Удивительное свойство моряков жить под водой

Утром я пришла в себя. Я поняла, что не могу быть уже с ни тобой, ни с ним. Люблю ли я тебя? Наверное… У меня нет права подписываться словами любви под таким письмом. Сегодня смотрела наши с тобой фотографии и вспоминала лето. Милый, я всегда мечтала о том, чтобы со мной рядом был любимый, и чтобы я могла и имела возможность заниматься литературой.

Потом тот человек, не давал покоя, звонил, просил приехать. И я поехала… Теперь всё позади, я не смогла с ним быть. Время всё сгладит, но, наверное, еще не раз это вспомнится, и как не зашивай эту прореху, она всё равно останется.

Как ты отнесешься к этому письму, можно только догадываться, но оно должно помочь разобраться в произошедшем, я это чувствую. Представляешь, когда уезжала, в метро увидела столик, где продавали билеты в дельфинарий. Я вспомнила о королях чеснока и том, что тот, кто прикоснется к дельфину, будет счастлив. И я купила билет. Мне очень понравилось. Там предлагали сфотографироваться с дельфинами, но я сфотографировалась с моржом, мне он напомнил вашего шофера и боцмана Макса.

А помнишь, мы смеялись над тем, как ты сочинял эпиталамы, я вот теперь зарабатываю этим, они мне даются легче тебе. Вот придумала на заказ буквально час назад:

Этот день пусть надолго запомнится,

Всё, что Вам пожелают, исполнится,

Пусть судьба станет щедрой для Вас,

Жизнь – прекрасной всегда, как сейчас!

Наверное, всё-таки зря я это написала. Столько в этих словах непонятного мне сейчас оптимизма. Но марать и переписывать письмо не хочется. Эх, даже и не знаю, стоит ли писать что-то еще, хочется просто увидеть тебя, потрогать.

Вот такие дела, мой милый. В общем, приезжай. Я тебя жду, и буду ждать. Дина».

К капающей из крана воде присоединилось несколько больших капель из моего левого глаза. Я был растроган. До этого дня я столько написал сумбурных писем похожих на те, что Эдгар По выловил в mare Tenebrarum (море Мрака), и вот, наконец, сам получил. Вместе с письмом возник и резонный вопрос: что делать дальше?

Еще недавно без моей печали о любви не обходился ни один день, как ни одна проселочная дорога в Англии не обходится без приведения. Теперь, вроде, всё должно быть иначе. Я должен выплыть. Те, кто любят любовь, в таких делах почти не ошибаются.

30

Жак Витрийский рассказывал об одной особе, которая увидела Пресвятую Марию со множеством дев и пожелала быть вместе с ними. А Богоматерь сказала ей: «Не смейся на протяжении тридцати дней, и будешь с нами». Особа эта так и поступила, целый месяц не смеялась, после чего скончалась и обрела обещанное.

Вспоминая эту историю на подходе к бару, я отметил, что не улыбался вторую неделю. Мысли мои путались, я думал о том, что произошло за последний месяц, думал о письме Дины, понимая, что по-прежнему ее люблю.

Первый, кому я улыбнулся, был знакомый бармен у стойки, где я провел начало душного лета. Он тоже обрадовался и вышел из-за стойки обняться.

− Давненько тебя не было. Куда пропал?

− Последний раз мы здесь были в сентябре перед тем, как уехать на море. Была не твоя смена. Сегодня провожаем друзей в кругосветное плавание, они должны сюда подойти.

− Счастливчики.

− И не говори. Я слышал, что Рыжий переехал с семьей в Сочи.

− Да, теперь квартиру здесь они сдают, а на эти деньги живут там. Будешь чего-нибудь?

− Налей вишневый крик.

− Так и мне налейте, − услышал я знакомый радостный голос.

− Веселый!

− Ну!

− Ты как здесь?

− Раз Магомет не тащит свою задницу к горе, приходится ей самой пошевеливаться. − Веселый охлопывал меня как любимый диван. − Старых друзей забываешь, бродяга ты этакий. Укатил на море и пропал.

Бармен укоризненно покачал головой, протирая бокалы.

− Да я…

− Жуча ты, − не хотел слушать отговорок Веселый. − А я ведь олдовый минивэн Фольксваген купил, чувак. Такой в стиле шестидесятых хиппимобиль.

− Да ну!

− Вот тебе и «да ну». Ха-ха!

− А зачем купил-то?

− Не знаю, мистика, блин! Мне Беря приснился, купи, говорит, хиппимобиль да купи.

− И ты купил?

− И я купил.

− Не может быть.

− Кричу тебе, чувак.

− А на что купил? Заработал на акциях?

− Опель свой продал.

− Это надо отметить.

− А я о чем! Желтый, блин! Врубись, чувак!

Когда пришли Одиссей, Валя и Игорёк, мы с Веселым в прекрасном расположение духа, обнявшись, распевали пиратскую песню:

− Аваст снастям! Эхей вперед! Выходим на разбой! Пусть нас убьют, но хоть на дне мы встретимся с тобой!

Друзья расположились напротив на широком кожаном диване, похожем на спину уснувшего кита.

− Люблю, знаете, повеселиться, когда впереди дальняя дорога, − жизнерадостно заметил Одиссей. – Вы тут давно?

− Они тут недавно, − сказал подошедший бармен, – обмывают покупку желтого минивэна.

− А кто купил?

− Вот он.

− Хорошие хлопцы. Можно быть уверенным, что пока нас здесь не будет, жизнь для них не обернется болотом.

− Может, им заодно объяснить, почему в природе нет страха пустоты, − предложил юнга.

− Хорош умничать! − прикрикнул Веселый. – Праздник продолжается!

Бармен выставил на стол закуски и приготовил приборы под фаршированную щуку. Стали поздравлять Одиссея и Валю с полученным грантом, я был первым:

− Друзья! Пришло время закончить путь, где земля любит землю, а вода воду. Пора забыть о границе между стихиями и войти в воду как домой. По началу будет непросто, но нам помогут дельфины. Помогут, как их… Апноэ и фридайвинг! Среди нас второй Жак Майоль, наш дорогой хомо дельфинус. Он подтвердит, что умирать в воде, а также под водой и от воды не надо! Как говорил его хороший знакомый, под водой нет ничего такого, за что стоило бы умирать. Под водой полным полно того, ради чего стоит жить. Жить! Я за жизнь, друзья! Всегда за жизнь. За жизнь!

Я не затыкался. Особо мою болтовню не слушали. Только Валя присматривала за мной, как за взбалмошным братцем, и придерживала руку Веселого, подливающую с чрезмерным усердием. А я ходил между друзьями, теребил их и говорил о том, что мы навсегда вместе, нас не разлучит ни время, ни огонь, ни смерть, потому что нас объединила вода. В друзьях я видел людей, которые помогут мне изменить мир, а, вернее, обрести его в полной мере. Как сказал потом Игорёк, вел я себя, как прозревший Девкалион перед решающей встречей с всемирным потопом.

Последнее, что я помнил, как Одиссей достал из сумки большую ракушку, поднес к уху и проговорил, обращаясь ко мне:

− Алло, да-да, я вас услышал.

− Еще послушай, − достал я свою записную книжку и прочитал: − Кто упал на дно морское корабельною доскою, тот наполнился тоскою, зубом мудрости стучит. Или вот. Мы как соли просим знака, а знак уже давно играет на воде.

Рядом, крепко вцепившись в рукав моей парадной сорочки, тряс меня Веселый и командовал:

− Руль к чесноку! Руль к луку!

Еле вырвавшись из объятий, я, шатаясь, поднялся наверх и, отдышавшись, глянул на знакомые до дрожи в ногах окрестности бара. В кармане зазвонил телефон. Номер незнакомый, судя по первым цифрам, не здешний.

Трубка повела себя как ракушка, оттуда послышался характерный шум.

− Алло, это море? Алло, это море? – заволновался я. − Вы слышите, море, меня?

В трубке явно шумел прибой. Я еле различал слова:

− Привет.. это я, Оля… С пролива Лаперуза. Связь плохая… Ветер… Слышишь? Это море. Океан!

Море зашумело уже в голове, я покачнулся, прислонился к стене и сполз по ней. Попробовал подняться, но увидел, как на меня движется шкаф, похожий на ковчег, верхом на нем сидел и кричал человек:

− Волю, память и весло слава небу унесло!

Я расслабился и скоро почувствовал, будто качаюсь в гамаке над бескрайним океаном.

− Ну вот, не уберегли, − услышал я вдалеке голос Вали.

− Ерунда, видишь, как ровно дышит, − ободрил голос Веселого. – Спит.

− Море и весло, − пробормотал я.

− Он еще и бредит.

− Это нормально. Раз говорит о море, значит всё в порядке, − сказал юнга.

Я открыл глаза и увидел Одиссея. Он указал на меня и молодецки проговорил:

− Это моряк! Во всяком случае, одежда на нем морская!

И тут же обратился к друзьям старческим дребезжащим голосом:

− Конечно, моряк. Полагаю, вы не надеялись увидеть здесь епископа?

Выглядело уморительно, никто не удержался от смеха. Я хохотал вместе со всеми, ощущая, как радость скрепляет наши души и поднимает со дна последние якоря.

31

Ступая на палубу, никогда не знаешь, чего ждать от судьбы. Будет ли она не похожа ни на одну из судеб или будет яркой, но все-таки отражением чьей-то. А кто захочет повторить судьбу Лаперуза? Открывать острова и проливы, но обещание вернуться, данное любимой, не выполнить. И пусть даже король, взойдя на эшафот, спросит палача: «Нет ли вестей от Лаперуза?» Нет, лучше то, что выпало на долю Бугенвиля − полная приключений жизнь и кругосветное плавание в тридцать семь лет, когда другим снаряжают лодку в иной мир. Впрочем, не знать ничего наперед и ступать на всякую палубу с надеждой, любовью и верой − вот наша свобода.

Ковчег мы соорудили за двенадцать дней и ночей. Он был с закрытыми палубами, с дверью на левом борту и окном на крыше, полтора метра в длину, четверть метра в ширину и пятнадцать сантиметров в высоту.

− Хорошо получилось, − сказал Ряба

− Да, − согласился я, − это наш проездной.

И оказался прав. «Горящие» билеты в Мумбай дали о себе знать в тот же день. На радостях мы снесли ковчег в Сходненский ковш и спустили на реку.

− Надо было заселить его, − сказал я, глядя, как ковчег уплывает по Сходне.

− Надо было, − пожал плечами Ряба. − Тут как раз, говорят, до сих пор еще зайцы, лисы и белки водятся.

− Вот им он и пригодится.

Лететь в Индию помимо нас и юнги решился Одуванчик. Общих денег хватило на четыре билета, визы, и еще оставалось около тысячи евро. Ряба обещал, что с голоду не умрем. На тонущей субмарине один на один с вернувшимися клопами оставался Свин. Трезвый, светлый и бодрый Манкин накануне вывозил оставшиеся вещи. Глянув на хмурое лицо Свина, он ущипнул его и подбодрил:

− Сердце веселое благотворно, а дух унылый кости сушит.

− Ты чего?! – разозлился Свин, сжимая кулаки.

Манкин обнял его. И уже на пороге, с последней сумкой в руках, сказал:

− Приходит время мыслей ясных, что остановок нет конечных. Пока, мужики.

Возбужденные мы торопливо собирали рюкзаки, мыслями устремившись в океан, к слиянию солнца и воды. Не пожелав расстаться с прибыльной работой, Свин недовольно бродил между рюкзаков и брезгливо их попинывал. Он считал, что его бросают на произвол судьбы, и посмеивался:

− Вчера смотрел кино про вас, «Страна приливов». Там псих на психе, одного тоже Ной звали. Его дочка ловила белок, разговаривала с кукольными головами и дружила с придурком в гидрокостюме, который живет в куче мусора и считает ее подводной лодкой. Правда, похоже? Вы что думаете, мышеловка где-то заканчивается? Куда вы? Ау! Вы же, как те психи, спешно отправляетесь из одного дурацкого путешествия в другое. Охотитесь за гигантской рыбой, а это встречный скорый поезд. Это же безумие!

Юнга в сборах не участвовал и вяло спорил:

− Ну-ну, Свин, что за мракобесие? Смотри на вещи шире, а не как сын флотского лекаря. Не надо во всем видеть цепи и кнут. Ты вот не спешишь меняться, устраиваешь себя таким, какой есть. А другим интересно заглянуть в свое другое я.

− В чем интерес-то?

− Заново родиться. А для этого нужно изменить свою жизнь, повернуть на сто восемьдесят градусов. Причем еще нужно подходящий момент угадать. Это не я придумал. Хочешь вновь родиться, рождайся собственным уменьем.

− Хотите своими силенками перебраться на другую сторону вечности. Хорошо. Но зачем лезть под чужой забор. Здесь хоть на крапиве, зато под своим, всяко сподручнее поворачивать на любые градусы.

− Здесь дальше сорока руль не выворачивает, − вставил я.

Перед выходом сели на дорожку на камбузе. Я волновался, будто у трапа на борт магеллановской «Виктории», наметившей курс на Острова пряностей. Свин демонстративно заперся в уборной.

Позвонила Ирина. Она ждала на вокзале. Накануне вечером я написал ей, что уплываю в Индию и неизвестно, когда вернусь. Она решила нас проводить и купила билет на «Красную стрелу».

− Как себя чувствуешь? – спросил юнга.

− Да как… Читал недавно статью о музыке шестидесятых. Артур Ли вспоминал, как они тогда думали, что находятся на космическом корабле, который вот-вот взлетит. Года так до семьдесят первого думали, а потом жестоко обломались. Я чувствую тоже – взлетаю как на космическом корабле. И страшно обломаться… В то же время понимаю, что уже ко всему готов.

Юнга покачал головой. Он был уверен себе, воспринимая реальность, как единственный источник общения с прекрасным будущим, куда он так стремился. И потому все события, происходящие с ним, воспринимал исключительно как ступени наверх. Это отличительное право не только молодости, но и мудрости.

32

Долго я не мог понять, в чем большее счастье, в том, что бы идти или в том, что бы знать, куда идешь. Потом понял, что дорог любой корабль, уходящий вдаль − по морю, по суше и по страницам. Лишь бы ход его был окрылен любовью к жизни и к самой любви.

Провожать в аэропорт вместе с Ириной неожиданно приехал Ной. Чрезвычайно веселый, он много шутил и утверждал, что видел сегодня хороший знак − радугу.

− А где наш друг с лошадиной фамилией? – спросил Ной.

− В кругосветку ушел.

− Ого, крут! Вы что же за ним вдогонку?

− Может, и встретимся где-нибудь в Каньякумари.

Мы еще потрепались о путешествиях и приключениях, пока громкоговорители не сообщили, что наш рейс задерживается. Мы занялись обсуждением этой новости.

Вскоре Ной распрощался, пожелал удачи и ушел, напоследок шепнув, что жена скоро родит ему сына, первенца.

Удовлетворенный жизнью я заглядывал в лица пробегавших людей, смотрел на друзей. Ирина улыбалась, но в ее улыбке проскальзывала тревога, губы будто говорили слова из фильма: «Счастье свое не прозевай, иначе на смех тебя поднимут, а то и на штыки».

Я глянул в огромное окно аэровокзала, яркое солнце на мгновение ослепило меня. И вдруг я почувствовал, как меня подхватило теплое течение. Всё кругом превращалось в силу.

− Хороший денек, революционный вполне. Пойду, пока не поздно, билет поменяю? – проговорил я так, будто собирался купить газет в дорогу.

− Куда ты? – дернулся Игорёк.

− До Барнаула или Новосибирска, как получится, а оттуда в Горный Алтай.

− Шутишь?

− Нет.

− Ты с ума сошел!

− Наоборот.

Компаньоны мои с надеждой посмотрели на Ирину. Она стряхнула с юбки невидимую соринку, и с серьезным лицом твердо произнесла:

− Да, поезжай. Твоя любовь − твои правила. Хотя любовь − это не игра, и советы не нужны. Но я бы поступила также.

Мимо протанцевал жизнерадостный человек, восклицавший:

− Я отведу вас к океану! К последней русалке! К водорослям, акулам и веселым китам, где кончается плоть, время и страх!

Он бежал к рейсу на Сидней, и что-то подсказывало – этот парень один из претендентов на должность смотрителя острова Гамильтон.

Ничто не помешало обменять билет, и я вылетел даже раньше друзей. Их рейс опять задержали. Поднимаясь по трапу, я мысленно воздел руки к небу и живым восклицал слова умиравшего Ахиллеса: «Неужели ты завершилась, ночная стража моего бытия!»

Самолет оторвался от земли, и что-то перевернулось во мне, окончательно поменяв полюса восприятия жизни. Я и раньше верил, что все мы живем в одном море, имя которому Любовь. И уходя в его глубины, жизнь обретаем удивительную. Нет в этом море ни границ, ни дна. Теперь же я не просто верил, я дышал этим как кислородом, пропуская любовь через все жаберные щели тела и сознания.

33

Человек – рыба, человек − вода. Человек, который знает, что его жизнь утекает, испаряется и возвращается, соединяясь с миром, чтобы быть везде и постигать всё, знает о себе достаточно, чтобы не умирать. Он знает, мы − вода.

Автобус плыл по бескрайнему белому океану, над которым раскинулся другой – лазурный, небесный. Чуть прищурив глаза, чтобы не ослепнуть, я наблюдал за горизонтом, где сходились все океаны, и шептал:

− Мы все уже на берегу морском, и я из тех, кто выбирает сети, когда идет бессмертье косяком.

С бака стали видны очертания Долины Свободы, а за ней как родня, терпеливо поджидавшая на пристани, встречали горные вершины. Каждый побывавший на них знает, что жизнь оттуда видна как неугасимое пламя. И вода там живая как на плоских венесуэльских вершинах.

− Вот и дома, − сказал кто-то с кормы.

− Почти новая жизнь на последней ноге, − запел в голове из левого полушария приятный мужской голос, − отодвинуты вглубь на большой глубине.

По палубам, как легкий освежающий сквозняк, прошло движение. Пассажиры задышали свободнее, разминая затекшие чресла, капитан закурил крепкий табак и чуть сбавил ход. Я достал трехколенную подзорную трубу, протер окуляр и глянул на приближавшийся берег.

Жизнь на берегу шла своим чередом. На перекрестке двух больших дорог шумел базар, женщины торговались у лотков с мясом и тряпками. От базара на красный сигнал светофора мальчишки перебегали дорогу к магазину «Рыболов». На крыльцо магазина вышел довольный мужик. Мимо него проковыляла старуха в пуховом платке, платок сбился на бок, а старуха о чем-то говорила сама с собой. За старухой бежал пес, вертел лохматой башкой и вдруг резко встал, уперевшись взглядом в картонную табличку. Он словно читал по нарисованным от руки, пляшущим буквам «Здесь всегда вкусные беляши». Табличка висела на дверях кафе «777». Рядом со стоянки отъезжал новенький УАЗ. Сверкая на солнце, он прокатил метров пятьдесят и затормозил у следующего кафе «Пристань». Впереди дымила труба котельной, а за ней виднелся дом, где жила Дина.

− На перекрестке останови, − попросили с кормы.

Баркас пришвартовался. Я подхватил рюкзак, гитару и стал сходить. Ступив на берег, я тут же прикоснулся к нему ладонью. После долгого плавания любая земля кажется желанной. А уж ту, к которой добирался, как в даль светлую, и подавно при встрече хочется обнимать и целовать как мать, сестру и жену.

Эпилог

Морякам не привыкать провожать и ожидать, любил при случае напомнить наш боцман. Это точно, так оно и есть. Хорошо, если найдется добрый человек в компанию и теплое место для сна. Не найдется – тоже неплохо, будет не лишний повод убедиться в зыбкости этого мира.

В интернет-кафе, а, вернее, в просторной натопленной избе, где стояли пять столов с компьютерами, подключенными к интернету, я писал письмо друзьям. Они купались в Индийском океане, ели бананы, манго, папайю и исследовали побережье от Каликуты до Гоа, где когда-то гроза малабарцев Аффонсо д'Альбукерк укреплял португальские колонии браками между своими матросами и индусскими женщинами. Друзья интересовались, как поживают там, где еще лютуют морозы и лежит снег. Я писал им: «Привет, братцы! Рад за вас безмерно, и по-человечески завидую))) Что касается меня, где бы я не был, в моей голове шумят паруса и скрипят канаты. Уж так я сам себе придумал – быть на суше капитаном корабля. Вам сейчас трудно представить, как здесь кругом белым-бело, а о том, что уже две недели как наступила весна, свидетельствует только яркое солнце в зените. Что я здесь делаю? Пока сижу дома (сняли с Диной квартиру где-то в трущобах у кирпичного завода в Горно-Алтайске), читаю книги по истории и географии, пою песни под гитару, вяжу морские узлы, в общем, строю новый корабль и готовлюсь к путешествию.

Встретил на днях Лёньку Голодного, он продал УАЗ, купил себе японский микроавтобус и полон молодецкой энергии, уговаривал принять участие в его новой авантюре. Будем ездить в Монголию за кожей. Пожалуй, соглашусь. Может, с прибыли сделаем с ним свой бар с буфетной стойкой в форме китовой челюсти)

Да! Вчера получил письмо от Одиссея, он и Валя уже в Австралии. Потому что (и это самое невероятное!) Одиссею Петровичу нашему предложили работу смотрителя на острове Гамильтон. Он вроде как согласился, и уже полушутейно зовет в гости. Еще! Встретил в городе его знакомого Михаила! Юнга знает. Тот, который фокусы с водой показывал. Перебрался жить в Уймонскую долину. В Замульту. Стихи пишет. Показывал мне новый фокус, вы не поверите… Говорит, там его сила крепчает.

Привет вам от Дины! Как и полагается в таких случаях, буду краток. У нас всё хорошо. Эта женщина вдохновляет меня на великие дела, и похоже не будет мешать их исполнению) Правда, по приезду я сразу вспомнил, как Манкин рассказывал байку, которую, наверное, сам и выдумал. О том, как Пушкин собирался в Индию, а вместо этого взял да и женился. А вот если бы поехал, финал жизни был бы другой. Я поискал и насчет того, как Пушкин в Индию собирался – ничего не нашел. Только про то, как он радовался детскому рифмоплетству племянника Дельвига: «Индиянди, Индиянди, Индиянди, Индия» А вот Гессе съездил, но вернулся из Индии больной и разочарованный. Да что-то я не о том! По приезду я вдруг задумался, почему я здесь, а не в Индии. Ну, съездил бы, а потом к Дине приехал с впечатлениями да с сувенирами. Однако сорвался к ней будто на пожар. А потом понял. Да потому что без любви захлебываешься этим миром. И дорого каждое мгновение, чтобы успеть сохранить жизнь. Не только свою. Это мы не знаем, сколько осталось любящих сердец, а Бог знает. Ведь на них, как на китах и на слонах, покоится мир. Пока покоится. А все твердят, что хотят знать, на чем держится мир и долго ли еще продержится, но ведь знают же. Просто трудно им решиться пронести это знание через пустыню, но ведь зато как легко нести. Ладно, что-то я расписался, вам у океана сейчас не до этого) Пишите и вы, братцы, о ваших приключениях. Надеюсь, скоро встретимся!».

Отправляя письмо, я почувствовал, как кто-то настойчиво трется о мою ногу, и заглянул под стол. Полосатый, как в тельняшке, котяра своим довольным мурлыканием напоминал хриплое пение бродяги Тома Вэйтса и смотрел на меня по-свойски. Я потрепал его за ухом и спросил:

− Ты случайно, братец, не знаешь, когда здесь открывается навигация?

Четвероногий матрос понял вопрос и лениво изогнул спину, всем видом давая понять, что придется подождать.

− Что ж, подождем, это мы умеем, − кивнул я, − ну бывай, полосатый.

Я вышел на улицу, глянул на четыре стороны света, развернулся кормой к заходящему солнцу и как ни в чем не бывало пошел дальше.