Глава тридцать пятая. Восход отступника
Милан. Вечер.
День постепенно подходил к своему логическому концу, а время неумолимо шло к вечеру, который уже начинал вступать в свои права. Небо над Миланом постепенно темнело, затягиваясь густой и мрачной пеленой, отчего ни единого белого просветления не было, облака так, же густой массой застилали небосвод, что, ни один солнечный луч не прорывался через этот облачный занавес. Весь небосвод был устлан монолитной сиреневой массой, что с каждым часом становилась всё более тёмной.
Ночной холодок постепенно подходил к городу, медленно его, вымораживая и превращая времяпровождение на улицах славного города крайне неприятным. Этот морозец уже не игриво щипался, а больно кусал за кожу, поэтому хотелось сильнее укутаться. Ветер стал намного сильнее, став порывистым и леденящим, отчего на улице становилось холодно и неуютно. Но этот холод не умолял той прекрасной свежести, что оставалась на улицах.
Под звонкие и нечастые завывания ветра, что временами поднимали небольшой мусор вверх, вот–вот вновь должны были активироваться граммофоны, что понесут в души людей праведную мысль, по мнению каскада имперских министерств, Культа Государства и церкви.
По улицам старого города быстро, временами оглядываясь, шёл юноша. Его серое и безликое одеяние слишком светло, для мрачного города, на который постепенно опускалась темень. Но вся эта серость и бесцветность в одеждах лишь усиливала безликость и монотонную жизнь в Милане, которая была разбавлена молитвами и праздниками во имя государства.
Юноша довольно быстро преодолевал повороты, проходил через маленькие улочки и довольно стремительно приближался к своей цели. Его куртка была расстёгнута, отчего на ветру она развивалась, предоставляя на холод тонкую белую рубашку, трепещущуюся под потоками ветреных порывов. И через пять минут юноша вышел к огромному зданию, которое имело собственную стоянку и небольшой садик. Вся территория здания была окружена высоким железным сетчатым забором. Здание оказалось неимоверно огромным и монолитным, хоть и двухэтажным. Оно не было роскошным, лишь большое сочетание бетона и мастерства. Эта постройка была в два этажа вверх и очень расплывчатой вширь, с множеством немаленьких окон. Однако не во всех окнах горел свет, и просто большая часть здания пребывала в темноте и своей логичной и удручающей заброшенности.
Как и большинство обычных построек это напоминает огромную серую бетонную коробку, с совсем небольшого дизайна, имеющего явную тематику Культа Государства, который был вездесущ и имел полномочия узнавать все аспекты и моменты жизни любого человека. Для Культа Государства не было тайн.
Парень подошёл к входу к зданию. Здесь было абсолютно пусто, никто не мелькал в поле зрения парня. Юноша посмотрел на часы, что светились на экране тонкого телефона. Он недовольно поморщил губы и понял, что совсем немного опоздал. После чего парень отворил сетчатую заборную дверь и ускорил шаг и практически бегом направился к входу в монолитное здание. Пока он бежал, из его глаз побежали капельки влаги, от жёсткого дуновения холодного ветра, что бил прямо в лицо.
Большая простая безвкусная чугунная массивная дверь оказалась на пути юноши. Её холодный и неброский вид отталкивал. Парню пришлось приложить немало усилий, чтобы привести эту массу чугуна в движение с противным скрипом отворить дверь.
– Привет, Габриель, мы тебя уже заждались. Алехандро там настаивал, чтобы мы подождали тебя здесь, – встретил его Артий. – Что ты не застёгиваешь куртку? Заболеть хочешь? – Обеспокоено вопросил парень.
– Ах, да, – безразлично кинул юноша, махнув при этом рукой. – Просто на улице слишком много комиссаров было. Поэтому и припозднился.
– Ну, пойдём тогда. А то только нас все ждут.
Габриель и Артий стали проходить в «Палату Парии» – обычный зал заседания, как раз таки и предназначенный для всеобщего собрания, переделанный видимо из старого актового зала.
Оба парня как можно стремительней направились в эту Палату, довольно быстро минуя остальные помещения и этажи. Но и глядеть в этом здании особо было не на что. Обычные голые стены и помещения, в которых было только всё необходимо для работы и ничего больше. Большинство помещений было вообще заброшено и пребывало в молчаливом запустении. В сырых подвалах этого здания прекрасно рос необыкновенный садик из плесени и грибка, поэтому туда особо никто не заходил.
В здании не было отопления, и поэтому в нём сохранялась довольно сильная прохлада, а временами даже сырость, заставляющая людей здесь быть в верхней одежде, чтобы не замёрзнуть и заболеть.
Так по простым коридорам и суровым старым лестницам двое парней подбежали к помещению Палаты, из–за которой доносился явный гул недовольства.
Открывая уже массивную деревянную дверь с простейшей резьбой, они оказались в более тёплом и просторном помещении, которое было отлично освещено. В этой зале было максимально приемлемое количество источников света, от самодельных ламп до люстр и поэтому каждый уголок помещению был полностью освещён, а из каждой щёлочки была изгнана тень. Так же в этой зале стояло пара совсем примитивных обогревателей, которые можно было только сделать самим, отчего здесь было более тепло, нежели во всём остальном помещении.
Эта зала, как ни странно, была разделена на три секции: деревянная сцена, где и разворачивались основные баталии и выступали дикторы; нижние места для зрителей и верхней зрительский уровень, на котором гордо восседал «Партийный Пленум» и «Голос Истины».
Сидения были представлены старыми стульями с красными сиденьями, а под ногами был большой коричневый половик, который от грязи и старости стал практически чёрный.
– Ну, сейчас–то все собрались? – спросил кто–то из пленума, выдавив недовольный голос.
Алехандро еле улыбнулся и сказал:
– Да, все, думаю можно начать.
Габриель занял своё место на стуле. И его взгляд сразу пал на место, где сидела Элен. Его мгновенно прожгла душевная боль, пробившая сердце. Девушка сидела, аккуратно облокотившись на Верна. Его мускулистые и жилистые руки нежно, но в, то, же время уверенно её обнимали на талии. Они практически не слышимо, но с явной толикой любви о чём–то переговаривались. В её глазах буквально блестело счастье, а сама душа пела.
От всей этой картины у Габриеля сжимало сердце. Он не мог подолгу смотреть на эту картину, ибо его сердце постепенно начинало подкалывать. Парень инстинктивно отвернул взгляд от, как ему чувствовалось, этой противной приторной любовной фантасмагории на сцену, где вот–вот начинало разыгрываться не менее интересный концерт человеческой фанатично и слепой преданности собственным убеждениям.
Но помимо Элен и Верна было ещё множество других людей. Все они пришли сюда, потому что сегодня была готова вершиться судьба их Партии. До прихода Габриеля большинство людей активно переговаривались, активно обсуждая, что сегодня будет. Но когда юноша зашёл, то все их взоры устремились на сцену, ибо начало было дано.
У кафедры с микрофоном стояло несколько человек. Первый Давиан. В его глазах пылало неистовое пламя, он рвётся доказать свою правоту и обратить остальных в свою коммунистическую веру. Вторым является Алехандро. Его взгляд обращён к Давиану, а в глазах читалось презрение к его идеям и тому, что он сейчас затеял. Третьим стоял на сцене Мицелий. В его взгляде не было ненависти или презрения, он является всего лишь ведущим этого спора и куратором всеобщего собрания.
Мицелий аккуратно подошёл к микрофону и спокойным голосом стал в него говорить:
– Знакомые, товарищи, друзья, братья и сёстры… однопартийцы, одним словом. Сегодня мы проводим всеобщее собрание, которое вынесет решение по делу о ведении идеологии в систему взглядов и убеждений нашей Партии. У нас сложились две противоположные стороны. «За» идеологию у нас выступает Давиан Андронник, «против» Алехандро Фальконе. И первым пускай выступает сторонник этой идеи.
После этих слов Давиан занял место, уступившее Мицелием, у микрофона. В его глазах читался всё такой же фанатизм, который стал перерастать в не менее пламенное и полыхающее красным огнём слово:
– Мои однопартийцы. Я сегодня к вам вышел с одной важной проблемой. Вы видите, как живёт наша Партия. Убитые помещения. Нет отопления, и постоянно пропадает свет. Неужто наш символ не способен нам дать нормальные условия для нашей великой работы. – Возмущённо начал Давиан, как его бестактно перебил Алехандро:
– Ты смеешь сомневаться в Лорд-Магистрариусе? Смеешь здесь усомниться в его авторитете? – Грозно и чуть ли не брызжа слюной, вопросил Алехандро.
Габриелю реакция Алехандро показалась очень знакомой. Будто фанатика Канцлера упрекнули, что объект его ревностного преклонения не столь совершенен. И юношу испугала эта реакция. Он подумал, а что если на волне этой свободы они попадут в новое рабство, лишь хозяин сменится. Что если новые умственные порывы почитания и покорного преклонения перед Лорд–Магистрариусом перерастут во что–то иное? Что если они и преклоняться перед ним реально? Что если свою свободу они подменят на фанатичное служение новому идолу, назвав ревность во имя его новой формой свободы? Габриель мог много думать на эту тему, но слова Мицелия развеяли его размышления и вернули взгляд к сцене.
– Не перебивайте говорящего, а то будете, удалены со сцены, – пригрозил председатель.
Алехандро лишь недовольно ухмыльнулся.
– Спасибо, – благодарственно сказал Давиан и продолжил свой пламенный рассказ. – Постоянные проволочки в сфере решений, отсутствующий у Партии политический курс. Мы не способны выработать собственную идеологическую позицию по устройству в новом Рейхе. И разве это нормально, что наша работа не имеет никакой продуктивности? Что мы не способны пойти единым фронтом? – Задав риторические вопросы, Давиан посмотрел в глаза собравшимся и продолжил с ещё большей пламенностью. – Братья и сёстры! Нам срочно необходимо принять новую идеологию, так как только она нас скрепит, как нельзя крепче. Только она своими моральными установками позволит нам идти по одному курсу, не сбиваясь с него. Ведь, только имея единый курс и направление развития можно добиться чего–либо! Только с помощью единой идеологии мы станем великими и я хочу, чтобы на вооружение мы приняли идею священного коммунизма, – и приостановившись на пару мгновений, что вобрать в лёгкие воздуха с фанатизмом выпалил риторический вопрос. – Почему она? Только эта идея способна скрепить нас как нельзя лучше, эта величайшая в истории всего человечества идея достойна того, чтобы её воплотили во всём Рейхе, но после того, как она восторжествует в нашей Партии! Ибо только тогда мы преодолеем всякое неравенство и несправедливость, что торжествует на нашей земле! – С ярым, практически религиозным, рвением кончил говорить Давиан.
Но слова этого оратора не впечатлили людей. Они, молча, сидели и слушали Давиана. Никто не зажжётся той идей, которой сгорал сам главный коммунист. Только яро радовались и заворожением сидели те люди, которые пришли за Давианом и ревностно поддерживали его идеею, приняв крещение красным знаменем, но таких было не много, большинство не испытало никого интереса к этой идеи, где равенство признавалось выше свободы личности. В их глазах так и повисла скука, перемешанная с полнейшим отсутствием интереса к словам говорившего. Взгляд был просто пуст, а в мыслях витал ветер и непонимание от сказанного главным коммунистом Партии.
Тут к микрофону вновь подошёл Мицелий.
– Теперь даётся право выступить второй стороне.
Место у кафедры занял Алехандро. Габриель заметил, что во взгляде оратора пылает тот же лютый и сжигающий душу пламень идейности, что горел в душе Давиана.
– Любимые однопартийцы, мы, конечно же, услышали здесь, что все идеи нашей Партии лживы, а наш предводитель просто обманул нас. Не так ли? Но это наглая ложь со стороны носителя красной чумы, – разгневался Алехандро, отчего Давиан искривил лицо в гримасе недовольства. – Мы должны понимать, что в нашей Партии любой человек может выбрать понравившуюся ему мысль или идею. В этом и основа нашей Партии. Дать свободу каждому. А единая идеология, тем более коммунизма, просто лишит нас главного достояния – свободы. – Сказав это, Алехандро примолк, увидев во взгляде большинства людей одобрение и понимание, и в этот момент он понял, что уже выиграл. – Ну а что касается нашего предводителя…. Он дал нам это здание, направил нас.… Уделил нам вообще какое–то внимание. И почему мы должны у него теперь ещё что–то просить? Он стал нашим отцом по идеи освобождения Рейха от диктатуры Канцлера. Да, он для нас и так очень много сделал и больше мы просить у него не в праве. Ибо он наш бессменный вождь, приводящий нас к свободе и дарующий её.
Габриель ужаснулся от последних слов Алехандро, даже несмотря, что большинство окружающих поддержало этого оратора. Он уже практически напрямую говорил об избранности Лорд–Магистрариуса, ибо эта личность стала для Алехандро не одним из тех, кто борется за свободу. Не даже первым среди равных. Он поставил главу бюрократии Империи выше всех остальных, превознеся его над самим обществом. Алехандро наделил его особенными способностями, сказав, что только Лорд–Магистрариус способен дать свободу, но ведь у каждого человека свобода должна быть с рождения. Как её можно дать, или отнять, если Партия ставит себе целью сделать свободу естественной?
Но тут вновь размышления Габриеля были прерваны обращением Мицелия.
– Вот мы выслушали представителей двух точек зрения на один вопрос, и найдётся ли среди вас тот, кто хочет сам высказаться по этому поводу, – холодно и излишне официально для этого собрания сказал Мицелий.
Все сидели моча и спокойно, даже не шелохнулись. Но вот в душе Габриеля закипал целый сонм различных эмоций, разрывавший его душу. Он несколько горел желанием выступить со сцены и выразить свою точку зрения, сколько ему очень хотелось показать себя перед Элен. Да, он понимал, что это мало чем поможет, но всё–таки некое кипящее и дикое желание просто прожигало его душу. И он не сдержался. Поднятая рука. Всеобщее внимание. И вот Габриель уже на сцене.
Он сильно волновался, ибо ему очень редко выпадала честь выступать перед людьми на публике. Его руки, ноги и губы сильно дрожали, но он тут, же всю эту дрожь, весь этот страх мгновенно подавил. Ибо на него смотрит множество людей, и в том числе Элен. Он подошёл к микрофону и с нотками естественной дрожи заговорил:
– Друзья, – задрожал голосом юноша. – Мы сегодня много услышали. Но я хотел бы сказать, что сейчас не самое лучшее время для одной идеи. Нас много и мнение у каждого разное и идея тоже. Если наша Партия придёт к власти, то должен решать, прежде всего, народ Милана, что хочет для своего города. Мы должны придержаться идеи временных правительств. Когда они приходили к власти, то давали народу самому решать, в каком направлении развиваться.
После своей речи Габриель посмотрел на Алехандро. Тот лишь слабо улыбнулся и отвесил благодарственный кивок.
Место говорившего Габриеля вновь занял Мицелий.
– Ещё будут мнения? Нет. Тогда предлагаю прямое голосование. Кто «против»?
Подняло подавляющее большинство людей в зале свою руку, что вызвало явное недовольство в глазах у Давиана.
– Кто «за»?
В ответ на это поднялась небольшой собранный в одном месте сноп рук, едва ли своей численностью дотягивавшийся до одной десятой из всего зала.
– Ну что ж, в прошении о принятии коммунистической идеологии Давиану и коммунистам отказать. – Холодно и официально проговорил Мицелий.
– Протестую! У меня есть ещё одно заявление! – внезапно и недовольно закричал Давиан.
– Если это касается идеологии, то нет, – Уже грозно и не довольно ответил Мицелий.
– Это по другой теме, – Немного грузно и поникши, припустив голову вымолвил Давиан.
– Тогда можно.
Давиан вновь подошёл к микрофону. Только выражение его лица стало мрачным, а глаза выражали злобу, нежели фанатизм.
– Я предполагал, что всё так будет и поэтому, я, от коммунистического меньшинства, руководствуясь «Конституцией», где говорится о добровольном выходе из Партии, заявляю, что мы выходим из этого объединения. Да, мы создаём собственную Коммунистическую Партию, с индивидуальной и неповторимой структурой. Мы отделяемся и становимся суверенным образованием. Отныне, наш штаб будет расположен на западе этого здания в блоке С.
Зал взревел. Все начали кидаться в Давиана взаимными обвинениями. Его соратники стали его защищать. Всё смешалось в один протяжный скандальный гул.
– Ты предал наши идеалы. Ты отступник! – крикнул ему кто–то из Пленума.
Отступник. Это слово ярче всех прозвучало в сознании Габриеля. Давиана заклеймили отступником лишь за то, что он, руководствуясь «Конституцией» решил создать свою партию, но здесь крылось нечто более глубокое, чем можно было представить. Габриель смотрел на Давиана, который купается во всём этом безумии, рождённым им самим. В его глазах играло нечто ужасающее, что можно было только представить, складывалось такое ощущение, что он просто упивался всем этим, в том числе и полученной властью.
Габриель предположил, что в нём проснулась старая зависть и жажда власти и сейчас он её воплотил. Да, сегодня, Давиан пресытил свой голод по власти и утолил жажду по управлению. Теперь у него будет своя партия.
– Что ж, раз ты решил отделиться…– Было начал говорить Мицелий под медленно стихающий гул людей, но вдруг зазвонил телефон.
– Да. Это точно? Я тогда сообщу. – Сказал в телефонную трубку председатель. – Братья, однопартийцы. У меня судьбоносная новость. – И приостановившись дрожащим голосом, чуть ли не проваливаясь в шок, вымолвил юноша. – Революция началась.
Эта новость вызвала просто фатальный взрыв в зале. Все сидящие неистово взорвались целой бурей эмоций, которую только можно было представить. Зал наполнился вихрем самых разнообразных чувств, что только существовали в душе человека. Кто–то ликовал, кто–то радовался, а кто–то заплакал от переполняющих эмоций и долгого ожидания свободы. Никто не мог поверить, что они увидят свободу на своём веку.
Но все просто моментально забыли про раскол, который только что случился. Все забыли про Давиана и его новоявленную партию. Мицелий сделал ещё пару манипуляций с неким пультом и экран, который был прямо за сценой активировался.
– Сейчас свою речь скажет нам вестник свободы, гегемон революции и просто Лорд-Магистрариус. – Благоговейно вымолвил Мицелий.
Зал замер в ожидании речи того за кем они собирались пойти на штурм дворца тирании. Люди ждали, когда их направят, прям в сердце деспотии, когда они её попрут и возьмут своё. Свои права и свободу.
Экран медленно засветился, и прозвучало приветствие, за которым и последовала неистовая и огненная речь. Она была обращена к тем, кто не прожил и половины жизни, чтобы давать свои оценки жизни, но юношеский максимализм, кипевший в юных душах, неистово кидал этих парней и девушек на передовую переворота, который изменит Рейх так, его мало кто узнает. Его речи были переполнены популизмом и помпезностью, на который и повелись неопытные юноши и девушки, считавшее, что в их руки вложили возможность изменения собственной жизни так, как они хотят.
Так Лорд–Магистрариус начал своё восхождение к власти, собрав все силы которые у него были в единый кулак. Революция началась.
Глава тридцать шестая. Момент надлома
Рим. Вечер. Несколькими минутами позже.
Солнце уже практически зашло за горизонт, хотя этого и не было видно. Небо над Римом приобрело более тёмные и грозные оттенки, будто готовилось, к долгой и страшной грозе, практически почернев. Все облака приобрели глубокий синюшно–свинцовый оттенок, словно с избытком налились тяжестью и грузностью, готовясь опустить их на землю.
Ветер становился всё более порывистым и жестоким, теряя свою свежесть и лёгкость, постепенно становясь вестником страшной бури, готовой захлестнуть улицы города. Ветер стал вымораживать каждого, кто соизволил выйти на улицу.
Город постепенно готовился отойти ко сну. Улочки всё также пребывали в полном спокойствии, которое могли нарушить лишь безумные завывания дикого и ледяного ветра или молитвы самых фанатичных сторонников Культа Государства, прерывисто доносившиеся через порывы ветра.
Люди всё также читали молитвы Империал Экклесиас, а священники проводили таинства во имя Бога и Рейха. «Монахи» зачитывались литаниями Культа Государства, неистово прославляя свой объект фанатичной ревности. Славный народ Рейха продолжал славить своего Канцлера.
Но этим вечером можно было несколько странностей, не характерных для Рейха. На улицах, слишком мало было комиссаров и храмовников. Полицейские патрули тоже стали немногочисленными и уже не попадались через каждые десять минут. Многие служители и чиновники Имперор Магистратос не перешли на «ночной режим», чтобы полностью проконтролировать переход всего города, от канализации до высотных зданий и небоскрёбов на ночь.
Но большинство чиновников, комиссаров, войск и множество других структур порожденных Департаментами Власти, которые были в Риме, сейчас собиралось у шпиля Лорд–Магистрариуса.
Эта башня, перейдя в ночь, стала светиться подобно тому, как сияет ёлка на новый год, окутанная десятками метров паутины ярких и красочных гирлянд. Его шпиль неистово сиял во тьме, золотом и светом он мог ослепить человека, который решится на него подолгу смотреть.
Возле этого постоянно шли какие–то копошения. Гулы множественных машин, переговоры роящихся людей, приказы солдат и вместо обычных молитвенных гимнов пелись песни, похожие на революционные призывы.
Здесь было много высокопоставленных людей, которые могли повлиять нисколько на весь Рейх, сколько на тот город, от которого всё государство зависит и думает как он. Весь Рейх зависел от того, что происходит в Риме. И те, кто сегодня здесь сейчас собрались и намеревались изменить Рейх по новым лекалам, которые так и веют идеалами свободы и ещё раз свободы и более ничем кроме неё.
К кабинету Лорд–Магистрариуса медленно подходили кардиналы, значимые служащие Трибунала, некоторые иерархи Культа Государства, представители Корпоративной Палаты и ещё множество представителей мелкой оппозиции, которая в страхе перед правосудием Канцлера волокла своё существование под пятой и нависшим молотом Рейха, ожидая, когда придёт этот спасительный момент.
В «палатах» шпиля Лорд–Магистрариуса было как нельзя светло, отчего начинали болеть глаза. Золотая отделка и драгоценные каменья ярко переливались на свету, источая чуть ли не мистическое свечение. Картины могли на долгие часы заворожить человека, который был предан искусству, и неотрывно приковать его взор, наполняя душу ощущениями тепла.
В помещении витал слабый, еле уловимый запах благовоний, а за окном слышались бесконечные и доносившиеся до самого окна верховного бюрократа уличные копошения.
На дорогих красных кожаных креслах расположились представители всей оппозиции, которую можно было найти только в Рейхе. Там были и недовольные властью представители Имперор Магистратос, желающие скинуть ярмо надзора и тяжёлой жизни, и высокопоставленные чины из Трибунала, горевшие мечтой о справедливом законодательстве и члены Корпоративной Палаты, мечтающие о свободном рынке и предпринимательстве, сгорая желанием пустить все ресурсы на то, чтобы набить себе карманы деньгами. На кожаных креслах расположились и представители духовенства. Сидели там и недовольные своим положением священники Империал Экклесиас, и желающие лучшей жизни представители Культа Государства, которым надоели монашеские законы. Рядом с ними восседали те, кого все были удивлены увидеть, ибо оппозиционеры считали их вечными союзниками Рейха, готовых любых отступников растерзать с особым рвением. Рядом со всеми сидели несколько генералов и иных чинов, принадлежащих Армии Рейха и Мортиариям.
Теренций снова прятался где–то в тени, пытаясь не особо проявлять своё присутствие на публике. Это была его любимая манера, прячась потом появляться в тот момент, когда это было необходимым. Удивление людей, из–за этого неожиданного появления, ему доставляло удовольствие. И сейчас, он стоял где–то углу, практически полностью слившись с тенью, отчего его мало кто заметил. И взгляд Теренция прямой стрелой был направлен на ключевую фигуру.
В конце кабинета гордо сидел, глава всего бюрократического механизма Рейха, который вот–вот должен был измениться. Лорд–Магистрариус был полной противоположностью Теренцию. Разодетый в своё фиолетовое пальто, чёрные брюки с туфлями дорейховской эпохи он гордо восседал на своём прекрасном троне, с огнём в глазах смотря на всё происходящее. Его пламень во взгляде был неумолим. Он отражал все надежды на лучшее будущее и желание это будущее самому строить. Глава Имперор Магистратос упивался тем вниманием, что на него обращают, будто сам желал того. Но больше всего ему доставляло удовольствие ощущение того, что скоро всё изменится. Что скоро Рейх действительно станет свободным государством. Но вот Лорд–Магистрариус поднялся со своего престола, приподняв руку немного вверх, дав понять людям, что лучше начать внимать оратору.
В кабинете наступила полнейшая тишина. Все с заворожением стали следить за тем, что делает глава Имперор Магистратос и внимать тем словам, что он говорит.
– Вот мы и собрались, – помпезно начал глава правительства Рейха. – Мы долго шли к этому, к новому государству, новой системе… мы долго шли к свободе. И тот момент, когда всё это восторжествует на нашей земле не за горами. Сегодня падёт тирания и восторжествует свобода. Первое заседание Свободного Парламента Рейха объявляю открытым. – Так же торжественно и помпезно заключил глава всего бюрократического механизма.
В зале прогремел гром аплодисментов, вызванный не столь пламенной, но очень душевной речью, обещающей о скором торжестве свободы. Но тут, разорвав общее ликование, прозвучал вопрос:
– А зачем мы сейчас собрались?
Вопрос вызвал некий диссонанс в рядах собравшихся. Все с недоумением посмотрели на человека, который спросил.
– Что вы хотите этим сказать? – также непонимающе вопросил Лорд–Магистрариуса, посмотрев на человека, который посмел задать вопрос.
Это был мелкий чиновник из Имперор Магистратос, коих было неимоверное количество раскинуто по всему Рейху. Он вышел на середину «палаты» и спросил более утвердительно:
– Мы перебросили в Рим большинство сил, которые выйдут на улицы. Да, пускай сейчас они «спят»… ждут сигнала, но я не понимаю, зачем выходить на штурм дворца Канцлера, если у нас нет поддержки в народе, а улицы Рима будут забиты лояльными власти храмовниками, Гвардией Трибунала, ордами комиссаров и полицией, которую поднимет Канцлер по одному своему приказу. Зачем выходить без поддержки, если нас ещё и тотчас порежут?
Лицо Лорд–Магистрариуса расплылось в широкой и ярой улыбке. Он сложил руки на поясе и спокойно ответил на вопрос:
– Есть несколько… м-м-м… особенностей, которые просто заставляют нас собраться именно сейчас, но для начала, чтобы понять, суть ситуации, я прошу выступить Тринадцатого Верховного Агента Департамента Шпионов.
Слова Лорда молнией прозвучали в головах людей, заставив их напрячься, и эхом пронеслись до самых тёмных углов кабинета. Много кто даже не подозревал о существовании этой структуры, а если находились те, кто о ней слышал различные слухи, то знал, что эта структура существует на уровне опасных мифов и легенд. Вдруг, подобно из тени, вышел худой человек. Он одет в молодёжную одежду мешковатого тёмного типа, которая была распространена ещё в старой Европе периода расцвета.
Он спокойно пошёл сквозь ряды кресел и занял своё место на зелёном ковре, посреди комнаты. На него все пристально смотрели, не понимая, кто это. И название «Департамент Шпионов» было практически для всех неизвестным.
– Я представитель тайной структуры, скрытой ото всех, – холодно и спокойно, подобно на задании начал агент. – Мы следили за всеми вами. Мы тайное и неутомимое око Рейха, что было способно разглядеть любую ересь и отступничество, даже там, где их нет. Но я, втайне от своих собратьев по Департаменту решил помочь делу свободы. Недавно нам поступило прошение от Канцлера провести расследование в структурах Имперор Магистратос, в том числе и узнать всё об его главе, – указав на главу бюрократии рукой, бесстрастно сказал агент. – И мы нашли довольно много того, что могло бы уничтожить всю оппозицию, всех кто не согласен с правителем Канцлера в одночасье. Мы установили факт связи Лорд–Магистрариуса с множественными группировками через переписку. – И повернувшись к главе Имперор Магистратос, пытаясь слегка подколоть, бессменного главу правительства сказал. – Простите, но защита у вашего компьютера ну очень слабая. Мы не смогли удержаться.
В зале пробежала волна лёгкого смеха, в ответ на которую Лорд–Магистрариус, тоже слегка улыбаясь, поднял руку и утихомирил зал:
– Тише! Продолжайте агент.
– Спасибо. Так вот, уже завтра должен лечь на стол Канцлера доклад, в котором говорится о том, что Лорд–Магистрариус – предатель, в придачу названы имена ещё большинства тех, кто здесь сидит. И я понял, что если бы вчера мною не были бы раскрыты все карты перед Лорд–Магистрариусом, то завтра, тела неудавшихся мятежников висели бы вдоль дорог Рейха и со скрипом покачивались на ветру, напоминая народу, чего может стоить просто, помыслить иначе, чем сам Канцлер.
Агент замолчал. Всех сидящих в зале накрыла волна неподдельного ужаса, никто не мог поверить, в то что, за ними неистово следило око Канцлера. Никто не хотел верить в то, что над ними нависла рока рука, готовая своим холодным клинком перерубить свободу и ввергнуть народ в эпоху тысячелетнего рабского подчинения.
– Вы понимаете, почему здесь все собрались? – внезапно разорвал сгустившуюся тишину Лорд–Магистрариус. – У нас просто не осталось времени. Всё начнётся и кончится сегодня, в день славы, когда в нашей стране либо восторжествует свобода, либо она будет ввергнута во мрак тирании. И то, каково будет наше будущее, зависит напрямую от нас! – внезапно и неожиданно для всех собравшихся и для самого себя в порыве ревностного революционизма. – И именно сейчас мы должны выйти на улицу Рима и взять то, что мы заслужили!
Зал аплодировал стоя. Все собравшиеся, ведомые порывом одного человека готовы были брать Рим. Они, дети свободы, сегодня двинуться на дворец Канцлера и попробуют взять свою свободу. Но пока все неистово ликовали, заворожённые пламенной речью, Лорд–Магистрариус продолжал: