Обретение чувств

Иван снова перекрестился и направился к выходу. Чему-чему, а поведению в храме и напускной набожности на учительских курсах учили тщательно, чтобы поведение учителя было примером набожности для учеников, особенно для крестьянских детей, семьи которых почти всегда отличались искренней набожностью, к которой их вынуждали нищета и беспросветность обыденной жизни. Может там, в вечности загробной жизни, они будут счастливо, беззаботно быть в райских кущах, если здесь, в своей земной юдоли, заслужат божьего благословения.

В церковном дворе на начинающих желтеть берёзках тенькали синички, перебравшиеся из лесов к людскому жилью, не дожидаясь близкой уже непогоды и холодов. День был тихий, солнечный и тёплый. Ещё жужжали шмели, выискивая остатки нектара в цветках лопухов, пролетали какие-то букашки, торопясь напоследок насытиться и потом спрятаться в расщелине берёзовой коры и уснуть там до будущей весны, но маленькие паучки уже выпустили серебристые паутинки и летели на них вдаль, как переселенцы в поисках земли обетованной. Природа делала свои последние летние приготовления к осени и долгой зиме.

Батюшка Кирилл вышел из церкви следом за Иваном и добродушно щурился на солнце, подставляя лицо и окладистую бороду нежарким уже солнечным лучам.

– Так что вы, Иван Петрович, хотели сказать о вашей школе? – спросил священник учителя, оглаживая и расправляя бороду.

– Откуда вы знаете моё имя-отчество? – вновь удивился Иван.

– Как не знать, если две мои старшие дочери с самого вашего приезда только и говорят, что о новом учителе: молодом и холостом. Они у меня на выданье уже и интересуются всяким приезжим в село: вдруг это их суженый будет. У меня шесть дочерей, а сына Бог не дал. Был бы сынок, он бы сменил меня, если бы стал священнослужителем, тогда и дочки мои остались бы при нём, если бы Бог меня призвал к себе. Но сынка нет, и печалюсь я о судьбе моих дочерей.

Замуж за простого крестьянина им негоже выходить, а других женихов здесь не водится. Я уже и всем знакомым священникам по епархии письма слал: может у них сыновья поженихаются с моими дочками, но пока результатов нет. Иначе дочкам моим один путь – в монастырь, если со мной несчастье произойдёт. Епархия, конечно, пенсион назначит моей матушке и дочерям, но только до совершеннолетия. В таких мыслях о мирских своих заботах и службу веду, – откровенничал батюшка Кирилл с молодым учителем, – видно сильно досаждали ему мысли о судьбе своих дочерей.

– И что это мы с вами, Иван Петрович, во дворе беседу ведём? – спохватился батюшка. – Пойдёмте ко мне в дом, чайку душистого с медком и блинчиками попьём, там и обсудим ваши заботы о школе, – пригласил отец Кирилл учителя, и Иван не стал отказываться.

Дом священника стоял рядом с церковью и духовник с учителем на глазах редких прохожих прошли по улице, отвечая на их поклоны: учитель наклоном головы, а духовник благодатным перекрестием. Дом священника оказался больше, чем предполагал Иван, потому что длинной стороной уходил от улицы, на которую смотрели только четыре окна, тогда как во двор выходило восемь окон и ещё четыре глядели в соседний двор. Попадья встретила их на крыльце и по кивку мужа пригласила их в гостевую комнату, принявшись хлопотать у самовара.

Священник предложил Ивану место у стола, и лишь только учитель присел, как в комнату вбежали две девушки и что-то начали шептать отцу, украдкой поглядывая на гостя.

– Видимо, это и есть дочки на выданье, – догадался Иван. – На вид хороши неброской русской красотой, с хорошей статью, и жаль будет их, если придётся идти им в монастырь, – подумал Иван, разглядывая девушек, но не пристально, а мельком, чтобы не смущать их девичьи души и сердца, ждущие любви плотской, ибо духовной и родительской любви у них, судя по всему, было в достатке.

– Это мои старшие дочки, Маша и Даша, а младшенькая – Наташа, будет учиться у вас, Иван Петрович, в вашей школе, потому я и ждал вашего визита, чтобы уговориться об её учёбе: вы по дворам села прошли, но в мою обитель не заглянули и не записали мою Наташеньку в класс. Будьте добры, сделайте это теперь же, не мешкая, а я попрошу старших дочерей пригласить младшую вам на показ, – сказал священник, и девушки скрылись за дверью, чтобы через минуту показаться вновь с младшей сестрой, которая на удивление Ивана оказалась черноволосой со жгучим цыганским взглядом карих глаз.

– Вот Бог послал нам с матушкой напоследок чернявенькую дочку, – засмеялся священник, увидев удивление учителя. – Мой-то батюшка тоже был чернявый, но порода жены моей Евдокии оказалась сильнее, и лишь напоследок масть отца моего победила женскую породу, и Наташа оказалась чернявой.

Правда, я надеялся на сыночка, но на всё Божья воля, и если старшие дочери отыщут суженых и разъедутся, то младшая ещё долгие годы будет с нами скрашивать нашу старость, – пояснил священник. Аккурат с его словами в комнату вошла попадья Евдокия: дебелая женщина, повязанная ситцевым платком, скрывающим её голову и оставляющим открытым только лицо, похожее на лик Богородицы с иконы, стоявшей на столике в углу комнаты в окружении других икон святых, пристально вглядывающихся из-под своих окладов на учителя Ивана.

Матушка Евдокия поставила на стол стопку блинов на блюде, плошки с мёдом и сметаной, за ней вновь вошли старшие дочери с посудой в руках, и через минуту стол был уставлен снедью, что Бог послал священнику в этот день.

– Кушайте, Иван Петрович, – потчевал гостя отец Кирилл, вам в одиночестве не до разносолов, а у меня в доме целых шесть хозяек подрастает, так что сготовить и собрать на стол для них одно удовольствие.

– У меня тоже есть теперь домработница, – возразил Иван, – староста прислал женщину, Ариной звать, она уже навела мне порядок.

– Знаю эту женщину вдовую, – вздохнул отец Кирилл, – живёт с мальчонкой у свёкра, потому что деваться ей некуда. Вы уж, Иван Петрович, не обижайте вдову: набожная она женщина и нрава кроткого.

– Как можно служанку обижать? – удивился Иван, – у моего отца служанка больше десяти лет живёт и никаких обид не видит. Потому что не дворянское это дело – людей низкого звания обижать, – продолжил Иван и замолчал в смущении, вспомнив супружеские отношения отца с Фросей и переключив внимание на блюда.

Блины с мёдом оказались вкусны, чай у священника был ароматен и горяч, и к концу трапезы Иван размяк от удовлетворения, молча слушая священника о падении нравов людей села и в стране, что выразилось в прошлогодней смуте в Москве, в Петербурге и других городах, и даже в уездной Орше. За разговором учитель чуть было не забыл о цели своего визита в церковь.

– Хотел посоветоваться, батюшка, насчёт школы. Занятия должны начаться на Покров, но я хотел начать раньше – на Богородицу, чтобы и самому наловчиться, и школяров, что придут, немного подучить. С полным классом в пятьдесят учеников и более мне сразу трудно будет справиться, а десять-пятнадцать, что придут раньше, вполне по силам: мне урок, и всей школе потом польза будет. Как вы смотрите на мою затею, отец Кирилл? – высказал Иван свою задумку.

– Весьма почитаю ваше, Иван Петрович, усердие по службе и, если это вам на пользу, то препятствий никаких не вижу. Но крестьянским детям ваше рвение без пользы: им грамотность нужна совсем малая – прочитать псалтырь, да подпись на казённой бумаге поставить. Многие из них после школы за 2-3 года совсем письмо забывают: за сохой ходить грамота не нужна. А вы, Иван Петрович, делайте как нужно вам, я и дочку Наташу пришлю на уроки – чай ей тоже сподручнее начать учёбу будет, когда в классе учеников немного: она у меня стеснительная. Если решите начать уроки раньше положенного срока, то и я Закон Божий начну читать ученикам раньше, а если буду занят делами, то дьячка своего пришлю уроки вести. Только сообщите мне заранее о своём решении, – высказал поп своё отношение к планам учителя.

Иван спохватился: – Что-то я засиделся у вас, батюшка, а ведь впереди день, и много ещё дел задумано, так что позвольте мне отбыть по делам и спасибо за угощенье, – сказал учитель, вставая и откланиваясь хозяйке, которая молча слушала разговоры мужчин, выпивая, видимо, уже шестую чашку чая.

– Думаю, что не задержится он в селе надолго, учитель этот, видать из благородных будет и общество ему нужно тоже благородное: поживёт здесь, поскучает и уедет в уезд или губернию при первой возможности. А наши невесты уже шушукаются по углам насчёт учителя с разноцветными глазами, только чует моё материнское сердце, что не сладится у них с учителем. Ищи, батюшка, женихов среди наших священнослужителей, хотя бы и дьячков: невесты товар скоропортящийся – была молода, но минуло 2-3 года, и уже перестарок, а не невеста, – закончила попадья и начала убирать со стола.

IY

В воскресенье Иван посетил старосту, будучи зван на обед, где кроме него оказались гостями урядник с женой и дочками и поп Кирилл тоже с двумя дочками, которых Иван уже видел ранее. Всего, с хозяйскими дочками, оказалось шесть невест на выданье: выбирай любую, холостой учитель.

– Ладно, сегодня отобедаю и больше ходить в гости на обеды не буду, чтобы не давать повода считать меня женихом, – подумал Иван, разглядывая девушек, которые были одна другой краше, юны и призывно разглядывали Ивана, которого уже успели обсудить в своём кругу и решили, что любая из них охотно пойдёт замуж за этого разноглазого молодого учителя.

Лишь Татьяна, старшая дочь старосты, не участвовала в обсуждении качеств молодого учителя, а задумчиво поглядывала на Ивана, прикрывая серые глаза, когда они вдруг вспыхивали огнём скрытой страсти.

Иван пару раз встретил этот взгляд, и ему стало не по себе от этого пронзительного взора, казалось, прожигающего насквозь. – Стоит остаться с ней наедине и, пожалуй, мне не устоять перед напором страсти этой прелестной девушки, и прощай тогда все мечты о дальнейшей учёбе, о науке истории и о жизни в столичном городе, – размышлял Иван, тем не менее, с удовольствием разглядывая девушку Татьяну, но не забывая взглянуть и на остальных девушек, сбившихся в стайку, из которой иногда доносился заливистый смех.

Дело происходило во дворе, где расположились гости, пока хозяйка дома собирала на стол приготовленные заранее блюда и закуски.

Для девушек в этот раз был обустроен отдельный сладкий стол с чаепитием под плюшки и варенье с мёдом, щедро выставленными хозяйкой молодым любительницам сладенького, пока приближающаяся осенняя непогода не разгонит девушек по домам: в распутицу мало у кого будет желание под дождём и по грязи ходить в гости, даже на смотрины кандидатов в женихи. Лучше этих женихов приглашать к себе в гости, о чём девушки непременно будут просить своих родителей.

Когда столы были устроены, гости разошлись: мужчины за стол с выпивкой, девушки за стол со сладостями, устроенный прямо во дворе, благо погода стояла сухая, тёплая и солнечная, в предвестии бабьего лета на Рождество Богородицы, после которого Иван и хотел начать уроки в школе с немногими учениками, которых родители согласятся отдать в учение раньше.

Обед в гостях у старосты Иван провёл также, как и в прошлый раз: сельчане выпили водочки и разговорились о сельских новостях. Главной темой разговора были слухи из уезда о том, что царское правительство во главе со Столыпиным готовит какую-то земельную реформу, а что это будет за реформа, было неизвестно, и потому можно высказывать любые мысли по этому вопросу, щекотливому для крестьянского ума.

Батюшка Кирилл, выпив три-четыре чарки водки, раскраснелся и назидательным тоном, которым читал проповеди в церкви, вещал весьма уверенно: – Государь наш батюшка, в неустанной заботе о своих подданных, озаботился земельным устройством и поручил правительству подготовить реформу, наподобие отмены крепостного права, что провёл его дед царь-освободитель Александр Второй.

Теперь очередь дошла и землю освободить для исконных земледельцев, чтобы не пустовала и по справедливости. А устроить это можно, лишь передачей части государственной земли в ведение общин – так, я думаю, будет и справедливо и по-божески. Нельзя же, в самом деле, землю у помещиков отобрать и отдать крестьянам в наделы, как французы-лягушатники это сделали в свою революцию. Не надо нам таких революций и потрясений, – закончил отец Кирилл и, выпив очередную чарку водки, закусил хрустящим солёным огурцом.

– Мне старшина наш, Акинфий Иванович, как-то говорил, – возразил староста попу, – что в нашем уезде на три тысячи помещиков приходится триста тысяч десятин земли в их собственности, а на сто тысяч с лишним крестьян с детьми и жёнами приходится сто пятьдесят тысяч десятин надельной земли сельских общин: это старшина в уезде у заезжего грамотея-землемера узнал. Вот и получается, что на помещика приходится сто десятин земли, а на крестьянина лишь полторы, включая леса, неудобья и прочие пустыри. Ну и как крестьянам прикажете кормиться с этой земли? Да и народ всё плодится и плодится.

Вон в нашем селе за 15 лет чуть ли не наполовину жителей прибавилось, а земли не прибавилось ни единой десятины в нашей общине. Вот народ и ропщет, и в прошлом годе в смуту у многих помещиков усадьбы пожгли. Но думаю, государственные люди правильно решат земельный вопрос: чтобы бунтов не было, и чтобы землицы крестьянам добавить, но и помещиков-владельцев не обидеть. Надо, мне кажется, казне эту землю выкупать у помещиков и отдавать крестьянам бесплатно, – закончил староста и сам удивился своей выдумке.

– Нет, в ваших домыслах ни золотника истины, – возразил урядник на слова старосты. – Ни царь своей земли не отдаст, за просто так, ни казна выкупать помещичью землю не будет – на это никаких денег в казне не хватит.

Будет министр Столыпин надельную землю общин меж крестьян делить и делать из крестьянских дворов маленьких помещиков, которые смогут со своим наделом делать что хочется: паши и сей, а не нравится, продай соседу, у которого есть деньги, или возьми под залог земли деньги в специальном земельном банке, который надумали учредить, и на эти деньги хозяйствуй на земле, но если не отдашь ссуду, то землю заберут за долги. Об этом мне в уезде наш уездный земской начальник говорил, а ему из губернии тот слух принесли, – закончил урядник своё сообщение в полной тишине.

– Такого не может быть, – возразил староста, – община тогда развалится, и мы в селе будем жить словно волки, грызясь с соседями за лучшие земельные участки, а нерадивые крестьяне сразу продадут свою землю и пропьются, и куда им потом деваться прикажите? Тогда бунты против власти пойдут, почище прошлогодних и жди прихода второго Емельки Пугачёва, что поднимет людей на смуту ради земли и справедливости. Нет, до такой глупости наш царь-батюшка не допустит, хватит с него 1905 года и манифеста о свободе. Иначе по всей нашей земле пройдёт пожар и манифестом не отделаться: того и гляди головы лишиться может этот министр Столыпин, который всё это затевает.

– Столыпин Пётр Аркадьевич, ныне Председатель правительства и министр внутренних дел, четыре года назад был губернатором в Гродно, потом в Саратове, и уже тогда занимался разделом земли и расселением крестьян по хуторам. Когда начались волнения в Саратовской губернии, он приказал войскам стрелять в крестьян, и сколько народу погибло, никто толком не знает.

Это я к тому говорю, что решимости ему не занимать, опыт подавления бунтов у него есть, нас ждут в скором времени большие перемены в сельской жизни, и я думаю, большая смута и кровь в недалёком будущем, – подвёл итог урядник и предложил выпить по чарке за мир и согласие в этом доме, и за дочек, чтобы им вовремя отыскались хорошие женихи.

Гости подняли чарки, посмотрев на Ивана Петровича, которому адресовались последние слова урядника и выпили водки. Староста крякнул после стопки, сказав: – Всяк выпьет, да не всяк крякнет, – и предложил гостям горячее жаркое из курицы, запечённой в печи вместе с картошкой, луком и морковью, что гостям показалось весьма вкусным.

Отобедав, гости снова вышли во двор: девушки уже освободили сладкий стол, и их звонкие голоса звучали на улице, от которой двор огораживал высокий дощатый забор, в отличие от соседей, которые обходились ивовым плетнём, но с дощатыми воротами с калиткой, чтобы каждый раз не отворять ворота для одинокого входящего-выходящего человека.

Увидев самовар на детском столе, батюшка Кирилл тотчас запросил чаю, что и устроила ему хозяйка Евдокия, благо самовар ещё дымился лёгким сизым дымком, поднимающимся вверх и тотчас же рассеивающимся в вышине от легких порывов тёплого дня на исходе лета – начале осени.

Иван с остальными гостями тоже присел за стол для чаепития и, быстро выпив две кружки крепкого чая, с интересом слушал степенную беседу окружающих на животрепещущие темы жизни села: кто умер, у кого произошло прибавление семейства, каков нынче собран урожай зерна, и что пора начинать копать картошку, пока сухо. Не дай Бог, зальют дожди, и копайся потом в грязи, выбирая клубни, да ещё просушить их надо будет в сарае, прежде чем убирать в погреба на зиму – иначе сгниет урожай картошки, а в этих местах бульбочка кормит и крестьян, и скотину домашнюю, и птицу, что оставят на зиму для весеннего разведения.

Иван, вслушиваясь в эти разговоры, пытался тоже проникнуться интересами жизни села, понимая, что в этом случае ему будет легче установить взаимопонимание со своими будущими учениками и их родителями.

Вернувшись со званого обеда в свой пустой дом при школе, Иван зашёл в класс, где в скором времени хотел начать уроки и осмотрелся. Парты расставлены в три ряда, как и положено в одноклассной школе на три года обучения: справа от учителя будут сидеть первогодки-малыши, в середине – второгодки, и, наконец, в левом ряду будут выпускники школы – здесь и парты стояли побольше. Парты ученические были смастерены сельскими плотниками, но по казённым чертежам: наклонная столешница с откидной крышкой на петлях, под ней ниша для учебников, скамья со спинкой соединена внизу брусьями со столешницей, так что образовывалось ученическое место для двух учеников. Сложенные воедино скамья-столик образовали удобное ученическое место, которое трудно сдвинуть с места при ученических шалостях в отсутствие учителя.

В углу классной комнаты, в шкафу, лежали учебники: букварь, родная речь, арифметика и закон божий, по которым следовало сельскому учителю учить крестьянских детей. С собой Иван привёз несколько новых учебников, по которым намеревался давать дополнительные знания ученикам, чтобы за три года обучить их твёрдому, уверенному чтению, азам арифметики, и, по возможности, правильному письму, а также он хотел вести курс по истории России, опираясь на книгу Карамзина, чтобы дети знали, откуда есть и пошла земля русская.

Эта книга была в своё время одобрена императором Александром Первым и потому дополнительный для земской школы курс истории по Карамзину не должен был вызвать нареканий учительского инспектора при проверке школы, при условии, что ученики и по другим предметам покажут хорошие знания.

Намереваясь продолжить своё обучение дальше в институте, Иван хотел зарекомендовать себя хорошей учительской практикой, чтобы получить рекомендацию от попечительского совета. Решив, что класс полностью готов к началу занятий, Иван задумал завтра, в понедельник, ближе к вечеру, пройтись по домам будущих учеников, что записались в школу, и предложить тем, кто сможет, начать уроки в школе через день после Богородицы: в аккурат с понедельника, через неделю.

Задумано – сделано. Иван обошёл учеников, предупредил их родителей о своём решении и ровно через неделю, утром во дворе школы уже толпились несколько учеников и учениц, которых родители освободили от домашней работы ради учёбы по прихоти нового учителя. Всего собралось пятнадцать учеников, в том числе поповская дочка и сын домработницы Арины.

Свой первый урок Иван провёл учителем так, как в далёком уже детстве он воспринял первый свой урок учеником у первого своего учителя, тоже Ивана Петровича.

Сначала Иван рассадил учеников по годам обучения: справа – первогодки, в середине – второгодки, а левый ряд оказался пустым: старших учеников родители ещё не отпустили – много работы оставалось на полях и во дворах, и подросшие дети десяти-одиннадцати лет уже вполне успешно справлялись с тяжёлой крестьянской долей.

Записав пришедших детей в журнал, Иван раздал учебные книжки: младшим буквари, а второгодникам книги по чтению и, показав малышам первую букву «Азъ», он написал её на классной доске грифелем и предложил второгодникам прочитать слова на эту букву: оказалось, что за лето многие ученики успели забыть чтение и с трудом разбирали буквы, складывая их в слоги и слова. Младшие смеялись над потугами товарищей, но Иван одёрнул их:

– Видите, дети, в каждом деле нужна сноровка, а чтение – это тоже дело. Ученики летом не пользовались чтением и потому многое забыли. Но мы вместе наверстаем упущенное и к весне младшие научаться читать из родной речи, а второгодники приобретут умение к чтению, которое, я надеюсь, уже никогда не забудут.

Учитель увлечённо провёл три урока с перерывами, которые обозначал звоном колокольчика, стоявшего на его учительском столе.

Школьники, видя старание учителя, тоже увлеклись учёбой: старание одного человека в общем деле всегда вызывает желание помощи и участия со стороны других, а на селе дети привыкли к тому, что хорошие дела всегда решаются сообща и потому ученики помогали учителю в начавшемся деле обучения их грамоте.

Четвёртый урок Иван посвятил рассказу об истории этого края, где располагалось село Осокое, начиная с киевских князей и до настоящего времени, что ученики восприняли с большим интересом, иногда удивлённо вскрикивая, когда учитель рассказывал о сражении с иноземными захватчиками, старавшимися захватить эти земли и лишить людей православной веры.

На том первый день занятий в школе закончился, и учитель, и ученики закончили уроки вполне довольные собою и друг другом. Иван собрал учебники, объяснив первогодкам, что по учебникам они будут учиться только в школе, и здесь же будут выполнять домашние задания в тетрадках, чтобы дома не мешать своими уроками взрослым и другим детям. На том и расстались.

Иван прошёл на свою учительскую половину школы, где его ждал обед на столе, заботливо приготовленный Ариной. Её сын успел рассказать матери, что учитель ему понравился, и потому Арина была ещё более заботлива и внимательна к Ивану, чем обычно, хотя и ранее она отличалась старательностью и добросовестностью в исполнении обязанностей домохозяйки, а не домработницы, которой считалась во мнении односельчан.

Подавая тарелку борща, Арина наклонилась, и Иван, скосив глаза, увидел через вырез сарафана, в котором домработница хлопотала по дому, её груди, которые словно половинки наливных яблок свешивались вниз, оканчиваясь розовыми упругими сосцами, меж которых вдали виднелась курчавая поросль женского лона – деревенские женщины одевали под платье лишь полотняную рубашку и не носили исподнего.

Похоть ударила Ивану в голову и, не помня себя, он схватил служанку за бёдра, вскочил, и потянул женщину в угол, на диван.

Арина, словно ожидая этого порыва, покорно сама пошла к дивану, легла навзничь, раскинув ноги и закрыв глаза в ожидании.

Иван, не раздеваясь, освободил свою возбуждённую мужскую плоть, и, не медля секунды, овладел служанкой, которая обхватила его руками и удовлетворённо ойкнула, отдаваясь хозяину. Мужская плотская страсть, получив женщину в собственность, быстро достигла полного удовлетворения, и Иван после судорожного семяизвержения затих в объятиях женщины, ощущая, как звенит в голове, освободившейся от мыслей греховного желания женской плоти.

Придя в себя, Иван торопливо вскочил с дивана и, отвернувшись, начал застёгивать брюки, отводя в смущении глаза от лежащей женщины. Арина, словно ничего не случилось, встала с дивана, непринуждённо оправила сарафан и хрипловатым голосом проговорила:

– Вы, Иван Петрович, ешьте борщ, пока не остыл, а я принесу котлетки на второе: сегодня в лавке разжилась свининкой, вот и накрутила котлет из свежатины, вкусные получились, Вам в самый раз подкрепиться после уроков и дивана, – улыбнулась женщина и пошла на кухню, удовлетворённо покачивая крутыми бёдрами.

Иван, не зная, что ему делать после происшествия со служанкой, покорно сел за стол и начал хлебать борщ, который показался ему совсем безвкусным после удовлетворённого мужского желания. Служанка, женским чутьём догадавшись о смятении чувств учителя, не мешала ему своим присутствием, и Иван заканчивал тарелку борща, уже ощущая его вкус и свою оголодалость после выполненной работы в классе и на диване.

Арина принесла тарелку с котлетами, как только Иван отодвинул опустевшую тарелку. Поставила котлеты перед хозяином и, присев рядом, проговорила:

– Вы ничего плохого обо мне не думайте, Иван Петрович, я женщина чистая, незапятнанная и окромя мужа, царство ему небесное, у меня других мужиков не было. Свёкор несколько раз покушался на меня, но свекровь ему дала укорот, и он пока затих в своих притязаниях. У нас в деревнях считается, что свёкор имеет право сожительствовать со снохой, если сын не против или мямля и не может перечить воле отца. В прошлом году у нас один свёкор пользовал свою сноху, когда сын бывал в отлучке, а та боялась сказать мужу. Однажды свёкор этот подмял сноху, а тут сын вернулся нечаянно и застал такую картину. Недолго думая сынок схватил топор и зарубил отца, и пошёл на каторгу, а жена его осталась соломенной вдовой: вроде муж есть, но далеко в Сибири.

Это я к тому, что за меня и заступиться некому будет, если свекровь помрёт, и уйти мне с малым сыном некуда. Поэтому будьте спокойны, Иван Петрович, я о нашем сожительстве никому не скажу – не нужна мне такая слава по селу, а вас и вовсе могут из учителей прогнать, тогда я без места останусь.

Как вы меня к себе в домработницы взяли, я сразу поняла, что мы будем сожительствовать: вы молодой совсем, вам женщина нужна постоянно – это я по белью вашему исподнему заметила, когда стираю.

Пусть так и впредь будет, Иван Петрович: как захотите, так и пользуйте меня без всякой опаски. Детей у меня больше быть не может, так бабка-повитуха сказала, когда у меня случился выкидыш: муж как-то ударил меня в живот, беременную, за то, что щи доставала в чугунке из печи и нечаянно пролила, зацепив ухватом за свою рубашку. Так что пользуйте меня, Иван Петрович, в своё удовольствие и мне в утешение, поскольку мужа нет, а мужик молодой вдове тоже надобен, чтобы в хандру не впасть.

Если вы мне ещё и рублик приплачивать будете за это – то и вовсе хорошо сладимся: я смогу немного скопить денег, уехать в уезд, купить там избёнку и устроиться на работу какую, когда вы, Иван Петрович, уедете отсюда насовсем. Я думаю, что вы поживёте здесь год-другой и уедете – сельская жизнь не для вас – это сразу видно и издалека, – закончила своё объяснение Арина, пока Иван в смущении кушал котлеты, и пошла в кухню за чаем для учителя.

Иван, закончив обед, прошёл в свой кабинет-спальню, лёг на кровать и стал обдумывать случившееся между ним и служанкой.

– Ну и что плохого в сожительстве со служанкой, – думал Иван на сытый желудок и удовлетворённый близостью с женщиной. Буду приплачивать ей рубль за эту услугу, а сам перестану мучиться по ночам от плотских желаний, и ей на здоровье – сама сказала.

Только нужно соблюдать осторожность, чтобы никто не догадался, иначе ей будет дурная слава, и мне несдобровать: учителю, как и священнику, связь с женщиной на селе не прощается и не совместима с должностью. Потому буду с Ариной аккуратен в отношениях и вступать в связь по необходимости, когда припрёт совсем. Теперь не буду больше глядеть голодными глазами на местных девиц: того и гляди по страсти мог бы надумать жениться на одной из них, хотя бы Татьяне – дочке старосты. Она, похоже, глаз на меня положила, и от этого глаза мне не устоять одному, а с помощью Арины вполне по силам. Права служанка: год-два учительствую здесь и поеду доучиваться в институт – не всю же жизнь прожить в этом селе земским учителем: я способен на большее – закончил Иван свои рассуждения, засыпая в сладкой дрёме.

Занятия в школе пошли своим чередом. Ведение уроков давалось Ивану легко, учеников прибавлялось с каждым днём – по мере того, как убывали сельские заботы, и родители отпускали детей на учёбу, которую многие из них, впрочем, считали зряшным делом.

Отношения с Ариной вполне определились. Два-три раза в неделю Иван, взяв женщину за локоть, вёл её к дивану и там молча овладевал ею, изливая в женщину избыток мужского желания.

Домработница воспринимала эту процедуру как часть своих обязанностей по дому и отдавалась хозяину с закрытыми глазами, никогда их не открывая, пока Иван не освобождал её и не уходил в свой кабинет.

Тогда Арина вставала, оправляла платье, разглаживала полог на диване и принималась собирать на стол обед для хозяина, окликая учителя, когда всё было готово. Иван обедал и далее уходил в кабинет, вздремнуть часок после женщины и обеда: совмещая два этих занятия, он чувствовал себя несколько усталым, и эту усталость снимал короткий дневной сон. Имея женщину в минуты желания, Иван стал спать спокойно ночью, а потому к утренним урокам в школе бывал свеж и энергичен, и проводил уроки с увлечением, даже азартом, увлекая за собой учеников, которым молодой учитель нравился, и крестьянские дети чувствовали себя с ним свободно и без ненужной робости.

К Покрову класс наполнился окончательно, и даже пришлось поставить ещё две парты для новых учеников из ближней к селу деревеньки, куда Иван не успел добраться, когда записывал учеников в свой класс. Малышей пришлось посадить за большие парты в третьем ряду, поскольку учеников третьего года обучения оказалось всего двенадцать. Но такое, видимо, случалось и раньше: в сарае при школе хранились деревянные подставки на сидения парт, которые позволяли малышам усаживаться повыше и вполне удобно дотягиваться до учебников и тетрадей.

Законоучитель, священник Кирилл, тоже начал уроки Закона Божьего после Покрова, и, проведя пару уроков, стал присылать дьячка, ссылаясь занятостью службами в церкви: по осени в селе обычно играли свадьбы, потом через год рождались дети и требовались крестины, потому у батюшки Кирилла было много забот по церкви.

После своего первого урока в школе, отец Кирилл высказал учителю:

– Что-то, Иван Петрович, вы ни разу не зашли ко мне в церковь или домой: дочки старшие не однажды спрашивали о вас: почему учитель не заходит попить чайку и поговорить о чём-нибудь интересном молодым девицам. Да и в храм, хотя бы на воскресную обедню вам, Иван Петрович, непременно надо ходить, иначе мужики могут подумать, что вы нехристь какой-то и не будут пускать детей в школу: дикость, конечно, но пострадают невинные детки, так что попрошу вас посещать храм.