Глава одиннадцатая
Оставалось два месяца до дембеля в сентябре шестидесятого года и старший сержант Женя Макаркин получил последнее письмо от своей девушки из Алма-Аты. За три года его службы писем она написала тысячу четыреста девять штук и Женя для них специально купил в увольнении рыжий чемоданчик с двумя замками. В целом получалось, что Лариска отправляла ему года два по письму в сутки. Процесс исправно шел, начиная с первой армейской осени пятьдесят седьмого года, сразу после октябрьского призыва. В пятьдесят восьмом и девятом конверты дневальные отдавали ему каждый день. Но к лету дембельского шестидесятого письма стали поступать намного реже.
Предпоследнее Лариска написала в июне, а последнее – когда он уже сделал дембельский альбом с фотографиями службы и друзей и когда украсил парадную форму всякими заслуженными значками, ленточками, тремя золотистыми витыми шнурами, пропущенными под правым погоном. Они провисали красивой петлёй до ремня и были специальной пуговицей закреплены на уровне груди. Голубые погоны ВВС полагались дембелю необыкновенные, с золотистой окантовкой, новенькие, прямо со склада. И ко всему этому выдавалась высокая фуражка с лихо прогнутым козырьком. А хромовые сапоги все увольняющиеся в запас недорого покупали у каптёра. Он их храбро воровал и отлучал от офицерских комплектов, прятал в глубинах кучи изношенной солдатской формы, необходимой для самой черной работы, а при явном риске с дембелей брал всего сто рублей, хотя такие сапоги в «военторге» стоили пятьсот. Не наглел. Молодец.
В предпоследнем письме Лариска намекала на то, что к ней липнет Женькин дружок со двора Серёга Дорофеев и просила, когда солдат вернётся, Серёге тому набить морду. Ну, а в послании заключительном сообщила Лариса, что они с Серёгой Дорофеевым ещё год назад расписались, просто она очень смущалась Женю огорчить, и в конце сентября шестидесятого уезжают на заработки в геологическую экспедицию куда-то на рога к черту, в какое-то селение «посёлок Геологов имени Кагановича», с дополнительным казахским названием «Кызыл козы» в Кустанайской области.
Едут они с геологами и с сосунком-сыном Алёшей на три года минимум – разведывать залежи бокситовой руды, чтобы у страны СССР было много алюминия. Она просила Женю не расстраиваться и уверенно убеждала, что он тут быстро найдёт себе невесту получше самой Лариски. Потому, что столица просто через край наполнена красивыми, добрыми и умными одинокими девушками, которым как раз таких мужественных и порядочных женихов как Макаркин не хватает катастрофически.
Женька попал служить в Военно-Воздушные Силы. В гарнизон под Оренбургом «Домбаровский» на военный аэродром всего в трёх километрах от села Домбаровского. На аэродроме базировался 412-й истребительный авиаполк с истребителями Су-9 и Миг-21. Солдат на три года набирали в полк помощниками к штатным технарям-офицерам и опытным старшинам-сверхсрочникам. Женька за службу выучил эти машины наизусть и очень здорово помогал механикам и техникам-мотористам. Получил кучу почётных грамот, знак «Отличник ВВС», знак «Отличник Советской Армии» и все три больших синих знака классности. От низшего третьего класса до знака «М» – а это «мастер» значит. То есть в чести был старший сержант Макаркин и его уговаривали остаться на сверхсрочную. Но Женя хотел выучиться на пилота гражданской авиации и жить дома. В Алма-Ате.
Ларискина метаморфоза из любящей и ждущей невесты в жену его друга Серёги подкосила Макаркина, естественно. Он изучил письмо трижды, бросил его сверху в чемоданчик на все предыдущие. Рвать почему-то не стал. Не смог. И через пару дней, не выходя из состояния человека, стукнутого молотком по голове, в пятницу после ужина свалил в «самоход». Перелез через высокий бетонный забор, предварительно переодевшись у каптёра в «гражданку» – твидовые брюки, поплиновую черную рубаху, серый в крапинку пиджак и остроносые туфли. Перелез и побежал в деревню Домбаровку, где имелся ресторан-кафе «Урожайное поле», который работал до полуночи. Там он надрался водки до состояния «больше не лезет» и на «автопилоте» к полуночи вернулся к забору части, на который залезть за пятнадцать минут смог-таки, но спуститься вниз аккуратно не вышло.
Он зацепился ногой за край верхний, его перевернуло лицом к забору, и он голову уронил на грунт с высоты двух с половиной метров. Над головой в полёте у него имелось довольно крупное тело, высокое и мускулистое. Этот факт приземление сильно усугубил до худшего травматического варианта и хоть не твёрдым был грунт, а голова так размашисто впилась в него, что шейные позвонки как-то выдержали, а мозг не сумел и сотрясся. Женька раскинулся почти на два метра в длину и чуть поменьше места заняли его разбросанные по сторонам недвижимые руки.
В таком странном виде его и нашли солдатики из «учебки», только что призванные, которые мётлами доводили пространство за казармами до стерильного. Примерно такого, какое бывает во дворе, в кабинетах и палатах военного госпиталя на окраине Оренбурга, который драили до блестящего состояния со дня основания в 1744 году. Главная клиника Южно-Уральского военного округа приняла Женю Макаркина с радостью.
Радость была написана яркими красками на лицах медсестёр, врачей и даже у главного врача, который исправно обходил все палаты раз в неделю. Провалялся Женька в учреждении полтора месяца, зато не без пользы. Наладили ему сломанные правую ногу и левую руку, и каким-то хитроумным способам вернули мозг в состояние, которое Евгений имел до полёта с забора. А самому ему казалось, что мозг стал работать лучше. Но он об этом молчал, поскольку хвастаться не любил вообще. С детства. И хвастунов активно не любил. Обрывал их на самом интересном хвастливом месте очень грубым словом или даже благодарил, пожимая руку так крепко, что хвастун на некоторое время дар возвышающей себя речи терял, а вместе с даром упускал и основную нить мысли о себе, выдающимся.
В запас Макаркина уволили на два месяца позже и до вокзала его провожали друзья по службе. Женька шел на костылях и нести даже два небольших чемоданчика было ему неудобно. В декабре шестидесятого поступить в Ульяновскую Школу Высшей Лётной Подготовки возможности уже не было, а потому отец помог ему устроиться ремонтником на алма- атинский завод тяжелого машиностроения, где сам отпахал двадцать три года и оттуда собирался уходить на пенсию. Завод с 1942 года посылал на фронт снаряды, бомбы и мины, а когда мир наступил – здесь стали делать прокатное оборудование, волочильные станы, и к тому дню, когда Женька начал тут трудиться, в списке заводских изделий было почти двести разных вещей, от станков до тяжелых машин, которые закупали США, Великобритания, Франция, Япония и так далее. Тридцать две страны. Хороший был завод. И Макаркина там зауважали. Умел работать красиво, быстро и точно. Но он ждал следующего года, экзаменов на звание пилота в Ульяновской «ШВЛП».
Время ползло. То ли после войны сил ещё не набрало, то ли Женьке хотелось его разогнать до скорости истребителя МиГ-21, чтобы быстрее наступило очередное лето и можно было сдать документы в лётную школу. А тут ещё Лариска, до сих пор любимая, появилась во дворе дома, где жил Женя, раньше с родителями проживал друг его Серёга, укравший у него Лариску. Ну, как укравший? Уболтавший. Молодец, значит. Попробовал другу от души нагадить. И у него получилось. Но жизнь совместная, семейная не заладилась. Разбежались они. Лариска с сыном к маме с папой приехала и пока не работала. Сын болел постоянно. Пришла она вечером к Женьке тридцать первого декабря. Сели они под ёлкой, которую мама с рынка принесла и украсила. Сели и молчали. Он глядел ей в глаза и видел в них страх, горе и тоску.
– Ты меня уже не любишь? – спросила шепотом Лариска.
– Люблю, – не соврал Макаркин Женя.
– Ну, может, тогда…
– Нет, – он отвернулся. – Лучше я тебя буду любить. А начнём снова – буду ненавидеть.
Лариса поздравила его и маму с наступающим, опустила голову и ушла. Больше они никогда не встречались.
Отец за новогодним столом поднял рюмку водки и сказал тост.
– За нашу семью крепкую, за наше счастье, за любимую нашу маму, для меня жену, лучшую на этом свете. И за тебя, парень. Удался ты. Мы рады. Большого тебе и светлого пути.
В марте отец умер. Он никому не говорил, что у него рак какой-то кишки. Только матери доложил, что врачи ему дали пожить ещё пару месяцев. Но они ошиблись. Месяц – и батю отвезли на кладбище. На улицу Ташкентскую. Женька ему сам памятник сделал. Купил гранит на заводе за городом, где его пилили и выкладывали на стены важных зданий, которых в столице было множество. Он обтесал кусок гранита на заводе во дворе. Выбил долотом всё, что положено было написать, сделал бордюры, сварил оградку. Первый зам. директора дал бесплатно трубы и уголок на оградку. Поставил с ребятами из своего ремонтного цеха всё это на могилу и стал жить дальше с очень больным осадком в сердце и душе. Любил отца.
Тут как-то незаметно и август пришел. Поехал Евгений в Ульяновск, костыли не взял, хотя без них не ходилось ему по-человечески. Бедро прооперировали в Алма-Ате, поставили вместо переломанной кости целую. Взяли с умершего таксиста. Родственники разрешили. Она вроде такая же была размером, но прижилась с трудом и Женька без костыля ногу волочил да слегка прихрамывал. Оказалась – нога после операции почти на сантиметр короче. Но жить можно было. Он делал всё, что хотел, только бегать не получалось. Да, собственно, повода-то и не было бегать. Но на первой же медкомиссии его «зарезали».
– Биография у вас хорошая, – по-доброму сказал ему председатель. – Но есть недостатки. Рост у вас метр девяносто два. Уже негоден. Самые высокие лётчики – сто семьдесят четыре сантиметра. И, главное, два перелома… А ещё было сотрясение мозга. А как последствие этого сотрясения вполне вероятна возможность повышения кровяного давления на полётной высоте. Ну, при перегрузках даже на две ДЖИ – это инсульт или инфаркт. Соответственно и гибель. Не только ваша. Люди разобьются. Самолёт тоже умрёт. Человечья жизнь бесценна, но и машина не дешевая.
– Я не смогу жить без самолётов, – Женя поднялся, оделся. – Лучше спиться и забыться.
– Ну, совсем без самолётов мы вас не оставим. Не бросим, – улыбнулся доктор. – Три года в Школе работает факультет авиадиспетчеров. В пятьдесят девятом выпуск был первый. Тогда год учились. А сейчас два года, да десять месяцев ещё. У вас столько знаков отличия по службе в армии. Вы классный специалист. И как сказано в армейской характеристике – отличаетесь ответственностью и легко обучаетесь всему. Значит, и самолётами научитесь управлять. Движением в воздухе. Но только с земли. Без диспетчеров пилоты сейчас – котята слепые. Машины стали сложными и много их в небе. Я ваши документы передам на факультет диспетчеров управления воздушным движением. Не возражаете? Экзамены начинаются послезавтра в тридцать пятой аудитории. Медкомиссию на диспетчера вы только что прошли. Справка об этом будет на факультете. Счастливо!
Женька вышел из Школы и как во сне двинулся по незнакомому городу неизвестно куда. По дороге он съел десяток стаканчиков разного вкусного мороженого, выпил автоматически полведра газировки и в общежитии его стало тошнить. Заболела голова, щипало сердце и наворачивались слёзы. Потом он взял себя в руки, дал кулаком по шее себе и вслух сказал.
– Если есть выход к хорошему, иди. Или потеряешь на хрен, забудешь, где он был, этот выход, и уже до смерти не найдешь.
…Через два года и десять месяцев двадцатипятилетний Евгений Антонович Макаркин обмывал с друзьями по факультету и свой диплом, и дипломы ребят. Внутри красных «корочек» с тиснённым знаком гражданской авиации и словом «Диплом» было красиво написано тушью:
« Макаркин Евгений Антонович. «Диспетчер управления воздушным движением». И туда же поместили вкладыш. Листочек с оценками за семь выпускных экзаменов.
Не было среди написанного только слова «УРА!» Но вся команда из семидесяти трёх выпускников прокричала его как на параде, так слаженно и громко, что со всех ближайших деревьев сорвались и испарились в небольшом тумане испуганные воробьи и скворцы. Жизнь продолжалась. Нет. Жизнь началась!
Направили Макаркина в родной город. Он неделю отдохнул, на рыбалку с друзьями смотался. Далеко. На реку Или. Отдохнул здорово и рыбы привёз столько, что мама себе оставила килограммов восемь щуки, маринки и сазана, а остальное разнесла по соседям. Больше в морозилку втиснуть не смогла.
Вот через неделю и пошел Женя к заместителю начальника Управления ГА по кадрам Жумабаеву Арманжану Тулеповичу. Тот все до единой бумажки прочёл вдумчиво, все характеристики и грамоты почётные, приложения к значкам отличника службы изучил, а уже в конце раскрыл диплом.
– Там в Ульяновской Школе есть родственники у тебя? – улыбнулся Арманжан.
– У меня мама, – один родственник. Живём мы на улице Дзержинского. Больше нет вообще никого. Отец недавно умер.
– Я к тому, – продолжал улыбаться Жумабаев. – Что у тебя одни пятёрки по всем экзаменам. Чтобы такой диплом получить в Алма-Ате – ты бы должен быть либо гением, либо, понимаешь, проректором или деканом должен был работать твой родной дядя или старший брат.
После этой странной короткой речи он засмеялся во весь голос и нужные документы заложил в папку с названием «личное дело». Под названием написал ручкой «Евгения Антоновича Макаркина». Женю он поздравил, долго тряс руку и желал успехов в ответственной работе.
– Иди теперь на «колокольню». Мы так зовём диспетчерскую. Она у нас вся стеклянная по кругу, потолок стеклянный, это для визуального наблюдения, когда погода ясная. А над куполом три антенны торчат. Одна вообще на крест похожа. Таких по стране штук пять всего. Сидят диспетчеры на третьем этаже. И этаж с улицы очень напоминает круглую колокольню. Да что я тебе объясняю? Ты и сам всё знаешь, найдешь, – Арманжан Тулепович снял трубку телефона.– Максимыч, тебе прислали нового диспетчера. Наш, но закончил школу в Ульяновске. Ну, так и я говорю, что там хорошо учат. Парень приятный, а сколько у него похвальных знаков и грамот! Из армии, из Школы лётной! Короче, нам такие нужны. Идёт к тебе. Пока!
Шел Женя сквозь сентябрьское утро по укрытому кленовыми, осиновыми и дубовыми листьями тротуару. Кленовые были красными, жёлтыми, и оранжевыми. Осиновые удивляли разными оттенками. Розовыми, огненно-красными и лиловыми. Осенью осина куда красивее, ярче и заметней, чем в разгар лета. А вот дубовые листья с сентября уже становятся самыми, наверное, скромными. Мятые, жухлые, неприглядного мрачно-коричневого тона. И только все они вместе, перемешанные ногами прохожих и лёгким ветерком, напоминали огромное цветастое мозаичное панно, выложенное лучшим на свете художником – природой.
Макаркин Евгений подбрасывал их костылями почти до пояса себе и вроде бы слушал свою взволнованную душу. Но она сжалась и умолкла. Никак не хвалила хозяина, не успокаивала и не пугала встречей с неизвестной работой и людьми незнакомыми. И ведь не зря сжималась душа и учащался пульс. Школа – это школа. Там водили цели воображаемые и всего три настоящих маленьких школьных самолётика «Як-12», один из которых подарила «скорая помощь». На нём даже красный крест не закрасили. Два других не отлетали свой ресурс и наполовину. Возили они крупных областных чиновников по области. Они были поновей. Их начальникам большим чаще меняли. Как и автомобили. Боялись за их ценную жизнь, посвящённую управлению народом.
Эти школьные «Як- 12» больше никуда не летали. Только по кругу. Огибали со всех сторон Ульяновск и садились на школьную грунтовую полосу. Вели их по радару собственному, а управляли с земли по радиосвязи и через маленькие экраны от радиолокатора. Но Алма-Ата, говорили ему ещё в лётной Школе, отличалась от многих городов именно количеством взлётов и посадок в порту за час, скажем. Наверное, с Московским Домодедово и Шереметьево можно сравнить. Или с Пулково в Ленинграде.
Огромное количество транзитных посадок и подъёмов своих и много международных аэропланов. Просто стоять да наблюдать со стороны – и то рот откроется от удивления. Самолёты взлетают и садятся всегда с разных сторон полос, поэтому создаётся ощущение, что поток взлётов и посадок вообще не прерывается ни на минуту. Это, конечно, немного не так. Но только немного. Работа в Алма-Ате у авиадиспетчеров – это сплошное напряжение нервов всю смену. Практически без продыха. Об этом Жене рассказал перед выпускным вечером один из преподавателей. Он был лётчиком в Москве и куда только не летал. Да и диспетчером работал в Москве. В Домодедово. Ездил по обмену опытом в Алма-Ату. Поэтому знал что говорит не по чужим рассказам. Сам видел.
Познакомился Макаркин с начальником смены, руководителем полётов Александром Максимовичем Лопатиным. Добрый был дядька, но в нужных требованиях жесткий. Почти тиран. Это Женя понял минут за двадцать, пока сидел у двери и никто к нему не подошел. Сам Лопатин только глянул на новичка быстрым взглядом, кивнул на стул и уставился на экран, продолжая беспрерывно говорить в микрофон на наушниках, переключая перед собой тумблеры примерно с такой же скоростью, с какой старый бухгалтер – кассир считает купюры. Так он контачил минимально с десятком пилотов. Примерно через сорок минут число объектов в небе ненадолго уменьшилось, тогда только Лопатин взял пустой стул рядом со своим вертящимся креслом и с ним пришел к Женьке. Сел напротив. Познакомились.
– В моей смене и будешь работать, коли уж ко мне попал сразу. Но не с завтрашнего дня. Стаж твой начнём отсчитывать через две недели. А пока приходи сюда каждый день, всем говори, что со мной работать будешь, а я сказал тебе – сидеть и просто наблюдать за работой диспетчеров и руководителя полётами. Ну, это пассивная практика. Сразу тебя никто к экрану не посадит и гарнитуры на уши не повесит. Побьёшь самолёты. А вот приглядись, суть улови, алма-атинскую специфику пойми и тогда я сам начну тебя натаскивать. Через две недели. Узнаешь, когда моя смена и сразу заступай на вахту. Всё. Запомни. Весь день сидеть не надо. Одну смену пробыл и с этими ребятами порт покинул. За это время со всеми сменами поработаешь. Приходи завтра и каждый день к десяти утра, уходи в семь вечера. Понял?
От такого напора, от льющегося беспрерывно текста Женька малость одурел, но, странно, абсолютно всё понял и запомнил.
–Я пошел?– спросил он и подал руку.
– Двигай, – Лопатин потрепал его по волнистому волосу и руку крепко пожал.
На улице Макаркин Женя побродил вокруг здания, обошел радары, высотомеры, удивился, что вдоль полос днём горят по краям лампочки, полюбовался взлётами и посадками больших самолётов и маленьких. Наконец и душа его отмякла и нежно пощекотала изнутри суть будущего значимого человека – диспетчера воздушного движения Евгения Антоновича Макаркина.
На следующий день вечером с окончанием смены, после которой гудела голова, хоть он и не трудился, решил Женька пойти в центральный парк культуры имени Горького. Погулял не по дорожкам асфальтовым, а меж деревьев. Меж сосен, тех же клёнов, акаций и редких берёз. Костылём он рисовал на усыпанной листьями земле самолёты. Разные. А один изобразил практически в натуральную величину. Правда скромный по размерам аппарат – «Ан-2». Зато с двумя рядами крыльев и приёмной антенной, ниткой тянущейся от кабины к килю.
Потом сел на скамейку под включенным фонарём на дорожке и ни о чём не думал. Дышал хвоей, наслаждался запахом увядающих трав и недавно слетевших с веток листьев. Минут через десять на край скамейки села девушка почти его возраста. Ну, может, и далеко до двадцати пяти было ей. Фонарь на дорожке тусклый. Не разберёшь толком. В руках она несла тяжелую сумку и села перевести дух. Потом Женя вдруг почувствовал, что она на него смотрит пристально. Причём удивлённым взглядом. Повернул голову. Точно. Девчонка разглядывала его так, будто он как минимум популярный артист кино. Нет, будто он космонавт Титов. Или Николаев.
– Ты Женя? – спросила девушка и на лице её появился лёгкий испуг. Будто она боялась, что он скажет «нет».
– Женя, – он удивился. Тоже мне – известность. – А ты кто?
– Я сестра Володи Тимченко. Младшая. Вы же знали Володю?
– Я и сейчас его знаю. Мы старые друзья со школы, – Макаркин улыбнулся. – Привет ему передай. Как зовут тебя?
– Лена, – девушка подошла и остановилась напротив. – Не передам я привет. Володя погиб. Разбился два года назад на мотоцикле. Папа ему подарил. Вова на рыбалку ездил, обгонял на шоссе «москвич». Тому, наверное, не понравилось. Он вильнул влево, сбил мотоцикл и уехал. Володя там и умер.
– Кто сказал, что «москвич»? – поднялся Макаркин
– Так следствие было, – Лена опустила голову. – Определили, что такой краской, какая осталась на колесе мотоцикла, завод МЗМА «москвичи» только красит. Но не нашли виновника. Он, наверное, из другого города был. Может, из далёкого. Разослали ориентировку. Но пока ничего. Хотя дело открыто.
– Вот же сволочь, – Женя ударил костылями по асфальту.
– Ты бы пришел к нам, а? – Лена смутилась. – Мама будет рада. Да ты с ней поговоришь по душам. Друзей у него мало было. Все разъехались. А ты, наверное, учился где-то? И вернулся? Здесь будешь жить?
– Да. В Алма-Ате. Родина. Никуда больше не хочу.
– А я в младших классах детей учу после педучилища. Ну, придешь?
– Завтра после семи. В половине восьмого точно, – Макаркин Женя пошел и взял её сумку.– Тяжелая. Зачем таскаешь такой вес?
– Это еда на неделю. Мама почти не ходит. А я три раза в неделю после работы учусь на курсах кройки и шитья. Нам платят мало в школе. Мама не работает. Вовы нет. Отец пьёт подолгу после смерти Вовкиной. Я очень хочу потом устроиться в ателье и начать зарабатывать. Не тяну сейчас одна всю семью.
Женя с девушкой прошел через парк в частный сектор, где жил его друг школьный, поставил перед воротами сумку.
– Ну, пока. До завтра, – из окон падал яркий свет и Женька разглядел сестру Володи, которая до его призыва в армию была маленькой и незаметной. Сейчас она стала красавицей с добрыми глазами и тёплой улыбкой.
– Я буду ждать, – сказала Лена и подняла руку.– Мы, то есть, мы с мамой будем ждать.
Макаркин шел обратно через парк на площадь перед входом, где собирались все троллейбусы. И на ходу вспомнил он, что часто видел во снах это лицо. Девочки из далёкого прошлого.
– Или мистика. Или дурь. Женщин, ясное дело, давно не трогал руками. То армия, то мужицкая Школа лётная.– Макаркин усмехнулся и прыгнул в пятый троллейбус.
Он ещё не успел догадаться, что судьба, которая подарила ему работу, связанную с любимой авиацией, уже подготовила самый, пожалуй, дорогой подарок на всю жизнь – Лену Тимченко.
Его добрую и верную, волшебную фею.