– Только после вас… папа, – почтительно ответил Дивов.
Мужчины засмеялись и вышли из кабинета.
***
– Папенька, мне идёт это платье? – звонкий крик Лизы разлетелся по всему дому.
– Сейчас подойду!
Александр Ипатьевич вышел из кабинета, снимая пенсне, и взглянул на дочь. В тёмно-синем, цвета ночного неба, простом бархатном платье с изящным кружевным воротником и такими же перчатками, в маленькой синей же шляпке с короткой чёрной вуалью она была так хороша, что у отца перехватило дыхание.
– Ты стала такой взрослой! И так похожа на свою мать…
– Ну, папа! Только не огорчайся! – улыбнулась Лиза.
– Не могу! Давно ли ты была такой крохотной, совсем малышкой, сидела у меня на коленях и сосала пальчик? Кажется, только вчера это было… А ты уже выросла и стала настоящей красавицей… Скоро оставишь меня!
– Нет, папа, не оставлю!
Лиза подбежала к отцу и бросилась ему на грудь.
– Я люблю тебя, папа! Не говори так!
– Конечно, любишь! И я люблю тебя, дочка. Но придёт время, ты выйдешь замуж и заживёшь своей жизнью. Ведь дочери никогда не живут с родителями вечно, и ты это знаешь… Ну, разве что старые девы! – прокурор засмеялся. – Но этого я тебе никогда не пожелаю!
– Ну, – отстранился он. – Выглядишь ты просто чудесно, иди развлекайся! Кстати, куда вы собрались?
– Сергей Афанасьевич давно обещал сводить меня в театр, и вот, наконец, мы идём! В новый, знаешь, в Богословском переулке?
– Это театр Корша?
– Да.
– Не такой уж он и новый, – пожал плечами Александр Ипатьевич.
– Но мы с тобой там ни разу не были, так что для меня он новый! – блеснула глазами Лиза.
Раздался звонок, Матвей открыл дверь, и вошёл Дивов в элегантном костюме, в шляпе и с тросточкой.
– Здравствуйте, Александр Ипатьевич! Лиза, вы прекрасны! – он отступил назад и восхищённо развёл руками. – Ваш экипаж и ваш покорный слуга ждут вас!
Лиза улыбнулась и подала ему руку.
– Александр Ипатьевич, после спектакля мы собираемся отужинать. Вы к нам не присоединитесь?
– Где, позвольте поинтересоваться?
– Заказал столик у Тестова.
– О! Лизанька, отведаешь ракового супа с расстегаями или селянки, не так ли, Сергей Афанасьевич?
– Может, и байдаковский пирог закажем; так что подъезжайте, прошу вас!
– Если смогу – с удовольствием!
Александр Ипатьевич подъехать не смог: готовился к серьёзному процессу, и каждая секунда была на счету.
Лиза возвратилась домой после полуночи, тихая и задумчивая.
– Папа, ты ещё не спишь? – она вошла в кабинет к отцу.
– Нет, девочка моя, пока не сплю; некогда. Как спектакль?
– Очень хорошо, папа.
– Ты не очень весёлая, что-то произошло? – обеспокоился прокурор.
– Да нет, просто устала, – Лиза поцеловала отца в щёку. – Покойной ночи, папа.
– Покойной ночи, Лизанька. Я ещё поработаю.
Она так же тихо вышла из кабинета и поднялась в свою девичью спаленку. Села у окна и пригорюнилась. Всё начиналось просто замечательно: они приехали к Коршу, вошли в зрительную залу, и Лиза ахнула от изумленья: зала была освещена электричеством! Маленькие тусклые лампочки висели под потолком, исходя жёлтым светом; горели они неровно, временами подмигивали, но всё же это было настоящее электричество!
– Малый освещён газом! – прошептала Лиза, запрокинув голову.– А тут…
Дивов довольно улыбался, как будто светящиеся лампочки были его заслугой.
Потом начался спектакль, в котором Софьей была Яблочкина, Фамусовым – Давыдов, а в роли Чацкого блистал несравненный Рощин-Инсаров. Лиза была в восторге! Она так живо реагировала на происходящее на сцене, была так мила и непосредственна, что Дивов просто не мог оторвать от неё глаз. Он был очарован Лизой, её юностью, свежей прелестью и не мог дождаться, когда же сорвёт этот цветок. Нельзя сказать, чтобы он был влюблён в неё безоглядно, напротив, он отдавал полный отчёт своим чувствам и эмоциям и ощущал, что с каждым днём всё больше и больше попадает под влияние ясных серых глаз, не замутнённых никакими страстями, что розовые губы, похожие на нераспустившийся бутон, приобретают над ним всё большую власть. Дивов, как влюблённый мальчишка, стал терять сон и аппетит, но продолжал подсмеиваться над собой и хладнокровно наблюдать за тем, как из его жизни уходит покой и равновесие.
Вот и сейчас он не смог справиться с нахлынувшими чувствами и осторожно накрыл маленькую ручку Лизы своей ладонью, слегка пожав её. Она обратила на Дивова сияющий взгляд и улыбнулась ему светло и по-дружески.
После спектакля они поехали в трактир к Тестову. Конечно, могли бы и в «Эрмитаж», но Сергей Афанасьевич знал, что лучше, чем у Тестова, их нигде не обслужат и не накормят. Лиза была возбуждена, и рот её не закрывался ни на секунду, она так и сыпала цитатами из пьесы Грибоедова, которую увидела впервые и в полном, а не урезанном виде.
– Помните, Сергей Афанасьевич? «И дым Отечества нам сладок и приятен!» – восклицала она, вскинув руку вверх.
– Помню, – соглашался он. – Но мне больше нравится «Счастливые часов не наблюдают»!
– Что будет говорить княгиня Марья Алексевна! – подражала Лиза Давыдову.
– Да, чтоб иметь детей, кому ума недоставало! – вторил ей Дивов.
Великолепная, остроумная, саркастичная пьеса так и пестрела афоризмами, которые намертво врезались смотревшим в память, и Лиза с Дивовым не стали исключением. Правда, Сергей Афанасьевич уже видел сей спектакль прежде, но сейчас ему казалось, что он смотрел его впервые вместе с Лизой.
У Тестова их со всевозможными почестями провели к заказанному заранее столику (Дивов был здесь постоянным и весьма щедрым клиентом) и половой Степан, в безукоризненно белой рубахе и с накрахмаленным полотенцем через плечо, почтительно склонившись, ожидал приказаний.
– Ну, Степан Петрович, чем угощать будешь? – осведомился Дивов. – Видишь, я с дамой.
– Сергей Афанасьевич, – заговорщицки шепнул половой, – только что привезли икорку белужью парную, ачуевскую паюсную – очень рекомендую-с!
– Хорошо; ещё расстегай из налимьих печёнок, пожалуй…
– Слушаю-с; для дамы я бы особо рекомендовал лососинку Грилье. Лососинка живенькая есть из Петербурга, спаржа как масло.
– И лосося давай! А котлеты телячьи есть?
– Есть натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятинка белейшая, как снег-с!
– Ну, и селянку, конечно, Степан Петрович!
– Слушаю-с; пить что будете?
– Шампанское.
– Водочки-с?
– Нет, только шампанское, Степан. Да побыстрее!
– Сей момент, Сергей Афанасьевич!
Половой исчез на кухню.
– А вы гурман, Сергей Афанасьевич! – сказала Лиза, до сего момента не проронившая ни звука.
– Грешен, Елизавета Александровна, люблю вкусно поесть, – признался Дивов. – Но если вы прикажете мне перейти на хлеб с водой, подчинюсь с радостью!
– Так было бы здоровее, Сергей Афанасьевич…
– Лиза, у меня есть к вам одна просьба, – он остановился, ожидая, что она уточнит, какая именно, но девушка молчала. – Зовите меня Сергей… Сергей Афанасьевич как-то очень официально, а ведь мы с вами уже давно знакомы.
– Но…
– Мне будет очень приятно, поверьте!
Лиза чуть улыбнулась и опустила глаза.
Два подручных мальчика с подносами подбежали и ловко сервировали стол. Степан самолично поднёс в серебряном ведёрке со льдом бутылку шампанского и пожелал «приятного аппетиту-с».
Дивов хлопнул пробкой, и пенная струя пролилась в бокалы.
– Выпьемте, Лиза на брудершафт, – блестя глазами, предложил он.
– А это как? – взяла она бокал.
– Вам нужно обернуть свою руку вокруг моей руки… вот так… выпить до дна и… поцеловаться… после этого мы будем говорить друг другу «ты».
Лиза молчала.
– Я слишком многого хочу? – тихо спросил он. – Тогда давайте просто выпьем…
Дивов убрал руку.
– Подождите, Сергей Афанасьевич, – Лиза взглянула на него. – Я ведь не отказалась…
Они выпили золотистое искрящееся вино и поставили бокалы на стол.
– А теперь нам надо поцеловаться, – напомнил Дивов.
Лиза, глаза которой были опущены вниз, неловко подставила ему зарозовевшую щёку, но он покачал головой:
– Не так… Надо в губы…
И, так как Лиза оставалась неподвижной, он осторожно, двумя пальцами, развернул её за подбородок к себе лицом и, едва прикоснувшись, поцеловал в приоткрытые от волнения губы.
Одному Богу известно, как страстно он хотел впиться в этот сладостный невинный бутон и наслаждаться им, по меньшей мере, несколько минут, но… сдержался и позволил себе лишь осторожное касание. Ему показалось, что искра проскочила между ними. Лиза тоже вздрогнула и отстранилась, по-прежнему не поднимая глаз.
– А теперь, Лиза, скажи мне «ты, Сергей», – попросил Дивов.
– Ты, Сергей, – послушно повторила она.
– Посмотри на меня, пожалуйста, – в его голосе послышалась мольба, и, удивлённая, она подняла взгляд.
Дивов смотрел на неё так, как никогда не смотрел её отец, как никто никогда не смотрел на неё. Его глаза блестели, взгляд был робок и одновременно излучал столько силы, что ей стало страшно: чего он хочет от неё, этот незнакомый человек? Что она может дать ему взамен за его чувства?
Лиза давно поняла, что Дивов любит её, что все эти походы в театр, в рестораны, домашние обеды преследуют одну-единственную цель – завоевать её, добиться её расположения. Ей было лестно, что такой человек, как Сергей Афанасьевич, богатый, успешный (по словам её отца), умный, как она поняла сама, ищет её внимания. Ей нравились его ухаживания, предупредительность, но сегодня… что-то новое появилось в его взгляде, определения чему она не могла найти. И это обеспокоило девушку.
– Тебе неприятно? Что я всё это затеял?
– Вовсе нет, – собралась она с силами и даже улыбнулась. – Нет, Сергей Аф…
– Просто Сергей, – поднял он руки. – Мы теперь близкие друзья!
– Да, Сергей, – согласилась Лиза.
– Твои слова – райская музыка! – Дивов широко улыбнулся. – А теперь давай отведаем этих яств? Или мне попросить для себя хлеб и воду?
– Не надо! – засмеялась она. – Что станет говорить княгиня Марья Алексевна?
– Ты совершенно права!
После обеда они ещё немного покатались по Москве, а как стемнело, поехали домой.
Ночное небо покрылось звёздами, было прохладно, и Лиза, которая не догадалась взять с собой накидку, начала зябнуть. Дивов почувствовал это, снял пиджак и надел его на Лизины плечи, оставшись в одной сорочке. Ему не было холодно, напротив, он чувствовал возбуждение и жар. Набросив на неё пиджак, он не убрал руку, и ощущение хрупкого, узкого плеча в своей ладони ещё больше подогревало его страсть.
Он смотрел на её тонкий профиль, на безмятежно поднимавшуюся и опускавшуюся грудь и думал о том, как же сильно он хочет эту девочку; хочет до такой степени, что уже не в состоянии думать ни о чём другом. Всё валилось из рук, он часто задумывался над бумагами, забывал о завтраках и ужинах, и дело даже дошло до того, что камердинер Кузьма сегодня утром сказал ему: «Жениться вам надо, барин!»
Ещё он подумал, что, женившись, не будет выпускать Лизу из спальни до тех пор, пока… нет, он вообще не будет её оттуда выпускать! То, что Лиза ничего не знает о физической стороне любви, не знает даже того, о чём могла бы поведать ей мать, представлялось ему несомненным плюсом: он сам научит её всему, она будет выполнять все его желания, принимая их как должное. Не знающая и не ведающая, она станет ему идеальной женой, поскольку в плотских утехах Сергей Афанасьевич был тоже гурманом.
Эти мысли распалили его до такой степени, что Дивов потерял над собой контроль: он сильнее прижал к себе Лизу, второй рукой повернул её лицо и страстно поцеловал. Её губы, мягкие и упругие одновременно, напомнили ему клубнику, и он даже застонал от вожделения, засасывая в себя их невинный аромат. Его язык скользнул по её ровным прохладным зубам, дотронулся до испуганно отпрянувшего язычка, и тут Дивов пришёл в себя. Он отстранился от девушки, опустил голову и прикрыл ладонью глаза.
– Боже, Лиза, – сдавленно произнёс он. – Я совсем сошёл с ума… Я не хотел тебя напугать… Прости мне… прости мне мою несдержанность, прошу тебя! Я так сильно люблю тебя, что… ни о чём другом не могу думать!
Лиза сидела молча, не шевелясь. Он взял её ладонь и приник к ней в поцелуе, повторяя мольбу о прощении и уже не надеясь получить ответ. Наконец они подъехали к дому Лизы, и она выскользнула из кареты, не сказав ни слова и не взглянув на него.
Сергей Афанасьевич откинулся на подушки и глубоко вздохнул: ощущение, что он одним махом погубил всё, что мог, не оставляло его.
– Боже мой, какой же я глупец! – простонал он. – Какой безмозглый, абсолютный глупец!
Он потёр рукой пылающий лоб и закрыл глаза: надо постараться всё исправить, надо придумать, как можно повернуть ситуацию в свою пользу, как-то вывернуться из ловушки, в которую он сам себя поймал. Но непроходящее возбуждение мешало думать…
– Барин, – подал голос до того молчавший кучер. – Куды таперь? Или здеся выйдешь?
Дивов ещё раз вздохнул: что же делать?!
– Поехали на угол Певческого проулка и Сухого оврага. Знаешь, где это?
– Я, да не знаю! Шутить изволите, барин! – ванька щёлкнул кнутом.
– Ну, так трогай скорей!
На пересечении двух переулков находился дом терпимости, в котором Дивов бывал не таким уж редким гостем.
Лиза долго сидела у окна, разглядывая ночное небо и думая о том, что произошло сегодня. Она вовсе не была такой уж невинной, как предполагал Дивов, она прекрасно знала, что кроме платонических между мужчинами и женщинами есть и другие отношения, после которых рождаются дети. Лиза много читала, отдавая предпочтение любовным романам английских и французских авторов (папа не пожалел средств на её образование – она училась в Смольном и брала дополнительные уроки на дому – и поэтому могла свободно читать на английском и на французском языках), но очень любила и русских авторов, особенно Карамзина, чьи сентиментальные повести проглатывала взахлёб. В «Бедной Лизе» говорилось как раз о «такой любви» между Эрастом и Лизой, но автор не живописал никаких подробностей их отношений.
Папенька, когда она приставала к нему с просьбой рассказать, как жили они с маменькой, заострял внимание на звёздах и луне и её безвременной кончине, так что от него толку тоже было мало. Татьяна кое-чем делилась, но, видно, в силу возраста уже забыла, как всё было у них с Матвеем, и воспоминания её ограничивались тем, как «Матюша обнимал её так крепко, что косточки хрустели», и как щекотал своими усами. Подружки все были незамужние, кроме Ольги Кирсановой, но та как вышла замуж два месяца назад, так и укатила с мужем в Петербург – и ни ответа, ни привета от неё не было.
И вот сейчас Дивов приоткрыл ей дверь во взрослый мир, куда Лизе и заглянуть хотелось, и боязно было…
Она вспоминала, как он крепко схватил её, так что она и шевельнуться не могла, и начал целовать, издавая какие-то звериные стенания; как ей было неприятно от его языка, который Дивов зачем-то засунул ей в рот, и даже немного больно. Но в то же время она испытала и непонятную сладостную дрожь, когда кончик его языка коснулся её нежного нёба…
Глядя потом на Дивова, отпрянувшего от неё и униженно молившего о прощении, Лиза ощутила неловкость и одновременно странное чувство превосходства над ним; но, пожалуй, неловкости было больше, поэтому она и выскользнула из кареты, не попрощавшись.
Лиза провела пальцем по губам, которые слегка ныли от страстного поцелуя, и прислушалась к себе: влюблена ли она? Но сердце билось ровно и спокойно, дыхание не прерывалось, не хотелось ни мчаться на край света, ни жить в шалаше… Лиза вздохнула, разделась, умылась водой из кувшина, стоявшего на столике рядом с её узкой девичьей кроватью, легла и тотчас уснула. Сон её не был омрачён никакими сновидениями.
Дивову же не спалось. Проведя несколько часов в комнате с девушкой, которую по странной иронии судьбы звали Лизаветой (она была молода и хороша собой, но вид имела уже несколько потрёпанный, что было вполне естественным при её роде занятий), он испытал облегчение, но оно оказалось временным, и когда Дивов приехал домой, помылся и лёг спать, угрызения совести и беспокойство накатили на него с новой силой.
«Как я теперь покажусь ей на глаза? – обречённо думал он. – Выставил себя таким жеребцом!.. Бедная девочка и не поняла, наверное, что со мной случилось… Джентльмен называется!»
Потом мысли его приняли другое направление, и Дивов стал предполагать, как поступит её отец, когда Лиза ему всё расскажет; а в том, что она так сделает, он и не сомневался.
«Как же мне ему на глаза показаться?! – в отчаянии думал он. – Александр Ипатьевич доверил мне свою дочь, одобрил мою кандидатуру на роль жениха… он доверяет мне! А как я поступил с его доверием?!»
Эти размышления показывают, что Сергей Афанасьевич вовсе не был плохим человеком, несмотря на его даже некоторую жестокость по отношению к низшим; сердце его не окончательно загрубело, и чувство стыда и раскаяния, которые он испытывал, были вполне искренними. А то, что он старался извлечь кое-какую выгоду из предполагаемого брака с единственной дочерью прокурора, – так кто из нас не печётся о животе своём?!
Словом, промаявшись с полночи, под утро он забылся неровным сном, проснулся с тяжёлой головой и нерешенной проблемой. Дела насущные слегка отвлекли его, но ближе к вечеру он почувствовал обречённость.
– Будь что будет! – сам себе сказал Дивов. – Поеду к Лизе, а там… пусть Бог рассудит!
Купил букет роз и в семь вечера стоял перед домом Федоровских.
Его бледный, помятый вид сослужил ему хорошую службу: Лиза прониклась сочувствием к страдальцу, благосклонно приняла букет и предложила гостю дождаться папеньку, который вот-вот должен был подойти, и отобедать с ними.
Сидя в гостиной напротив Лизы, Дивов чувствовал непривычную робость и скованность во всех членах. Лиза, напротив, была очень мила и охотно делилась с ним своими впечатлениями от повести Лескова «Очарованный странник», которую она недавно прочла. Там, к слову сказать, речь тоже шла о любви физической, но без подробностей!
Они с Дивовым словно поменялись местами: он осознавал себя мальчишкой, а Лиза – опытной светской дамой.
Приход Александра Ипатьевича разрядил ситуацию: по его уставшему, но весёлому виду Дивов понял, что Лиза ничего не рассказала ему о случившемся, и воспрянул духом. Причём так высоко, что, когда после обеда прокурор удалился в кабинет, сказав, что ему необходимо ещё поработать, и строго велев молодёжи развлекаться, решил взять быка за рога и сделать Лизе предложение.
Она как будто ждала этого, и, когда Дивов, запинаясь и краснея, что было абсолютно ему несвойственно, предложил ей сердце и руку, ничуть не удивилась и сказала, что подумает. Сколько – не знает, но ответ даст ему непременно. На что Дивов, совершенно окрылённый, радостно воскликнул, что готов ждать целую вечность! После этого он осмелился подсесть к Лизе, взять её руку и бережно поцеловать. Она не возражала и была словно обрадована этим.
Ответ последовал через две недели: Лиза дала согласие, и они официально стали считаться женихом и невестой. В газете напечатали объявление об их помолвке, и была назначена дата свадьбы – двадцать третье августа.
Для Сергея Афанасьевича наступило счастливое время жениховства. Он стал проводить больше времени с Лизой, постепенно приучил её к лёгким поцелуям и добился, что она стала отвечать на них. Однажды он заметил, целуя её, что она, закрыв глаза, вся трепещет, зрачки её бегают под тонкими веками, ресницы дрожат, и грудь беспокойно вздымается, и понял, что почти завоевал её. Оставалось подождать совсем немного – июнь, июль, а там – венчание и медовый месяц, во время которого он планировал вывезти молодую жену за границу.
***
В середине июня, когда Лиза была дома одна – Дивов уехал по делам в Петербург, отец был в суде, Татьяна ушла на рынок, а Матвей отправился готовить их дачу к переезду, в дверь позвонили. Лиза нехотя поднялась с дивана, на котором, раскинувшись, читала «Сентиментальное путешествие» Стерна, набросила пеньюар и спустилась по лестнице.
– Кто там?
– Барышня, откройте, пожалуйста! – отозвался мужской голос.
Лиза слегка отворила дверь и осмотрела пришедшего; не углядев ничего страшного, открыла. На пороге стоял высокий молодой парень из простонародья; одетый вполне прилично и чисто, он смущённо улыбался, теребя в руках картуз.
– Ты кто?
– Не признали меня, барышня? – он улыбнулся ещё шире.
– Почему я должна тебя узнать? – не поняла она.
– Как же! Я-то вас хорошо запомнил! Мне ли свою благодетельницу не помнить-с! – парень неловко топтался на пороге и смотрел на Лизу с вопросом в глазах.
– Неуль совсем не признаёте, а, барышня?
– Нет, – Лиза собралась закрыть дверь, но парень схватился рукой за створку и придержал её.
– Ну, припомните, барышня! Апрель, бани, ну? Вы ещё пожалели меня и платочек дали с денежкой! Что же это я! – он стукнул себя по лбу, вытащил из-за пазухи чистый кружевной платочек и протянул девушке. – Хоть утирку-то вашу признаете?!
Лиза медленно взяла платок и развернула: это был один из её любимых платочков, которые она заказывала вместе с нижним бельём у модной московской белошвейки, и она прекрасно помнила, при каких обстоятельствах лишилась его. Она перевела взгляд на парня:
– Так это ты?!
– Узнали-с! – обрадовался он.
– Заходи, – предложила Лиза и провела его в гостиную, где смогла хорошенько рассмотреть.
Тот злосчастный эпизод накрепко засел в её памяти, но человек, которого избивали тогда, вовсе не показался ей молодым, а стоявшему перед ней парню было от силы двадцать два – двадцать три года! Он был высок, строен, хорошо сложён, на худощавом лице сияли голубые глаза, за губами прятались белые зубы, волосы цвета спелой пшеницы густой шапкой окутывали голову. Он переминался с ноги на ногу и радостно смотрел на Лизу.
– Вот он я, живой и здоровый! Пришёл спасибочки сказать своей благодетельнице, что спасли меня от смерти неминучей! Уж больно народ у нас зол, от нищеты своей зол! Забили бы вусмерть, не пожалели бы. А у меня матушка больна, и она тогда померла бы! Вот она мне и сказала, мол, пойди найди барышню, которая тебя от смерти выручила, упади ей в ноги да ручку поцелуй!
С этими словами парень неожиданно бухнулся на колени:
– Позвольте, благодетельница, ручку-с! Не токмо от себя, а наипаче от матушки моей благодарность должон принесть!
– Что ты, что ты! Встань немедленно! – Лиза отшатнулась и даже руки спрятала за спину. – Не надо этого! Встань, говорю тебе! – повторила она, видя, что парень остаётся на коленях. – Ну!
Он поднялся и с непонимающей улыбкой смотрел на Лизу.
– Лучше скажи, как ты меня нашёл? – спросила она.
– А вензелёчек-то ваш на платочке вышит! – указал он. – Такие платки не всякая белошвейка делает! Я их обошёл, мне и сказали, для кого пошито!
– Понятно. Ну, а как тебя зовут?
– Петька я. Петром, то есть, крещён, ну, а кличут Петькой.
– А фамилия есть у тебя?
– А как же! Чай, не бродяга, чтобы фамилие-то не иметь! Пётр Иванов прозываюсь, значит, отец мой был Иван.
– Ну что, Пётр Иванович, не хочешь ли выпить чаю? – неожиданно для себя предложила Лиза.
– Что это вы, барышня! – похоже было, что парень испугался. – Зачем вам хлопотать обо мне?! Я уж пойду!
– Это по меньшей мере невежливо! – Лиза нахмурила брови. – Я предлагаю тебе чай, а ты шарахаешься от меня как чёрт от ладана!
– Я… – он замолчал, не зная, что сказать.
– Садись к столу, я сейчас всё устрою! – она поспешно прошла на кухню и потрогала самовар: он был ещё горячий, Татьяна пила чай совсем недавно.
– Пётр Иванов! – крикнула она. – Иди сюда!
– Чего изволите? – он мгновенно возник в дверях.
– Отнеси, пожалуйста, самовар, – попросила Лиза, – мне тяжело.
– Слушаю-с, – две секунды – и самовар уже стоял на столе.
Лиза положила в хрустальную вазочку печенье, конфеты, поставила креманку с вишнёвым вареньем и сахарницу. Вынула из буфета две изящные фарфоровые чашки и налила чай себе и парню.
– Угощайся! – предложила она. – Да садись же ты! Садись к столу!
Пётр так и стоял, переминаясь с ноги на ногу и тиская в руках свой картуз. Лиза засмеялась, забрала у него головной убор и повесила на вешалку в прихожей.
– Садись! – ещё раз пригласила, но он стоял, пока она не присела сама.
Лиза пила чай с вареньем и разглядывала своего неожиданного гостя, а он был так смущён, что на его лбу даже пот проступил.
– Пей чай! – настаивала она.
– Барышня, ей-Богу, я боюсь! – сказал он.
– Чего?
– Уж больно ненадёжные ваши кружки! Возьму своей лапищей, она и треснет! – пожаловался парень.
– Не бойся, они крепкие, пей!
Пётр осторожно взял чашку, отхлебнул глоточек и бережно поставил обратно.
– Пётр Иванов! – громко сказала Лиза. – Я сейчас рассержусь на тебя!
– Да за что же это, барышня?! – вскочил он. – Чем я прогневил вас?!
– Тем и прогневил, что чай не пьёшь, брезгуешь!
– Гребую, я?! Барышня…
– Меня Елизаветой Александровной зовут, – остановила его Лиза.
– Лизавета Александровна, да я готов вам ноги мыть и воду пить, за вашу милость, а вы говорите, гребую! Ей-Богу, несправедливо!
– Пётр Иванов, я пошутила! Пей же чай!
Он осёкся и замолчал, тихо опустился на стул.
– Расскажи мне, чем ты занимаешься?
– Какое моё занятие? – переспросил он. – Наше дело маленькое – подай-принеси. В трактире я служу, на Варварке, половым.
– Ну и как, зарабатываешь?
– Хватает, чтоб с голодухи не помереть, нам с матушкой жаловаться не след, люди и хуже нас живут.
– А за что тебя били тогда? – поинтересовалась Лиза.
– А ни за что.
– Так не бывает, Пётр Иванов!
– Бывает, Лизавета Александровна. Бывает, что на тебя напраслину возведут, а народец обрадуется и руки об морду чешет, не разбирая, кто прав, а кто виноват…
– Вот как… – Лиза задумчиво посмотрела в грустные глаза парня.
Врал Пётр Иванов, ой как врал! Был он вовсе не половым в трактире, а вором с Хитровки, да ещё каким! Вором зачатый, «марухой» рождённый, ворами воспитанный, с молоком матери впитавший воровскую науку. Но в бане на него и вправду возвели напраслину: по баням не промышлял и к Дивову пришёл помыться, но, видать, кто-то из завистников накапал, его и повязали. Так что если бы не Лиза, он и впрямь Богу бы душу отдал.
Можно сказать, что он был счастливчиком, несмотря на то, что вырос и жил в хитровских трущобах. Везунчик с Хитровки – так частенько его называли подельники.
Петьке повезло уже с самого рождения: обычно «марухи» избавлялись от своих младенцев, продавая их за гроши нищим, которые день-деньской бродили с орущим ребёнком по улицам, выпрашивая милостыню. Бывало так, что дитя, утром родившись, к вечеру могло умереть от холода и голода. Но Лариса, мать Петра, не пожелала избавиться от сына, а оставила его себе. Была она женщиной очень красивой, говаривали, что в пятнадцать лет её сделал любовницей её хозяин, богатый граф и очень желал дать ей вольную, но не успел: умер от несчастного случая. Мать графа, недолго думая, продала девушку другу своего покойного сына, тот впоследствии передал её на содержание своему приятелю, и в конце концов она попала в публичный дом, где её увидел и влюбился в неё без памяти вор Федька Чубчик, который смог выкупить её оттуда.
После этого они жили на Хитровке, в отдельном вагончике; жили по-всякому: и она Федькой бита бывала, и он иногда от неё бегал по всей Хитровке, когда не отбывал на каторге, но любили они друг друга крепко.
Лариса родила сына поздно, когда ей было уже под тридцать, но ребёночек получился на удивление красивый и здоровенький. Обычной судьбы хитровских детей он не избежал, за исключением разве того, что нищенствовать его никто не заставлял, но он рано начал стоять «на стрёме». Повзрослев, научился быть и «ширмачом», и «фортачом», но последние несколько лет работал с «деловыми ребятами», грабившими очень по-серьёзному.
Везло ему необыкновенно: если он был в деле, то исход его был удачен для всех участников; если же, повинуясь интуиции, выходил из дела, значит, воров неминуемо должны были поймать! Так и случалось. За это предчувствие его и прозвали «везунчиком». До двадцати трёх лет ему удалось ни разу не побывать не только на каторге – даже в каталажке, зато удалось прикопить кой-какой капиталец. Лариса, которой тогда было уже за пятьдесят, начала мечтать, что сын бросит воровское ремесло, займётся каким-нибудь доходным делом, а там, может, и женится, а она и внуков понянчить успеет.
Но пока Петька и не думал о спокойной жизни, ведь все, рождённые на Хитровке, тут и заканчивали свои дни, как его отец, Федька Чубчик, зарезанный в пьяной драке. Жениться он пока не хотел, а от девок – отбою не было, потому как был он парень незлой, щедрый и нраву весёлого. Зачем ему жениться – он совершенно не понимал, а причитанья матери его не трогали.
Вот такой человек, которого она неосмотрительно впустила в дом, сидел перед Лизой и неловко пил чай из чашки китайского фарфора. Пока он изображал смущение, его зоркие голубые глаза успели обшарить гостиную, не выпустив из внимания и кухню с прихожей.
– Спасибо за чай, за ласку, барышня,– он поднялся. – Я пойду, пожалуй.
Он прошёл в прихожую, снял с вешалки картуз.
– Вам, чай, тут не скучно одной? Где ваши домашние-то?
– Кто – где, – вздохнула Лиза. – Папа в присутствии, Матвей дачу готовит; мы переехать должны…
– Значит, скоро на свежем воздухе будете жить; хорошо! У меня тётка в деревне есть, я живал там… Ну, – спохватился он, – прощевайте, барышня! Пойду я…
Парень спустился с крыльца.
– Будешь в наших местах, Пётр Иванов, заглядывай! – вслед ему сказала Лиза и закрыла дверь.
– Какие у него красивые глаза, – подумала она. – Жаль, что у Серёжи не такие…
Да-да, она уже называла своего жениха Серёжей! Любви к нему, той страстной любви, о которой она читала в романах, Лиза не испытывала, но… сколько же ей было ждать, пока появится Он – единственный и неповторимый?! Ведь время идёт, а она не молодеет… Боже мой, ей уже восемнадцать! – старость не за горами! Кроме того, более меркантильные, чем она, подружки ей завидовали: у Лизы сразу будет свой дом, состояние, собственный выезд, да и жених любит её без ума – что ещё нужно для счастливой жизни?! Постепенно и Лиза стала так считать. Но вот сейчас, заглянув в сиявшие пронзительной голубизной глаза этого простецкого парня, она почувствовала, как что-то ёкнуло в сердце… Лиза вздохнула и вернулась к Стерну.
***
Придя домой, Пётр задумчиво хлебал щи, приготовленные матерью, и не проронил ни слова, пока она сама не спросила его:
– Ну что, Петюша, как?
– Что «как», мамаша? Как мы и думали: дом богатый, есть что взять, хозяева вскорости на дачу отъезжают; подождём отъезда, да и сработаем…
С матерью он разговаривал не так, как с Лизой: речь его была вполне правильной, без простецких выражений, спокойная и полная достоинства речь уверенного в себе человека.