Глава восьмая. Фанатики идеи
На следующий день. Милан.
Зиждется заря нового дня. Солнце вновь начинает свой путь, освещая потонувшие в ночном сумраке кварталы города. Золотые лучи небесного светила проникали всюду, рассеивая мрак и тьму, зависшую над городом.
Габриель пробудился от вновь зазвучавших граммофонов, прославлявших культ Канцлера. Снова зазвучали слащавые слова, бесконечная медовая похвальба, от которых Габриеля уже тошнило. Они для него звучали как гром во время похмелья, разрыва своей болью душу и разум парня. Парень ощутил, как жёсткая обложка книги упирается в грудь ему острием, точно бы острие меча. Он попытался вспомнить, во сколько он заснул, но не смог. Книга унесла его в мир справедливости и честности, где правители уважают свой народ, там, где некогда к публике прислушивались, а не расстреливали её из автоматов, где люди реальная власть, а не обслуживающий персонал и мешанина, переполненная фанатизмом или тайной ненавистью к своему государству и правителю. Книга открыла для юноши новую вселенную, и кажется, он этим миром, его идеями, начинает жить и дышать, задумываясь о том, что неплохо было бы сделать Рейх более либеральным местом или даже отделиться от него. Но это не более чем лёгкое дуновение ветра перед бурей, им ещё не овладели эти мысли, но они уже изрядно одолеваю юношеское сознание, ибо он всё больше начинал ненавидеть Рейх, хотя не представлял жизни без его механизмов. Это всего лишь хруст старых устоев, которые ещё не были устоявшимися в душе парня.
Габриель кинул взгляд на часы. Было больше восьми. Он медленно встал, предварительно сделав потягивания, подошёл к окну. На улице тихо и спокойно – никто в такой чудесный день не спешит носу высунуть из собственных квартир. Был дан выходной, а значит, на улице было поутру не так уж и много людей. Снаружи шастают только слуги Рейха: легионы комиссаров, жаждущие принести воздаяние нарушителям закона, и несметные орды служащие бесчисленных министерств, контролирующие все аспекты жизни большого города.
Габриель, отвлёкся от созерцания того, что происходит за окном, памятуя о своём обещании подойти к старому книжному магазину к десяти часам. Юноша, посмотрев в окно, и пролистав несколько страниц книги, отнёс её на стол и спрятал в него. Он не хотел, чтобы при осмотре его квартиры вместе с символами Рейха нашли и эту книгу, что сделало из него отменную мишень для инквизиторов или культистов. Потом юноша направился на кухню, поесть, что ни будь перед выходом, ведь вчера, перед тем как прийти домой, он всё же купил себе сыра, хлеба, и лапши на которых стоит герб Рейха, ибо еда тоже могла отмечаться символами Культа Государства.
Он быстро запарил лапшу и лихо накромсал сыра с хлебом. Его трапеза не была долгой, он всё это быстро проглотил и отправился в свою комнату. Там он улёгся на диван, взглянув на часы, он понял, что у него есть ещё немного времени. Зевнув и почесавшись, он потянулся до пульта, что б включить телевизор, по которому редко шло что–либо интересное, в основном это то ли скучные новости, празднично рассказывающие об успехах государства или благоговейно повествующее о событиях связанных с политикой или Канцлером. В основном, на телевидении велись программы, прославлявшие всё величие и славу Рейха, но слащавость этих слов, и порой всё их лицемерие, их фантасмагорическое преувеличение приводило Габриеля в ступор. Он всегда удивлялся тому, как люди могли всему потоку политических нечистот, как некогда гордый народ мог почитать и верить в тот режим, который установился и неустанно терроризирует людей, смешав волю и гордость миланцев с грязью. И всегда молодой разум находит верным один-единственный ответ – страх. Банальный, человеческий страх, который существовал, с тех самых пор как Бог изгнал из рая Адама и Еву. Страх всегда является колоссальным мотиватором, великим движущим, что толкает прогресс и само развитие человека. Страх перед болезнью родил лекарства, страх перед стихией породил гигантские города и крепкие дома, страх перед голодом привёл к развитию в самых различных сферах, ну а страх перед режимом и возможностью вновь окунуться в ласковые объятия разрухи и постапокалиптического неофеодализма породил верность Канцлеру и стабильность самого режима, скрепляя Рейх получше всяких иных мотиваторов.
Габриель нажал пару кнопок, и экран телевизора быстро замерцал картинками новостей. Но эти новости отличались от других, они были скорее воротами характеризующие новую эпоху, чёрную и жестокую эпоху, жесточе прежней. В телевизоре появилась приятная женщина средних лет, а за её спиной висела карта Рейха. Он кинула быстрый взгляд в бумаги, лежащие у неё в руках, и с фальшивой улыбкой на лице начала свой репортаж. Из телевизора полился донельзя отталкивающий приятный голос.
– Здравствуйте, жители великого и славного Рейха. Пусть тепло Канцлера греет вас этим днём и защитит ночью. Пусть его милосердие и щедрость одарит каждого гражданина, – с помпезностью она выговаривает заученное и ещё минуту восхваляла правителя, отчего юноша сильно негодует, ожидая, когда пойдёт информация о состоянии в Империи, чем и должны заниматься «Новости». – Теперь же переходим к новостям. Главной новостью этого дня является новый закон о власти или как его назвали на заседании «Закон об отцовском попечительстве». Теперь ещё больше полномочий переходит в руки нашего славного Канцлера. Отныне его тепло будет ещё сильнее, и мудрое око будет ещё пристальней за нами приглядывать. В данный закон вошли множество мудрых положений, вот некоторые из них:
Роспуск Верховного Капитула.
Учреждение Сенатариума, взамен Высшего Капитула.
Учреждение пятой Личной гвардии Канцлера
Ограничение права на собрания, в целях предотвращения распространения вредоносных политических еретических религиозных идей.
Установление новых миллионов камер, которые будут следить за порядком
Усиление идеологического контроля…»
Габриель не смог этого долго слушать, он гневно нажал на кнопку, с такой силой, что маленький пульт страшно захрустел, и выключил телевизор, после злобно отшвырнув его в сторону. В нём снова готово закипеть негодование, смешанное с исступлением и юношеской, наивной, ненавистью к режиму, но озлобленность к Рейху оказалась недолгой. Габриель вспомнит о своём обещании прийти в книжную лавку, только вот он не понимает, что там его ждёт. Может партия новых контрабандных книг? Или же новые сборники, в которых складываются множественные варианты развития социума, которые так нелюбы Рейхом? Однако парень тоскливо ухмыльнулся, понимая, что такое вряд ли возможно, ибо среди всех граждан Империи мало кто будет на себя брать страшной грех – мыслить против единственно верного порядка Рейха, печатая диссидентскую литературу.
Вдруг истошный звонок оборвал все мысли. Он приподнял голову и увидел брезжащий телефон, валявшийся на полу. Габриель мгновенно потянулся до него, сразу же проведя пальцем по экрану, и приложил к уху.
– Здравствуй Габриель, – послышался добродушный мужской голос.
– Привет, Верн, что ты хотел?
– Ох, ты не хочешь с нами пройтись, – так же непринуждённо и весело продолжал старый друг Габриеля, будто разговор совсем не прослушивался министерством Мониторинга Средств Социальных Коммуникаций.
– Ну, я не знаю, а кто будет? – вопросил Габриель.
– Я, Артий и Элен.
Габриель недолго сомневался, хотя он помнил, что давал обещание,… но ведь там будет Элен.
– Да, я с вами, – уверенно, но с лёгкой дрожью в голосе ответил парень. – Только ненадолго.
– Вот это хорошо. Подходи сейчас к «Благость Министерств», мы будем тебя ждать там.
– Отлично.
И после непродолжительного разговора Габриель прервал звонок. Он знал, что долгие разговоры по телефону не желательны, так как Рейх поддерживал идеалы труда, душевности и консерватизма, а значит, все граждане должны телефонное общение заменять реальным, и долгие разговоры по телефону обозначены были бы министерством, как «Предание и развращение в лености». А лень, как известно, наказывалась в Рейхе.
«Благость Министерств», старенький паб, находится относительно рядом с книжной лавкой, всего в паре километров. Владельцы заведения назвали его в угоду Культу Государства, чтобы не терять рейтинг, а наоборот, увеличить его, благодарю «Следованию символике Рейха».
Юноша стал одеваться. Он быстро натянул бесцветные потёртые джинсы, грубые чёрные кроссовки дорейховской эпохи, белую кофту с капюшоном и серую тканевую куртку. Всё неброско и серо, как завещает великий Канцлер и что точно понравится Культу Государства и церковникам Империал Экклесиас при встрече. Он взял сумку через плечо и пошёл прочь из квартиры. Выйдя на улицу, он почувствовал лёгкое дуновение ветра. На небе собираются серые густые облака, что говорит – всё идёт к дождю. Он оглянулся по сторонам и увидел, что где–то гуляют обычные люди, где-то размахивая руками несут службу уличные комиссары в поисках нарушителей, но в это утро они на удивление довольно спокойны. Юноша увидел на улице служащих министерства по Послепраздничным Делам, опрашивающих людей, насколько им понравился праздник и занимались уборкой города после фестиваля. Он оглянулся и наметил путь, где меньше всего роятся слуги государства, после этого он быстрым шагом направился к пабу. По пути он встретил десятки плакатов, оставшихся со вчерашнего фестиваля. Всюду свисают веленевые свитки с молитвами Канцлеру, которые развешивал Культ Государства. В воздухе до сих пор витает слабый запах благовоний, похожий на тонкий аромат пряностей на сладостях, разжигаемых под пение псалмов Империал Экклесиас.
Всюду в городе он встречал воплощение, того, что в высших эшелонах Рейха называли «принципами идеального государства»: фанатичную преданность государству, тотальная мораль и безграничная, смешанная с детской слепотой, любовь к правителю, а так же почитание, которое граничило с идолопоклонничеством. Даже Верховный Отец должен был мириться с мыслью, что власть над церковью не только в его руках, ибо Канцлер – блюститель строгих моральных законов на земле, как говорилось в Книге Правителя, составленным Культом Государства, был Канцлер, а высший иерарх церкви всего лишь помогает и духовно наставляет правителя в его делах. Хоть глава всей Империал Экклесиас последователь должности Св. Петра на земле, но Канцлер может активно вмешиваться в хозяйственную жизнь церкви, не трогая её догматов.
Габриель помимо этого увидел службы, шедшие в миниатюрных часовенках, но эти места принадлежали не церкви. Они во владении Культа Государства, что стал, по сути, второй церковью и в этих часовенках, они без конца с утра до ночи изо дня в день пели свои песни восхваления и молитвы, превозносящие Рейх.
Идя по улицам города, на глаза Габриэлю попадается бесчисленное количество служителей Имперор Магистратос: от представителей бессчётных министерств, что до мелочей контролировали и документировали работу других людей, до обычных серых мелких чиновников, либо выполняющих работу своих начальников, либо просто спешащих на свою работу, нервно оглядываясь по сторонам.
Габриель заметил, как представитель министерства по Послепраздничным Делам бойко руководит командой уборщиков, что тщательно и старательно подметали улицу, сметая бумажки и конфити, разбросанные во время празднества. В тоже время парень заметил как целая команда из обычных и серых, практически безликих служащих правительства скорописью записывают за своим начальником поручения на день. Габриель услышал, что начальник одним из поручений указал им, что бы они подходили к людям и спрашивали, понравился ли им праздник. Если они отвечали, что не понравился или не очень или люди затруднялись с ответом, то такого человека следует записать в список «На понижение рейтинга».
Юноша не особо обращал внимание на всю эту министерскую фантасмагорию государственного абсурда, несмотря на то, что проходя мимо служивого люда он становится тих и незаметен, едва ли не сливаясь с серым фоном Милана, как это делают все горожане, дабы не вызвать подозрений. Хоть Габриель на своём пути и встретил ещё более двух десятков подобных «идеалов» Рейха, он не обращал на них внимания. Юноша просто хотел поскорее встретиться со своими друзьями.
Габриель прошёл к месту, именуемом – Канал Навильо Гранд [5], одно из самых древних мест в великом городе Милане, дошедших до эпохи Империи. Тут ещё сохраняется атмосфера старого Милана без высоких бетонных ульев или монументальных серокаменных зданий власти, готовых проломить своим весом небесную твердь. Габриель попал в окружение разноцветных фасадов, смотрящих на юношу духом давно ушедших времён, и его душа исполнилась чувством свободы и тяге к полёту мысли. Бежевые, жёлтые, красные двух-трёхэтажные здания, по обе стороны водной глади выражают собой удивительное явление старого Милана, которое не снесли по зову Культа Государства, а бережно восстановили из праха и пепла. Юноша видел множество раз хронику, на которой Канал Навильо Гранд это огромная клоака, в которую сливались все нечистоты района Навильо – вода стухла, провоняла от тонн отходов и стала чистым ядом, а все здания вокруг – бараки и сараи, в которых ютились нищие и бомжи. А сейчас это один из исторических секторов города, существующий, как символ величия Рейха и его милосердия к поверженным странам, которые сохранили свои достопримечательности в более-менее надлежащим виде, которые помогла восстановить Империя.
Юноша хотел бы здесь сейчас прогуляться, но его ждут товарищи в одном из пабов, расположенных возле живописного канала, создающего венецианскую атмосферу. И когда на горизонте показались двери заведения, то по телу парня пробежала волна душевного тепла вместе с толикой печали оттого, что прогулку придётся оставить. У входа, его встретили люди, с которыми он успел сдружиться за столь маленький период времени.
– Здравствуй! – тянутся к нему с протянутыми в знак приветствия руками Артий и Верн.
Габриель посмотрел на друзей. Вечно весёлые и не унывающие, при встрече с представителями власти, списывающие радость на сам факт существования в Рейхе.
– Ну, привет Верн, – пожимая руку смуглому юноше в чёрной рубашке, такого же цвета джинсах и туфлях, здоровается Габриель и секундой позже уже протягивает руку низкорослому светловолосому парню в синих брюках, светло-голубой утянутой кофте.
– Привет, Габр, – отвечает ему Артий.
С Элен, девушкой в длинной света ночного неба юбке, туфлях без каблуков и белой кофте они поздоровались, обменявшись короткими кивками.
– Пойдёмте? – нетерпеливо зазывает Верн друга.
– Да, вперёд.
Это обычный старый паб, выполненный в английском стиле эпохи предшествующей Великому Континентальному Кризису. Несмотря на всю жестокость царившего вокруг имперского устоя, это место остаётся островком свободы и спокойствия, по крайней мере, так кажется, ибо даже атрибутики с символикой Культа Государства здесь практически не было. Само идейное название не что иное, как весьма значимым аргументом в разговоре с ордами проверяющих структур.
Но шагая по пабу, Габриель видит в нём не бастион свободомыслия… ему рассказывали о «ловушках воли» – заведениях, которые специально курируются Культом Государства, создавая в них атмосферу распущенности, дабы какой-нибудь забывшийся гражданин достаточно размяк, забылся и свершил бы нарушение, за которое его можно покарать, как правившегося нарушителя морально-духовного порядка Империи, а камер слежения на квадратный метр тут достаточно, чтобы в полной мере зафиксировать момент «отступничества» от неисчислимых норм Рейха. Поэтому юноша старается быть тут как меньше вольно, удерживая себя в моральных рамках. Атмосфера одаривала лживой теплотой и душевностью: всюду сидят люди, за кружкой пенного, душевно общаясь, позабыв про тягости жизни, заставляя забыть о тоталитарном влиянии Империи. Роскошно выполненные деревянные столы и кирпичные стены создавали особую атмосферу погружённости в старые времена. В воздухе витает приятный запах жареного мяса и хорошего настоящего пива, количество которого строго контролировалось Министерством Пищевого Обеспечения, министерством Напитков и ещё рядом структур, следящими за тем, чтобы люди не предавались излишнему чревоугодию и пьянству. Если человек съест выше нормы и выпьет много алкоголя, то ему сразу понижали «рейтинг» и штрафовали на большую сумму. Всё должно было соответствовать идеалам пуританской морали: сдержанности и благочестию.
Габриель понимает, что, несмотря на тысячи догматов министерств, Культа Государства и Империал Экклесиас, здесь было место искреннему и непритворному веселью, чего и добиваются карательные структуры – подвести человека к нарушению, вселить ему чувство неизбежной несказанности. Здесь люди находили искренне утешение, то ли от хорошей еды, то ли от выпивки, а может и сама атмосфера ушедшей, когда то мелькнувшей яркой вспышкой в истории свободы заставляет людей кое-как нарушить моральное право Империи.
За большим массивным дубовым сидит Габриель столом и слегка потягивает кофе, напротив него устроился Верн и пил светлое пиво, а рядом сидели Артий и Элен. Они вели тёплую дружескую беседу, местами шутя и смеясь.
– Артий, а как твоя гитара, ты будешь, что-нибудь играть на наше выступление? – Игриво и насыщенно спросила Элен.
– Ох, я даже не знаю, – растерянно ответил Артий. – Габриель, а ты что-нибудь, делаешь?
– Я? Да, нет, буду просто за вами наблюдать, – без напряга ответил парень.
Верн отпил из бокала, слегка и удовлетворенно выдохнул и непринужденным тоном с улыбкой на тонких губах принялся говорить:
– Ребят, да вы что, как, будто кто–то особо заморачивается. И давайте просто сменим тему.
– Кстати, кто знает, во сколько, завтра, на учёбу? – Бархатным голосом спросила Элен.
– Всё как обычно. – Ответил Габриель.
– В восемь, что ли?
– Да.
– Вот, блин, я думал, завтра посплю. Жалко, что праздник не продлили. – Возмутился Артий.
– Да, ладно вам мой друзья, хорошо, что вообще дали этот день на отдых, а то, сидели бы сейчас в душном кабинете и выполняли бы какое-нибудь безумное задание дедушки Гюнтера. – Поучительно проговорил Верн.
Всех ненадолго накрыла волна слабого смеха, ибо они помнили, какие порой задания давал им их самый любимый преподаватель. Габриель мельком заглянул в глаза Элен. Но ответа не заметил. Омрачённый юноша увидел, как она смотрит на Верна. И его разум наполнили серые тусклые мысли. Парень увидел в её глазах блеск, слабую искру, грозившую перерасти в огромный пожар.
«В этом железном мире остались ещё чувства?» – Удивлённо самого себя спросил Габриель.
Но его мысли довольно быстро развеялись, подобно утреннему туману. Послышался скрип входной двери, разорвавший тёплую обстановку веселья. В заведение вошли служители Культа Государства, развеявшие обстановку свободы и радости напрочь, будто бы утром спал прохладный предрассветный туман. Их можно было заметить издалека, ибо для них была предусмотрена особая одежда. Они были облачены в свободные серые балахоны, подпоясанные толстой чёрной верёвкой, к которой крепился «Молитвенник Рейху». Вошедших не так много – служителей Культа Государства всего три человека, но и такого духовно-просветительского звена хватит, чтобы дюжину человек предать Анафеме, но к их правой нагрудной стороне цепляется небольшая эмблема – на фоне пламени чёрная книга. Это символика самого фанатичного из течений внутри Культа. В руках одного из вошедших служителей гордо возвышался штандарт с «максима-гербом» Империи, второй же зачитывал восемьдесят вторую государственную хвалебную песнь «Слава несущим свет отечества», а третий держал в руках небольшой свёрток.
Их лица скрывали большие капюшоны, что опускаются практически до носа, ибо они обязаны были покрывать лица, дабы с большей праведностью нести свет Рейха в души людей.
Процессия остановилась практически посредине паба. И один из служителей Культа ловким движением развернул свёрток бумаги и громогласно, но все, же монотонно и нудно стал зачитывать с неё:
– Милостью Рейха и Канцлера, по приказам министерства Идеологической Чистоты, министерства Надзора за Частными Заведениями, министерства Управления Заведениями Общественного Питания, министерства Контроля Мест Собрания Людей, Великого Патриаршия Культа Государства и Трибунала Рейха сейчас буден проведён осмотр и вольный опрос людей в целях поиска предметов и вещей, принадлежащих к классу еретических и являющихся предательской символикой.
Внезапно Элен, со страхом в глазах, схватилась за алую звезду, что приколота к её кофте, делаясь алой кровоточащей ране на мраморном полотнище одежды. Ведь давно алая звезда была символикой коммунистов, когда они начали строить своё постгосударство на востоке Европы, являясь первым символом, который избрали «Сыновья и Дочери коммун по Заветам Маркса».
И Рейх всегда относил «красную чуму» к числу политических и идеологических ересей, за которое следует тюрьма, карательное просвещение и отправка в трудовые лагеря на «отчистку трудом»
Культист так же монотонно продолжает, вселяя в сердца ребят ещё больше страха:
– Сие грамотой закреплено, что в руки проверяющих вложены функции вынесения приговора и исполнения кары для отступников.
Окончив объявление, и свернув грамоту, три человека в балахонах разбрелись по пабу и стали опрашивать и досматривать людей.
– Элен, – беспокойно начал Габриель. – Спрячь звезду.
Девушка начала судорожно дёргать за кофту, но иголка никак не вынималась.
– Да ладно вам, как давно этот знак был у коммунистов? Они давно сменили его на другой, – всё так же непринужденно говорит Верн. – Не могут же они судить за то чего нет?
– Когда это волновало Культ? – взволнованно, сквозь дрожь, твердит Элен, нервно пытаясь сорвать звезду.
Один из последователей Культа обратил своё внимание на девушку и размашистым шагом направился к ней.
– Нам конец, – чуть ли не со слезами лепечет Элен.
Культисты выглядят подобно монахам из древних, давно минувших времён, что усердно, практически беспрестанно молились Богу. Но хоть образ этих людей и соответствовал монахам, но их суть была грубо искажена, если не извращена. Они молились не Богу, а государству и Канцлеру, возводя его в ранг равного Господу. Лже-монахи готовы карать тех, кто хоть на йоту отличается по своим идеям от него. Они преисполнены фанатичной злобой к тем, кого в Рейхе называют отступниками и еретиками, а ненависть исказила в их душах вечные монашеские добродетели: любовь, упорство, скромность, подменив на безоговорочную и слепую преданность своему государству: готовность идти на упорный труд, вплоть до смерти от переутомления и отказ от всего, лишь бы оно ушло в казну Рейха.
Служитель Культа подошёл к ребятам. Он довольно широким жестом скинул с себя бежевый капюшон. Под ним крылось обритое зрелое добродушное лицо, а на его щеке татуировка герба Рейха, а на друзей смотрели душевные карие глаза.
– Сыны и дочерь Рейха, я должен сейчас вас обыскать, дабы убедиться в вашей государственнической не погрешности и да благословит вас Канцлер. – С благоговением и в полголоса, но все же утвердительным тоном сказал подошедший «монах».
Парни быстро ему подчинилась, старясь для Элен хоть время дать, что бы она сняла эту звезду, иголка которой не хочет сниматься, да и девушка была под таким страхом, что с трудом соображала и еле шевелила пальцами. Однако культист быстро и ловко обыскал всех парней, не теряя много времени и не найдя у них ничего запрещённого или подозрительного он обратил свой взор к Элен.
– Дитя, твой черёд, – шепчет культист девушке, приближаясь к ней вплотную.
Элен подошла к «монаху» и убрала трясущуюся руку от кофты и под светом ламп в пабе алая звезда засверкала кроваво–красным светом, ещё сильнее притягивая к себе внимание. Взгляд последователя Культа мрачной тенью сразу пал на эту звезду. Он буквально впился в этот символ своим, постепенно наливающимся злобой взглядом.
У Габриеля бешено забилось сердце. Ладони покрылись влагой, а по телу пробежала ледяная дрожь. Он жутко беспокоился за Элен, но ещё сильнее его убивало чувство беспомощности. Парень так и хотел растолкать всех культистов, схватить свою возлюбленную за руку и выбежать из этого заведения и нестись, куда глаза глядят. Но Рейх – империя тотальной слежки и вездесущий пропаганды, где народ прижат таким прессом, что лишний вздох мог быть принят за грех и преступление, присутствует везде. Нет такого места, где можно было укрыться от неустанно смотрящего ока Рейха. И если человек совершил проступок, то Империал Экклесиас, Трибунал Рейха, Армия и ещё легион карательных структур принесут своевременное воздаяние любому отступнику. Парень понимал, что если сейчас он совершит этот проступок, то несметные легионеры имперского правосудия воздадут ему за это. В двадцатикратном размере.
– Эта алая звезда, это символ еретиков красной чумы и коммунистических отступников. Как можно его носить на территории нашей великой страны? – фанатично начал «монах». – Как сказано в Фолианте Гражданина: «никто не посмеет на себя надеть символики враждебной державы, ибо это есть грех и преступление против Рейха и священной власти Канцлера». Там же сказано: «Тот, кто примерил на себя враждебную символику, то тот уже является врагом своего отечества». – Яро заявил последователь Культа.
– Что случилось, брат Бонифаций? – спросил подошедший «монах», учуявший «аромат» потенциального отступничества.
Внутри девушки всё провалилось, она думала, что для неё всё кончено. Из её глаз по щеке пробежала горячая слеза.
– Запретная символика, брат Маний. Знак красных дьяволят.
– Откуда у тебя эта звезда, дочь моя? – спокойно спросил подошедший Маний, пытаясь показать из себя милосердного деятеля Культа.
Элен собралась и утвердительно ответила:
– Мне её мама подарила, когда я была ребёнком.
– Что ж, это не отменяет твоего наказания, ибо ты преступила священные постулаты Рейха, – последовал фанатичный ответ. – Здесь приемлемо только очищение болью, – озвучив наказание, гордо выпрямился «монах»
Слёзы потекли градом из глаз девушки, она накрыла ладонями лицо. Элен знала, что сейчас её жизнь окончена. Если она выживет после наказания, то её стопроцентно отчислят из «схолы» и понизят «рейтинг» до трёх. А это значит, что её максимум, куда она сможет пойти работать – это уборщица в министерстве, и то, к ней вероятней всего будет приставлен надсмотрщик.
– Что здесь происходит? – спросил внезапно подошедший человек, грубым надменным голосом.
Потёртая кожаная куртка, чёрные джинсы и старые туфли, вкупе с матёрым видом. Габриель в нём сразу узнал своего недавнего спасителя – Цируса.
– Мирянин, это не твоё дело. Оставь нас. Мы вершим благодатное правосудие Рейха здесь во имя Его, – недовольно ответил один из культистов.
Мужчина вынул удостоверение и показал его «монахам» со словами:
– Я не мирянин, я сотрудник Трибунала и требую объяснить, что происходит здесь, – с грубостью в голосе требовал Цирус. – Вы знаете «Низший протокол Комиссариата» и «Святой Циркуляр Культа о содействии с Департаментами Власти»… я имею право вмешаться.
«Монахи» как то нехотя и недовольно, скрипя сердцем и мыслями, отступили, выложив информацию:
– У нас мирянка, что носит знаки отступников коммунистической ереси и оскверняет свою душу и отечество своё этой символикой, – с вдохновлённостью в голосе и одухотворённостью в лице, гордо подняв голову, ответил последователь Культа Государства. – За это мы караем!
– Хм, но здесь всего лишь красная звёздочка. Если мне не изменяет память, то коммуняки сейчас на своих штандартах рисуют другую «свастику».
– Но…
– Да и к тому же, как я услышал, эту звезду её подарила родная мать. Это всего лишь подарок, который она чтит. А разве Рейхом, запрещено, что бы дети любили и уважали своих родителей?
Обескураженные «монахи» таким напором со стороны практически рядового комиссара стояли в изумлении и не знали, что можно было ответить по закону, а Цирус тем временем продолжил противопоставлять право фанатизму:
– А по Округу Рима действует «Иллюмия Санкта» – акт Инквизиции, говорящий, что в отдельных случаях можно прекращать дело о «Моральной госизмене посредством ношения вражеской символики, если оной в настоящем не существует».
– Режим облапошил сам себя, – тихо и еле слышимо прошептал Артий.
Слёзы с глаз девушки исчезли, на губах появилась легчайшая улыбка, а в душе разлилась теплота и спокойствие, появилась надежда, ведь она увидела, как эти обескураженные культисты просто не могли ответить.
– Но ведь Фолиант…
– Что Фолиант? Призывает судить за то, чего уже нет? – с упрёком вопросил Цирус. – Нет. Он нас призывает к справедливости.
Взгляд страстных приспешников Культа медленно наполняться злобой и нетерпимостью, как у стервятников, лишённых добычи.
– Ребята, – обратился Цирус к Друзьям. – Вы можете покинуть это заведение. Я вам разрешаю это от имени Трибунала Рейха.
– Мы рапорт подадим! – гневается один из культистов.
Габриель со своими знакомыми спешно собрали вещи и чуть ли не бегом вышли из паба, стараясь как можно быстрее уйти из «одухотворённого» места, оставив позади фанатичных «монахов», так сильно алчущих наказать еретиков мысли. Юноша оглянулся и увидел, что у входа в паб последователи культа и Цирус о чём–то активно разговаривают, но парня это уже не интересовало. Он отвернул взгляд и продолжил путь с ребятами, имитируя, будто ничего и не было.
– Всё прошло. Слава Богу. Чуть не попались. – Твердил Артий.
– Я предлагаю просто забыть об этом, хорошо? – Попросила Элен, чувствуя неимоверный стыд за свои слёзы, хотя и знала, что в такой ситуации мало кто смог бы сдержаться.
Друзья ещё пару минут прошлись в полной тишине, переглядываясь друг с другом и просто не зная, что говорить. Но тут внезапно густую тишину разевал вопрос:
– А, что теперь, куда? – Взволнованно и с лёгкой дрожью спросил Артий.
После этих слов Габриель глянул на часы. Он не хотел расставаться со своими друзьями, особенно с Элен, но он, же обещал прийти:
– Ох, ребят, простите, мне пора, – с неподдельной грустью и, смотря на девушку, твердил парень.
Верн поднял голову, заглянув прямо в глаза Габриелю, но уже без присущей ему улыбки и посредственности, с серьёзным лицом, спросил:
– Тебе же в книжный магазин?
– Да, – С удивлением в голосе ответил парень, не ожидав такого вопроса. – Именно туда.
– Тогда пошли, – несвойственно по холодному сказал Верн.
Габриель был несколько ошеломлён, он не знал, что ни Верн, ни Артий что–то знают о книжном магазине и тем более тоже идут туда. Но его довольно обрадовала новость того, что Элен в курсе о книжной лавке, ведь она теперь тоже сможет с ним пойти. Это была мысль не более чем парня-простачка, тянущегося к нечто далёкому и холодному, и юноша отлично понимал это, но что её у него оставалось, кроме этих наивных мыслей?