Глава двадцать пятая. Мягкое дознание
В это же время.
Габриель одухотворён, его душа ликует, изливая волнами тёплого света, а юношеское лицо выражало некую вуаль искреннего, большого и яркого, но в тоже время несколько больного чувства. Его серо–зелёные глаза были наполнены ярким душевным светом, но свет этот был наполнен свету болотной гнилушке, ибо с чистым счастьем этот свет ничего общего, ни имел. Но всё же, это фальшивое чувство было подобно убойному наркотику, что туманит разум и мутит рассудок. Да, где–то в глубине души Габриеля звучал голос разума, взывающий к нему и требующий, что б парень откинул фальшь своего эфемерного и отчаянного чувства и понял, что его чувство это порождение обычных безнадёжных мечтаний.
Источник этого больного и нездорового счастья крылся в дне вчерашнем. Габриель, как ни в чем, ни бывало, шёл по коридору Академии «Схолум Культурик», в которой он учился. Юноша просто идёт по коридору на занятие, на него всё так же смотрели десятки плакатов политиков и вереницы портретов Канцлера, своими цитатами указывающие путь в светлое будущее. В коридорах так же стояли «праведные ординаторы», назначенные для надзора и предотвращения мелких правонарушений, определенные министерством Гражданского Порядка, неустанно следящее за тем, чтобы даже мельчайшее нарушение было записано и повлияло на все возможные оценки и рейтинги.
Вдруг, неожиданно его к себе подозвала Элен, стоявшая у окна. Из–за старых светодиодных ламп, что ещё светили поутру, оттенок смугловатой кожи Элен был несколько отбелённым, как у утопленника, но это нисколько не убавляло естественной красоты этой девушки. Её глубокие карие глаза и милое, аккуратное овальное лицо были апофеозом красоты в Рейхе, как думал Габриель. Чёрные как прекрасная осенняя глубокая ночь волосы шелковистой прядью почти доходили до пояса.
Юноша приятно удивился, что она его позвала, ведь обычно он сам был инициатором их беседы. Но его тёплое удивление моментально сменилось радостью, ведь в руках у Элен были два билета в кино, а сама она просила Габриеля, что б он пошёл с ней сегодня вечером в кинотеатр.
Парень, конечно, немного посомневался, но его сомнения были не более чем для виду, ибо изнутри он неистово сгорал, полыхая чувствами от желания провести с ней время, будь это мимолётная минута, или целый вечер.
Через несколько кратких мгновений он согласился с ней вечером сходить на киносеанс, чуть ли не разрываясь духом и рассудком от радости. Вспыхнувшее ликование было неимоверно трудно скрыть, но воззвав все силы, он сумел подавить сладкую улыбку сумасшедшего, которая так и лезла на губы, сводя щёки.
И вечером они пошли. Кино, как ни странно, было не совсем обычным, как во многих кинотеатрах необъятного Рейха, который в каждом фильме старался пропихнуть сюжет о патриотизме и вечной верности государству, но суть этой кинокартины несколько не соответствовала идеалам и политическим догматам Рейха. Для Габриеля было странно, что цензура, Культ Государства и министерство Идеологической Чистоты пропустило эту картину к показу. И только потом Юноша узнал об истинной причине пропуска этой кинокартины, когда ночь, прохлада и сумеречное око Рейха вступили в свою силу.
Фильм повествовал о тех далёких временах, когда на этой земле ещё жила и процветала Альпийско–Северо–Итальянская Республика, своим справедливым правлением окутывала каждого своего гражданина. Когда на этих землях ещё существовала свобода, ограниченная лишь законом. Справедливые суды, независимый парламент, всенародные выборы и референдумы, вместо тотального диктата Имперор Магистратос, Имперского Буле и Трибунала Рейха, президент вместо всесильного и деспотичного Канцлера – всё это было показано в кинокартине, причём в равном сравнении со всеми аспектами жизни в Рейхе. Конечно, картина закончилась тем, что республика пала и в этом месте была установлена «справедливая» власть Рейха и «мудрое» правление первого Канцлера, но всё же… картина вызвала глубокий резонанс в народе, ибо взывала к чему–то новому в душе, звала к тому, что было запрещено Рейхом – к изменениям. Картина будто говорила, что дух Милана ещё не сломлен, что можно продолжить борьбу несмотря ни на что и вырвать свою свободу из лап Рейха. Но большинство людей сразу, же отринули эту идею, ибо они сочли борьбу с режимом второго Канцлера бесполезным и ненужным предприятием. Однако нашлись те, кто не стал тушить огонь свободы у себя в сердце, оставив его до лучших времён. Но это было не так важно Габриелю. Самое главное, что произошло с ним это то, что рядом была Элен, и он сидел с ней, с единственной девушкой, которую он так страстно любил.
И после сеанса они пошли гулять по старому городу, что был переделан на новый лад и режим. Пускай их разговор не отличался разнообразием, ибо в основном они говорили либо о кино, либо о политике, или об учёбе, но и таким однотипным и неразнообразным разговорам был искренне рад Габриель. Они гуляли в парке, весело переговариваясь о жизни в их «братстве», говоря, что скоро всё изменится к лучшему. Также они заметили как старый бородатый священник, в мятой рясе проводит таинство у статуи второго Канцлера и зажигает там свечку у алтаря, вознося ему хвалу. Габриель и Элен оба негромко посмеялись над этим, по их мнению, глупым обрядом и каждый из них затаил в сердце надежду, что скоро больше ни одной свечки не зажжется во имя Канцлера.
Когда они уходили из парка, уже стоял алый закат. Солнце, озаряло кроваво–красным вечерний небосвод, позволяя горизонту утонуть в пламени заката и ярком небесном пламени. Габриель довёл её до дома, до самых его ступеней, что своим видом подобно камню легли на сердце парня. Они не стали более говорить, лишь коротко попрощались, слегка обнявшись. Но даже такое, хладное прощание было Габриелю в радость, ибо понимал, что рассчитывать ему было не на что.
Но что–то было не так в душе парня. Габриель понимает, что вся эта прогулка, все эти разговоры были ничем не значащим действом для Элен. Она так же и продолжила относиться к нему как к другу, девушка просто провела с ним время, ничего больше. Она ко всем парням так же относилась – открыто и дружелюбно и Габриель осознаёт это, но что–то внутри, где–то в области сердца копошилось, ёрзало, было готово вырваться наружу, да и просто не давало покоя. Это было, похоже, с вечно гноящийся и кровоточащей язвой, что никак не давала покоя. Все эти сомнения, предположения и отчаянное понимание сталкивалось с маленьким, но всё же жгучим и ярким огоньком надежды. И это столкновение не давало покоя, заставляя мучиться от адского пламени собственных чувств. И это ощущение не было здоровым. Оно вело себя как самая обычная болезнь – изнемогало, опустошало, туманило рассудок и просто съедало Габриеля. А это счастье, что он испытывал, было обычным порождением этого чувства, банальным симптомом страшной, но столь обычной душевной болезни. Как сказали бы медики в Директории Коммун, у Габриеля – «Тяжёлое аморно–психическое расстройство личности». Но здесь не территория нового коммунизма, здесь Рейх и безответную влюблённость не включали в список психических заболеваний, а значит, любой психолог, как и любой староста деревни, посоветовал бы юноше просто успокоиться и переключиться на другую девушку.… Но, всё будет со временем, как и «список жён», предоставленный министерством Позднего Благоустройства Семьи, каково было его истинное название и как было сказано в кодексе Имперор Магистратос: «Во имя и славу Рейха, во имя нетленных ценностей, данных Господом и Канцлером, каждый гражданин в обязательном порядке, кроме тех случаев, предусмотренных законом, обязан завести семью. Если он отказывался от продления собственного рода, то он непременно нарушает священные постулаты, на которых основан и стоит сам Рейх».
Но Габриель ещё вспомнил заседание своего «братства», что произошло ближе к полуночи. Парень очень рисковал, прейдя на собрание, ибо после двадцати трёх часов, а в Милане после двадцати одного часа, наступает комендантское время, вплоть до шести часов утра. И человек, не принадлежащий к власти в Рейхе, случайно появившийся на улице в это время без уважительной причины, мог свободно быть задержан полицией, и это в лучшем случае, ведь если в Милане его найдут уличные комиссары, то человек вряд ли уйдёт здоровым, и на своих двоих, после встречи с ними.
Габриель прекрасно помнил вчерашнее заседание. Их было мало: Алехандро, Верн, Давиан и ещё пара парней и девушек, что решили рискнуть и прийти на встречу, и именно тогда узналась истинная причина того, что всевидящее око цензуры не усмотрело диссидентство нового фильма. Тогда к ним прибыл посланник Лорд–Магистрариуса. Это был один из работников администрации самого Милана. Мужчина был одет в обычный строгий костюм старой эпохи, а лицо его покрывал капюшон. Он рассказал, для того что б создать нужную обстановку в городе, что б народ был готов выйти на улицы и бороться за собственную свободу и был показан этот фильм, что своими мотивами, идеями и сутью разжигал в душах людей неистовую тягу к свободе. Фильм прошёл одобрение самого Лорд–Магистрариуса, а поэтому в миланском отделении министерства Идеологической Чистоты не задали ни единого лишнего вопроса. Так же, прежде чем перейти к основной цели своего визита, посланник рассказал страшную истину, которую велел передать сам глава всей бюрократии. Он, в духе наигранного кошмара, поведал собравшимся, что изредка, по всему Рейху возникали мелкие очаги сопротивления, подобные маленьким огонькам свободы, рвущиеся из тьмы на волю. Но каждый раз, эти лёгкие дуновения свободы жестоко подавлялись железной подошвой режима, которая безжалостно их растирала об асфальт городов. Практически всех сепаратистов тихо и без шума убирали, а тех, кто выжил, отправляли на каторгу в Великую Пустошь, умирать от тяжёлого, рабского и выматывающего труда и от запредельного уровня радиации на мунуфакториатии. Но было одно выступление, явившиеся маленьким огоньком свободы, что переросло в огромный пожар, охвативший половину Иберии, однако этот огонёчек не получил поддержку в остальных регионах Рейха и пожар свободы стал тухнуть, а восстание задыхаться. И сейчас стальной сапог Рейха был готов размозжить голову этому восстанию и покончить с ним навсегда. Он так же рассказал, что и Великой Пустоши была попытка создать новое государство. Люди, не хотевшие верить в деспотичного маразматика Канцлера и непонятного христианского бога, освободившиеся от рабской каторги создали свою собственную веру, по словам посланника, безобидную. Но и здесь железный кулак Канцлера выбил весь дух свободы и снова надел чугунное ярмо на шеи людей и загнал их в рабство.
И когда ребята, вдохновлённые мастерским рассказом посланника, были готовы принять и впитать в свой разум его главную мысль. И тогда он поведал им, что они оплот сопротивления в Милане, что их «братство» и ещё три сообщества являются единственным огоньком свободы в этом огромном и старом городе и что за только ними будущее этого славного града. Он передал, что сам Лорд–Магистрариус будет ждать глав этих самых сообществ в Милане, у собственной небольшой резиденции, для того, чтобы они разработали план по реформации Империи и вознесения свободы. Передав это сообщение, посланник покорно откланялся.
Это извещение вызвало глубокие, но однотипные чувства в душах ребят. Все были готовы что–то сделать ради свободы своего любимого города, но кто пойдёт? Хоть координационный совет и президент «братства» ещё выбраны не были, но всё–таки как явного лидера, пойти на встречу выбрали именно Алехандро, а он взял с собой Давиана и Габриеля, как двух советников и друзей. Габриель приятно удивился, но эмоции больше не лезли в его душу, ибо она была переполнена больным счастьем. Да и события дня вчерашнего всё дальше уходили вдаль, возвращая парня к реальности.
Сейчас он снова идёт по коридорам своей любимой академии. И снова на него хладно и мрачно взирали взгляды с плакатов и единичные стражи правопорядка в академии, готовые зафиксировать даже матерное выражение возле предметов Культа Государства, строго пресечь его и выписав штраф, с предварительным занесением в список «на понижение гражданского и духовного рейтинга».
Через несколько минут должно было начаться следующее занятие, называемое «Признаки культуры и идеи Рейха в цивилизациях других народов». Габриель шёл по коридору, не о чем, не задумываясь, ничего не подозревая. Все коридоры был полупустым, так как до начала занятий оставалось совсем немного. Только изредка попадались студенты старших курсов. Но вдруг на его пути возникла высокая фигура.
Человек, вставший на его пути, был облачён в серое пальто с высоким воротником, ниспадавшее почти до пола, в белую рубашку и тёмный жилет, и брюки с зауженной штаниной снисходившие до остроносых чёрных туфлей. Он был светловолос, коротко подстрижен и худощавого телосложения.
Непонятный мужчина медленно, подобно тому, как идёт охотник к жертве, направился к парню. Габриель насторожился и хотел повернуть назад, но тут его окликнул этот незнакомец, который показался юноше знакомым.
– Эй, ты, – указав пальцем на Габриеля, сказал незнакомец.
Габриель беспокойно обернулся.
– Да, да ты. Я инспектор Морс. Сейчас ты пройдёшь со мной и ответишь на некоторые вопросы, – строго сказал незнакомец, показывая удостоверение инспектора.
– На каком основании? – возмутился парень.
– Именем Рейха! Нам не нужны основания, – с наглостью заявил незнакомец.
Габриель вынужден был подчиниться, если он этого не сделает, то инспектор его имеет право арестовать за неподчинение правосудию Рейха.
Юноша следовал прямо за спиной инспектора, а тот в свою очередь периодически поворачивал голову, следя за парнем, контролируя, чтобы парень не убежал от него. Они спустились на первый этаж, и зашли в библиотеку. Их сразу же окружили сотни разных книг, смотрящих на гостей через стекло на деревянных шкафах. Библиотека была представлена четырьмя комнатами: две – читальные залы, одна – управляющего библиотекой и ещё одна – старая каморка, приспособленная для разного хлама, который был давно уже списан и нёсся туда со всей академии.
Инспектор с парнем прошли через читальные залы, в которых посетителей вовсе не было, и резко завернули в каморку. Включённый инспектором свет озарил старые бетонные стены, которые уже пошли сетью трещин. С потолка то и дела временами сыпалась штукатурка на вещи, отчего создавалось впечатления, что они припорошены снегом. Вокруг валялись кучи самого разного хлама, даже попадались вещи десятилетней давности. С невысокого потолка свисала старая лампа, чей тусклый, до рези в лазах, свет освещает помещение.
– Так, садись сюда, – приказал инспектор, указав на старый, деревянный, трухлявый и потрескавшийся табурет.
– Хорошо, – тихо, томно, практически шёпотом сказал Габриель и аккуратно, боясь сломать эту реликвию.
– Ну, когда мы в укромном месте, я начну, – молвил Морс и приложил пальцы к пальцам у своей головы, предварительно склонив её к указательным, потом внезапно развёл руки в стороны и заговорил. – Я служащий, инспектор и верный слуга любимейшего всеми Канцлера, нашего великого Рейха, провожу дознание сего гражданина. Гражданин Габриель, студент академии, клянёшься ли ты именем Рейха и его святейшеством Канцлером, что на все заданные мною вопросы ты ответишь честно, и не утаивая не единого факта, что помогут мне в моём славном расследовании?
Габриель немного впал в ступор от такой речи. Глаза его выражали недоумение, а во рту вязли слова, а инспектор уловил это недоумение и пояснил парню строгим голосом:
– Я просто обязан от имени Рейха привести тебя к присяге. И да, у меня нет полномочий, чтобы применять силу, но отвечай, пожалуйста, правду. – Вкрадчиво попросил инспектор.
– А, понятно. – Сказал всё же парень, после чего добавил. – Да, клянусь.
– Ну, вот и хорошо, – обрадовался Морс и продолжил. – Сначала несколько основных вопросов, для протокола.
– Можно спросить? – Прервал Габриель инспектора.
– Что ты хочешь спросить?
– Это не продлится долго? Меня ждут на занятии.
– Ох, за это можешь не беспокоиться. Я проинформировал преподавателя, что ты нужен Рейху. Я не стал говорить, что это будет дознание… нечего портить тебе репутацию. – С небольшой, еле заметной улыбкой произнёс Морс.
– Спасибо. – Вымолвил юноша.
– Ну ладно, начнём. Тебя зовут Габриель?
– Да.
– Ты обучаешься в академии «Схолум Культурик»?
– Да.
– Ты живёшь в Милане?
– Да.
– Как ты относишься к федеративному устройству?
Габриель понимал, что этот вопрос раскроет его лояльность идеалам Рейха, и даже может сыграть важную роль в его рейтинге.
– Не совсем хорошо, ведь федерализм даёт волю регионам, что приведёт и приводит к сепаратизму. – Натужно, но сдерживаясь, проговорил парень.
– Твоё отношение к идеям парламентаризма?
– Хах, – легко усмехнулся парень. – Одна голова – хорошо, две – плохо, три – совсем бардак.
– Что ты думаешь о либерализме?
– Развращает людей. Да, даёт им полную свободу личности, они забывают о народном благе и погрязают в разврате.
– Каково твоё мнение о правлении нашего Канцлера?
Габриель только сейчас заметил, что инспектор избегает эпитетов в отношении политических понятий, как бы давая им нейтральную окраску. Был ли это психологический ход инспектора или просто совпадение, парень не знал, он продолжил спокойно отвечать на вопросы:
– Очень хорошо. Без него бы наша великая держава не была бы великой.
– А почему именно «хорошо»? Почему не прекрасно, не отлично? Почему именно так? – Быстро проговорил инспектор, чем поставил Габриеля в ступор.
– Простите, я вас не понял. – Ответил Габриель, пытаясь подыскать такой ответ, что б он был только однозначно трактуемым.
– Почему именно такая градация и формулировка отношения к правлению Канцлера?
– А, я понял. Я сужу по типу «чёрное – белое». Что для меня не хорошо, то плохо. Я не использую больше оценок.
– Хорошо, я понял. Ну, теперь переходим к основным вопросам.
Габриель напрягся, приготовившись к самым коварным вопросам. Но с другой стороны, ему уже надоели однотипные и монотонные вопросы.
– Как тебе известно, твой друг Алехандро Фальконе недавно задерживался по подозрению в государственной измене и был отправлен на мунуфакториатий в Великую Пустошь. Он не привёз ли оттуда, какую ни будь странную политическую идею? Или может, стал мыслить более… сепаратно?
Габриелю придётся врать и он это понимал. Ему придётся нарушить, только что данную им присягу и пойти на сокрытие фактов, что ведёт к государственной измене. Его тут же пробрал жуткий холод, вымораживающий душу изнутри. Габриель и до этого вопроса побаивался инспектора, но сейчас его просто пробрал парализующий страх. Но он уже был сторонником мизерного декаданса против Рейха. А посему он собрал всю волю в кулак и холодным голосом ответил:
– Нет, я за ним нечего не замечал. Никаких странных идей.
– Хорошо, – так же каменно ответил инспектор. Вы знаете, что ваш друг был досрочно отпущен по прошению самого Верховного Отца нашей праведной церкви. Хотя, Алехандро Фальконе не был замечен как правоверный и ревностный служитель Империал Экклесиас. Как вы можете это прокомментировать?
– Никак, это дело Империал Экклесиас, не моё, – так же холодно, но с сердцем, которое бешено, стучалось от неистового волнения, ответил парень.
– Ладно, пускай так. Насколько я знаю, ты со своими знакомыми слишком часто ходишь в одну книжную лавку. И задерживаетесь вы там по несколько часов. Как ты это объяснишь?
Габриель почувствовал, что вопрос с уколом, но так, же держась камнем, ответил:
– Просто любим, смотреть книги и читать. Хозяин лавки нам позволяет подолгу задерживаться у него.
– Хм, твои слова совпадают со словами владельца лавки.
Габриель хотел было выдохнуть, но тут, же понял, что это выдаст его. И просто мысленно поблагодарил Бога, в которого он не верил.
– Хорошо. Но вот ещё вопрос: зачем вы несколько дней назад вы ездили в Рим?
– На прогулку. Мы хотели увидеть центр нашего славного Рейха и увидеть его великую и неувядаемую мощь и славу. – Ответил Габриель, немного расслабившись, отчего его голос сделался менее напряжённым.
– Ну, тогда тебе и твоим друзьям удалось бы увидеть всю славу центра нашей великой империи, если бы сигнал ваших телефонов не пропал возле заброшенных районов. Что вы там делали?
Парень напрягся. Он, конечно, знал, что слежка в Рейхе ведётся за всем что движется, но он не думал, что ему придётся испытать это на своём опыте.
– Ох, мы хотели посмотреть на то, чем были те государства до прихода Рейха. Мы хотели увидеть насколько слабыми и ничтожными оказались режимы прошлого, что пали под натиском времени и нашего великого и славного Первого Канцлера, возлюбленного всеми, чья слава пускай витает ещё сотню тысяч лет. – Скованно, но с некоторой лёгкой наигранностью ответил парень.
– Хах, мне нравится, когда дозноваемый ведёт себя легко, а то я порой себя чувствую инквизитором. – С лёгкой улыбкой сказал Инспектор, сбросив с себя надоедливую каменную маску равнодушия и хладности. А Габриель в свою очередь на миг подумал, что не все представители власти и закона в Рейхе законченный бюрократы и формалисты, что давят своими образцами, директивами и установками на личность людей.
– Ну и последний вопрос, который я хочу тебе задать. Вчера ты был замечен в парке в кампании Элен. Что вы там делали? Ведь она проходит как подозреваемая в одном деле, которое карается смертной казнью.
Сердце Габриеля, которое почти успокоилось, вновь бешено забилось, практически выпрыгивая из грудной клетки. Габриелю казалось, что его сердце сейчас выбьет рёбра. Ему вдруг на душе неистово сделалось дурно. Голова так сильно закружилась, что он приложил руку ко лбу. Рассудок помутнел, а в глазах поникла жизнь.
Инспектор это тут же заметил и взволнованно заговорил:
– Эй, парниша, успокойся. Я пошутил, она не подозреваемая. Ты тут не думай падать в обморок. – Шутливым голосом и с улыбкой говорил Морс.
Когда Габриель услышал эти слова, то, как по мановению всё сняло. На душе мгновенно сделалось легко, но голову немного всё ещё кружило.
– Ты хуже инквизитора. – Будучи в еле сдерживаемой злобе, сказал Габриель, но потом опомнился, что в соответствии закона сейчас «заведомо оклеветал служащего Рейха» и повинно вымолвил. – Простите, я…
– Можешь не продолжать, я понимаю. – Резко, но мягким голосом, прервал инспектор парня. – Это моя вина. Я не должен был перегибать палку и заходить дальше своих полномочий. Прошу прощения.
Габриеля это сильно удивило. Тот, кто несколько минут назад холодным голосом задавал монотонные и похожие вопросы, пытаясь выявить признаки государственной измены у парня, сейчас сидел и просил прощения. «А может это ещё один психологический шаг» – подумал про себя Габриель.
– Ничего страшного. Я понимаю, – тяжко твердит Габриель. – Служба.
– Я так понимаю, мы друг друга здесь понимаем. – С натужной улыбкой, будто она прорезалась через гримасу боли, сказал инспектор.
– Так вопрос… – Начал парень, как его прервал Инспектор.
– Да, не отвечай ты на него. Всё что мне нужно я узнал. Ты свободен. Можешь идти. – Тяжёлым голосом сказал Морс.
Габриель встал с табуретки, да так резко, что она развалилась, и быстрым шагом направился на занятие.
Инспектор достал телефон и скоротечно кого-то набрал.
– Антоний, ты меня слышишь? Как ты и просил, я не слишком давил на мальчонку, так что по возвращении Эстебана можешь передать ему, что бы он волновался… а то и так запарился со своим «моральным долгом». Всё, отбой.
Затем инспектор отключил звонок и вышел библиотеки, к которому подошёл человек, одетый в строгий эпохальный костюм. Он протянул руку инспектору со словами:
– Здравствуйте, я посланник Лорд-Магистрариуса. У меня к вам от него есть одно извещение.