Глава четвёртая
Осень Зарайскую серые грустные тучи обливали слезами небесными усердно и скорбно. Видно, силам высшим, над тучами летающим вечно, снова жаль было и землю и людей, расстающихся с ласковым добрым летом. Жалели они всё, что под небом, но настырно делали своё: тащили издали ветры прохладные, злые на зелень деревьев и трав. Они свистели над городом, разбивая хрупкие капли дождей, перекрашивали охрой и бордовой краской листья, отрывали их от тонких ножек и бросали на стёкла машин, зонтики, плащи и фасады домов. Плакало небо неделю беспрерывно и печалью своей меняло ход жизни, замедляло время и хмурило лица народа, ожидавшего холодов, грязи и слякоти, но как всегда к ним не готового.
Только отдельным группам населения не заметно было тоскливое остывание природы и временное умирание её. Потому, что в мрачные эти дни случались и радовали разных людей совершенно контрастные с плохой погодой или нечаянные, или долгожданные события. Вот в конце сентября шестьдесят восьмого года, затонувшего в слезах небесных, случился у литературного объединения при Зарайской областной газете праздник, призывающий ликовать, хором обниматься и пить шампанское в лошадиных дозах.
Типография выпустила книжки двенадцати авторов хоть и не в обещанных грандиозных количествах, но все же! По пять тысяч экземпляров в красивых глянцевых обложках. Вверху каждой, выше фамилии автора, издатели написали « Писатели и поэты Зарайской области», а внизу – « Издание Зарайского литературного объединения». Всем авторам Панович, председатель, дал по десять штук «авторских». Положено так. Остальные раскидали по книжным магазинам и газетным киоскам. Газета и радио об этом ярком событии сообщили не по одному разу. Но удивительно было не то, что книжки выпустили, а то, что за пять дней все их раскупили. Даже в самом дальнем городском киоске на выезде из города, где пешего человека можно было встретить только в единый день получки – двадцать восьмого числа, когда он уже плохо понимал зачем он живёт и куда его вообще несёт.
Потрясение счастливых авторов и писательского сообщества усугубилось тем, что разные организации стали звонить в редакцию и требовать творческих встреч с авторами.
К ним, ясное дело, никто не был готов, все боялись публичного разбора написанного, поскольку провокаторов и дураков после свержения царского режима в СССР все равно осталось навалом. Они могли любое замечательное и прогрессивное дело превратить в ничто простыми словами, не требующими обоснования. Например – « всё это полная хрень и гадость вонючая.» Эти определения оспорить не удавалось даже крупным партийным деятелям, приносящим в коллектив швейной фабрики предложение путём более крепкого пришивания пуговиц к пиджакам догнать и перегнать Америку по экономическим показателям.
– Чего я народу скажу?– Пыталась биться лбом о стол поэтесса Марьянова. – Я все мысли свои впихнула в поэму. Нет больше мыслей у меня.
– Мне тоже к написанному досочинить нечего.– Обливаясь потом, волновался автор детектива «Наказание за преступление» Лыско А.П.
–А ты вот представь, Алёша, что у меня с тобой творческая встреча.– выступил ещё не публикованный детективщик Проценко.– И мне хочется узнать у тебя – что тебе самому больше нравится в изложении повести. А?
– Так правда жизни, что ж ещё – то?– Вскипел Лыско.– Вот, например: «Наши пацаны с района «Красный пахарь» забили столик возле окна кафушки «Колос» и киряли портвуху с плавленым сырком «Лето». Наших было шесть харь. А ихние, «наримановские» через столик хлюпали старое «Жигулёвское» с вяленым окунем. Ихних на одно рыло было больше. Один наш крикнул ихним.
– Дайте окуня, наримашки хреновы.
– А ху-ху не хо-хо? Сами ловите и сушите. Умные, мля!
Наш подошел к ихним и крайнего – хрясь по бестолковке. Тот со стула – блымс на пол и с тоскливой рожей отдыхает.»
– Так тут от первой до последней буквы – честная правда. Среди наших был лично я. И лично меня первого зло взяло, что какие- то занюханные «наримашки» разбавленное позавчерашнее пиво заедают вяленым окунем, а нам рыбку не дают, жлобы! И это я с расстройства подошел к ихним и – «хрясь» одного по его темечку тупому. Правда жизни! Так прямо и сказал бы народу.
– Ну, так иди и крой там правду- матку, коллективу наримановского СМУ-4.-Похлопал его по плечу председатель.– Вот на тебя как раз от них и заявка. Хотят с тобой творческой встречи.
– Это я буду один, а их – целое СМУ.– Задумался Лыско.– А мне хочется жить и дальше без второй группы инвалидности, творить творчество и радовать им культурное население. Социалистический, как в этой повести, доносить до умов реализм. Дайте мне милицейское сопровождение или писателя Андрюшу Блаженного. Он один, если что – по кирпичу ихнее СМУ- 4 одной левой развеет по окрестностям.
– Есть хорошая защита. Получше кулаков Блаженного.– Посоветовала Завадская, изданная поэтесса. – У меня муж прорабом работает. Так если к нему работяги лезут драться за то, что он им наряды закрыл не по самым высоким расценкам, то достаёт Сеня из кармана устав КПСС и с первого листка начинает вслух его громко читать. – Так никто не выдерживает. Или засыпают стоя, или бегут в ужасе.
– А что там жуткого – то? – Насторожился председатель Панович.– Хотя….
Я до конца его и не читал. В партию приняли, но спросили только – знаю ли я Устав. Я врать не любитель. Но выхода не было. Сказал, что глубоко изучил и проникся. А чем работяг муж ваш пугал? Они же не коммунисты.
– А вот Вам лично захотелось бы руками махать, когда тебе долдонят монотонно, что «член партии обязан:
а) бороться за создание материально-технической базы коммунизма, служить примером коммунистического отношения к труду, повышать производительность труда, выступать застрельщиком всего нового, прогрессивного, поддерживать и распространять передовой опыт, овладевать техникой, совершенствовать свою квалификацию, беречь и приумножать общественную, социалистическую собственность – основу могущества и процветания Советской Родины;
б) твердо и неуклонно проводить в жизнь решения партии, разъяснять массам политику партии, способствовать укреплению и расширению связей партии с народом, проявлять чуткость и внимание к людям, своевременно откликаться на запросы и нужды трудящихся;
в) активно участвовать в политической жизни страны, в управлении государственными делами, в хозяйственном и культурном строительстве, показывать пример в выполнении общественного долга, помогать развитию и упрочению коммунистических общественных отношений.
– Что, прямо так? Способствовать расширению связи партии с народом?– Переспросил прозаик- фантаст Маслов.– Это же для фантастической повести готовый эпиграф!
– С чего вдруг ты текст наизусть выучила, Люся?– Подозрительно оглядел Завадскую Лыско.– Хочешь оторваться от населения и взлететь к высокому званию коммуниста? Сдурела что ли?
– Во сне он мне в мозг впился, устав ихний.– Завадская развеселилась.– Сеню моего двигали из прорабов в замы начальника. Нормальных брать нельзя было. Только коммунистов. А у зама зарплата на сто рублей больше. Был смысл вступить в ряды. Сеня стал учить устав с вечера до утра. Он ни черта не запомнил, а я спала и он мне в голову сам залез. Назубок знаю. С любого места начиная. И даже если с конца рассказать до начала. Да запросто. А Сеню после единственного вопроса приняли. Спросили – почему Ульянов выбрал псевдоним Ленин. Он сказал, что понятия не имеет. Председатель комиссии вздохнул. Сказал:– «Вот и мы не в курсе. Хотели у Вас узнать».
И приняли. Живём теперь ещё лучше. Сто рублей прибавка- это не хухры- мухры.
– Отвлеклись.– Махнул рукой Панович.– Ты на встречу позови жену Лихобабина. Они с мужем зимой на лыжах уехали кататься чёрт знает куда. И на них в степи волки напали. Так она всех исключительно добрыми, блин, словами разогнала. Один даже помер с перепуга.
– А она пойдёт? – Недоверчиво спросил Лыско.
– Пойдёт.– Обрадовал его Лихобабин.– Ей рявкнуть на кого или даже волосья подрать – как нам с тобой рыбалка с хорошей закуской. Она так отдыхает. Я сам живой хожу только потому, что слово знаю заповедное. Оно её тише воды делает.
– Скажи слово! – взмолился мясник Гриша Кукин. – А то моей супруге при скандале нет удержа.
– Дорогая!– Говорю я ей тихо. – Лихобабин доложил с охотой. – Одно слово только говорю. «Дорогая!» И она с открытым ртом застывает на полчаса, не меньше. За это время утихает в ней агрессия. – Просто всё.
На творческой встрече Лыско рассказывал всё, о чём спрашивали. Сколько классов он закончил? Как женился и на ком? Чем дети занимаются? Не сволочь ли тёща? Есть ли родственники за границей и если он пьёт индийский чай, то где его достаёт? Ещё спрашивали про зарплату, про земснаряд. Сколько кубов песка он в час снимает со дна? Каким по счёту в очереди он стоит на машину «москвич», ковры, холодильник «снайге» и мебельный гарнитур «стенка полномерная»? Про повесть детективную всего один вопрос был. Какой заплатили ему гонорар?
Володю Лыско этот вопрос расстроил, поскольку не заплатили ему как и всем ничего. После того, как он всё же соврал, что тысячу рублей отвалили ему за произведение, творческую встречу пришлось закончить. Потому, что из зала выбросились нехорошие выкрики: « Я тысячу за четыре месяца с трудом зашибаю. Мозоли ложку держать не дают!» и ещё « Бумаги перевели за такую ахинею тонну, не меньше. А в магазинах колбасу завернуть не во что!». Лыско уже собрался с духом и открыл рот, хотел извиниться и честно пообещать, что добьётся, чтобы стоимость бумаги высчитали за год из его зарплаты. Но в трудный для него момент жена Лихобабина поднялась и зарычала на весь зал.
– Что, суки, завидуете?! А вы бросьте кирпичи класть и буквы учите. Потом идите в писатели. Так сразу четвертаками и начнёте вместо обоев даже в чужих домах стены оклеивать! Денег – то больше девать некуда будет. Позавидовали! У, паскудники! А сами то! Здания вон кладёте из сырого, не прожженного кирпича. Стены трескаются. С улицы воробьи через эти трещины в жильё залетают. Да вас судить всех надо и к расстрелу приговаривать! Враги народа, падлюки! Щас всем зубы вышибу, гниды!
После этого выразительного монолога писатель и его защитница рванули в открытую дверь и успели добежать до остановки пока благодарные за такую встречу слушатели не вышли из немого оцепенения.
Но сам Лыско считал и всем доложил на очередном сборе в объединении, что встреча ему полюбилась и прямо- таки душу сполоснула теплой водичкой, настоенной на лепестках роз. Вдохновила на новые творческие искания.
– Написать книгу и выпустить – полбеды.– Одобрил настроение писателя главарь объединения Панович. – Главное, чтобы потом читатели тебя не узнавали на улицах и по морде не стучали. Вкусы у народа разные. В основном недоразвитые. Половина населения в школе на тройки училась. И понимание прекрасного искажено у него как время в пространстве.
–В принципе все застрахованы отсутствием фотографий авторов в книжках. Но о том, что ты не просто шофёр, а ещё литератор, который написал, блин, «Стекло из гранита», могут проболтаться под влиянием третьей рюмахи «московской» ваши родственники в гостях у соседей.– Панович перешел на шепот. – А те дальше двинут новость. Кто- то может вас сфотографировать незаметно. И тогда гуляй- оглядывайся. Опасная у нас вторая профессия. И она обязательно станет первой и главной. Обязательно! Если не пришибут завистники или те, кому книжка не по нутру придётся.
–А всем ведь не угодишь. – Председатель стал строгим и говорил как приказ отдавал. – Поэтому теперь все издавшиеся должны носить в карманах кулёчек с песком. Наковырять его можно возле речки пока не зима. И просушить хорошо. Чуть что – нападающему из кулёчка в глаза горсточку – на! Короче – читать книжки почти безопасно. Почти, потому как выпускают сейчас и такое, от чего сдуреть можно или плохому научиться. Но лучше вам совсем не читать. Чтобы не подражать потом подсознательно. Вы же не читатели. Вы – писатели. Задача ваша – издать книгу и потом уцелеть. Не пасть от рук завидующих и не быть покалеченными на буйных творческих встречах.
– Вот меня позвали о своей повести рассказать и о пути в литературу. С завода искусственного волокна пригласили на завтра.– Поднялся двухметровый и неохватный даже двумя крупными мужиками Андрюша Блаженный.– Чего мне ждать, во – первых? Во – вторых, можно ли всех участников встречи скрутить в один клубок и запереть эту смесь в приёмной директора, если вдруг нападать начнут?
– Вот как стулья в тебя станут кидать – тогда можно.– Разрешил нехотя председатель.– У тебя ведь – литература будущего века. Сейчас так кроме тебя не пишет ни один дурак. Я хотел сказать-ни один дурак так не напишет. Только такой умный как ты! Человек из двадцать первого века. Мысленно ты там. И написал так, как будут излагать в две тысячи двадцать втором году.
На следующий день Блаженный стоял в огромном заводском актовом зале напротив пятисот, примерно, работников предприятия. Все шмыгали носами и нетерпеливо покашливали как в театре, торопя режиссёра открывать уже занавес. Ждали.
– Читайте!– Пропищала девушка из середины зала.
– Я вашу книжку купил позавчера. Читал перед сном в кровати. – Поднял руку дядька в спецовке.– Плакал всю ночь. Подушку грыз и с балкона пробовал слететь. Но сын меня перехватил по дороге от койки к перилам.
– И я купила.– Крикнула дама с пышной причёской и золотой цепочкой на полной шее, и с крупным перстнем, украшенным бирюзовым камнем на левом безымянном. Бухгалтер, видно. Возможно- главный.
– Читали вслух семьёй. Так очень, знаете, понравилось. У меня аппетит как вырезали. Не ела после того, как муж дочитал. И сейчас не хочу. А у меня лишний вес. Буду сама читать и вес сбрасывать. Полезная книга. Лечебная. Правда, дочка замуж отказалась выходить за Димку – таксиста.
Он не понимает ничего из вами написанного. Ну, дочка и сказала нам с мужем, что чуть-чуть за дурака не выскочила. Маялась бы всю жизнь потом. Мы, правда, тоже не понимаем про что книжка. Но я худею от текста. Муж пару страниц пробежит глазами и бегом в туалет. А до этого пять лет запорами мучился и не брали его лекарства никакие. Дочка после третьей главы стала тайком в церковь ходить. Говорит, что душу там спасает. Ну и пусть ходит, хоть партия возражает. Всё лучше, чем с Димкой своим прыгать на танцах. Рок энд ролл, блин, пляшут, аж из карманов всё вытряхивается!
– Хорошая книжка!– Подошел к огромному Блаженному совсем маленький толстенький старенький мужичок в хорошем костюме при дорогом галстуке.
– Гля! Сам директор.– Зашептал огромный зал.
–Я страшно устаю за день читать докладные, отчёты, анонимки, сводки бухгалтерские.– Директор завода двумя руками с трудом пожал руку писателя.– А домой придёшь – там «Известия», «Гудок» и « Труд». И в них то ругают кого-то, то пугают, что Запад на нас зуб имеет, а иногда обещают все предприятия сырьём снабжать щедро. Я радуюсь, а сырья всё не хватает, да и качество – тьфу на него!
А Вашу книжку секретарша мне купила и она мне моментально усталость снимает. Я голову вообще не чувствую когда Вас читаю. Такой «всадник без головы» я по вечерам. И замечательно ведь. Смотрю в книжку, буквы вижу, но что они на странице делают вообще – никак не доходит. И хорошо! На работу прихожу третий день свежий как ветерок с севера. Спасибо Вам!
И директор лёгкой походкой, какая бывает только у молодых влюблённых, удалился к себе в кабинет.
–Читайте теперь! – Вторично, но уже с напором пропищала та же девушка из середины зала.
– Итак, я представляю вам образец литературы двадцать первого века. Профессора из института вычислили, что именно такой будет почти вся литература в две тысячи двадцать втором году. Короче – залез я своим умом в будущее. На пятьдесят пять лет вперёд. Отрывок из главы первой. Остальное прочтёте если книжку купите.
– Не продают. Кончились!– Подсказал мужик в костюме подешевле, но с дорогим галстуком.
– Скоро ещё партию выпустят – Улыбнулся Андрюша. – Но в библиотеках она есть точно. Короче – тишина. Слушаем литературу двадцать первого века. «Колосись, блинчик!» Глава первая.
– «Старый хрен больше коц, больше колосись, колосись! Коц больше! Дуроц! Ну, как это не знал количество!? Большее количество на помёт, коц больше, коц меньше – на помёт, все присутствующие тарабули.!
Мой коц – это мой! Мой на помёт, где Куприн Урот, ну, как это не знал старый хрен непребывавшее коц!!! Был ты безразличный, так колосись, колосись! И, между тем, футбол там один на газе друга и я, и ты будешь блинчиками, которые съедают блинчик, которые произведены, между тем разрабатывает меня! Я дуроц рассеиваю как коц на помёт, на помёт и не мне его – го, производят. Парень изученньенький с газом коктейля и я – это блинчики. Блинчики коц съедобно, это был дуроц необходим, условие – коц! Состояние государства на помёт, на помёт!!! Дуроц всем! Всем коц! Блинчик колосись, старый хрен! И возникай!!!»
Первый стул с зелёной обивкой сиденья пролетел в метре от Блаженного и, встретившись со стеной, мелкими деталями рассыпался по паркету.
Второй попал Блаженному в голову и тоже разложился на мелкие фрагменты. Андрюша даже не понял ничего. Два следующих стула влетели ему точно в грудь и развалились в воздухе, отлетая обратно от каменной груди писателя в зал. Обломки падали в народные массы и наносили им телесные повреждения средней тяжести.
Тогда массы сорвались с мест и, сопровождая быстрый угрожающий бег нечленораздельными, но явно грубыми словами, налипли на Андрее Блаженном, стучали по нему всем, чем удавалось, страшно матерились и проклинали литературу будущего.
– Это за что нашим детям и внукам такое наказание!?– Кричали Блаженному в уши самые несдержанные.
– Это хрень собачья, а не литература! Что ж за придурки будут жить, писать и читать эту мерзость в будущем? – Била Андрея кулачками по лбу висящая на его пиджаке дама средних лет. – Слава богу, я не доживу, а детей нет у меня. Повезло.
Блаженному такой тёплый приём минут через десять надоел и он, заткнув книгу за пояс, пошел домой, оставляя за собой длинную цепь из падающих с него в разное время тел. Последним с него сорвался лысый дядька с гаечным ключом, которым он, оказывается, всё время стучал Андрюшу по причёске.
– На вот книжку. Дарю.– Блаженный метнул в рухнувшего дядьку книгу.– Я в зале не успел сказать, что читать её полезно и при геморрое. Проходит после пятой страницы. А у тебя он точно есть. По роже видно.
Утром директор завода позвонил редактору газеты и описал всю творческую встречу, добавив всё, что ему рассказали отбывшие встречу до конца. Редактор вызвал Пановича и они долго сидели вдвоём, никого не пуская в кабинет.
Решили в итоге творческие встречи пока к чёртовой матери отменить.
– Не готов народ правильно понимать современную литературу.– Сказал редактор.– Надо партии нашей поработать с народом поплотнее. Иначе к прогрессу или вообще не придём, мимо промахнёмся. Либо доплетёмся, но дураками. А зачем прогресс дуракам? Им и так всегда хорошо.
– Женщин – поэтесс жаль.– Опечалился председатель объединения.– Если их стихи не понравятся на таких встречах, то они – то у нас не богатыри, не Андрюхи Блаженные. Пришибут девушек напрочь. А у них дети, мужья, кошки, птички в клетках и цветочки на подоконниках. Жалко будет наших дам литературных.
– Короче, занимайтесь, книжки печатайте, продавайте, но в народ не ходите.– Редактор на прощанье потрепал Андрея Ильича по кудрям.– Народ добрый наш, но он же, мать его, злой одновременно. Потому, что зарплаты маленькие. Но другого народа у нас нет, а из за рубежа толпу счастливую к нам не затащишь. Они заелись там, буржуями прикормленные. Ну, ничего, скоро уже и коммунизм. Тогда и наши кондовые граждане облагородятся.
На том удачно порешили и с чувством глубокого удовлетворения разошлись.
Глава пятая
– Мы всё сделали неправильно, – горестно сказала поэтесса Маргарита Марьянова писателю нескорого двадцать первого века, грузчику Андрюше Блаженному и поэтам-мясникам с рынка Василию Скороплюеву, Кукину Грише и Митрию Чувашеву, которые писали втроём. Вася слова находил, Гриша к ним рифмы, а Митя эту смесь превращал в стихи.
Марьянова после смертельного номера – буйной встречи шестьдесят девятого года, отловила второго января полуживых поэтов и единственного писателя из следующего столетия в кафе «Колос», где они уже второй день воссоединяли тело с духом волшебным портвейном «Три семёрки»
– Книжки выпустили колхозного образца – это раз, – рассуждала она скорбно. – Народу не воткнули в голову правду о том, что произведения наши замечательные, Никому не интересно пустить в массы честный слух, что именно наши книги помогают партии воспитывать и поднимать морально-нравственный потенциал строителей коммунизма. Это два. Третья ошибка – книги надо было печатать как минимум в издательстве «Прогресс», а не в нашей убогой типографии, где дореволюционный шрифт и бумага из макулатуры. Поехали ко мне на работу. Нефильтрованным пивком душу приласкаете, да обмозгуем, как всё исправить.
– А чего нас выбрала? – удивился Блаженный. – Вон же Лыско есть. Детектив сочинил! Народ любит эти стрелялки-догонялки и «руки за спину!»
Я прочёл и мне так сразу захотелось или морды регулярно чистить друзьям- товарищам, или в милицию устроиться офицером в отдел уголовного розыска и карать преступников без суда и следствия. Вот так крайне жизненно он отразил действительность.
– Жизненно расписать он куда лучше мог бы свои гадкие скандалы с женой в письме к тёще, – засмеялась Марьянова Маргарита. – Нет художественности у него в отображении мордобоя. Как справку написал. Как кондовый рапорт милицейский. А у нас с вами – литература. Образность. Язык высокого стиля. Хрен кто с первого раза повторит хоть одну строчку. Мысль лежит глубоко. Искать её надо. Ползти к ней на коленях. Извилины массировать в усохших от читки газеты «Правда» мозгах. Литература настоящая – она для чего? Для того, чтобы вызывать задумчивость и зарождать в читателе счастливую мысль, что он допёр, дотумкал, сподобился понять, что кроется за нашими идиомами да метафорами. Значит он тоже умный вместе с нами. Радость у человека. Что не пень он дубовый, не кол осиновый, раз смог проникнуть в высокие материи искусства нашего писательского. Вот зачем нам надо работать в литературе! Поднимать читателя выше его головы!
Пиво на заводе, где технолог Маргарита Марьянова сама придумала такой рецепт любимого мужского напитка, что он победил на международной выставке в Чехословакии, было настолько вкусным, что мясникам сразу захотелось сменить профессию и устроиться грузчиками на склад полных бутылок. Потому, что там был узаконен аварийный бой сорока пузырей в день. Никто дольше года на складе не служил. Не выдерживал. Если и выживали единицы, то всё равно ненадолго.
– Вы, мужички, литра по три примите, но не более, – Рита принесла огромный бидон и кружки поллитровые. – Нам надо сегодня уже придумать стратегию с тактикой внедрения в большую литературу.
– Если внедримся, училка моя школьная узнает и башкой тронется. – Мечтательно сказал Вася Скороплюев. – И переедет она жить в дурдом. Про меня ведь говорила, змея, что проверять мои учебные сочинения нельзя без корвалола, а на ночь даже и с ним лучше не надо. Что моё главное литературное назначение – в сортирах на стенках писать. Зараза, блин! Так у меня вон и книга уже есть. А у неё нету, хоть она и училка литературы. Жизнь сама знает, кому кнута дать, кому пряник.
– Начинать надо с рецензий на наши труды, – Марьянова вынула из шкафчика четыре больших вяленых воблы. – И вот это самый первый неподъёмный камень на пути к высотам.
– Какой камень?– дружно вскрикнули мясники. – Пять секунд и будет тебе рецензия в стихах. Особо поэтому ценная.
– У Марьяновой, у Риты
Есть талант для всех открытый
Не родится сотню лет
Равный ей большой поэт!
Все её поэмы пусть
Знает каждый наизусть!
– Где камень-то? – заржал Митрий Чувашев. – Ровная взлётная полоса! С такой рекомендацией тебя издательство «Прогресс» не читая напечатает в трёх томах и с обложкой из штампованного перламутра. А вдогон воткнёт сказку про твою биографию в серию « Жизнь замечательных людей».
– Дурак ты, Митя, – очистила и подала ему воблу Марьянова. – Мы с вами кто? Пустое место в мире поэзии и прозы. Сквозь нас знатные литераторы будут проходить как через тухлый воздух в кабинетах Союза писателей. Для рецензии нужен человек с именем, которое произносится на придыхании, с дрожью в голосе и слезой умиления в глазу.
– Ну, знаю я одного такого, – долил в организм вторую кружку пива Блаженный Андрюша, будущая гордость будущего века. – Фамилию, правда, не вспомню. Но в редакции его портрет висит перед приёмной.
Все наморщили лбы и после пятой кружки нефильтрованного Вася Скороплюев больно шлёпнул себя по лбу. Чуть, может, легче, чем топором вдоль окорока.
– Бляха-певчья птаха! Так то ж сам Шукшин Василь Макарыч. А напротив поэт Вознесенский в рамке с позолоченными вензелями. Так до них добраться только на том свете можно будет. Там все равны. А сейчас они – слоны, а мы моськи. Нас они и в лупу не разглядят. Не… Надо найти кого попроще, но чтоб Союз писателей и издательства его своим считали и вранью его верили.
– Хочешь намекнуть, что наши с вами таланты – враньё? – горестно охнул Блаженный и опустил на стол свой пятикилограммовый кулак. Стол разломился на две равных части, но все успели прихватить свои кружки и вяленые рыбки.
Марьянова села к телефону и через минуту уже выпытывала у председателя Пановича, чья рецензия из писателей достойных, но доступных к общению с простолюдинами, не вызовет аллергии на труды неизвестных пока поэтов и писателей у начальников Союза и издательства «Прогресс».
– Есть такой Фишман Моисей Аронович, – сразу сказал председатель. Профессор МГУ. Преподаёт на филфаке. Сам написал только одну книжку. «Максим Горький. Патриот или предатель?» Вот у меня рядом она лежит. Читаю тебе маленький отрывок:
«Горький долгое время считался как преданный яростный революционер, большевик, вставший у руля культурного революционного процесса, однако сразу после октябрьского переворота со страниц социал-демократической газеты «Новая жизнь» Горький зло набрасывался на большевиков: «Ленин, Троцкий и сопутствующие им уже отравились гнилым ядом власти, о чем свидетельствует их позорное отношение к свободе слова, личности и ко всей сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия». Вот так вот он прямо и написал. Мало того. Долго жил за границей, кайфовал в роскошной жизни и дружил с буржуями. Вот и пойми его! Глашатай революции или двуличный человек, готовый служить и «вашим и нашим»? Горький говорил даже такое: «Дело, знаете ли, простое. Коммунистов горсточка. А крестьян миллионы… миллионы!.. Кого больше, те и вырежут кого меньше. Предрешено. Коммунистов вырежут».
– Вот какой смелый писатель – этот Фишман. Про самого Горького не побоялся правду сказать. Хотя, конечно, ему эту книгу один секретарь КПСС лично заказал и лично рукопись вычитал да передал в издательство. И вот читатели Моисея Ароновича не знают, а в ЦК КПСС он к любому может зайти, даже к секретарю по идеологии. Поэтому каждое издательство его любит и всякое его желание быстренько выполняет. Но вам к нему надо самим ехать. Скажете, что Союз Писателей вас к нему послал. Секретарь Заварзин. Он проверять не будет. Не бойтесь. Ну, а дальше – всё от вас зависит. Понравитесь ему – станете уважаемыми в стране литераторами. Он сделает вам светлое будущее.
– Выслушали мужики пересказ разговора Марьяновой с председателем и задумались.
– Одёжку надо импортную купить. Чешскую хотя бы, – сказал себе под нос Вася Скороплюев. – Рубашки нейлоновые и галстуки с заколками. Запонки. Туфли лакированные. Причёски сделать модные и как-то достать в «Берёзке» французский одеколон. Один хотя бы на всех.
– Портфели кожаные с золотистыми замками, – добавил Гриша Кукин, создатель рифм. – Не за штаны же книжки наши затыкать. А Маргарита свою куда спрячет?
– У меня есть красивый польский ридикюль. С защёлкой крестиком, – Марьянова усилием окрепшей на пивзаводе воли вырвала себя из оцепенения.– Но дело не в галстуках, мужики. Если Фишман всё сделает как надо – не отблагодарить такого человека позорно даже для бедолаг из забубённой провинции, угрюмого нашего захолустья. А чем благодарить?
– Только не деньгами, – твёрдо сказал Блаженный. – Это уже несовременно и неприлично. Для столицы – вообще дешевка. У них там этих лавешек – хоть самолётики из них сворачивай и пускай с балконов.
– В Москве у всех есть всё. Даже электромясорубки свободно продают. Как водку. Слышал я так, – грустно вставил значительное примечание Митрий, мясоруб-поэт.
– Да… Вот тут мы и хряпнемся мордами в грязь. – Ужаснулась Марьянова. – Хотя… откуда в Москве грязи взяться?
– Надо подарить ему хорошее заграничное ружьё, – уверенно сказал Андрюша Блаженный. – Я знаю, что большие люди и друг другу покупают ружья на праздники, а благодарные ходоки вроде нас – тем более. Надо только добыть импортное ружьё в той же «Берёзке». Слава КПСС, что мне там вообще всё за рубли продают. Нравлюсь я им. Думаю так.
– «Беретта» итальянская – лучше не придумаешь, – сказал Скороплюев Василий – В Москве только продают. Но москвичам. Нам, деревенским – шиш. А у меня армейский друган живёт в Черёмушках. Деньги ему вышлем и он купит на имя Фишмана. В общем, я по межгороду ему позвоню. Озадачу.
Пива они выпили два бидона, поэтому головы работали как арифмометры «Феликс». Быстро и правильно.
– Всё. Порешили. Завтра начинаем собираться. Всё покупать. А ты, Васёк, решаешь вопрос с другом насчёт оружия,– потянулась и зевнула Марьянова. – Надо уже расползаться. Ровно кто-нибудь три метра может пройти?
Все попробовали без нужного результата.
– Такси тогда вызываю, – Маргарита взяла трубку. – Не хватало в вытрезвитель загудеть. Мясникам-то ещё можно. Но они вдобавок уже поэты. А вот поэтам там делать нечего. Позор советской литературе.
И через час все были у себя дома без осложнений. Уже ждала Москва, уже почти чувствовался фибрами душ творческих скорый и полезный для биографии взлёт к высотам большой литературы.
…День до отлёта запомнился кандидатам в крупные литераторы прилавками разных магазинов, примерочными с плюшевыми занавесками и отсутствием в торговых точках французских одеколонов.
– Ну, вот как входить в кабинет профессора МГУ, воняя «Шипром»? – Хватался за голову Вася Скороплюев. – Это ж всё равно, что в ресторане бифштекс тебе осыплют не солью, а отравой для тараканов. Все мы в нейлоне и атласных галстуках, а Рита на каблуках высотой в бутылку «жигулёвского». Уже не видно в нас хмырей деревенских. А «Шипр», – это король занюханной провинции. Хотя, конечно, «Саша» и «Русский лес» ещё отвратнее. Пахнут как лекарства от коклюша.