Шурпа

У нас опять появилась причина на несколько минут замолчать.

– То есть ты предлагаешь собрать всех этих придурков и объявить им, что они должны вот прям с этого дня перестать быть мудаками? Чтобы каждый всё бросил и сделал свою бабу счастливой?

– Угумсь.

– Тогда возникает вопрос – какую именно?

– Вот. Ты начинаешь правильно мыслить и постепенно подходишь к пониманию, почему все мужики – козлы. Просто одним удаётся сделать так, чтобы их бабы друг про дружку не знали, ну так они, по крайней мере, думают, а другим – нет.

– То есть ты свою занозу сероглазую делать счастливой не собираешься?

– На «з» там только задница. Но шикарная. Я бы тебе фотографии показал, но не держу в телефоне, мне ещё один шрам на лбу не нужен.

– Подожди, так у Валюхи ж тоже глаза серые.

– У неё не «тоже», у неё – серые.

– Ага, а сколько раз ты с ней разводился?

– До конца – ни разу, а так, я и сейчас с ней развожусь, всё никак руки не доходят заявление забрать, а там оно, вроде как, отношения стимулирует.

– ?

– Ну, если ссоримся вдруг, то оба знаем, что мы разводимся. Не беси меня, в общем, налей лучше.

– Да, мне проще, я сам по себе. А у вас проблема выбора.

– Я тя ща лузну. Вот, кто бы говорил, шо он один. Я таких влюблённых, как ты, в жизни не встречал. Ты ж, сука, светишься весь, на тебе можно электричество экономить. А у нас – жизнь, она вот так сложилась. У тебя вот собаки не было, ты не понимаешь, как это – нельзя бросить. Пристрелить – да, а бросить – нет. И знаю я, что никуда не денусь и буду с Валюхой доживать, и она терпеть будет, если не пришибёт меня когда-нибудь. Так если и пришибёт, то она ж потом рядом ляжет. Обо всём этом не думать проще.

– Мудака в себе ты тоже не убьёшь. Мир так устроен. Чтобы выжить, нужно быть мудаком. А ты как-то выжил. Поэтому всё равно будешь. Нужно только тех, кто тебя любит, от этого избавить. С ними быть нормальным, а на весь мир – пофиг.

– Ну да, вот ты ребёнка воспитываешь, что-то ему запрещаешь, он по-любому тебя мудаком считать будет, а ты же для его пользы.

– А бабы – те же дети. Только нужно как-то себя заставить не воспитывать. Любить такими, как есть. Вот есть для тебя разница, зелёный у неё лак на ногтях или синий?

– Мне красный нравится.

– И ты обязательно ей об этом скажешь, когда она придёт с зелёным.

– Ну да.

– Потому что мудак. А у неё сегодня настроение такое, а завтра будет – волосы обрезать. Да, она потом тебя же и обвинит в том, что не удержал и ей теперь ходить некрасивой. А ты что сделаешь?

– Скажу, что дура, она вообще у меня не спрашивала.

– А надо сказать, что ты её не за длину волос любишь. Вот скажи, положа руку на это место, тебе это правда сильно важно?

– Ну да, их, когда на кулак наматываешь…

– Ты же понял уже, дебил, что ей самой не нравится, но нахрена ты усугубляешь? Её успокоить нужно, а не обвинять. Говорю же – они, как дети. Мой, когда малый был, ключицу сломал. Как ты думаешь, что его больше всего волновало? Не то, что в больницу надо ехать, не то, что ему стихи читать на утреннике, а, чтобы папа не наказывал. Понимаешь? У них так же. Она уже знает, что фигню под настроение сделала, а тут ты ещё, тиран и деспот. Для них вообще настроение очень много значит. Но фишка в том, что, если настроение хорошее у неё, у тебя оно тоже будет хорошим. Вот и подумай, ты хочешь быть прав или счастлив?

– Ну тебя на хер. Там осталось ещё?

– Прикалываешься? Больше полбутылки.

– Сигара хорошо идёт.

– Вкусно.

– Да, а помнишь чачу эту мерзкую? Мы её, кажется, тушёнкой заедали.

– Тушёнку, вроде, Дюша тогда подогнал. А где он её взял, интересно.

– Тельники, шо тогда у молодых пропали, вот они, по-моему, как-то с этим связаны.

– Не, тельники на Колюню вешали, кстати, ты вообще что-нибудь о нём с тех пор слышал?

– Пропал куда-то, дай Бог ему здоровья. А то, шо вешали не на Дюшу, так он и жив до сих пор поэтому. Не на него вешают.

Коньяк – хороший растворитель. Он умеет растворять плохое настроение, какие-то проблемы, жизненные сложности и неудачи. Затем в нём постепенно растворяются краски и звуки. Я несколько раз вдохнул через сигару, каждый раз поднося к носу бокал. Стекло уже помутнело от следов ладоней, но запах по-прежнему радовал.

– А почему никто ещё не додумался сделать одеколон с запахом коньяка? Думаешь, пить будут? Так его надо дороже оригинала сделать, чтобы невыгодно было, – засмеявшись собственной искромётной шутке, я посмотрел на Толяна, он спал. Его голова откинулась назад и из раскрытого рта доносилось какое-то булькающее сипение. Я подошёл к нему, слегка стащил тело вниз по спинке кресла, подсунул под голову маленькую подушечку, которая валялась на полу и поправил плед, чтобы он был укрытым, – спи спокойно, дорогой друг, очень хочу сказать это как можно позже.

Оставшись в одиночестве, я вылил в бокал остатки коньяка, сделал два больших глотка, пару раз пыхнул сигарой, посмотрел на мерцание углей, отодвинул в сторону тарелку и положил голову на стол.