчинам добиваться определенных целей.

Это уверенным влюбленным в собственную красноречивость голоском поведала Янина уставшему за день ссор с управляющим и доскональных проверок счетов Николаю одним из многочисленных вечеров, что они в уединении проводили у камина или на лоджии. В этой идиллии упоительных среднерусских вечеров явно не доставало Анны, но ее отсутствие уже перестало быть бельмом на глазу для собеседников. Янине показалось, что Николай невнимателен к ее словам, и обиженно замолчала.

– Поэтому ты едва не выскочила за Федотова? – с легкой дружеской и все же слегка подтрунивающей улыбкой отозвался разморенный отдыхом Николай. Его всеобъемлющие проблемы перестали казаться плачевными в тишине уютной комнаты вдали от источников расстройств. Рядом с молодой здоровой женщиной… Упоительной самим фактом своего существования и новизны.

– Может быть, – в свою очередь едва не прыснула Янина, вовремя вспомнив, что нужно производить благоприятное впечатление, быть изящной и доброжелательной и конфузясь из-за этого. В его присутствии она испытывала скованность и неловкость даже если говорила на близкие темы.

«А нет, слушает» – с благодарностью и важностью подумала она, приободрившись.

– Но теперь, – продолжала Янина развивать брызжущую соком тему перед отзывчивым слушателем, – мне становится понятно, что лишь по-настоящему цельная личность без замашек к утверждению своей состоятельности за счет унижения женщины, воспитанной аккурат для того, чтобы не захотеть дать отпор, способна соприкасаться с чужой необычностью, черпать ее соки, а не подавлять ее; даст возможность и ей проявлять свои незаурядные качества.

– Вы просто взрослеете. И это прекрасно. Выбираетесь из скорлупы ограниченности и конечности суждений. Они должны быть бесконечны, понимаете?

Янине нравилось, что Николай не поддакивает ей, как она того, возможно, даже хотела, а раскрывает свое видение темы, не топчась на одном месте, как это делал Денис, и одобрительно посмеиваясь над ее речами. Забавно было видеть, как человек, вопреки ее прогнозам не смешавшийся и не замолчавший оттого, что ему попросту нечего было придумать в ответ, спокойно отозвался на затрагиваемую ей тему и озвучил некоторые любопытные вещи. Янина, как некоторые одинокие и неглупые люди, в глубине души была убеждена, что только она способна на делать хитросплетения выводов.

– Понимаю… Возможно, это даже благодаря вам.

– Вот как? Ну, значит, хоть что-то я сделал хорошее.

В тот момент Янина была убеждена, что с таким человеком, как Денис, спокойно, тепло и до тошноты скучно. Порой она тосковала по нему и жалела, что разбилось их будущее от такой ерунды… Отчасти негодовала, что он не объявился и не попытался залатать былое. И, понимая, что происходит это из-за страха и сконфуженности, она озлоблялась на него еще более. До следующего прилива сожалений. Вежливого и ранимого, но мягкотелого мужчину она не могла не презирать несмотря на то, что он полностью удовлетворял ее запросам.

– Теперь я не без разочарования и досады думаю, что многое из того, в чем была свято убеждена, оказалось несостоятельным и разлетелось в прах.

– Но человек ведь ищет стихию, брожение, безбрежное море… Насколько скучно бывает осуществление всех планов и желаний, когда стоишь на краю начала беззаботной жизни и понимаешь вдруг, что, когда шел к цели, был счастливее, потому что старался, мечтал, работал…

Когда-то Николай, как любой мальчишка, мнил себя героем, гусаром. В юности его неземные мечты перетекли в надежду повстречать удивительную девушку… И вкушать с ней нектар жизни. И чем это обернулось? Он не создал ничего, уповая на наслаждение жизнью и пожинания ее плодов… Как и любому обеспеченному с рождения господину, ему не приходилось бороться за существование, делать что-то самому. Управляющие вели дела. Свет был ему противен. Родные почили, детей не родилось, друзья разъехались по стране. Оставшиеся разочаровали донельзя… Он оказался заложником собственного богатства и древнейшей аристократического недуга – бессмысленности и прогнозируемости существования. Иногда он понимал скрытую жажду движения, свойственную Янине. Но она-то могла бороться. За замужество, за признание себя неглупой… Ему не за что было. Николай понимал, что, стоит ему только заговорить о своих скрытых проблемах, она непременно разразится тирадой о том, что ощущение счастья и самодостаточности внутри. И, конечно, будет права, но ему все равно было не по себе, не хотелось открывать себя до последней мысли. Отчасти он боялся обесцениться в ее глазах, отчасти боялся ее саму… уверенную, прямую и надежную. Иногда желудок Николая глодало опасение, что Янина сильнее его как личность. И сознание этого было мучительно.

– Мне не нравилось в закрытых стенах учебного заведения. Нет, я не скучала по родным, но мне претила атмосфера обыденности и отсутствия любимых с детства искр в девушках, что окружали там на каждом шагу. Там было много прекрасных, добрых, умных и милых дворяночек, но с ними было так обыденно… Я ждала и не могла дождаться, когда вырвусь из этих стен, в которых царила атмосфера комфорта, чистоты, нежности, приглушенных тонов, чистых волос и незатейливых бесед с вручением личных секретов подругам… Невыразимой, удушающей женственности, бездеятельности в широком смысле… Я ждала одновременно свободы – как чудно оказаться одной в своей комнате, лучше даже без сестры! С другой стороны, жаждала вдохнуть прелесть уличной суеты, которую вкушала лишь вырываясь домой. К моей нелюбви к нахождению в институте примешивалось еще и отвращение к дурным условиям – нехватке средств и плохому питанию. Да, даже привилегированные сословия терпят такое в закрытых стенах учебных заведений…

Своим лбом Яня впечаталась в промежуток от шеи до подбородка Литвинова. Так ей стало хорошо, естественно в этой позе, словно для этого она и была создана, испытывая наивысшие приливы счастья только с Николаем. Словно песком занесен был сад за окнами от размаха заката. Строгий парк с подстриженной зеленью и скульптурами. Качели. Восхищение мгновением сквозило в глубине ее взгляда так отчетливо и было так заражающе, что ему тоже стало светло и свободно. Словно новый мир открыл Николай за это волшебное время в собственном имении. Как пятна на бумаге, охваченной янтарем пламени, проступали облака на горизонте. Даже еда стала вкуснее, а восприятие кристальнее.

В отсутствии Анны, сбежавшей в столицу, гуляли они по зачарованным закоулкам усадьбы, всюду алкая красоту и выискивая ее даже в обкусанных листьях под ногами. Быть может, оттого только, что красота эта была внутри них. И тем не менее Янина тяготилась сложившейся ситуацией тем больше, чем лучше она становилась, поскольку чувствовала, что все это преходяще и исчезнет так же легко, как пришло. Внешним обстоятельствам по силам растоптать любовь, ведь люди очень привязаны к ним. Как красиво и якобы правильно говорить, что чувства не стираются, что отказаться от них во имя обстоятельств низко… И тем не менее мало кто хочет участи содержанок, скатывающихся затем до публичных домов; в положении актрис с незаконнорожденными детьми. Янина всерьез размышляла, что сделала глупость, что счастье, которое она черпает сейчас, не покроет ужаса и бездны, которые охватят ее после, когда вуаль спадет… «Те, кто считает, что любовь превыше всего, никогда не выходили за пределы своих ладных домиков… Не хлебали истинной жизни. Как только оказались бы на улице, поняли бы, что для выживания и элементарного благоустройства кусок хлеба важнее. Почему-то, в запретной любви чаще всего отрекается кто-то один, чаще женщина, хоть она и более уязвима, и терять ей только честь… Если же отрекаются оба, то в итоге оба и несчастны… Как найти баланс? Неужто любовь возможна только с соблюдением всех приличий? Тогда ведь нечему будет ее топить… Кроме некоторых раскрывшихся качеств супругов и бесконечной с годами усиливающейся боли». Янина размышляла так всерьез, но при этом презирала себя. Не только за то, что уступила порыву, и жизнь может пойти под откос (хотя она понимала, что, пока Николай будет в силах, он будет заботиться о ней), но и потому, что думала так низко и выживание ставила выше чувств. Она запуталась и не любила ни приверженцев романтики и порывов, ни расчетливых мещан.

Принято считать, что от прошлого полезнее отказаться. Но Янина вспоминала о Денисе с какой-то болью недосказанности и думала, как бы поступила теперь, не будучи уже такой ограниченной в собственной категоричности. Некогда она упивалась своими остроумием, обособленностью непримиримости, считала, что если человек единожды допустил промах, его стоит выбросить за борт своей жизни. Теперь ей претила такая узколобость, а неустроенность будущего и более шаткий и бесчестный, чем положение старой девы, статус любовницы обрушивался каждое утро всей стеклянной массой, покалывая отставшими уголками щеки. И, тем не менее, украдкой обнимая Николая и чувствуя привкус его кожи у себя во рту, она забывала тревогу.

– У меня есть жизнь коме этой дряни. Но она и ее умудряется как-то очернить! – говорил Николай в тот вечер.

Янине не очень понравилось, как Николай назвал ее сестру – взыграла родовая порука, но, что поделать, в душе она была согласна с ним.

– Когда больна душа, едва ли это не скажется на всей жизни ее носителя, на каждом вздохе и проявлении, – серьезно, скупо, и грустно, в раздумье, с какой-то потайной болью отозвалась из полумрака Янина. И смолкла, словно не зная, как и зачем продолжать, раз уж все ясно.

47

Анна возникала во впечатляющих гостиных Петербурга как Венера, выступающая из морских волн. Независимостью и искушенностью она поражала и притягивала, заставляла принять свои правила.

Разнузданная страсть зелени, прозрачная тишина имения, где все словно умирали наяву, тяготила Анну, пока она неподвижно сидела на балконе и глядела на поля. Она не была приверженцем роскоши и излишеств, но теперь вдруг ее отчаянно потянуло в город, к людям… Лишь бы не оставаться наедине с мужем и не видеть его скорби.

Анна Литвинова, загадочная и неотразимая, вся исходила, бродила духами. Пудра окутывала ее вуалью из дымчатого светлого шелка. Она веселилась, заливисто смеялась, была прекрасна. В уютных залах кто-то порой цитировал свои распахнутые стихи. Словами она притрагивалась к людям, и те рады были завязать не обременяющее знакомство, не притрагиваясь к вершине внутреннего айсберга.

– Великолепный раут… – одобрительно жмурясь, сказала госпожа Литвинова однажды вечером хозяйке дома, куда забрела.

– Вы так добры, – с сознанием собственного достоинства и необходимости вести именно эту жизнь, лишь в ней черпая вдохновение, отвечала та с однообразной улыбкой.

– Вы, видно, плаваете в своем успехе и упиваетесь им. Как это избито, – услышала она из-за спины чей-то низкий голос.

Она с опаской и одновременным интересом обернулась и увидела грозного вида офицера. Без сомнения, они не были представлены. «Что за наглость!» – подумала Анна, но не смогла побороть искушения ответить.

– Успех проявляется, когда тебя любит множество незнакомых людей, а знакомые не спешат, – проронила она.

Его взгляд, внушающий гораздо больше опасений, чем заигрывающие очи Дмитрия, устремился на нее. Анна съежилась, но продолжала смотреть на незнакомца.

– Все так говорят… И в то же время все снова здесь каждый вечер. Вечно.

– Я растворена в этом, расплавлена, рассеяна… И тем не менее я хочу сделать все, чтобы уйти из этой жизни и зажить настоящим, – Анна имела безрассудную наглость ответить честно.

Исполнив долг, Анна повернулась и изумленно поняла, что он ощупывает ее тем самым изучающе – жадным взглядом, который кокеток провоцирует, скромных компрометирует и заставляет поддаться, одновременно распаляет жажду быть оцененной по достоинству и вызывает пренебрежение и страх. Незнакомый человек, она чутьем распознала это, сочетал невозмутимость Николая с беспросветной наглостью Дмитрия. Зазывающий и едва ли не угрожающий взгляд исподлобья не мог понравиться Анне, но тем не менее она продолжала поглядывать в сторону офицера, рдея. Был ли он офицером? Она не разбиралась в чинах.

– Виктор Герасимов, – услышала Литвинова у себя за спиной через минуту после того, как потеряла его из вида.

– Как будто мне есть до этого дело, – отвечала она грубо и вместе с тем удовлетворенно.

При всех своих богатырских замашках этот субъект заинтересовался ей. Анна и представить не могла, что разжигает инстинкт охотника одной этой фразой, звучащей для нее так пусто. Насколько совершенно на молекулярном уровне она понимала, что к чему между ней и мужчиной! К сожалению, разумом Анна не осознавала этого.

– Как вы дурно воспитаны, барышня…

– Я сударыня, если хотите знать, и будь здесь мой муж, он указал бы вам, что запрещено так разглядывать чужих жен, думая, что они не видят.

– Я вовсе не думал, что вы не видите. Тем более, вашего мужа здесь все же нет.

– Какая у вас вызывающая тактика знакомств. Думаю, кто-то находит это соблазнительным, но не я… Вы навязчивы, милостивый государь. Это неприемлемо в приличном обществе.

– Сколько же спеси и надменности! Нечасто здесь встретишь распахнутые страдающие лица, нечасто ошибаешься, – безразлично отозвался Герасимов и удалился так же молниеносно, как возник.

Анна осталась стоять, как громом пораженная. Она привыкла, что мужчины, а уж тем более военные, не сдаются так быстро, ищут ее общества. А не изливают поток бессмыслицы и не исчезают. «Идиот, – подумала Анна, пожав плечами, – если он думает, что произвел впечатление, он заблуждается. Неотесанная деревенщина». Она вздохнула, оправила прическу и, ухватив узкую ножку бокала, изящно приземлилась на диван, думая, как бы не помять огромный бант на своей спине и ожидая выступление живых фигур.

До Виктора, по чужим обнаженным плечам пробирающегося к выходу, чтобы поймать упряжку и бесцельно понестись домой, плюя там в потолок и вспоминая кровавую трясину войны, донесся отчего-то расслабленный смех этой привлекательной непохожей ни на кого девушки. Нюхом он чувствовал, что она сложнее, чем кажется. Но у него не было желания рыться в ней. Все так опротивело в последнее время…