Весь бомонд, заученно крестясь, и здесь занимается полезным для страны делом: делится меж собой новостями, от народа скрытыми, прежде всего деформационными, горделиво намекает кому надо на выгодные сделки с хищным бизнесом и иноземными резидентами, хвастается новенькими авто и свеженькими любовницами…
Расторопный член правления умело, как всё, что делал, крестясь, двинулся на свою демонократическую голгофу, по пути шлёпнув некоторых из бомонда по сгибающейся шее, кому-то пожав податливый локоть, кое-кому шепнув в подвернувшееся ухо: «Ты мне сегодня-завтра понадобишься…»
Вблизи алтаря творец реформ остановился. Что-то сковало ноги, кто-то согнул ему голову, где-то в груди, где у людей бьётся сердце, ёкнуло что-то тревожное… Ещё более некомфортно стало, как только раздались божественные звуки молитвы. Зовущий тенор настоятеля собора и чарующие дисканты церковного хора выметали из Божьей обители тёмные мысли и неблагие надежды.
Выскочив из собора, вице-президент концерна «Де-Мон» сделал свой вывод: «От душеспасателей надо держаться подальше. Иначе мой организм слабину даст. В делах наших такое недопустимо. Души оставим тем, кто ими голосовать за наши реформы должен. Тем, кто за мою власть голосовать обязан».
Последняя мысль вернула хозяина бункера к реальной жизни, и он пошёл, неторопливо наслаждаясь, вдоль стены своих утех, умиляясь к тому же тем, что для множества людей она – стена плача…
В первых сейфах плотными пакетами лежат горы акций всех крупнейших холдингов, корпораций и прочих рваных кусков страны. Сердце хозяина забилось от счастья. Перед ним аккуратные листы бумаги, которые твёрже стали, дороже злата, доходнее многих доходных процессов жизни на земле. Он видит, как по этим бумажным желобам течёт вся таблица Менделеева, течёт всё от неё производное, течёт всё, что может течь. Течёт на запад, течёт на восток, течёт на… какая разница, куда течёт. «Главное, – возбуждаясь и чувствуя приближение желанного транса, восклицает пользователь реформ, – что там, куда эти реки втекают, образуются пруды, озёра и моря жёлтого золота и зелёных банкнот… Моих банкнот, моего золота!» Не закончил эту мысль; взгляд упал на большие, сейчас временно пустующие полки рядком стоящих сейфов. На память пришли ваучеры, лежавшие здесь недавно, превратившиеся ныне в горы акций, золото и монеты. Стал вспоминать, как выстраивал пирамидальные вулканы из безымянных чеков, отпечатанных в количестве доверчивых совковых дурней, – возможно, смеётся идеолог реформ, в ином числе.
Он помнит те тёмные ночи демонократии, когда лично принимал эшелонами неименные ваучеры со следами владельцев – носителей тысячелетнего достояния страны. Помнит, как тогда с наслаждением топтался по кучам чеков, поднимая вожделенно с пола то этот, то другой. Рассматривал, расправлял истёртые, разглаживал помятые. Фантазировал. Вот этот, мятый, точно из рюкзака геолога. Носил тот странник свой чек по тундре, тайге, в горах, на морях или в пустыне, в поисках очередных сокровищ для трудолюбивого народа и не знал, куда сию пустышку врубить. А вот этот, потёртый чек, он из-под подушки одинокой старушки. Не одну бессонную ночь крутила та седой головой в неведении, что делать с клочком бумаги, которым оценили её и её павшего мужа тяжёлую и опасную жизнь. А этот чек свёрнут точь-в-точь как фронтовое письмо – треугольником. Видно, готовил ветеран цель, куда бы «запульнуть» этот бумажный осколок его фронтовых ран. А этот чек – несомненно, учительницы. Такой же отутюженный и чистенький, как вязаные и штопаные воротнички российских классных дам… Вдруг пошли сильно мятые чеки. Так и видятся мускулистые руки, их гневно сжимающие. Конечно, это руки крестьянина и рабочего. Их труднее обмануть. Землю и фабрики им уже обещали. Долго ждали трудяги, не дождались. Опытом своим убеждены: так и с ваучерами будет, и, похоже, несравненно хуже будет. Так что полезнее сжать их намертво, гнев первый снимая, и обмыть сей процесс ампулой отечественного снадобья от беспросветности и презрения к очередным лжецам…
Вспоминались вице-президенту концерна «Де-Мон» и другие чеки-ваучеры. Они сливались перед его близорукими глазами в реки векового пота труда и море крови сражений сотен миллионов людей… Он боится таких воспоминаний. Но время идёт. Кажется, всё забылось. Пот и кровь ушедших миллионов смыты потом и кровью новых миллионов людей. Может, всё позабудется?
«Нет, пожалуй, – трезво рассуждает хозяин бункера. – Надо быть готовым ко всему. На свою власть надейся, но сам не плошай. Мы-то мир свой творим на глазах у всех. Миллионы свидетелей. Каких там свидетелей! Потерпевших! Что греха таить, за эти короткие годы мы обобрали весь советский народ, – идеолог реформ не заметил, как перешёл на патетику привычного ему в недавнем прошлом комсомольского стиля, – обобрали ловчее Орды; обобрали так, как ещё никто российский народ за прошедшую тысячу лет не обирал. Разорили богатейшее государство, присвоили себе его состояние как минимум в сумме бюджетов страны всего грядущего тысячелетия, обогащая себя и без нас богатые иноземные страны. Неужто нам это простят? Если так, то мы не в рубашках родились, а в комбинезонах бронированных. Если так, то мы счастливцы, каких Земля не видывала с момента, как начала вертеться вокруг своей оси. В это трудно поверить. Но пока это так. Если бы мы жили в другой стране, то… Понадобился бы новый бизнес по производству средств наказания. Представляю, как прибыль в нём возрастёт…»
«Но-но! Что-то я распустился», – пожурил себя за противные ему мысли расслабившийся творец реформ и перешёл к следующим сейфам.
Там упрятано то, от чего глаз не отвести. На чёрном, красном и белом бархате покоятся бриллианты и многие другие драгкамни мира, обрамлённые, как в венки, в платину, золото и серебро оправ. За каждой такой вещицей, в народе безделушкой называемой, видит обуреваемый уникальной страстью Осиновский-Вороновский силуэты сотен тысяч транспортных средств, оброком и барщиной взимаемых его дочкой «лоховабз» с десятков тысяч трудяг «Верхнереченского агромадного завода» и миллионов покупателей этих средств. Они эшелонами движутся из цехов порабощённого завода к подневольным покупателям, на ходу превращаясь в ему, хозяину бункера, принадлежащие россыпи драгметаллов и драгкамней.
Член правления холдинга «ГеЧ-СвораС», войдя в экстаз от возбуждающих мыслей, забрался в самый ёмкий сейф, в страсти прижался к ворохам не имеющих цены россыпей плодов труда творцов. Руками, не мытыми после рукопожатий членов «высокой семьи», осыпал воспалённую голову драгвещицами и в соитии с ними замер. Сердце застыло, душа улетела, разум неистовствует. «Это моё! Всё моё! Моё! Моё! Моё! Всё! У меня этого больше, чем у других, больше, чем у всех…»
Возбуждение устремилось к апогею. Всё живое в природе этот момент встречает вдвоём. Но рыцарь реформ другой. Он сам возбуждает себя и удовлетворяется сам собой. Он знает: в следующих сейфах сокровищ и затем, за компьютерным столом, в файлах его несравненной роскоши наступит пик оргазма – он будет, возможно, удовлетворён…
Это была не жадность. А если и жадность, то иная, чем у всех. Это не жадность голодного, попавшего к обильному столу, не жадность к познаниям, не жадность к делу, к творчеству, к успеху. Не жадность в любви. Это жадность, возведённая в тысячи степеней ощущением, что владеет такими сокровищами только он. Один. Если он ощутит, что подобным владеют многие, тем более все, он станет несчастным. И таковым будет, пока не овладеет бо́льшим, чем другие, чем все. В этом его удовлетворение. А высшей точки это чувство достигнет тогда, когда весь мир узнает, что сей пользователь реформ богаче всех, что он один владеет тем, чего не имеют все они, вместе взятые… Но пока, он понимает, время этому не пришло. «Ну что же, потерпим. Как только пройдут «ПереВыборы», я всем покажу, чем обладаю, овладев мыслимым всем; покажу, на что способен в овладении и всем иным…»
Сморщив извилины жадных мозгов, рыцарь реформ принимает решение. «“Высокая семья” для своего «ПереВыбора» требует миллиард. Дам непременно. Не просто дам, на тарелочке поднесу, умолять буду – возьмите, не откажите в любезности, мой миллиард лучше других. Что там миллиард, возьмите всё, что в сейфах, что в иноземных закромах лежит. Всё в радости отдам, лишь бы ты, «семья», ещё пожила, сколь мне надо пожила. С тобой, живой, я не один, а десять–двадцать–тридцать–сто и больше миллиардов поимею».
От этих цифр что-то затрепетало у хозяина бункера в том месте, где у людей обретается душа. Он вздрогнул всем телом и вылез из кучи драгметаллов и драгкамней. «О боги! Я поимею бюджет страны! Пусть годовой! Для начала! Но всё же годовой бюджет мировой державы!»
Чуть позже, успокаиваясь, решил: «Будет видно… Может… и не только годовой… и не только бюджет… а и саму держ… – Идеолог реформ не окончил фразу, задохнувшись от бесконечности новых горизонтов своего будущего. Немного остыв, недовольно хмыкнул: – Уж очень мал бюджет сегодняшней державы. Это от безалаберности реформ. Это от дилетантства реформаторов. Транжиры они. О себе больше пекутся. Но я наведу порядок. Семейственность упраздню, заартачившихся разгоню. По местам весьма отдалённым. Бюджет будет принадлежать только государству. Ибо государство – это Я. Не в интерпретации французских монархов, только в… Моей…
– Прибыль от недр земли, которую кладут в карманы мои нынешние соратники, обогатит бюджет страны минимум в сотни раз. Без учёта роста мировых цен на всё, что в нашей земле природой упаковано. Оффшорные заначки и прочие закордонные бабки членов «семьи» в страну верну, ещё несколько бюджетов наберу. Полезные стране и миру отрасли экономики мудро диверсифицирую и разумно модернизирую, наберу ещё длинный ряд нынешних бюджетов. Совхозы восстановлю, желудки и пищеводы половины человечества заставлю на мой бюджет работать. Насколько он от этого возрастёт, даже мне трудно представить. Но то, что многократно, – несомненно. Коррупцию ликвидирую – бюджет вырастет ещё на две-три тысячи процентов. Бюрократию сокращу, оставшихся нацелю самозабвенно работать, – ещё бюджет, уже подросший, в финансовые закрома страны добавлю. И так далее. Всё не перечислить. Целесообразно, конечно, предусмотреть и естественное, за период моего правления, сокращение расходов на пенсии для всяких ветеранов, и на детские пособия, и на другие нерентабельные статьи госбюджета. Но эти расходы и сегодня пренебрежимо малы, так что учитывать их можно только как статистические погрешности. К тому же я и без этих сокращений сформировал бюджет государства, тождественный бюджету большой заокеанской страны…»
Пользователь реформ возликовал. Он станет владельцем бюджетов, соответственно – властелином душ, дум и домов, а значит, и всех дворцов, включая Кре… Оборвал фразу, вновь поперхнулся, но, откашлявшись, принял решение: «Чтобы поиметь всё и всех, надо для начала овладеть телебашней, самой высокой в стране, и вещательными кнопками, для начала первой: человек всегда с единички отсчёт начинает. Затем остальными…»
Идеолог реформ принялся уточнять процесс затмения разума, охмурения душ и смирения сердец электората: «Чтобы жизнь в обездоленных домах устроить иллюзорно беспечную, а в души и сердца врубить виртуальный мир нужных мне надежд, надо на вещательную кнопку посадить своих ведунов-прорицателей, колдунов-порицателей, жрецов-жертвопотрошителей. И несколько ведущих – пираний…»
Вице-президент концерна «Де-Мон» задрожал всем телом, прильнув к беспрецедентной страсти. Вот он – момент наивысшего возбуждения. Это тебе не спальные охи-ахи, подслушанные намедни из соседнего бункера по электронной шпионской сети… «Обладать миллионами душ, – продолжая возбуждаться, подводит промежуточный итог рыцарь реформ, – это оргазм безаналоговый и к тому же безналоговый».
Возбуждение члена правления холдинга «ГеЧ-СвораС» устремилось к апогею. Но он начеку. Потому и в этот раз до конечного оргазма дело не довёл. Воздержался. Впереди нелёгкий труд… В сей миг явилась ещё одна мысль: «Если вещательные кнопки станут моими, свой миллиард раздавать не буду. Эффективней часть его на традиционные расходы по пути к очередной телебашне использовать, остальное в заначке оставить. В моих сейфах деньжатам лежать будет комфортнее, чем в таре от компьютеров по просторам необъятной страны путешествовать».
Осиновский-Вороновский содрогнулся, представив, как картонные коробки, набитые «выборной» валютой, растворяются в грязных водах вожделений, тяжёлым осадком опадая в сейфах алчных «советчиков» разных уровней, званий, цветов и оттенков…
Юбилейный форум в гневе…
Большинство его участников здраво признало: безымянный ваучер российской приватизации – похотливый вымысел, фиктивное право, злостная фальсификация.
Именной приватизационный чек всегда и везде – это личный документ человека. Как свидетельство о рождении, как паспорт, как аттестат зрелости, как диплом об образовании, как трудовая книжка. Именной документ не продашь, не обменяешь бартером, не утеряешь безвозвратно. Именные документы не купишь оптом и в розницу, не уворуешь без правовых последствий. Не примешь обезличенно и безответственно на бирже, в теневой фонд, в жуликоватую фирму-однодневку. В общем, при именном чеке проблематично обмануть отдельного человека и тем более целый народ.
Мудрейшие участники Веча возмущены… Правительство России оценило безымянный чек, к тому же без серьёзных, проверенных обществом обоснований, что законодательно недопустимо в большинстве стран мира, в десять тысяч рублей. По валютному курсу это примерно в пределах суточного пособия американскому безработному. Это что, плоды труда всей жизни гражданина России?.. При том, что в стране только лишь первоначальная общенародная собственность, потенциально возможная для приватизации, без учёта недр, иных сокровищ земли и бесценных формирующих государство отраслей, составляет бесконечные триллионы дореформенных полновесных рублей. Эта цена чека-ваучера не только смешна, она оскорбительна. Двух «Волг», которые обещали приватизаторы, за эту цену не смог купить ни один человек на планете, даже одну не смог купить, даже если она игрушечной была, не смог купить. Купить можно было лишь бутылку коньяка. И только в первые месяцы обмана. Торопиться надо было. Прошло немного времени, и этого чека на бутылку приличной водки уже не хватало.
И это всенародная приватизация? И что было делать с таким ваучером? Его возможности для отдельного человека ничтожны. Возможности возрастали только в единении. Как обычно. Извечный переход количества в качество. Объединить ваучеры в пробивную силу смогли только сверхбогатые люди или сверхкрупные начальники, местные в регионах и, несравненно в больших масштабах, центральные. Теперь становится понятным, зачем обнищание народа в условиях либерализации цен в стране проведено до приватизации, а приватизация осуществлена безымянными чеками и в краткие сроки. В такой ситуации эквивалентом каждого ваучера стала, образно говоря, мегатонна нацеленного в народ тротила.
Участники Большого Веча тотчас задались традиционными вопросами: какова нынче молодым у нас дорога?.. каков почёт пережившим реформы старикам?..
Посол Истории в смятении…
…Ватага ворвалась в рынок, опустошая лоток с пыльными пончиками. Мальцы не раздумывали. Да и думать нет смысла. И опыта иного нет. Это их жизнь. Пончики, по числу голодных ртов, вмиг оказались в желудках. Нежёваными. Упрятанными. Улики оттуда не извлечь.
Визг торговки стал сигналом. Наряд милиции схватил известных «рецидивистов». На грязных ручонках защёлкнулись наручники. Худенькие тела гнулись под гнётом тяжёлых дланей блюстителей закона. Защитники базарного правопорядка – на страже частной собственности.
Дети молчат. Чьи-то лица бледны, чьи-то багровы. Ноги готовы дать стрекача. Но это бессмысленно. Вокруг толпа озлобленных людей… Дети безучастны. Ко всему. Особенно Петя. Ещё более – Катя. Всё известно: их загрузят в автозак и повезут. Под конвоем. Мальчишки знали, что будут делать с ними. Девчонки предполагали, что будут с ними творить. Знали и то, что будет после. Их выбросят. На свободу. Кому такие нужны, лишние рты и неугомонные нравы…
…«Я вынужден… Я не могу иначе… Но это грех?!» Слипшиеся волосы встали дыбом. Давно не мытое лицо побледнело. В голове идёт работа. Мозг учителя работает, как всегда; работает, как гены предков наставляют; работает, как воспитание подсказывает. Работает, как… опыт жизни последнего года нашёптывает.
В школе он стал лишним. Фонд зарплаты власть сократила. Увольняли самых опытных, предпенсионного возраста. Тридцать пять лет учительства – не повод для сантиментов. Таких на Руси хоть пруд пруди. Звание «Заслуженный учитель» – не основание для льгот, их забрала для себя более в них нуждающаяся «демократическая» власть. Тысячи образцово обученных учеников – не предлог государству кормить бывшего учителя математики. Сделал своё дело – уходи. Стране не нужен лишний рот. К тому же теперь не нужна и математика. Хватит элементарной арифметики. Лишь бы умели отнимать у слабых, делиться с властью и бандитами и складывать миллиарды для олигархов.
Фёдор Григорьевич прижал исцарапанные в мусорных жбанах руки к надорванному бездомностью сердцу. На память пришли кухонные запахи в его уютной кооперативной хрущобе. Жена хлопочет на кухне, совмещая это с проверкой тетрадей первоклашек; он сам за крошечным письменным столом сочиняет новое учебное пособие для старшеклассников; сыновья-студенты жонглируют гирями – мужчина должен быть здоровым и сильным.
Теперь никого и ничего нет. Старший сын погиб в Афганистане, младший – на Кавказе, жена – после этих смертей. Квартиру отняли обманом. Кто отнял и как обманули, Фёдор Григорьевич так и не понял. Да и как всё это понять блистательному педагогу-математику, считающему, что в мире всё должно быть упорядоченно и так же честно, как в его любимой науке.
Сердце продолжает разрываться, аритмичные удары сомнений толкают в грех, душа и разум сопротивляются. Первым с греховной мыслью смирился разум. Душа не сдавалась, но в дело вступил желудок. Фёдор Григорьевич дрожащей рукой, осторожно и деликатно, будто в гостях, взял с прилавка пирожок и судорожно вонзил его в жаждущий рот. Ноги застыли, парализованные визгом торговки. Отделение рыночной милиции в полном составе вмиг окружило безмолвного вора. В судорожно бьющееся сердце воткнулся ствол автомата, на заведённых за сутулую спину руках щёлкнули наручники. Удар в тощий пах был предупредительным. Удар по умнейшей голове стал успокоительным.
Душа отлетела, удивляясь бесчувственности рыночных сатрапов. Тело медленно опустилось на грязную площадку базара. Глаза закрылись от стыда. Не видеть бы этот срам… Ноги, десятилетия шагавшие вдоль классных парт, замерли на жестокой земле. Пальцы правой руки сделали привычный жест: обозначив оценку, поставили точку.
…– Добей его! Добей! Он сдаст нас. Ну бей же! Ну!..
Глухой хруст раздался в сумерках вечера. Металлический прут вязко вошёл в седую голову.
– Бежим!
– Заткнись… Задний карман прошмонала? Пусто? Ну, су…
Две сутулые фигуры растворились в серой плесени окружающей среды. Будто фрагменты одной картины…
На земле человек. Сердце бьётся, отмеряя конечные мгновения. Медленно, кадрами кино, проходят последние видения, последние мысли. Военное детство – голодное. Послевоенная юность – суровая. Взрослая жизнь – восстановление страны, трудовая вахта, борьба за мир во всём мире, отказ от многого ради необходимого детям, светлая память о рано ушедшей жене, незабвенные родители, друзья с такой же судьбой…
Сутулые фигуры сворачивают за угол. У той, у которой в правой руке прут, в левой зажат мятый червонец.
– Су… – канючит вторая фигура. – На червонец время потратили. Чтоб он сдох!
Вокруг тишина. Мир покоен. Стражи порядка в порядке. Раздосадованы подросшие Пётр и Катерина.
…Зинаида Викторовна, хлопоча после работы на кухне, переворачивает страницы утерянного кем-то дневника, найденного сегодня на месте очередного теракта…
Где-то бегло, где-то внимательно вчитывается в интригующие записи. Взгляд остановился на строчках, посвящённых референдуму о сохранении СССР, проведённому 17 марта 1991 года: «В референдуме приняли участие 80% населения страны. Из них 76% проголосовали за сохранение Союза. В том числе в РСФСР – 71%, Украине – 70%, Белоруссии – 83%, Узбекистане – 93,7%, Казахстане – 94%, Азербайджане – 93%, Киргизии – 94,5%, Таджикистане – 96%, Туркмении – 98%. Власти Грузии, Литвы, Молдавии, Армении и Эстонии воспрепятствовали проведению референдума».
Задумалась над впечатляющими свидетельствами народной воли и с тоской и возмущением перевернула страницу несбывшихся надежд сотен миллионов людей. Продолжила бегло просматривать характеристики событий 1991 года: смута властей, забастовки, очереди, пленумы, съезды, болтовня…
Перевернула следующую страницу дневника. На ней – жирно выведенные слова: «Путч, 19 августа 1991 года».
В это время пар заполнил крохотную кухоньку. Суп в кастрюле вскипел, перелился через край, затушил газовую горелку. Зинаида Викторовна встрепенулась и оторвалась от чтения дневника чужой и её жизни. Тяжело вздохнула, долила в кастрюлю воды, поставила на малый огонь и пошла в комнату к маме. Она как раз выбралась из забытья, улыбнулась дочери, расспросила, как прошёл рабочий день. Озабоченно выслушала рассказ об местном теракте, к счастью, на сей раз без жертв, и с большим вниманием отнеслась к пересказу событий из найденного дочерью дневника. Когда речь зашла о путче, вставила своё слово:
– Как же, хорошо помню тот день, солнечный и тихий. А вот лица вождей, что объявились в телевизоре после балета, уже позабыла. Да и дело их путчевое помнить не хочется. Непутёвым их дело оказалось и, кажется, похмельным. Хотя цели у них были, возможно, и трезвые. В общем, как правили те люди государством, так и путч свой закончили. Никакого проку для страны, один вред – и себе, и, главное, народу. – Помолчав, Октябрина Петровна добавила: – Польза всё же от того дела была. Но тем только, кто использовал его как увертюру к достижению своих личных целей. – Вздохнув, раскрыла суть своей мысли: – Увертюра эта могла продолжиться симфонией свершения вековых надежд народа… Но увы, симфония не зазвучала. Для неё нужны истинные творцы и талантливые дирижёры. А их на том танке, с которого путч разоблачали, не оказалось. Что стало понятным, к сожалению, позже. Существенно позже…
Весь остаток вечера, после лёгкого, с простым супчиком, ужина, две русские женщины продолжили читать хронику своей постсоветской жизни. Две русские женщины… Мать в долгом трудовом прошлом – руководитель весьма успешной геологоразведочной партии и талантливый бард, ныне пенсионерка по инвалидности, прикованная к постели производственной травмой, случившейся в суровой Тюменщине. Дочь – в прошлом энергичная заведующая противочумной лабораторией, кандидат наук и активная общественница, уволенная из научного центра по причине его недофинансирования в связи с неактуальностью в девяностые годы борьбы с эпидемиологическими инфекциями. Две женщины России, представительницы двух поколений реального для них строительства настоящего и будущего страны, сверяли сейчас факты своей жизни со своими надеждами. Две русские женщины вновь и вновь переживали потрясения последних долгих лет, почти десяти лет. Потрясения разные – и светлые, и тёмные. Вторых больше. В их числе самое трагичное и сокрушительное для них – развал, точнее, раздел России под именем Союз.
Когда дочь прочитала комментарии из дневника о Беловежской Пуще, мать с горечью воскликнула:
– Спешно, как заговорщики, раздел страны провели. Уж очень верными учениками своего партийного вождя-подпольщика оказались. Из лесной чащи вякнули о разделе многовековой отчизны и стихли на время. Наверняка томились в сумятице и в страхе. Может, даже в сомнениях. Оттого, как говорят, и хмелем дух свой крепили.
– Мама, – вмешалась Зинаида, – целью вождя было объединение пролетариев всего мира в борьбе против эксплуатации человека человеком и единение народов исторической России в Советский Союз, а ученики эти страну как общак делили. Прости, Господи, за терминологию нынешнюю.
Дочь и мать замолчали, как в траурную минуту. Но мысль бьётся, её не остановить. Долгое горестное молчание прервала мать:
– Твой дедушка бо́льшую часть своей жизни, до гибели в Отечественную, Средней Азии посвятил. Юношей сражался в Красной Армии; затем, после института, занимался исследованием недр и жизни природы. Не один, конечно. Вместе с замечательными, со слов моей мамы, твоей бабушки, коллегами из разных республик страны. И никто из них не делил успехи своей трудной работы по национальному признаку. Прадед мой также много лет провёл в Средней Азии. С самим Пржевальским путешествовал. Потом самостоятельно работал на Кавказе, Чукотке и в Приамурье. Мой прапрапрадед ещё в екатерининские времена воевал за Крым, был серьёзно ранен, а после выздоровления составил одну из первых карт Черноморского побережья. Представляешь, какая это была сложнейшая и опасная работа! Я, ты знаешь, исползала всю тайгу и тундру. В молодые годы помогала своим учителям в поиске алмазных месторождений; в зрелом возрасте, когда ты уже подросла, нефть и газ с коллегами искала. Сама этим руководила и ещё начинающих геологов практике полевых работ учила. А отец твой, – Октябрина Петровна поднесла к глазам платок и простонала, – после открытия алмазной кимберлитовой трубки в тундре Якутии погиб. Готовил в Москву коллекцию минералов для обоснования нового месторождения цветных металлов. – Мать прижала руку к сердцу, дочь потянулась за валидолом.
Немного успокоившись, сжав кулачки, десятилетиями крепко державшие молоток геолога, представительница и наследница династии первопроходцев, защитников российских земель, первооткрывателей их богатств взволнованно прошептала:
– Труд наших предков, отца твоего, мой и твой труд, предназначенный для народов большой страны, теперь дележу подвергается. Кучкой лесных братьев и их приближённых. И результаты этого труда – им же, на дармовщину…
Дочь не во всём была согласна с мамой, но спорить не стала. Помогла ей принять лекарство. Дождалась, когда уснёт. И сама, прибравшись в маленькой квартирке, легла отдохнуть. Сон долго не приходил. Но отдохнуть надо. Завтра, как обычно, рано вставать.
На следующий день по пути на работу расклеила в районе скверика, где нашла дневник, объявление о тетради в зелёном коленкоровом переплёте. Указала свой рабочий телефон и домашний адрес.
Время шло, за тетрадью никто не обращался. Вечерами, после ужина традиционным пустым супчиком, дочь и мать продолжали за чтением дневника вспоминать хронику своей жизни. За последние десять лет…
Зинаида с огромным интересом внимает мыслям незнакомых людей, ставших за несколько вечеров близкими и понятными. Мама слушает внимательно, не перебивая.
Взгляд Зинаиды часто задерживается на строках автора дневника, посвящённых его беседам с родными и друзьями на темы перестройки, членения многовековой страны и последующих реформ. Некоторые из них прочитала вслух…
…Интересную мысль высказал мой отец Андрей Иванович Милованов, сельский учитель с полувековым опытом директорства в станичной школе, ветеран Отечественной войны:
– Главное, чтобы правительство и мы вместе с ним, перестраиваясь и реформируясь, на грабли истории не наступали. Лоб-то у нас, у россиян, весь в синяках да шрамах багровых. Беспримерно часто не по назначению используем этот огородный инвентарь. Граблями надо жизнь культивировать, от сорняка землицу очищать, а мы держаком по голове да по голове. Хватит, пожалуй. За века российские весь держачок измочалили, а лбы наши по-прежнему тверды так, что соображать и предвидеть не торопятся.
…На днях гостила у нас невестка Надюша Смелова с сыном, нашим внуком Дмитрием. Втянул их в свою затею, уговорил дать домашнее интервью по поводу реформаторских шагов нашего правительства. Митю долго не уговаривал, и сказанул он такое, что до сих пор забыть не могу:
– Ты, дед, историк, профессор, вот и учи своих студентов правильной истории, тогда и реформы правильными будут. Ну а мне хочется, чтобы лагерь сохранился на Чёрном море, где я с мамой отдыхал перед третьим классом, и чтобы компьютер ты мне подарил к переходу в четвёртый класс…
Опираясь на этот воспитательно-педагогический и политэкономический базис внука, я вытащил мнение невестки на ту же тему. Надюша, помогая любимой свекрови лепить пельмени, высказала своё мнение:
– Я, безусловно, за реформы, без них будущего нашего не представляю. Но меня очень удивляет несистемность (это у неё от её аспирантуры) реформаторов. Какая-то замена, точнее, подмена понятий. Всё ещё борются за рынок, и чаще цитатами рыночных классиков из не очень успешного прошлого и стран очень далёких от нас по ментальности и опыту. За рынок бороться уже нет смысла. Все уже – за! И демократы, и коммунисты. Горбачёв с Рыжковым высшие должности в советской стране занимали, и те за рынок ратовали. И не на словах, а на деле. Вполне достаточную законодательную базу подготовили и для малого бизнеса, и для выбора форм приватизации. Так что надо не с антирыночниками бороться – они уже не опасны, не спорят, только выжидают ошибки рыночников, – а дискутировать с рыночниками.
Мне понятна энергичность и настойчивость молодых реформаторов, близких мне по возрасту людей, но я пока не замечала, чтобы кто-то из них участвовал в серьёзных дискуссиях о путях, формах и методах интеграции рынка в реальную живую Россию, а не вообще, в некое абстрактное безлюдное пространство с плановой экономикой. А многое из того, что публикуется официальной прессой или говорится по телевидению, больше напоминает призывы к первомайским демонстрациям о «догоним и перегоним» да «досрочно построим – досрочно освоим», или это страшилки о возврате в якобы уж очень ужасный совковый застой.
Кстати, большинство наших реформаторов, судя по их прошлому и сегодняшнему номенклатурному положению, были заботливыми родителями того застоя, а теперь стали его любимыми детьми. Боюсь, что с учётом этого их опыта и без глубоких и гласных дискуссий мы можем и в новый застой попасть, и, хуже того, в регресс скатиться. Дискуссий глубоких, повторюсь, нет. Серьёзных учёных почти не слышно и не видно. Наверное, их не подпускают к реформам. А те, кто тарахтит с утра до вечера по телевизионным каналам, сложные проблемы упрощают до уровня игры в домино, заваливают народ новой для него, богатство сулящей терминологией и романтическим блефом о новом светлом будущем. Дескать, потерпите чуток, больше ждали; вот построим рынок – и всё мигом образуется. Через полгода, гляди, и Америку догоним. На самом деле всё не так просто. Это даже мне, аспиранту, понятно. Рынок не панацея от ошибок экономики, в условиях которой мы жили. Рынок только инструмент исправления некоторых из этих ошибок. Рабочий и действенный, но всё же инструмент. Кстати, требующий тщательного изучения и обучения, а также очень точной настройки. К тому же у этого инструмента недостатков собственных множество. Об этом все продвинутые рыночники мира уже давно говорят и пишут. Даже самые успешные из них, мультимиллиардеры.