5
Анна Стасова постучала в тяжелую дубовую дверь огромного дома Мартыновых, примостившегося по правую сторону типичного для Петербурга моста. Добираясь до условленного места, Анна в полной мере ощутила цепляющий тиной воздух с окоченевшей реки, его холодный пронизывающий поцелуй и нечто более земное – что ее потертые туфли уже не защищают от столичного холода.
Пытаясь придать себе респектабельный вид, она приветствовала дворецкого. На молчаливое изумление того она промямлила нечто о том, что отец ее нежданно занемог и не в силах сопровождать ее. На самом деле он пьяный валялся в собственной постели, которую никто даже не удосужился ему застелить. Янине было попросту противно трогать белье этого опустившегося и абсолютно не уважаемого ей господина.
– Ах, дорогая кузина! – разостлался улыбкой непередаваемого обаяния Дмитрий.
Он долго прислушивался к звукам в передней и тотчас по ее приходу выскочил навстречу Стасовой. Подав ему руку с коротко остриженными ногтями правильной формы, Анна ощутила исходящий от его ослепляюще-белой рубашки аромат и в полной мере могла оценить связанные с ее приходом старания. Веселой шепча ей на ухо глупости и не теряя при этом заговорщически – лукавый вид, Дмитрий провел гостью во впечатляющую гостиную, где ей доводилось бывать не так уж часто.
– Ах, моя дорогая! – промурлыкала, приподнимаясь, статная женщина лет сорока.
Одета она была в вычурное, но уместное в данной гостиной золотистое платье из шелка. Анна недаром воспитывалась в дворянской семье – во всех тонкостях дамского туалета она разбиралась.
– Тетушка, – прошептала Анна, сердечно пожимая ей руку после реверанса.
– Подумать только, как выросли мои девочки! Бог не дал мне дочерей, и вас мне хочется любить, как родных…
Анна собиралась сказать что-то в ответ, но Ефросинья Петровна придерживалась иного мнения на озвучивания соображений в своем доме.
– Как отец? – неожиданно поменяла она предмет разговора, и в глазах ее заплясал недобрый бесенок порицания. Живя в среде господ, где притворство было основным оружием, она в совершенстве владела наукой лицемерия, но не трудилась прикрываться им в домашних беседах.
– Совсем плох… – замешалась Анна, решив, впрочем, не обманывать тетушку.
– Он вас по миру пустит, – непререкаемо отчеканила Ефросинья Петровна и приказала подавать чай.
«Когда же ты прекратишь трепаться!» – раздраженно думал Дмитрий, пока мать разливала ароматный чай по тоненьким чашечкам, изрисованным бабочками. По опыту он знал, что она в скором времени угомонится и избавит их от своего присутствия. Мать едва вспомнила бы о существовании племянниц до следующего прилива гостеприимства в виде вселенского бала. Дмитрий в предвкушении едва не опустился до ерзанья на стуле.
Игра в карты перенеслась из-за болезни Соломона Игнатьевича, неожиданно слегшего с ангиной именно в тот день, кода в город вернулась вдова, которую молва вовсю прочила за старика. Ефросинья Петровна за неимением лучшей компании собирала гербарий. Это ловко выходило у нее и оправдывало в какой-то мере практически полное безделие, владевшее этой высокородной барынькой. В перерывах между мелькающими раутами ей нечем было занять себя.
Коснулась она в настигшем разговоре, почти полностью переросшем в монолог, состояния своих дел, денежных и светских; бегло обругала тех, кто считал Дмитрия балбесом и бездельником; потревожилась за судьбу среднего своего мальчика, служившего нынче на Кавказе; покручинилась за младшего, недавно почившего после провала в ледяную прорубь в разгар зимы; потосковала о муже, нашедшем вечный покой много лет назад на дуэли, защищающей не ее честь; посоветовала Анне почитать Лермонтова: «Тот еще бунтарь, а каков поэт! Сказка»; плавно перешла на политику, но, рассудив, что собравшаяся публика еще слишком молода, чтобы что-то в ней смыслить, смягчилась и испытала прилив тепла к высоко поднятой груди, венчаемой первоклассным жемчугом. Обычно после чаепития ее размаривало, и эта стареющая женщина с невянущими претензиями уходила в свою часть дома, давая понять, что пчела-матка нуждается в заслуженном отдыхе.
Дмитрий не слушал привычные разглагольствования матери, щедро сдобренные бахвальством, спесью и обыкновенным отрицанием возможности, что прав кто-то кроме нее. Его не раздражала категоричность матери, но бесила ее мысль о себе как о законодательнице образа дум всех, кто оказывался в поле ее влияния. Он вовсю рассматривал Анну, пытаясь по мере возможности не выглядеть сладострастно. Воображение его занялось изучением ее шеи и декольте, не настолько, как у английских гувернанток, закрытого.
Не прерывая увлеченной беседы, Ефросинья Петровна решала, что следует придумать, чтобы уйти. Нехорошо так скоро выпроваживать девчонку, тем более она, по всей видимости, сама не желает уходить.
– Маман, – пришел ей на выручку дорогой сынок, – я хотел бы показать кузине свой старинный том Ломоносова.
– Конечно, ступайте, дети, – протянула обрадованная хозяйка, в тайне досадуя на то, что они будут веселиться, а ей, одиноко прикорнувшей на софе, остается только дремать. О соблюдении приличий и заботе о племяннице ее разум не заботился.
С улыбкой хищника, как показалось дворецкому, как облупленных знавшему семейство, Дмитрий провел Анну в библиотеку. Обернувшись к нему, закрывающему за ней дверь, кузина наткнулась на его сверкающие круглые глаза, будто бы выжидающие манны небесной.
– Какая прелесть, – предсказуемо восхитилась девушка, прощупывая кожаный корешок ветхой книги.
– Не меньшая прелесть, чем вы, дорогая! – воскликнул Дмитрий.
Кому-то это восклицание показалось бы излишне театральным, а Анна попросту напугалась, не оставив в глубине своего мозга место на несколько чувств разом.
– Кузен, – проронила она со смущенно – отрицающей улыбкой, клоня голову на бок. В тот миг, не разбираясь в своих чувствах, она ощущала лишь смущение.
– Полагаю, такому изысканному цветку не подобает распускаться в одиночестве, – продолжал он, словно пьянея от собственного красноречия, отрываясь от приличий. Как это было сладко! Нарушать, бунтовать, бить бьющую ключом жизнь, дарить ей то же!
К немому изумлению Анны он вплотную подошел к ней, и, улыбаясь, легонько взялся ладонями за ее талию и принялся трогать губами ее шею, спускаясь все ниже.
Анна была подавлена, уничтожена, растоптана. Резко к палитре этих переживания добавился непередаваемый страх. Сознание того, что она сама обрекла себя на это, пришло позднее и послужило поводом к горькому раскаянию и самобичеванию. Лишь когда его губы начали навязчиво стучаться в ее закрытую грудь, она вышла из ступора и начала вырываться.
– Кузен, да как вы можете! – что есть силы закричала Анна, когда Дмитрий попытался удержать ее за запястье.
Вскрик этот словно отрезвил его, он помрачнел и опустил глаза.
– Девочка моя, – начал он с придыханием, словно вернуться в себя было сложной задачей.
Сквозь исступление она все же обратила внимание, насколько он взволнован.
– Что… что мешает вам поддаться искушению? Разве я противен вам?
– Кузен, вы говорите вопиющие вещи! – вновь поддавшись захлестнувшему ее негодованию и нежеланию принимать действительность, разразилась Стасова. Пораженная до глубины души, она даже не находила сил не смотреть на него.
– Все, что вам говорит общество… – попытался сгладить Дмитрий, понимая, что поспешил, и удивляясь, как перепрыгнул через обязательные взгляды, случайные прикосновения, жесты, комплименты и душещипательные истории.
Но она, не желая слушать и проникаться разлагающими идеями отдельных безумцев, буйно замотала головой.
– Как вы можете так не уважать меня? – закричала она. – Если я из бедной семьи, это не значит…
– Еще как уважаю, вас, кузина… Но послушайте!
– Выпустите меня отсюда!
Не дожидаясь, пока она резко дернет на себя дверь, Дмитрий с уныло – сосредоточенным и даже яростным лицом отпер ее и выпустил пленницу на свободу.
«Кто бы мог подумать, – металось у него в голове, – эта малышка, в которой то и воли на грош… Так воспротивится!» Но, подумав, что нет девушки, в которой не жило бы тайное желание и которую невозможно было бы хоть частично опутать, если постараться, он приободрился и, глядя на Неву, улыбнулся. У женщин не в меру развито воображение, оборачивающееся порой против них. Раунд начат, господа. И он выйдет из игры победителем… с трофеем.
6
Это была одна их отвратительных стачек опустившегося люда, на которую порой заносило аристократов, жаждущих вкусить экзотики и тщательно маскирующихся для почетной цели приблизиться к народу. Дмитрий не был здесь частым гостем, но порой его узнавали. Сегодня он приплелся в дешевый кабак под полом, где пахло грязью и крысами, с конкретной целью. И быстро увидал эту цель, похлебывающую жалкое пойло, едва ли заслуживающее называться пивом, из кое-как обтесанной деревяшки.
Пока Дмитрий не увидел его здесь, он не мог поверить в то, что это правда, что Александр Стасов, отец обеих сестер, так опустился. Это было поразительно, ведь каким-никаким, захудалым, неуважаемым, но он был дворянином! Какая-то мрачная непреклонная гордость за свой класс и сожаление, что некогда блиставшие люди закатываются подобно этому, шевельнулась на миг в Мартынове.
Испитое лицо со следами кровоподтеков, то ли вызванных нездоровьем, то ли внешними причинами… Самое что ни на есть удручающее зрелище. Тощее тщедушное тело, устрашающий кашель. Полный разлад личности.
Зачем он здесь? Неужто в самом деле мог всерьез подумать, что этот жилистый преждевременно постаревший мужчина продаст ему дочь? Продаст… Как некрасиво прозвучали собственные мысли. Дмитрий брезгливо дернулся. А все же он приплелся сюда, и не без намерения… Ну, будет обвинять себя. Впервые имея дело с незамужней девицей, он решил не обрушивать на нее свою отработанную и столько раз срабатывающую стратегию, а схитрить. Инстинктивно Дмитрий чувствовал, что путь к постели Анны лежит через шаткое положение ее семьи. В особенности, разумеется, отца…
– Добрый день, – приветливо обратился он к мужчине, остановившийся взгляд которого медленно пополз в его сторону.
Серое сурово – мучащееся лицо на какой-то миг изобразило подобие мысли.
– Мартынов? – вымолвил, наконец, Стасов.
Заложенное во всех высокородных господах, даже оказавшихся в подобных условиях, чувство такта сделало свое дело – Александр Стасов предложил визитеру присесть и приготовился к разговору.
7
– Ваш братец подвернулся мне как раз вовремя, – сообщил он на следующее утро дочерям.
– О чем вы, папа? – внутренне съежилась Анна, памятуя, как они с Дмитрием расстались и до сих пор покрываясь холодным потом при воспоминании о том дне.
– Я уже собрался продавать наше именьице… Но тут он, как ниспосланный господом, нашел меня и разрешил мои тяжкие думы.
– Каким же образом? – сухо спросила Янина, в душе готовясь к худшему.
– Он позволил мне заложить ему имение даже без процентов.
Янина, как у позорного столба, в безысходности подняла глаза на отца.
– Каким же образом вы собираетесь отдавать долг?
– Я налажу доход с имения и этим же расплачусь. Все прекрасно образовалось. Вот что значит родственная поддержка! Как чудно, что матушка ваша была столь высокородна.
– Папенька, – сглотнув, вставила Анна, – что же он сказал при этом? Как повел разговор?
– Ах, не все ли равно! – со свойственной одержимым людям нетерпеливостью начал раздражаться Александр Стасов.
– Папа, – четко выговаривая каждое слово, словно боясь, что он не разберет ее речь, продолжала Янина, – что же будет, если вы не успеете выкупить имение? Мы же по миру пойдем.
– Ах вот, значит, как ты доверяешь отцу! – вспылил он.
– Я лишь хочу предостеречь… – попыталась возразить Янина.
– Наш родственник проявляет благородство, идет навстречу по доброте душевной, отец из сил выбивается, дабы устроить вашу будущность, а вы платите ему черной неблагодарностью? Что же, я совсем дурак, что не смогу распорядиться деньгами, вверенными мне? Вот что значит учить детей… Выучили на свою голову! Шибко умные нынче девушки, как я погляжу – родного отца подвергают критике!
– Он совсем спятил! – рыдая, выговаривала Янина сестре, когда они уединились в своей комнате. – У нас не останется ничего, он все потеряет, все! Нынешнее просветление лишь его слабость, какой конченный человек не думал порой, что не все еще потеряно. Никакого приданого, и лучшее, что сулит нам будущее – это перспектива стать гувернантками, благо хоть институт мне позволили закончить наши непутевые родители. Жить в чужом доме на правах прислуги, всеми презираемой…
– Яня, прошу, уймись, ты разбудишь отца… – пыталась образумить ее Анна, чувствуя ширящуюся пустоту внутри.
– Нет, пусть слышит! – с неожиданной злобой вскрикнула Янина, поднимая с простыней заплаканное непокорное лицо. – Он о самом главном, о детях не заботится, что это за человек?! Чертов эгоист! А нам что, не видеть приданого, жить в грязи из-за его безумных идей? И еще этот Мартынов! Всегда подозревала, что не видать нам добра от него!
На это Анна ничего не ответила, и самочувствие ее с того дня стало совсем печальным. Интуитивно она чувствовала, хоть и отказывалась верить, что ничего хорошего и впрямь не стоит ждать от Мартынова, а поступок этот таит в себе гораздо более низменную цель, чем помощь заблудшему Александру. Отчаяние оттого, что ее некому защитить, разбавлялось не только тихой злобой на отца, но и чувством неизбежности зла.
8
Время шло. Сестры жили как прежде, рукодельничая и пытаясь заработать на этом, ведя хозяйство и изредка видя своих покровителей. Дмитрий держался в отношении Анны самого возвышенного вежливого тона, так что последняя перестала даже беспокоиться, приписав тот всплеск в библиотеке некоему размазано обрисованному в ее воображении помутнению. Александр Васильевич вовсю занимался делами имения, хотя ни разу не удосужился даже съездить туда. С того самого разговора дочери не видели его выпившим, так что даже Янина начала успокаиваться и сменила саркастический тон по отношению к нему на нечто более дружелюбное. В семье воцарилось относительное спокойствие и даже подобие благополучия.
Когда пришел срок отдавать долг, а случилось это через полгода после объяснения в таверне, Стасов огорошил дочерей приглашением погостить у Мартыновых. Сам он надеялся, что на время удастся выбить отсрочку выплаты денег.
– Неплохой все-таки домик, – отдала должное постройке Янина, разворачивая свои порядком измявшиеся за время дороги туалеты.
– Умеют люди жить, – согласилась Анна, печально смотря из окна на мостовую.
В обед они, отдохнувшие с дороги и разбуженные по случаю трапезы горничной, спустились в столовую, огромную роскошную столовую, которую Ефросинья Петровна, вздыхая, нарекла «необходимостью». У стола кроме хозяйки дома, ее сына и Стасова сидел еще один человек. Спускаясь, сестры могли оценить темное мерцание свечей, мягко отдающееся в глазах, изящную одежду собравшихся и изучающе – одобряющие взгляды мужчин.
Стасов вальяжно, быстро вспомнив былые свои замашки, распростерся в кресле и потребовал принести себе вина.
У нового приобретения Дмитрия Мартынова было насыщенное выразительное лицо, пухлый рот, словно сигнализирующий о закрытости его владельца, аккуратно подстриженные короткие волосы и впечатляющие брови, оттеняющие вполне правильный высокородный нос. Все эти броские черты, как ни странно, нисколько не предавали их владельцу суровости. Скорее, на первый взгляд он производил впечатление довольного собой и другими молодого и весьма привлекательного господина. Любительниц покуролесить это притягивало, и у Николая Литвинова не было недостатка в женщинах. Впрочем, это не являлось главной целью его жизни, хотя он и не пренебрегал привилегией быть выбранным.
Николай Артемьевич Литвинов, приверженец старинного рода и не менее старинных традиций, считался и был в высшей степени человеком положительным. Посему все находили странным, что он похаживает в дом к беспринципному повесе Мартынову. Не вдаваясь в их значение друг для друга, приближенные обоих решили, что Дмитрий имеет влияние на Николеньку. Впрочем, это даже по-своему мило, ведь сильный неизменно подчиняет слабого. Но Литвинов посмеивался над подобными умозаключениями. Он не считал значимым обращать внимание на что-то поверхностное.
Николай, после окончания университета всерьез ставший перед решением – служить государству или собственному имению, выбрал второе и с рвением обустраивал пошатнувшееся после смерти отца хозяйство. Пока старик болел, управляющие расшатали его дела, и сыну пришлось с головой уйти в работу. За короткое время он, правда, добился существенных результатов. Теперь он мог слегка отдохнуть ото всего, вновь сойтись с людьми… Что он и предпринял, избрав Дмитрия своим проводником к приятным знакомствам. Как ни странно, с первого своего визита к нему он понял, что не прогадал.
Янина не без интереса воззрилась на Дмитрия, которого знала весьма поверхностно и никогда не считала ни приятным собеседником, ни красавцем. Для нее привлекательными считались лишь люди, с которыми приятно было говорить, а не только плести глупости и пустые фразы. Но теперь, при приглушенном свете люстр и камина, в теплой обстановке, он показался ей симпатичнее, чем виделся всегда. Без сомнения, он хорош… Как здорово жить в ладу с собственной наружностью! Кошачья гибкость, приличный рост, густая чуть тронутая завитками шевелюра, в которой побывали пальчики не одной девицы.
Янина отдалилась от собеседников, не участвуя в развязавшейся беседе, касающейся быта сестер. Анне пришлось немало постараться, дабы сгладить острые углы, щедро источаемые главой дома. Янина же поддалась внезапному порыву и принялась размышлять о предназначении красоты. Отчего рождаются совершенные внешне люди? От большой любви или по обманывающей случайности? И влияет их телесное совершенство на душу? Или душа должна оказывать воздействие на оболочку? И может ли быть притягательный внешне человек черен внутри? И почему настолько красивые женщины бывают не только пусты внутри, но и бессодержательны даже во взгляде, что читают далеко не все? Только подлинный огонь внутри зрачков может разжечь ответ, поклонение.
– Уж коли речь заходит о влечении с первого взгляда, подразумевают, быть может, сами того не понимая, именно душевное равноденствие, – донесся до нее чей-то низкий тягучий голос.
Что же, неужели сопровождающие ее в этот вечер тоже завели речь об этом хрупком и самом загадочно – притягивающем событии? Как в тумане, доносилась до Янины речь собеседников, или, вернее…
– Ах ты, чертов идеалист! Можешь же натрепать языком до того, что диву дашься!
Это эмоциональное высказывание вывело, ее, наконец, из оцепенения собственным разумом. Дмитрий, выдавший последнюю фразу, усмехнулся, потрепал друга по плечу и благополучно забыл, о чем тот гудел.
– Человек все должен познать! – не унимался Николай. – Чем больше испытал, тем больше эмоций развилось. А духовная развитость едва ли сослужит кому-то дурную службу.
– В этом я осмелюсь поспорить с вами, – подала голос Янина, впервые встретившись взглядом с незнакомым персонажем. – Красота зарождается внутри от приятия красоты мира и самостоятельного самосовершенствования. Но бывает красота врожденная, которая становится смыслом для обладающего ей человека, тормозит его умственное развитие, поскольку ничего более ему не кажется необходимым… Разные виды красоты существуют, уж это мое личное наблюдение. И мне несравнимо ближе именно внутренняя красота, которая сквозит в глазах, как бы избито это не звучало. К несчастью, сентиментальные молодые люди превратили эту истину в нечто отталкивающее и вызывающее смешки.
– Красота – растяжимое понятие. И когда говорят о красоте как о способе полюбить, имеют ввиду, должно быть, состояние внутри, подлинную прелесть души… Она отражается на теле, но не так, как представляется большинству, обожающему поверхностные суждения, – отозвался Литвинов в некой задумчивости.
Янина удовлетворенно и обескураженно улыбнулась. На этом многообещающая беседа смолкла, ибо Дмитрий пригласил за рояль бездельничавшего до того момента музыканта, и, двигаясь в такт начавшейся мелодии, плавно приблизился к Анне и подал ей руку. Янина, и так выплеснувшая больше сокровенных мыслей, чем хотела, умолкла, боясь, что Николай продолжит развивать идеи и сторонясь его. Ей хотелось покоя, а не напряжения в разговоре с новым непонятным человеком, которого нужно было прощупывать, понимать, что он представляет из себя, составлять суждение, после разочаровываться…
Приблизившись к Дмитрию, Анна почему-то почувствовала успокоение, хотя по-прежнему робела перед олицетворением, как ей казалось, всех мужчин, которых она знала очень мало. От него пахло мятой и немного дорогими сигарами. Отец курил такие когда-то… Запах из детства окутал ее размягченную теплотой и сытостью душу. Дмитрий, напротив, чувствовал небывалое волнение, убедившись воочию, что близко она так же волнующа, как поодаль, и прикосновения к ее талии, ее теплый едва уловимый запах, лишь усиливали его мужское смятение. Он не получил от танца обычного удовлетворения и подумал вдруг, что с водворением Анны в его жизни уменьшился приток радости и вкушения. Это нужно было решить, и решить немедленно!
Пока двое кружились, растворяясь в водовороте друг друга, на пару с интересом и одобрением поглядывал Николай. В некоторой мере его привлекло то, как держит Анну его друг. Дмитрий еще никогда не жаждал ее так, ведь именно сейчас он вплотную приблизился к тому, что она вполне могла стать его. Пленницей, заложницей – не имело значения, важен был только факт. Это было так естественно и страшно – безмолвное обстоятельство превосходства его физической силы над ней установилось почти сразу, без каких-либо препятствий.
«Проницательность – это не столько показатель ума, сколько, скорее, того, что ты твердо стоишь на ногах в вихре сотен мнений окружающих», – думал Николай Литвинов, догадываясь, что под сенью этого дома назревает любовная история и не представляя еще, что она коренным образом потопчет и его жизнь в том числе.
Янина ненароком заметила, что Николай направил насмешливый, но нисколько ни злой взгляд на танцующих. Насмешливый, скорее, от бушевавшей в нем энергии, чем от неприязни. Но скоро интонация его лица сменилась на нечто более глубокомысленное. Он подрыгивал ногой как-то резко и иронично, сдвигая брови от недоумения и хорошего расположения духа. Янина не могла удержаться от улыбки поощряюще-снисходительной, которой обычно одаривают детей.
Лениво – энергичные разливы вальса сотрясли уши Анны, темная музыка клочьями осыпалась на нее. Прокружившись с Дмитрием и прямо-таки физически испытывая на себе то, как он пожирал ее, она ощутила разбитость. Неприкаянно она протиснулась к стене и заняла там скромный стул. Одинокая, ранимая, нежная… Такой видел ее Николай, невольно не сводящий с нее взгляд до сих пор. Да. Такая девушка вполне могла вскружить голову его другу. Быть может, с ней он остепенится… Эта его блажь с похождениями скоро устаканится.
Никто не заметил, что Николай задумался об Анне, ибо Литвинов не входил в число натур, подлежащих быстрой разгадке и выражающих на лице всю палитру чувств, обуревающих их в данный момент. Не позволит он людям, ничего о нем на знающим… да даже знающим, совать свои поганые напудренные носы в его голову! Он был слишком осторожен, чтобы показать жаждущим всунуть в него когти своего сострадания, поощрения или снисходительного анализа, что эта молодая девица, девица никому неизвестная, взбудоражила его, пробудив в дебрях одинокой души совсем еще нежившего человека нечто похожее на прежние чувства к молодым особам. Отчего-то он распознал в ней родное лицо. Здесь ведь даже не в ее красоте дело. Бывают и красивее. В сущности, что он знал о ней? Что она заинтриговала его друга Дмитрия… Не могло же это преклонение взяться из неоткуда… Не рассказывай тот Николаю, что собой представляет Анна, он и не пытался бы рассмотреть ее ближе. Сейчас же его охватило любопытство и признание, что она хороша, хороша безмерно… К человеку, которым интересуются, посторонний невольно проявляет большее уважение, чем к тому, кто не обладает подобным ореолом.
После трапезы старики оставили детей радоваться ерунде и поддаваться новым веяния моды. Разумеется, со временем вся эта дурь выйдет из их прелестных головок… а пока пусть смеются, рыщут счастья. Пустая трата времени.