Смех, шутки… Перерыв окончен…
Российск уже погрузился в темь, когда Смелов, окончив внеочередное совещание с коллегами из ближнего зарубежья и поговорив по сотовому с дочерью и зятем, стал поджидать оговоренное время для звонка жене и сыну с невесткой на дачу, в станицу. Чуть ранее раздалась чарующая мелодия того самого вальса, под звуки которого он и Любава впервые признались друг другу в любви.
Александр молниеносно поднёс трубку к лицу:
– Любимая, ты?
– Конечно, любимый. Здравствуй. Мирославчик заснул. Он у нас прелесть. У Иришки всё замечательно. Митенька с друзьями к твоему приезду готовит чучело добытого им огромного волка. Он торопится, офицерский отпуск подходит к концу, флот зовёт. Вчера звонили Надюша и Николай. Я счастлива их успехами. Как ты без нас, дорогой?..
После продолжительного разговора Смелов ещё долго держал трубку прижатой к лицу. Словно чувствовал тепло губ любимой…
Остыв, отправился в гости – на юбилей к Николаю Гордееву. Получив за опоздание строгий выговор от жены друга, Александр извинился и, замаливая грех, протянул Марии букет.
– Ты, Сашенька, знаешь мою слабость к розам, – наслаждаясь запахом любимых цветов, примирительно проговорила Мария и повела Александра на его постоянное место за праздничным столом. Николай, как всегда, рядом.
И начались тосты… За здоровье, за успехи – как обычно, за мир во всём мире – по привычке, за демократию – внове. И конечно, за детей, за внуков, за родных и друзей. И за тех, кто по уважительным причинам отсутствовал за столом, и за тех, кого уже нет с нами.
Мария, заметив, что Александр отошёл от своих корпоративных дел и достаточно размяк душою, заговорщицки улыбнулась мужу и объявила гостям новость:
– А у нас ещё один новорождённый имеется. Правда, на денёк постарше сегодняшнего. Вчера исполнился годик Мирославу Смелову, внуку Александра Дмитриевича.
За возгласами «ура!», здравицами в честь Мирослава поднялся со своим тостом счастливый дед. Александр прижал правую руку к сердцу и медленно, дразня застолье, вынул из внутреннего кармана пиджака цветную фотографию внука. Прижал снимок к губам и только после этого предъявил всем своего самого маленького потомка. Розовый ребёнок на белой простынке напряг в движении все клеточки крепкого тельца. Глазёнки всматриваются в мир так, что расширился он до границ вселенной. Губки раскрыты, будто над именинным столом, вырываясь за окна дома, несётся могучий клич этого чуда света.
Навстречу всесильному зову новой жизни раздались рукоплескания, приветствия, пожелания. Когда наступила тишина, Александр, вглядываясь в фото внука, как в подсказку, заговорил:
– Мы детям всегда желаем счастья. Внукам – особого. Какого счастья мы желаем своим любимым, самым любимым, тем, кто продолжит наш род, тем, кто продолжит или изменит его судьбу, тем, кто будет нашим будущим? Суть счастья человека, принадлежащего прошлому, настоящему, будущему, имеет общую природу. Но должны быть, обязательно должны быть отличия в элементах счастья людей разных эпох, впрочем, как и людей одного времени. Иначе исчезнет стимул развития жизни, всё в ней станет одноцветным. Я желаю внукам своим, всем нашим, родившимся и будущим, такого счастья, которого я им с моих позиций могу пожелать, и того, которого они пожелают себе сами, с учётом обновлённой системы ценностей времени их жизни. А мы будем счастливы за них! Одно только требование при этом я предъявил бы своим потомкам – не стройте собственное счастье на несчастье других людей…
Есть ли основания считать, что счастье такое у наших внуков возможно? Могу сказать уверенно – оснований для надежд на это сегодня больше; повторяю, сегодня больше, чем во многих десятилетиях, во многих столетиях прошлой жизни. Некоторым из вас, дорогие друзья, может показаться странным это моё утверждение. И я уже вижу удивлённые, да что там удивлённые, – возмущённые глаза. Во многом вы правы. В омуте наших перемен сложно рассмотреть проблески новой жизни, а в бедламе доморощенных реформ – сложно, а то и вовсе невозможно увидеть свет в конце туннеля. И всё же проблески есть, и они всё светлее…
Смелов вгляделся в фото Мирослава и увереннее прежнего произнёс: – Пожелаем людям задействовать сегодняшние основания к достижению счастья их потомков до того, как наши внуки станут отцами!..
Как бы подводя некоторый итог работы Юбилейного Веча, Посол Истории сделал заявление:
– Смею утверждать, людей, несущих добро, в текущей эре и в сегодняшней жизни больше, чем носителей зла. Существенно больше. Но вокруг отдельного человека, в его личном пространстве и времени в избытке зло, народные драмы, державные трагедии. Не хватает общедержавных успехов, генетически сращённых с всенародным благополучием. Добра больше, чем зла. Оно объёмней. Но зло очевиднее. Оно рельефней. Разит чаще, больнее, результативнее. Нет равновесия. Нет гармонии. Есть ли устойчивость? Есть ли точка опоры? Опора есть. Тысячелетняя. В этом Надежда. Вечная. К ней бы Веру и Любовь. С ними – в путь. Не медля и мудро. Как никогда прежде. Опираясь на прошлое, которое необходимо будущему.
На мысли Посла Истории отозвалась, улыбаясь, но с затаённой грустинкой, Екатерина Великая:
– Веруя и надеясь, русский народ веками устремлялся к Любви…
– Но она не всегда и не во всём отвечала взаимностью, – озабоченно вздохнул Александр Освободитель, – её недоставало в народной среде, ещё меньше было в среде властных элит. Не было взаимной, без кнута и пряника, любви между народом и властью. Чаще была видимость любви. Величаво возглашались витиеватые по форме, снисходительные по содержанию фразы о любви самодержавия к народу, вздёрнутому на крючья крепостного рабства, закованному в правовые цепи, короче и жёстче цепи собачьей. Декларировались верные по форме и заботливые по содержанию лозунги о любви партийной власти к советскому народу, на десятилетия посаженному в чертоги с железным занавесом, на немалое время поражённому в правах всеобъемлющим страхом ГУЛАГа. Выкрикивались циничные по форме, обветшалые и лживые по содержанию призывы постсоветской властной когорты ко всеобщей любви в рынке, отбросившие народ в новое крепостное право, вернувшие страну к средневековым развалинам.
– Любовь нередко отторгала Россию, – продолжил мысли царя-освободителя Посол Истории. – России и прежде, и ныне чужда Любовь. Не родительская к детям и детей к родителям, которой у нас безмерно. Не к делу, земле и отчизне, проверенная в войне и мире несчётное количество раз. Не мужская к женщине и женская к мужчине, которой мир земной восторгается. России чужда Любовь, кристальной правдой и патриотической мощью оберегающая нашу историю. России чужда Любовь, заботливо пестующая духовные и физические силы народа, не разделяя его на своих и чужих. России чужда Любовь, что сильна постоянством и верностью. Россия нестабильна столетьями, неверна себе веками. Она постоянна в постоянном возвращении в прошлое. Не за похвальным опытом, а в не лучшее прошлое бытие.
В отсутствие Любви Россия строится без согласованного с народом проекта, без надёжного фундамента, прозорливых окон и нетленных дверей в окружающий мир. Потому веками в спешке и опрометчиво в России рубятся неказистые окна, отчего валятся стены и набок съезжает крыша иль, хуже того, революционно либо безрассудными иль варварскими реформами рушится до основанья веками построенное, дабы затем вновь строиться, перековываться, реформироваться, застаиваться, ускоряться, перестраиваться, вновь реформироваться и опять реформировать реформированное.
– России в Любви жить не пришлось, – согласился с императором-освободителем и Послом Истории креститель Руси. – Ей в Любви жить некогда. В России ужилась лишь малая толика той Любви, что дарована ей Верой, выстрадана в народных Надеждах. Мы должны призвать Любовь, мы обязаны ей покориться. В этом гражданский долг народа и державная честь отчизны. Без этого не станет Россия такой, в какую мы от времён Руси верим, на какую веками надеемся.
Мудрейшие участники Большого Веча в глубокой задумчивости…
Владимир Красное Солнышко листает страницы священных книг, страницы трудов великих учёных, писателей, поэтов отчизны… Многое поведано в них. То, что будет… То, что есть… То, что было… То, что быть должно… Что́ есть добро и что́ есть зло. Как жить в добре, как зла не допускать. В общем, всё о том, как жить и умереть. Достойно. Или иначе. Пожалуй, ни добавить, ни убавить. И всё же добрые советы дарить отчизне никогда и никому не поздно, никогда и никому не грех…
Князь Рюрик, обнадёженный князем-крестителем и гениальными сынами отечества, вдохновенно вслушивается в работу Веча. А там… В бессистемном гуле голосов всё чаще и резче слышатся клеймение предшественников, самовосхваление, тотальное обещание светлого будущего. Диссонансом тому – мудрое молчание Александра Освободителя и ещё ряда бывших правителей страны. Они, похоже, ждут нового прихода своего времени…
В памяти Посла Истории воскресли незабвенные черты и великие свершения некоторых из таких времён…
…Многие тысячи каторжных месяцев миллионы уникальных живых существ стенают в застенках родной земли. Вздыхают о том, что считают их движимой вещью. Охают, что продают на рынке рабов. Кручинятся, что дарят их, как игрушку, меняют, как скотов, сдают в залог. Плачут, что женят по прихоти. Рыдают, что отнимают детей ради корысти. Сокрушаются гнёту разума, издевательствам над телом, проклинают измывательства над душой.
Смерды, челядь-рабы, холопы-крепостные, быдло, твари, чернь – в общем, народы российские стенают: «Из рабства освободите, освободите из крепости, верните волю-волюшку, рождением дарованную человеку!» Стенают в бунтах и восстаниях. Стенают молча, сжав зубы, увёртываясь в бега, проклиная власть, отводя свой взор ненавидящий от брезгливых господских глаз. И неизвестно, что опаснее и страшнее было и есть: шумный бунт или гневное молчание. Стенают народы в безверии. Стенают народы в надеждах. Стенают двести двадцать формальных, фактически более чем пять сотен лет рабства.
И вдруг многое изменилось. Менее чем за пять лет.
Взойдя на престол, Александр Николаевич Романов первым из самодержцев страны гармонично вписался в симфонию вечных народных надежд. На то повлияло немало обстоятельств и прекрасных людей. Пестовал цесаревича-наследника поэт-наставник Василий Андреевич Жуковский: «Владычествуй не силою, а порядком, истинное могущество государя не в чине его воинов, а в благоденствии народа». Внушал ему в стране наболевшее: «Люби народ свой: без любви царя к народу нет любви народа к царю». Подталкивал престолонаследника к судьбоносным размышлениям и знаток русской природы и русской души Иван Сергеевич Тургенев. Томиком «Записок охотника» подталкивал, печалясь в них над беспросветной жизнью крестьянской на фоне живописно прекрасных картин российской земли. Побуждала к правдоисканиям вся человеколюбивая русская проза и поэзия.
Повидал многое на родной земле и сам цесаревич. Объездил с Жуковским почти всю страну: тридцать губерний, в том числе сибирские, навестил. Поэт-наставник знал, куда везти будущего правителя и с кем его знакомить. Встречался цесаревич с губернаторами и помещиками способными и заботливыми, декабристами ссыльными, с писателями опальными, с успешными селянами и крестьянами, оброком да барщиной до полусмерти забитыми, с разночинцами думающими и другими гражданами отечества. Позже много общался Александр Николаевич, благодаря Василию Андреевичу, с мужественными воинами бездарно проигранной его отцом Крымской войны. В целом, со слов Жуковского, произошло «венчание с Россией» наследника престола.
Понял император: дать свободу народу надо непременно. Но прежде, вместо крепости крестьянской, держащей жизнь государства в жестокой узде, следует создать новую, желанную всем законодательную крепость; необходимо сплести удобный корсет, надёжно скрепляющий могучее тело огромной страны. Важно учесть интересы всех сословий народа и власти, нужны мудрые и сострадательные верховные и местные органы управления, необходимо народное образование, необходима народная, а не рекрутская армия, необходима гласность… Много ещё чего необходимо.
От обилия сложнейших «необходимо» голова может закружиться у любого человека. Она, по многим свидетельствам, кружилась и у Александра Николаевича. Но он – император… Огляделся мудрец окрест и узрел множество разного народа. На Бога и царя со своими надеждами взирая, кипит он жаркими страстями. Все шумят истово и искренне, дёргая при этом узел народного закрепощения в разные стороны. Оттого он ещё туже затягивается. Особо изощряются в этом деле крепостники – крупные владельцы плодородных земель и прочие носители черт олигархии царёвых времён. Но их на путь истинный Александр Николаевич воодушевил неоспоримой фразой, актуальной во все времена: «Лучше начать уничтожение крепостного права сверху, нежели ждать того времени, когда оно начнёт само собою уничтожаться снизу».
Крепостники и в третьем поколении не забывали зарницы пугачёвских гроз. Потому со скрежетом зубовным, но с пониманием сдержанным отнеслись к напутствиям царя-батюшки…
Разрубил узел многовекового рабства русского народа, подав должный пример правителям отечества будущих времён, Александр Николаевич Романов. Как никто другой в мире, мирно разрубил. Помогли ему в этом, кроме народа российского, брат Константин Николаевич, другие мудрейшие люди страны и «Колокол» Герцена.
19 февраля 1861 года, на шестом году своего царствования, на восьмом столетии от крещения Руси, император России подписал комплекс законов о реформе жизни страны и утвердил манифест об отмене крепостного права. Величие дела раскрепощения народа России сплелось с величием дела крещения народа Руси. Император Александр протянул руку князю Владимиру. Вместе они подвигли народы к Вере и Свободе. Этот день стал величайшим в тысячелетней истории России и останется таковым в последующие тысячи российских лет.
Посол не спешит улетать из того несравненного времени, не напомнив людям ещё о двух величайших в истории мира событиях. Об умиротворении столетиями неспокойного Кавказа и об освобождении братских славянских народов от пятивекового османского ига – Россией в короне Александра, мужеством народа-воина и воинской мудростью офицеров и генералов…
…Неудачи штурмов под Плевной и при этом огромные, более чем тридцатитысячные, потери убитыми солдат и офицеров вынудили императора ввести в боевые действия свою гвардию. На её базе, усиленной группировкой частей других родов войск, был сформирован Западный отряд. По рекомендации императора начальником отряда был назначен талантливейший полководец, освободитель древней столицы Болгарии Тырново, организатор первого в этой войне перехода через «непроходимое» коварное ущелье Хаин-Богаз в Южную Болгарию, в тыл противника, первый покоритель Шипкинского перевала сорокадевятилетний генерал Иосиф Владимирович Гурко; начальником штаба – соратник Гурко, кандидат математики, ученик великого Лобачевского – автора новой, неевклидовой геометрической системы, выпускник Санкт-Петербургской артиллерийской академии и Академии Генерального штаба, разработчик плана переправы русской армии через Дунай и ввода её в Болгарию тридцатидевятилетний генерал Дмитрий Станиславович Нагловский.
Первой из основных целей Западного отряда было создание совместно с группой войск генерала Тотлебена, героя Севастопольской обороны, блокады, предотвращающей поступление свежих сил и провианта в осаждённую Плевну. Когда эта задача была решена, целью действий Западного отряда стал разгром мощной турецкой группировки на Софийском шоссе, и прежде всего в районах Горного Дубняка и Телиша.
План действий Западного отряда, разработанный в его штабе, был высочайше утверждён императором. Перед обсуждением плана государь обратился к присутствующим генералам: «Должен сообщить, что я только что получил письмо от королевы Виктории; она предлагает мне своё посредничество между султаном и мною для начала мирных переговоров, но ставит условием, чтобы наша армия до начала переговоров ушла за Дунай, в Румынию».
Мёртвая тишина среди возмущённых слушателей была ответом на эти слова. Все ждали резюме государя. Император не заставил себя ждать. «Какова стерва!» – подытожил сообщение Александр Николаевич и предложил продолжить обсуждение плана освобождения Болгарии.
Из воспоминаний начальника штаба Западного отряда: «…На этом достопамятном совещании было положено начало 3-му и последнему периоду действий под Плевной, в котором и цель действий и средства для её достижения радикально изменялись. В этот период целью действий является уже не вытеснение армии Османа из плевенских позиций, а полное пленение; средством же – блокада турецкой армии с западной стороны Вида сильным отрядом, составленным из трёх родов оружия. Как известно, операции этого последнего периода увенчались полным и блестящим успехом».
Кольцо блокады вокруг Плевны сомкнулось. «Даже птицы не пролетали вашу линию обложения», – образно характеризовал блокаду пленённый позже Осман-паша.
Поля сражений представляли собой ужасное зрелище. Тысячи тел, изрешеченных пулями и осколками артиллерийских снарядов, пронзённых штыками и разрубленных саблями в ходе рукопашного боя. Тысячи жестоко израненных людей. Стоны боли, вопли о помощи, рыдания тех, кто, в муках уходя из жизни, прощался с родными и родиной.
После боя ратное поле превращалось в огромный операционный стол. И днём, и ночью прямо на земле производились сложнейшие операции. Без анестезии, ножом, зубилом и пилой. Силой воли и мудростью хирургов, санитаров, сестёр милосердия.
Смерть, невыносимая боль, ужасные муки солдат, офицеров, генералов; вражеские пули и снаряды на поле боя уравнивали всех; неприятельские сабли и штыки выбирали прежде русских офицеров, всегда идущих впереди своих солдат. Это лицо той войны. Святое. Искажённое болью и страхом. Одухотворённое светлыми надеждами. Напряжённое силою воли, побеждающей страх. Русская армия, освобождающая братский народ, была тогда «великим братством».
23 ноября пала Плевна. Ликовала российская армия, ликовали Россия и Болгария, ликовал цивилизованный мир. Заегозили государи Европы. Королева Виктория продолжала уговаривать императора России заключить унизительный для победителя мир с султаном Турции. Император Вильгельм Первый рекомендовал русским войскам перезимовать в Северной Болгарии, ссылаясь на невозможность перехода через Балканы в зимних условиях.
Русские поступили иначе. Как всегда. Поступили так, чтобы приблизить осуществление своих светлых надежд – освободить болгарский народ от пятивекового ига.
Император Александр Николаевич после падения Плевны утвердил план дальнейших военных действий и 5 декабря отбыл в Россию. Работы на родине – безмерно. Главнокомандующий действующей армией великий князь Николай Николаевич старший продолжил управлять войсками. Знаменитый генерал Тотлебен завершал трудную работу в Плевне и вокруг неё. Генерал Скобелев крепил оборону Шипки, воодушевлял солдат личным мужеством и военным талантом. Главной силой русских войск на Балканах становится Западный отряд, включающий основные части императорской гвардии.
Из воспоминаний генерала В. В. Сахарова, активного участника войны на Балканах, впоследствии профессора Академии Генерального штаба и военного министра России:
«Западный отряд с падением Плевны разросся до значения отдельной армии, и его начальник задумал и совершил знаменитый в истории зимний переход через Балканы. Тут представилось обширное поприще для приложения дарований Нагловского, и тут, как всегда, остался он верен себе. Накануне или вообще перед совершением какого-нибудь стратегического движения или операции, долженствовавших привести к крупному результату, Нагловский в длинном пальто, с циркулем в руках, сидя иногда на обрубке дерева, как будто наслаждался, глядя на карту, мысленно созерцая будущие движения и действия, ведущие в совокупности к отдалённой ещё, может быть, но верной цели – победе.
…В Западном отряде армии явилось редкое на войне, не внешнее только, но и духовное сочетание предводителя и его начальника штаба, второй составлял дополнение первому, и, я думаю, трудно было бы провести грань, где кончался один и начинался другой, до такой степени велики были их единомыслие и близость. Благодаря такому единству мыслей и накоплению способностей наверху, беззаветной храбрости и готовности войск идти по указанию одарённого непреклонной волей вождя, осуществились такие подвиги русской армии, в возможность которых никто не хотел верить. Так что сам знаменитый стратег Мольтке, следивший за нашей войной по карте, видя наступившую зиму и знакомый с Балканами, понимая, что наступила борьба не с армией неприятельской, а с неумолимой стихией, говорят, сложил карту, убеждённый в необходимости приостановки военных действий до более благоприятного времени года, но должен был вновь развернуть её для того, чтобы созерцать по ней не то, что, по его мнению, может случиться, а то, что уже совершилось. Надо думать, что долго ещё военной историей будут приводиться примеры подвигов русских войск. Не должны быть при этом забыты и имена вождей».
Третьего декабря начался знаменитый победоносный зимний поход Западного отряда на юг, в Софийскую котловину, через «непроходимый» перевал Чурьяк и далее на Софию, Пловдив, Адрианополь, Сан-Стефано. Воины двигались в горы днём и ночью. На месте тропинок по крутым, скользким скалам пробивали дорогу шириной до четырёх шагов. Артиллерию тащили солдаты, впрягшись в орудия; зарядные ящики несли на руках. На каждую роту приходилось по орудию или ящику снарядов. Впереди – офицеры, в любой момент готовые подставить плечо под непомерный груз или организовать необходимый отпор противнику. Дождь сменялся снегом, слякоть – морозом и гололёдом. Мороз пятнадцать – восемнадцать градусов; костры разжигать нельзя, чтобы не привлечь внимание неприятеля. Пища – сухари, редко – подогретый в манерках чай. Одежда – обледенелые шинели. Все в равных условиях: солдаты, офицеры, генералы. Последним ещё сложнее. Времени на еду и отдых нет. На их плечах – судьбы многих тысяч беззаветно преданных людей.
К 15 декабря Преображенский полк Западного отряда занял последние крутые скалистые уступы Балкан. Турки вели постоянный ружейный огонь. На открытых вершинах наши воины отчётливо видны, укрыться негде.
К вечеру войска Западного отряда начали спускаться к Софийскому шоссе. С жестокими боями подошли к Софии. Преодолели упорное сопротивление турок у Ташкисена, Негашева, Петричева, Горного Бучарова, на переправе через реку Искере, у многих других преград. И 23 декабря нынешняя столица Болгарии была освобождена. Жители Софии, возглавляемые духовенством, встретили русские войска с иконами, с православным песнопением. Улицы, по которым шли солдаты, были устланы вечнозелёными ветвями буксуса.
Генерал Гурко со штабом и представителями передовых частей посетил городской собор. Был отслужен торжественный молебен. С амвона звучали искренние слова приветствий и благодарности горожан. С краткой ответной речью выступил Иосиф Владимирович. Присутствующие рукоплескали… Военным губернатором Софии генерал Гурко назначил князя Оболенского, командира Преображенского полка; его помощником – болгарина Илью Цанева. Город был поделён на четырнадцать секторов, руководство которыми поручалось достойным жителям Софии. Армия остановилась отдохнуть в городских квартирах. Впервые за многие месяцы воины спали под крышей над головой. Солдаты блаженствовали: чистили оружие, мылись горячей водой, питались горячей пищей, латали одежду, залечивали раны, выздоравливали.
Занятием Софии исторический зимний переход через Балканы был завершён. Разгром турецких войск в Южной Болгарии и взятие Константинополя становились делом предрешённым.
За свободу Болгарии отдали жизни свыше двухсот тысяч россиян. Многие тысячи были ранены и подорвали здоровье. Память о них свято хранят в Болгарии. Десятки улиц и площадей названы именами русских героев. На юге страны растут и хорошеют с каждым годом красавец-город Гурко и два больших села с именем генерал-фельдмаршала. На центральной площади столицы воздвигнут величественный памятник царю-освободителю Александру Второму. Многие соборы Болгарии названы в честь православных святых России.
Не забыты герои той освободительной борьбы и на родине. Уже через год после войны, в 1879 году, в Санкт-Петербурге был издан «Альбом портретов деятелей войны 1877–1878 гг.». В нём перечислены участники войны, дана краткая характеристика их ратного труда. Воины, доктора, сёстры милосердия поименованы по алфавиту, вне зависимости от воинского звания и социального положения. Это замечательный памятник героям великой освободительной войны, достойный пример для современников последующих войн.
История с трудом оторвала своего Посла и от трагичных, и от приятных ему воспоминаний и вернула на юбилейный форум…
Над русским полем, над Юбилейным Вечем – громадьё вопросов. Куда идти? С кем? Как? Чей опыт использовать, чей отвергнуть? От чего оттолкнуться, с чего начать? Другие, другие, другие… Множество, множество, множество… Русь, дай ответ!
В поисках ответов заговорил Владимир Красное Солнышко:
– В первую очередь стране необходимы нравственно чистые, активные и понятные людям партии или иные сообщества. Партии и сообщества, воодушевлённые лучшим опытом страны и мира, нацеленные на его приумножение. Есть ли сегодня такие сообщества? Как выглядят нынешние партии? Чем заняты? Каковы их цели?
Посол Истории усмехнулся и кратко, но ёмко обрисовал существующий спектр партий. Вече притихло, даже птичье щебетанье прекратилось…
В этой тишине Посол ищет истоки и причины образования поименованных им партий. На память пришёл эпизод из обыкновенной советской жизни…
…В один из дней, теперь весьма давних, отец и сын после бани с парком сидели за вечерним столом. Женщины накрыли его заботливо, посидели, разошлись по своим делам. Дали возможность мужчинам побеседовать о мужском. Их двое осталось в большой семье. И скоро новая разлука.
– Думал я о твоём вступлении в партию ещё до того, как вышел ты по возрасту из комсомола, – первым заговорил Дмитрий Александрович Смелов. – Но не подталкивал. Считал, ты сам должен созреть и искренне осознать причастность к нашей партии. Партия не проходной двор и не место для сытной отсидки. Партия – это раз и навсегда. Или с ней, или без неё. Выйти из неё можно разве только со смертью. В наше время сомнений не было – вступать или не вступать. Она была единственной организованной силой, которая обещала народу всё, в чём он нуждался, всё, на что веками надеялся. Сейчас, десятилетия спустя, можно сделать некоторые выводы. Всё ли и так ли достигнуто из того, что мы ставили своей целью? С учётом того – тебе и решать.
Дмитрий Александрович замолчал. Александр внимательно слушал. Но сейчас, полагая, что пора сообщить о своём решении, начал…
Отец мягким движением руки остановил сына. Ещё помолчав, несвойственным ему тоном проговорил:
– Послушай, сынок, я расскажу тебе одну историю из моей фронтовой жизни. Начало её ты хорошо знаешь; я не раз об этом вспоминал, правда, вкратце. А вот о продолжении речь не заводил. Считал несвоевременным да и нескромным. А сейчас, думаю, вспомнить тот случай уместно.
Было это под Кёнигсбергом, ныне Калининградом. Под вечер командование поставило перед моей частью ответственное задание. На рекогносцировку решил идти сам. Замполит отговаривал и был прав. Но уж очень необычная стояла перед нами задача. И беспримерно опасная. Хотел я сам в той ситуации разобраться. Взял с собой четверых проверенных в таких делах бойцов. Сделали мы всё, что намечали, но на обратном пути случилось обычное на фронте. Неприятель время от времени бесцельно обстреливал наши позиции. Вражеская мина разорвалась в трёх метрах от нас. Это последнее, что я тогда увидел. Как потом узнал, Гриша Иванов из Орла и Казбек Джабраилов из Гудермеса погибли сразу. Царство им небесное… Отличные были солдаты. После войны я их семьи нашёл и рассказал о службе и гибели наших героев… Меня же тогда ранило, контузило и, потерявшего сознание, завалило землёй. Фёдор Игнатенко из Полтавы и Саркис Арутюнян из Еревана остались, к счастью, живы. Ты их хорошо знаешь, они у нас часто гостят. Так вот, сами раненные, стали они откапывать своего командира, то есть меня. Хоть живого, хоть мёртвого, как потом говорили. Голыми руками копали. Ногтей на пальцах не осталось. Руки до крови истёрли. Но откопали. Без сознания, конечно, чудом не задохнувшегося и с рваной раной на животе. Шрам тебе знаком… Вот, сынок, пример фронтовой дружбы. Такое не забудется никогда. Но об этом особый разговор.
А дальше был госпиталь. Врачи вытащили меня с того света. В сознание пришёл через неделю, рану залечивали месяц. А вот немым был три с лишним месяца, слух восстановился чуть раньше.
Однажды мой лечащий врач пошёл на очередной лечебный эксперимент. Как позже рассказывал, весьма эффективный в излечении таких, как я, контуженных… На утреннем обходе Андрей Петрович остановился у моей кровати; улыбается, как всегда. А руки за спиной держит. И всё допытывается, как спал да какое у меня самочувствие. Я и мычу в ответ – всё хорошо, пора на фронт… В этот миг он резко поднёс к моему лицу письмо от твоей мамы, пришедшее ночью, и твою фотографию. И у меня тотчас вырвалось из уст твоё имя. От счастья стал безостановочно говорить. О маме твоей, конечно. О фронтовых друзьях, о родных. До бессмыслицы договорился… Андрей Петрович приказал успокоительный укол сделать, чтобы снять нервное напряжение. После укола я заснул. Эту часть тех событий ты знаешь. А дальше произошло вот что.
Первое, о чём я спросил, придя в сознание: где мои партийные документы? Именно о них я заговорил в первую очередь. О документах, которые однажды перед войной были отняты у меня ежовским «правосудием». Коллеги-друзья тогда спасли мою честь, партбилет вернули, а меня, оберегая от дальнейших преследований, отправили в погранотряд на границу, а оттуда в Китай, консультантом в молодую народно-освободительную армию. Эта трагедия была со мной все те годы. Наяву и в подсознании. И всё прорвалось наружу, когда вновь смог говорить. Это и было главное в продолжении той фронтовой истории. Как я тогда думал. Впрочем, так думаю и сейчас. Хотя и накопилось много сомнений и появилось много разной вредной мути.