Удивительное свойство моряков жить под водой

Макс покачал головой.

− Не верите? Еще Шлиман прочитал на древнем тибетском свитке, что звезда Баль упала туда, где сейчас только небо и море, и семь городов страны Му с золотыми вратами и прозрачными храмами исчезли в потоках воды, огня и дыма. То же было написано в манускрипте майя, который нашел Кортес.

− Ты это о чем? – не понял Макс, удовлетворенно разглядывая свою работу.

− Игорёк, успокойся, − похлопал я юнгу по плечу, − ты еще группу «Звуки Му» вспомни. Звуки родины на твоем языке получается.

− Ладно. Тогда можно я спереди сяду? – подумав, спросил Игорёк.

− Садись, − согласился я, прикидывая где логика.

− Ну вот, теперь я настоящий моряк в седле, − только мы тронулись, радостно похлопал по кожаному сиденью Игорёк.

− Знакомый один рассказывал, − начал Макс, выруливая на оживленный проспект, − во времена СССР едет по Берлину наша «буханка», дребезжит и виляет, и вдруг заглохла прямо возле пивнушки ихней. А там жирные бюргеры пьют пиво и жрут колбаски, увидели они это, ну и давай потешаться над нашей «буханкой». Тут вылезает из кабины пьяный прапор, с матюгами открыл бензобак и обильно туда помочился. После этого кое-как вполз обратно и начал заводить. Немцы аж все повставали с открытыми ртами. Со второй попытки «буханка» завелась и уехала под охеревшими взглядами гансов.

− Это как? – удивился Игорёк. – Как он поехал?

− Да как-как, − усмехнулся Макс, выдерживая паузу, − бензобак переключил и поехал.

Игорёк смеялся так, что собаки, копошившиеся у мусорных баков, мимо которых проезжал наш УАЗ, долго лаяли вслед.

31

Многие великие и достойные дела были забыты по причине бега времени и гибели людей. Что уж говорить о нас, не свершивших ничего великого. Самое великое, на что я сподобился к тридцати трем годам – купить УАЗ и собрать команду. Впрочем для меня и того было немало.

Сначала мы хотели встретиться в знакомом баре, но кондиционеры там так и не починили, и мы сошлись на набережной речного вокзала. Игорёк и я пришли первыми, потом явился Беря. Макс подкатил на УАЗе последним.

− Мы теперь на колесах, − удивился Беря, впервые увидевший наше приобретение. − Чудо свершилось! У нас есть корабль! А это, я так понимаю, вся наша команда?

− В горах ждет Лёнька Голодный.

− Понятно. Значит, сначала курс на Алтай. А потом? Куда занесет?

− В планах потом на море. Давай пока прикинем, каково жить на колесах. А уж потом хоть в кругосветку.

− Это можно, не сломаемся, − хохотнул Беря.

− После того, как я по частям перебрал эту машину, она не сломается до самого Владивостока, − уверенно заявил Макс.

− Я имел в виду нас, мы не сломаемся.

− Про вас не знаю.

Игорёк поднял с земли щепку, повертел руках, переломил и бросил в воду. Глядя, как сломанную щепку закручивает волной, он задумчиво произнес:

− Помните, у Тарковского сталкер говорит, что слабость велика, а сила ничтожна. Гибкость и слабость, это свежесть бытия, а черствость и сила − спутники смерти. Отвердевшее никогда не победит. Я сейчас подумал, человек не может быть не гибким, пока живет дорогой, морем, своей мечтой. И море может быть во всем, и в музыке, и в словах, и в наших мечтах. Разве не так?

− Согласен, − Беря поглаживал теплые зеленые борта.

А я вспомнил о старике, как он неторопливо поплыл после того, как я закрыл ему веки и стащил в реку. Я попытался стряхнуть наваждение, но оно стояло перед глазами, пока на набережную не въехал повидавший жизнь «Опель».

Из окна выглядывал Весёлый. За рулем сидела его жена, а Весёлый, развалившись рядом с банкой пива, скалился, словно в кругосветное путешествие отправлялись они.

− Ну что, чуваки! − полез Весёлый обниматься, выбравшись из машины. – Вижу, вы время зря не теряли!

− Теперь время не властно над нам. Мы навечно моряки. Можешь прикоснуться к нам, и твое тело тоже не узнает тлена.

− Что ты несешь, чувак? Продолжаешь заваривать эвкалипт, ха-ха!

− Эвкалипт не нужен, хватает твоего веселья. А все-таки почему ты не с нами?

− Я с вами, капитан Фома, с вами. Но я женат, и этим всё сказано.

− Я не в претензии, у тебя прекрасная жена, она похожа на русалку, – приветствуя, обнял я жену Веселого. − Рано или поздно она утянет тебя на дно житейского моря.

Мы щурились от солнца, наблюдая за прогулочными катерами. Люди возвращались с дач, с прогулок, они не могли покинуть город надолго. Они вдохнули в него жизнь и оказались в его плену. Они были уверены, что в городе довольно сносно и спокойно, даже если всю жизнь искать питьевое золото и философский камень. А если смотреть на жизнь с цинизмом и снисходительностью, здесь всегда твое место и время.

Но город очень быстро лишает человека гибкости, и только тот, кто не несет на себе печать его твердых законов, может обрести спасительную слабость.

32

В движении зачастую столько превосходства над покоем, что хочется быть стрелой или парусом. Превосходство не в суете и не в бултыхании, а именно в движении, когда ты не часть броуновского безумия, а намагничен целью.

Наш УАЗ неспешно катил через город. Последние приготовления были приятны, и торопиться не имело смысла. Выезд назначили на следующее утро. Завершение экипировки было лучшим способом попрощаться с городом, не смотря на то, что вечера по-прежнему стояли жаркие, иссушающие до удушья.

УАЗ притормозил на светофоре. Наблюдая за людьми, идущими по привычным делам, я невольно ощущал преимущество. Когда благодушие достигло вершины, и я был готов запеть – я увидел жену.

− Даша, – воскликнул я.

Она стояла лицом к лицу с нарядным мужиком, похожим на жиголо. Улыбаясь, он что-то оживленно говорил. Потом нежно взял Дашу за руку и увлек в кофейню. Она покорно пошла, чуть склонив голову и улыбаясь, что означало − она счастлива. Петь мне расхотелось, чувство значимости сменилось растерянностью.

Мы проехали через большой мост. Сверху я видел, как два катера гонялись друг за другом. Вернее белый катер шел прямо, рассекая реку посередине, а второй, синий, кружил, заходя то слева, то справа. В воде отражалось заходящее солнце, делая реку немного кровавой.

− Остановимся здесь, − предложил Макс на набережной, − я в магазин автозапчастей, надо купить кое-что в дорогу.

Мы пришвартовались в квартале от клуба, где выступала Валя.

− Сегодня четверг?

− Четверг, − кивнул боцман.

Условившись встретиться через полчаса, я тоже покинул борт.

В темных очках и вельветовой куртке, купленной старику, я прошел к барной стойке и спросил коктейль.

− Какой вам? − без интереса проговорил бармен.

− Любой. Морской.

− «Черный шторм» или «Морской бриз»? − лениво предложил бармен.

− Наливай шторм.

На сцене завершала саунд-чек рок-группа. Валя стояла среди музыкантов, держа в руках вместо привычной флейты саксофон, потертый, видавший жизнь Weltclang перламутровой отделки и с золоченым раструбом. Обхватив инструмент, Валя смотрела вверх, словно вместо потолка перед ней распахнулись небеса. Вдруг она перевела взгляд на меня, я судорожно глотнул коктейль, расплескав на новый пиджак. Посмотрел на темные пятна и с деланным спокойствием под звуки саксофона двинулся обратно.

На выходе я споткнулся о порог, чуть не упав плашмя, успев упереться руками о тротуар. И вдруг понял, что прежним уже не войду сюда никогда.

33

Что из провианта брали с собой в плавание моряки? Перечень привычных продуктов, грузившихся в трюм, был нехитрый: бочки с пресной водой, мука, сухари, солонина, масло и уксус, хорошо если к этому добавляли фасоль, рис и сыр. Обязательно брали и пополняли запасы лимона и чеснока против цинги и рахита, по возможности яблок от анемии.

Да, насчет выпивки. Тоннами грузили вино и ром. Хотя моряки предпочитали пить ром в чистом виде, на корабле пьянство во время плавания каралось, и чаще ром служил обезболивающим и ободряющим средством. Судовой врач всегда держал его под рукой. А коктейль типа «Объятий дьявола»: ром с бренди, соком лимона и специями, − валивший с ног самых крепких парней, делали по особым случаям.

Из всего перечисленного мы сложили в трюм нашего сверкающего новыми бортами трекатра две канистры пресной воды, несколько головок сыра и чеснока, копченной колбасы, мешок сухарей, три кило зеленых яблок и десять литров вина.

В нескольких километрах от города УАЗ пристал к обочине, команда решила выпить из термоса по стаканчику пуэра за хороший ход. Утро выдалось на редкость погожее, завораживая небом цвета безмятежной морской волны. В такое утро веришь, что в жизни невозможно разочароваться.

Макс сидел за рулем, дымил сигаретой и чему-то улыбался. Игорёк раскрутил термос и подмигнул мне:

− Знаешь предсказание Нострадамуса на этот год?

− Смеешься? К чему оно мне? А что? Что-то интересное?

− Временны все, и следа не оставят, но знатный отступит, бродяге победа.

− И что это значит?

− Ничего особого. Просто пришло время сбываться чему-то менее важному, но необходимому.

− Ну раз так, вперед, навстречу приключениям.

− Даешь поворот винта!

− В смысле поворот винта?

− Тьфу, перепутал, даешь полный ход корабля!

− Ты так не путай. Я помню, ты же и рассказывал про «поворот вина», пытку времен инквизиции − на голову обруч и медленно затягивают винтом.

− Никаких обручей на голове, − засмеялся Игорёк. − Теперь надо думать только хорошее.

Беря помахал рукой проезжавшему огромному, как танкер, автобусу с молодыми спортсменками на борту:

− Девчонки! У нас одна дорога! Мы в одной лодке! Я люблю вас!

Спортсменки смеялись и махали в ответ. Я подлил в пуэр по немного вина.

− За удачное плавание!

− За семь футов под килем! – поддержал Игорёк.

Мы с чувством чокнулись.

− Ну что, по местам, − предложил я. – Или может есть вопросы?

− У матросов нет вопросов, − сообщил довольный Беря.

У матросов нет вопросов, каждый сам себе вопрос. Хотя один вопрос на всех найдется: где же завтра придется проснуться − на суше, на море или на его дне.

Часть вторая. Кораблекрушение

1

Глядеть на солнце было приятно, оно задумчиво сидело на верхушке горы. Мы расположились на гребне поменьше и смотрели на солнце и на темнеющую внизу землю, похожую на океан. Тени от гор накатывали в ущелье точно прилив.

Внизу стоял наш УАЗ. Там же сновали фигурки археологов, искавших столицу тюрков. Археологи казались матросами, откапывающими свой сакральный корабль.

− Эге-ге-гей! – донесся оттуда еле слышный крик Лёньки Голодного, мокрый блестящий он выбирался из горной речки.

Поджарой фигурой Голодный походил на короля хариусов, выскочившего из воды показать на что он способен.

− Эге-ге-гей! – прокричал я в ответ.

− Вон там находится известное Яломанское городище, − рассказывал Игорёк, указывая на археологов. – Слева от тракта стояла крепость, контролировавшая дорогу. Видишь на склоне горы справа большую, как бы выложенную из камня, букву Z? Это остатки древнего торгового пути. Конечно, не Великого Шелкового, но тоже когда-то довольно оживленного. Поселение, раскинувшееся здесь в те времена, поднималось вверх по реке на несколько километров.

− Может, на пляж сходим? − предложил я.

Солнце так пропитало воздух, что его можно было класть на язык как патоку. И слова в нем вязли как мухи.

− Кладбище древних тюрков нашли за деревней, − увлеченно делился знаниями Игорек. − До первого тюркского каганата в шестом веке здесь хозяйничали скифы…

− Игорёк, пока солнце не закатилось, пойдем купаться, − не отставал я.

Юнга опустил руку, служившую указкой, и скорчил печально-страдальческую мину, давая понять, что безнадежно опередил в развитии всю нашу команду.

− История загоняет людей в землю, это навевает тоску, − вырвалось у меня.

Игорёк закатил глаза на такую глупость. Он любил историю, он любил разные науки, он вообще не понимал, как люди могут быть такими пустоголовыми.

Мы спустились в ущелье, прошли мимо Яломанского городища, мимо группы туристов, озиравшихся по сторонам, словно им чудились призраки тюрков. Мимо сгрудившихся у тракта жующих рыжих коров, выглядевших как одуревшие от однообразной жизни домохозяйки. И вышли на песчаный берег. Катунь здесь убегала вольно, широко и стремительно между задумавшихся над причиной своей неподвижности гор.

2

Честнее чем река дороги нет. По течению она свободна от тупиков, она наполняется и стремится к морю, где есть всё. Морская душа знает правду − жизнь на суше вообще не жизнь. Когда-то из чувства превосходства жизнь двинулась с моря на землю, которая в отличие от воды менее податлива и чувствительна. Теперь эта жизнь зашла в тупик.

В устье реки Большой Яломан, нашедшей Катунь в живописном точно для подарочной открытки месте под Чуйским трактом, жизнь пока еще крепко держалась за живую воду горных рек. Солнце почти закатилось за хребет и люди покидали пляж. Мы разделись до гола и залезли в Катунь. Вода была ледяная, но после первых нырков казалось, что купаешься в огне. Животом чувствовалось, как пламя сжигает мусор, накопившийся внутри.

− На прошлой неделе здесь один чудик чуть не утонул, − сообщил подошедший Голодный. − Спьяну храбро занырнул метра на четыре, его сразу течением и подхватило. Хорошо повезло герою да и силенок хватило, смог кое-как выгрести к устью Яломана. Вынесло вон к тому мыску. Прозвище у него забавное… то ли Кочегар, то ли Пивовар.

− Кому суждено сгореть, тот не утонет, − крикнул Игорёк, разворачиваясь к берегу. − А, кстати, где Беря? Что-то его с обеда не видно.

− На острове с томскими буддистами, − указал Голодный в верх по течению Большого Яломана, где короткие узкие рукава реки огибали небольшой островок. − Они там уже неделю стоят. Сегодня поехали за продуктами в Иню и нашли «Капитана Моргана» по смешной цене. Только вернулись с добычей, как Беря лошадь им привел.

− Откуда?

− Он с утра ее взял покататься у Байкала.

− Как это у Байкала? – перестав плескаться, удивился Игорёк.

− Байкалом зовут алтайца. Местный. У него земля и баня еще выше по Яломану.

− А почему Байкал?

− Родители так назвали. Я в Акташе знаю алтайку, она по паспорту Сайра. Отцу понравилось название на банке вкусной консервы.

− Бред какой-то! – засмеялся Игорек и окунулся с головой.

− Томские оценили цыганские способности Бери. Потчуют его так, словно открывают курсы конокрадов, − продолжал Голодный. − Я шел сюда, видел, как Беря приплясывал вокруг молоденьких буддисток и кричал «Рома, не ссы, Рома».

− Наверное, рома исы рома, кричал. Цыгане есть цыгане значит, —сказал Игорёк.

− И откуда ты всё знаешь? − удивился я.

− Просто я ничего не забываю.

Мы выбрались на берег. По телу пробегали приятные судороги, точно органы внутри всполошились и занимали надлежащие места.

− Так по чем ром-то? – спросил я.

− По четыреста рублей за литр, но было всего три бутылки.

− Н-да, жаль не успели…

Голодный пожал плечами.

− Лёня, а куда здесь можно поехать, чтобы увидеть за раз много интересного? – спросил Игорёк.

− Да, куда? – поддержал я.

− Поехали на Эл-Ойын, − сразу предложил Голодный.

− На куда?

− Алтайский народный праздник Эл-Ойын, его раз в два года проводят. Вот на эти выходные как раз будет. Со всех районов съедутся.

− А почему так называется?

− Эл означает народ, ойын – праздник. Всё просто, народный праздник. И Яломан вовсе не Яломан, а Эл-Аман, − Голодный любовно окинул взглядом окрестности, − то есть здравый, сильный народ. Ясно?

− Ясно, – кивнул я. – А что будем делать на этом народном празднике? Туда, наверное, одни аборигены съедутся. Они скальпы не потянутся снимать с бледнолицых?

Пытаясь запрыгнуть в джинсы, я чуть не упал, когда Голодный крикнул:

− Мойло! Ко мне!

Из-за кустов выбежал пёс, похожий на добродушного лохматого волка. Он обнюхал каждого и, высунув язык, улегся рядом с хозяином, давая понять, что чертовски рад и будет охранять наши скальпы.

− Насколько я знаю, как таковых алтайцев нет, − сказал Игорёк. − Есть остатки племен: теленгиты, майманы, кумандинцы и еще. Они не похожи друг на друга от строения черепа до обычаев и нравов. Через эти земли веками шли людские потоки, столько смешалось… Но всех здесь объединяет одна древняя кровь − матери-волчицы.

− Какой еще волчицы?

− Прародительницы тюрков.

− И ты в это веришь? – заинтересовался Голодный.

Юнга неопределенно пожал плечами.

− А еще говорят, их объединяет любовь к огненной воде, − вставил я, − Сколько через это дело крови смешается?

− Поехали. Отличный шанс славно провести время, − Голодный почесал Мойло за ухом.

− А когда?

− Завтра с утра начинается заезд на праздничную поляну. Как по заказу, будет много интересного в одном месте.

− А что будет-то?

− Ну много чего… Национальные состязания, развлечения всякие…

− Какие?

− Будут выяснять, кто больше камень поднимет, кто лучше по кедру лазает и плеткой машет. Обычаи покажут, театрализованное представление из жизни тюрков. Под конец салют забабахают. В этом году праздник юбилейный, двести пятьдесят лет объединению Алтая и России. Салют должен быть грандиозный. Говорят, денег на него не пожалели.

− Может, сегодня в ночь поедем? – предложил я.

− Поляна тут недалеко, можно и в ночь, чтоб с утра не толкаться. Только через перевал я поведу.

По остывающему песку мы возвращалась в лагерь к ухоженной боцманом машине, поблескивавшей, как флагманский крейсер. По берегу жгли костры, готовили харчи, пели песни, и никто не задумывался над тем, за что ему такое счастье − мгновения незамутненной жизни среди неописуемых красот. Дополняя мифическую картину, в небе над лагерем парил беркут, внимательно высматривая, чем бы поживиться.

3

Теперь немногие странствуют, стаптывая ноги в лохмотья − полно разных комфортных средств передвижения. Оно и к лучшему. По крайне мере, можно предположить, что на этом дело не остановится. И вскоре появится еще что-нибудь более удобное и непредсказуемое.

Пока парни собирали вещи в дорогу, я перечитал письмо, написанное накануне вечером при свете мерцающей лампы, работавшей лишь с дозволения штурмана Голодного от переносного генератора:

«Здравствуй, Валя! Вот уже третий день мы живем на Яломане. Удивительное место! Долгая дорога сюда только укрепила желание держаться подальше от города. Для меня теперь город как пустыня, там, как говорится, не утолить моей жажды.

В юности я считал себя вагантом, бродячим поэтом, способным менять мир к лучшему. Мне не сиделось на месте, и я пользовался любым случаем куда-нибудь отправиться. Даже взрослея, я смотрел на себя как на крепкий башмак, которому одна радость – дорога. Сейчас, когда вода готовится покрыть землю, я всё воспринимаю иначе. Мир изменится и не по нашей воле, вернее, мы хоть и сыграем в этом свою роль, она будет не такой значительной нежели у воды.

А вот здесь мало что изменилось за тысячу лет. Главная дорога, Чуйский тракт – тот же Великий путь по краю Шамбалы. Только раньше по нему шли навьюченные лошади и верблюды, а сейчас вереницы грузовиков и автобусов. Вокруг прежние стены гор, дикие ущелья и долины. Но самое главное, что люди здесь все также поклоняются природе. Да, природа здесь властвует. И по большому счету для всех, кто вырвался из городов, поездка сюда скорее паломничество, чем туризм.

Сразу как-то ясно понимаешь, почему эти места называли и называют центром мира. Не скажу, что я глубоко верю во что-то такое, но если и есть некая шамбала, то, конечно, она затаилась где-то здесь. Иного места, где горы и реки так прекрасно преображают мир, и где это прекрасное живет в истине, трудно представить. Здешние виды наполняют сердце детским восторгом и чистотой. Иных впечатлений, кажется, и не надо.

Наша команда пребывает в приятном расположении духа от путешествия. Только боцман еще сомневается, что поступил правильно, связавшись с нами. Мы все разные. Кого-то особо радует, что похмелья в горах проходит незаметно, а кого-то, что свободу, как амбру, здесь можно вдыхать на каждом шагу. Сейчас нарисую тебе всех».

На письмо легла тень. Рядом стоял расписной Беря, он блестел довольными птичьими глазками и благоухал. Он не говорил, а точно пел, в горле у него журчала ручей:

− Всё рисуем. А когда поедем на праздник, дружище?

− Скоро. Все уже готовы?

− Почти готовы… Сейчас Голодный бубны соберет.

Голодный ладил бубны чуть ли не в промышленных масштабах, на что, собственно, и жил. Горы воспитали Голодного на индейский лад, и он не переставал удивлять своей ловкостью всех знававших его в городе.

− Ты в порядке, Берь?

− В полном порядке.

− Много выпил?

− В меру. Могу еще.

− Ладно, ты иди, а я сейчас, скоро.

Я дочитал последние строчки:

«Похожие вроде получились… Так вот никто из нас не задается вопросом, надолго ли мы здесь и зачем. Вокруг огромное море настоящей жизни. И там, где появляются призрачные намеки на город (здесь у нашего друга Голодного что-то вроде небольшого кемпинга, и бывает, горожане тащат за собой свой быт), эта жизнь начинает превращаться в песок и утекать между пальцев. Полагаю, тебе надо побывать здесь и увидеть чудеса своими глазами. До встречи».

Мне посигналили. Я вложил письмо в конверт, а конверт в нагрудной карман. Ветер в листьях тополя над головой шептал, что адресат давно уже забыл обо мне. Что ж, возможно. Так или иначе, но тот, кто когда-нибудь прочтет мои письма, должен понять, что я до последнего верил в наше плавание. Кроме него у меня ничего не было.

4

Великие переселения народов перекраивали цивилизации, как великие портные. Если бы человек не был кочевником, природа отделалась от него быстрее, чем на то приходится рассчитывать сейчас. Как жаль, что человек стал напыщен и горд своим существованием. Он с трудом улавливает момент, когда нужно бросать насиженное место. Ведь зачастую это момент обновления жизни.

Мы выехали, как и условились, затемно. Голодный, хорошо знавший дорогу, за рулем смотрелся браво, особую лихость виду добавляли затертая до дыр безрукавка и татуировка бенгальского тигра на предплечье. Я занял его штурманское место и сидел рядом, изучая дорогу. Она петляла в темноте, силясь убежать от света фар, выхватывавшего на поворотах и подъемах отдельные предметы из мрака. Деревья, камни и столбы.

− А чего с Дашкой расстались? – спросил вдруг Голодный.

− Не знаю, − я задержал дыхание. − Тогда во время разрыва были разные неоспоримые причины. А сейчас они кажутся настолько глупыми, что не хочется о них говорить.

− Значит еще помиритесь.

Я промолчал. Волосатый жигало встал перед глазами и показал огромный кукиш, давая понять, что ляжет костьми поперек, а Дашу не отдаст.

− Город слишком много забирает и мало дает в плане нематериального, вечного. Таких, как ты и я, трудно удержать в рамках обыденной жизни. Поэтому женитьба − это не про нас, − бодренько полушутливо заметил я, пялясь в живую темноту ночи.

− Точно, − кивнул Голодный, − таким бродягам, как мы, жена любая бесстрашная женщина.

Через дорогу в метре от колес переметнулся суслик, потом другой. Их привычная игра со смертью была частью горной дороги. Не в выигрыше оставался один из двадцати. Такой пример давал нам надежду, что в своем стремлении мы тоже добежим до цели.

Остановка на перевале Чикет была ритуальной. В сторонку мы отошли по велению почек. Однако вряд ли их нужно было благодарить за прикосновение к чуду – к этой красивейшей ночи, наполненной живым безмолвием и волшебным свечением неба и воздуха. Не засмотреться не удалось бы и слепому. Я был уверен, что в такую ночь Бог дарит зрение всем. Захотелось сказать друзьям, что вижу Процион, самую яркую звезду в созвездии Малого Пса. Но засомневавшись, я промолчал, врать при бесподобной красоте не хотелось.

− Представляешь, − нарушил тишину Игорек, − в одну такую ночь в воду ушло шестьдесят пять миллионов человек.

− Как это? – встревожился Макс.

− Гибель Атлантиды? – предположил я.

− Ага.

− Говорят, что скоро произойдет нечто подобное, останется только Тибет и Алтай, − насмешливо сказал Голодный.

Он достал нюхательный табак и деловито вогнал по порции в ноздри.

− Да, постоянно об этом говорят, − кивнул Игорёк, − обещали когда кончался календарь майя. Дальше, мол, великая Пустота. Обещают, что скоро сойдутся в линию Юпитер и Плутон, откроется портал, и Землю накроет глобальный хаос.

− Неужели? – еще больше встревожился боцман.

− Хотя сами потомки майя были спокойны и говорили, что просто начался новый цикл календаря пятого солнца, который, как и прежние, будет длиться двадцать пять тысяч лет, а когда сойдутся Юпитер и Плутон, мы войдем в эпоху Водолея и у нас появится шанс круто изменить свою жизнь, – закончил юнга.

− Не верю я в числа и даты, − сказал Голодный, убирая табак, − а великая пустота в башках давно началась.

− Точно, − поддержал Беря, хлебнув из фляжки.

Ночь отозвалась криком незнакомой птицы. Внизу мигнули огни, кому-то, как и нам, не спалось, и он отважно буровил ночь подъемом на перевал.

5

В городе привыкаешь, что один человек – это много, а много людей – ничего. Люди в городе предсказуемы вместе, и порой теряется смысл воспринимать их, как нечто большее, чем личности. Даже если у них есть общая цель, она в восьми случаях из десяти заводит в тупик.

УАЗ пришвартовался у наспех сколачиваемого кочевого базара. Тут же Голодный повстречал знакомого алтайца, Эдика, увлеченного затеей подзаработать на празднике стряпней и пивом. За дело Эдик взялся шустро: привез полтора десятка родственников, готовых с утра до ночи кухарить, подавать бутылки, чебуреки и плов. Наша команда пришлась ко двору. К вечеру мы соорудили для Эдика подобие бар-стойки и получили свою порцию говяжьих костей, ножек и требухи.

Остаток дня мы провели за приготовлением хаша. А чтобы не задремать, играли в кости: сначала в «Корабль, капитан, штурман и команда», потом в «Отложи мертвую», и жевали припасенный бетель и листья перца кава-кава. За полночь, похлебав хаш, злой проигравшийся капитан, довольный штурман и уставшая команда уснули вокруг костра на карематах.

Проснулись мы на рассвете среди всеобщего оживления. Эл-Ойын набирал обороты под гомон из торговых палаток и блеяние ведомых под нож баранов. Некоторые семьи запоздали и второпях с грохотом скидывали с машин доски, горбыль и бруски, чтобы продолжить уходящий вдаль торговый ряд.

− Пока в ход пошли только барашки, − сказал я, прислушиваясь к страдальческим звукам. – Это еще без огненной воды.

− Вечером чебуреками вас угощу, − пообещал Эдик, обсуждая с Голодным сколько заказать пива из города.

Лёнька чувствовал себя как рыба в воде, он ходил от одной торговой палатки к другой и трепался о делах насущных. Иногда он признавался по секрету, что сам по крови абориген, состоит родстве с шаманом затерянного у Белков малочисленного племени. Ему охотно поверила только молодая немка, отбившаяся от своей компании.

Иностранцы прохаживались группами и с деловитым восторгом без устали работали фото и видеокамерами. Немка купила у Голодного самый большой бубен и, не послушав предостережения о возможном изменении погоды, долго и усердно в него стучала.

После плотного завтрака мы всей командой отправились глазеть на национальные состязания. Понятными и даже приятными были только соревнования по лазанию на кедр: участники напоминали шустрых матросов, спешивших по вантам подтягивать шкоты.

− Говорят, сейчас на стадионе затевают самое интересное. Кок-бору, − шепнул Игорёк. – Пойдем?

Я кивнул:

− Ага, давай посмотрим на загадочное кок-бору.

− Ничего загадочного. Раньше это была тренировка перед войной или охотой.

− Тем более. Праздник начинает мне нравиться.

Народ забил стадион − не протолкнуться. Публика забавлялась зрелищем конного поло, где мяч игрокам заменяла туша барана, которую нужно закинуть в большую корзину на краю поля.

− Кому-то футбол кажется более привлекательным, по мне никакой разницы, − поморщился Игорёк.

− Что не так? Сам же говорил, просто тренировка перед охотой. А футбол – святое, хотя, может, тоже начиналось как тренировка перед взятием на абордаж, − возразил я и повернулся за поддержкой к боцману, следившему за итальянской и испанской премьер-лигами.

− Я про другое. Люди слишком часто в жизни играют в странные игры, подбадривая друг друга в погоне за веселой пустотой. С тушей барана, с автоматом или мячом − это уж кому как нравится или повезло. Шоу больше не должно продолжаться, Фома.

− Не умничай. А где все?

В толпе болельщиков задержались только я и Игорёк.

− Вон они! – указал юнга на прилавки у выхода.

Беря и Лёня заигрывали с продавщицей сувениров.

Мадьярская внешность, высокий рост и большой рот, как у сомалийского пирата Афьюни, выделяли Таню из разношерстной публики. Быстро проникшись доверием к штурману Голодному, она постоянно ему улыбалась.

− Ты с кем здесь? – Лёня явно не хотел уходить и задавал вопрос за вопросом.

− Я тут за проценты работаю на дядьку из Маймы, у него здесь еще две точки. – Таня, похожая Чеширского кота, материализовавшегося вслед за улыбкой, тоже положила глаз на Лёню и рассказывала всё как есть: − Он нам с девчонками палатку под ночлег поставил, вот там под горой.

− Что на вечер планируете?

− А за мной увивается тут один, Илией назвался. Говорит, что помощник местного депутата. Может, и не врет. Но бабник однозначно, − призналась Таня. – Зовет вместе салют смотреть.

Только речь зашла об ухажере, как он объявился.

Илия подкатил на велосипеде, хитро ухмыляясь, точно облизываясь. Судя по ловкой обходительности, парень бывалый, но жизнь при депутате вила из него веревки, иногда он переставал понимать, с кем имеет дело. Нас он принял за бригаду сезонных шабашников, склонных к прогулам и пьянству.

Держался Илия довольно просто, шутил и упирал на то, что вокруг шамбала, а Европа скоро уйдет под воду.

− А как все сюда попрут из Европы, тогда что? – посмеивался Беря.

− Не попрут, шамбала не пустит.

− Илия, а почему тут на мое «здравствуйте» спрашивают «откуда будешь, братка»? – поинтересовался Игорёк.

− Хотят знать, стоит с тобой здороваться или нет. Землякам рады, москвичей не долюбливают, а немцу нетрезвые могут припомнить Сталинград и даже Ледовое побоище, ха-ха, − один засмеялся Илия. – Хорошо, еще знать несколько слов на их родном. Я отвечаю «карындаш», мол, здешний. И сразу свой.

− Здешний карандаш, гы, − поржал Беря.

− Карындаш, брат на алтайском, − сказал Илия.

− Я раздобыл разговорник, буду учить язык, − Игорёк достал потрепанную брошюру и вычитал наугад: − Ырыс – счастье, билбес – не знать, не уметь. – Потом Игорёк полистал и добавил: − Наджы – друг.

Услышав «учить», Беря поморщился и жестом показал, что идет за пивом. Чем-чем, а им здесь можно было залиться по самые брови. Провожая бравого маронира неодобрительным взглядом, Голодный взял с прилавка глиняную окарину и повертел в руках, точно готовя фокус.

− А может, поставить лавку на Чикете? – вдруг поделился идеей Голодный. − На смотровой площадке местечко что надо. И пустует. Пока. Пойдешь ко мне продавцом, Таня?