Филипп говорил так уверено и авторитетно… Как Ральф сказал бы, если бы я с ним еще общалась. Я вытерла лицо его носовым платком и по привычке, каким-то безотчетным детским движением, вскарабкалась к нему на колени и так же безотчетно, Филипп меня обнял.
– Поверь мне, как твой бойфьенду, мужчины тоже жутко боятся вам не понравиться. И комплексуют даже больше, чем вы. Все он знал про твой возраст, просто он струсил. Мы тебе на свадьбе такого принца найдем, что ты забудешь, как того идиота звали.
А я все помнила: идиота звали Антон.
Мне бы очень хотелось, чтобы он видел меня сейчас. С Филиппом.
Роди мне девочку!..
Джессика сидела на кухне, пытаясь не умереть.
Нахохлившись, как больной попугай, она держалась за голову. Рука, лежавшая на столе, подрагивала. Кофе в чашке давно остыл и подернулся мутной пленкой.
– Привет! – воскликнула я.
Она так дернулась, словно от моего «привета» детонировал мозг. С трудом уселась обратно, нащупав стул задницей и уставилась на меня. Вчерашняя косметика вокруг глаз, спутанные волосы из которых торчали шпильки, налитые кровью белки.
– Отлично выглядишь! – жизнерадостно улыбнулась я и запорхала по кухне. – Прям, как молоденькая…
– Где ты была вчера? – ее тон не предвещал ничего хорошего.
– Я же сказала, что с Фердинандом.
– Фердинанд – гомик! – сказала Джессика тем же гестаповским тоном.
Я развернулась всем корпусом, окинула ее выразительным взглядом и конфиденциально спросила:
– Может, он просто тебя не хочет?
В ее глазах мелькнуло по молнии. Навалившись на стол, она прошипела:
– Ты была с Фредом?!
– Ты спятила! – я ткнула кнопку, и кофеварка начала собираться с духом, чтобы издать свой первый жалобный всхлип.
Никто из нас троих не любил те новомодные навороченные кофеварки, что занимали полкухни, стоили состояние и воняли кислятиной. Кофе мы по старинке варили в простой кофеварке с фильтром…
Подозревать, что я встречаюсь с отцом, всякий раз, когда исчезаю из поля зрения, было второй старинной привычкой Джесс.
– Я все равно узнаю, – прошипела она. – И, если я узнаю, что ты была с ним, я душу из тебя вытрясу.
Я с жалостью посмотрела на ее морду; слегка опухшую, всю в потеках косметики.
– Джесси, – вкрадчиво прошептала я. – Уже забыла, как я тебя уделала в прошлый раз?..
Что-то мелькнуло в ее глазах. Что-то странное. Словно включился блок памяти, и Джессика поняла, где она находится. Потом свет снова погас. Она заговорила ровно, как робот.
– Если я только узнаю, если узнаю, хотя бы намек увижу… я тебя придушу.
– Доброе утро, солнышки! – в кухне возник Филипп в клетчатых пижамных штанах и белой мятой футболке. – Только взгляните, какой чудесный день за окном!..
Я уже видела, что за окном льет дождь; видела, как Эльба, беснуясь, бьет о берег тяжелой серой волной. Но Филипп так убедительно говорил, что я посмотрела. Ветер яростно ударил по окнам. Джессика дрогнула.
– Где ты был вчера? – начала она нехорошим тоном.
Филипп спокойно пожал плечами и достал из шкафчика чашку.
– Где бы тебе хотелось, чтобы я был?
– В могиле.
Его улыбка слегка померкла, плечи застыли и напряглись. Филипп повернулся к ней. Джессика сидела, уставившись в пустоту и слегка покачивалась, обхватив себя руками за талию. Последнее время она часто что-то роняла, явно не понимая, что говорит вслух.
Она сказала «в могиле», мы это слышали. Оба. Но вся ее поза говорила о том, что Джессика думает, будто только подумала это, а не сказала вслух. Последнее время, туман набегал все чаще. И телефон «специальной службы» я поставила на быстрый набор.
Филипп ее уже не интересовал.
– Ты была с ним, – прошипела она, раскачиваясь. – Сколько раз говорить, чтобы ты не смела? Ты словно меня не слышишь!.. Я говорила: не смей, не смей, не смей! Если я узнаю, о, если я узнаю!
Она вдруг встала и сжав ладонями голову, уставилась на меня.
– Если я вас застукаю, я тебя убью, клянусь богом! Только посмей, Верена! Только посмей!
Филипп прочистил горло, собираясь заговорить, я не позволила.
– Если он позовет меня, я побегу быстрее, чем босоногий кролик по горячим пескам! – мой голос катался по нижним регистрам, словно кошачий вой. – Рожу ему девочку, хорошую девочку… Не то что ты, Джесси, ведь ты уже не сможешь ему родить. Ты уже старая. Пора уступить дорогу!.. И он тогда скажет: дай моей девочке родиться, прошу тебя. Я все что хочешь за это сделаю!
Взвыв, Джессика швырнула на пол недопитый кофе и вылетела из кухни. Я тяжело дышала, оперевшись на стол. Филипп молча оторвал от рулона с бумажными полотенцами огромный кусок и бросил на пол.
– Она опять бредит, – сказала я.
– Вижу, – ответил он.
Только слепой не видел, что с ней творится. Но Филипп ничего не хотел менять. После разрыва с Ральфом весь его бизнес строился на деньгах, что ссудила Джессика. Он не мог сейчас взять и отправить ее лечиться. Это привело бы к аудиторской проверке, таков был брачный контракт.
– А ты что? Тоже бредишь?
– Отстань…
– Какого черта ты раззадориваешь ее с ребенком? Ты знаешь, каково это? Сидеть у ног как собака и прыгать на нее, по сигналу термометра, измеряющего базальную температуру?
– О-о! – прошептала я, вспомнив вопли из ее спальни. – Не пересказывай, не трудись. Я сама все слышала. Как ты ее умоляешь, как ползаешь… Знаешь что? Почему бы тебе не плеснуть ей в баночку, раз она тебе так противна? – я пару раз передернула кулаком у паха и с ненавистью уставилась на него.
– Потому, что я сделал вазектомию, – он выпрямился, как гризли, заслонив собой белый свет и навис надо мной. – Если я дам ей баночку, она отнесет ее на анализ, вот почему!.. И, раз уж мы об этом заговорили, не вздумай мне свою доченьку притащить, понятно? Я не кретин, как Маркус! Я чужих выродков тут растить не стану!
Мне стало не по себе. Вчера мне казалось, что после секса, все будет хорошо. Очень хорошо… Как я ошиблась.
– Что ты несешь?
– Ты с Ральфом тоже встречаешься? – спросил Филипп, все еще сидя на корточках и тщательно промокая пол.
– Нет! – воскликнула я, убедившись, что в холле никого нет. И ошарашенно подумала: тоже? Тоже?!
От ревности стало дурно и осознав, что он сейчас должен чувствовать, я присела на корточки, рядом с Филиппом. Коснулась его плеча. Филипп с отвращением отшатнулся.
– Не прикасайся ко мне, маленькая шлюха.
Он встал и бросил осколки в мусорное ведро.
Я онемела, присев на пол.
Кожа Филиппа казалась серой, рот сжался. Выражение счастья безвозвратно ушло.
– Только не рассказывай мне дерьмо, что ты с ним не разговариваешь. Я видел вас вместе еще тогда, когда ты не умела так притворяться.
Я поднялась:
– Мне пора.
– Да что ты? Пора!.. Ты с ним тоже не предохраняешься, тварь безмозглая?
Я онемела, мне было стыдно. И за Филиппа, и за себя. За то, хотела взрослого и опытного, а получила ту же истерику, что закатил Антон.
– Роди мне девочку! Сука, ты!..
И в этот миг, – пронзительно-долгий миг, – когда его глаза подернулись сверкающей пленкой, я поняла, что взрослых не существует. У тех, кто старше чуть больше опыта, но стоит им столкнуться с чем-нибудь необычным, они реагируют точно так же, как дети. Скрывают страх под маской беспричинного гнева.
Boys will be boys…
Я прокашлялась.
Не обиделась ни на шлюху, ни на безмозглую тварь. Я сама была в шоке: и что теперь? Он убежит и скинет мне сообщение, чтобы я не смела ему писать? Или выстоит? Забьет мне расставание в сердце, как осиновый кол?
– Роди мою девочку! – протянул Филипп, чуть откинув голову и глядя на меня сверху вниз. – Я лично, всегда считал, что нам в кровь пора добавить пару оттенков черного.
– Речь не о Ральфе, утихомирься, – устало, словно ребенку, сказала я.
Филипп надулся.
– О ком тогда?! Мне лично, даже в теории, нужен сын. И ты это знаешь.
– Мой папа был проще.
– Кто?
– Папа. Эти слова когда-то сказал ей он, умоляя Джесс не делать аборт.
– И ты их слышала, – осклабился он.
– Много раз, – я скрестила руки на животе. – Она повторяла их всякий раз, когда швыряла в него диванные подушки и вазочки… Послушай, Филипп. Со мной уже расставались. Хочешь сказать мне, что Это снова было в последний раз, то так и скажи. Если мне захочется истерик на ровном месте, я найду себе парня своего возраста.
Филиппа тряхнуло. Сильно. Я даже сделала шаг назад, опасаясь, что огребу, как Джесс.
– Если мне захочется проститутку, я честно, без риска сниму ее, – прошипел он чуть слышно. – Ты, может, думаешь, возраст – это всего лишь возраст, но тюрьма, мать твою – это не просто комната.
– Будь у меня любовник, зачем мне понадобился бы ты? А если у меня есть ты, на кой мне кто-то помимо?
– Ммм… Дай подумать? Для разнообразия? Ты даже в детстве не могла между нами выбрать!
– Речь не о Ральфе! – сказала я. – Речь о моем отце.
– Ты собираешься рожать от отца?
– Филипп! – меня передернуло. – Во-первых, ты повторяешься. А во-вторых, если ты прекратишь ехидничать, я объясню тебе. Если нет, то иди ты к черту, а я поеду к Лизель.
– Я с тобой, – он сверкнул глазами. – Поеду к ней и послушаю, что за новый план.
Я рассмеялась.
– Ты ее прямо демонизируешь…
– С чего вдруг?.. Разве это она трясет за яйца моего дядю, при виде которого трясемся все мы? Обычная женщина. Просто в нее постоянно влюбляются богатые мужики, но это все из-за ее шарма. Никаких стратегий у нее нет.
Я развернулась, чтобы уйти и он сдался. Филипп не выносил секретов. Незнание ослабляло его, словно криптонит.
– Все, стой. Я слушаю, – он вскинул ладони. – Объясни мне.
– Джессика родила только потому, что надеялась, он будет плясать по ее указке. Но он был заводчиком доберманов и привык, чтобы подчинялись ему. И был такой момент, что он был готов признать меня и послать ее… Лизель и Маркус отговорили его. Они убедили его, что всем будет лучше, если я так и останусь дочерью Маркуса. Джесс повредилась крышей и увезла меня… Сказала, что не позволит нам видеться. Что если она его не получит, он не получит меня. И Маркус с Лизель вновь ее поддержали…
– Вот, значит, почему он уехал, – задумчиво протянул Филипп.
Я шмыгнула носом, пытаясь вдохнуть хоть немного воздуха, но пазухи были словно воском залиты. Филипп стоял очень тихо, но я не могла заставить себя взглянуть на него. Словно время поворотилось вспять. Словно я вновь сидела, вцепившись в старый ошейник.
– Она течет чердаком, Филипп. Она много пьет, она принимает хрен знает что, потому что блюет таблетками… Ожидание сводит ее с ума еще больше. Ты слышал, как она верещала, когда я переехала к Маркусу… Ей постоянно кажется, что мы с папой видимся, за ее спиной.
– Неужели, он никогда не пытался…
Я, наконец, разрыдалась и сразу стало легче дышать.
– Нет! Никогда! Ни разу!.. И меня это тоже сводит с ума. Потому что в глубине души, я тоже все еще верю, что он появится.
– Тише, – Филипп обнял мою голову и привлек к себе на плечо. – Тише, – повторил он, целуя меня в висок. В маленький круглый шрам, оставленный птичьим клювом. – Ви, черт, прости меня!.. Я не думал!.. Я был уверен, она говорит о Ральфе.
– Никто в этом доме не говорит о нем больше, чем ты! – крикнула я в запале. – Мне было четыре года, я думала, он – из мультика! Но тебе-то он чем так важен, что даже на расстоянии, ты все еще пытаешься состязаться с ним?!
Филипп посмотрел на меня, потом скривил рот.
– Кто он?! Не будь тупицей. Всмотрись в него. Попроси у бабули «Форбс» и вглядись. Его нос, его подбородок, скулы… Его долбаные глаза! Никого не напоминает?
– Кого?
– Господина графа!
– Но он брюнет.
– Как и все те женщины, что нравятся моему отцу… Ты все думаешь, его приняли в семью, потому что тебе захотелось иметь игрушку в человеческий рост?
Я никогда об этом не думала, слишком мала была. Но теперь вдруг задумалась.
– Ну… Может быть, он чем-то понравился папе?
– Моему – точно. Как памятка от Ральфовой мамы.
Я наморщила лоб.
– Ты намекаешь?..
– Я говорю прямым текстом. Ральф – мой брат! – отрезал Филипп. – По отцу.
– Ты спятил…
– Себастьян и Фред дружили. Твой отец привел к тебе Ральфа лишь по одной причине. Об этом попросил мой.
Бай-бай, бабушка.
Свадьба состоялась через неделю после того, как я отметила свое шестнадцатилетие.
Я ожидала, чего-то, сама не зная чего. Что Ральф сподобится прочесть мою смс-ку. Что мой отец решит нарушить обет молчания… Но ни того, ни другого, конечно же, не произошло. И когда все закончилось, и я смогла отлепить от зубов улыбку, снять туфли и распустить ненужный корсет, я окончательно поняла: нет того горизонта, где исполняются детские мечты.
Я родилась только потому, что мама хотела папу, а папа был пролайфер и идиот. Что же до Ральфа… он хотел денег и получил их. Их следовало сложить в пакет с детскими игрушками и забыть. Тем более, предстояло еще одно расставание.
…Джек, новый муж Лизель, – американец с квадратной челюстью, загаром цвета хлебной корочки и красивейшими сединами, был очарован ее богатым происхождением.
Он был богат и, как многие богатые американцы своего возраста, питал интерес к европейским аристократкам и был уверен, что опасаться следует молодых. Лизель умудрилась поймать его, вскружить голову и отвести к алтарю в какие-то два с половиной месяца.
Свадьбу играли в родовом графском замке. Жених сиял под блеском двойной фамилии и чувствовал себя дворянином. Аристократом. Графом. Никто его не разубеждал, ибо так приказал архиепископ.
Лизель не была урожденной Штрассенберг, но американец этого так и не узнал. Они венчались, гости шептались, архиепископ фон Штрассенберг метал взглядом молнии и трижды переспросил, возражает ли кто-нибудь против сего брака.
Не возражал никто, кроме самого архиепископа, – но он смолчал и брак состоялся.
А на банкете, под звон фарфора и напыщенных сарказмом речей, американец взорвал еще одну новость. Он собирался увезти свою крошку Лиззи к себе домой. Пока их не разлучит Смерть.
У меня буквально отвисла челюсть. У меня и у Мартина.
– Это ненадолго, – пробулькала Джессика, не скрывая злорадства. – Крошка Лиззи сильно немолода.
Архиепископ, сидевший напротив нас, спросил в пустоту:
– Когда ты, наконец сдохнешь?.. – и под смех Себастьяна, перекрестился. – Прости меня, Господи.
Наследник, который победил Крысу
Когда Лиз с Джеком уехали, Филипп снова впрягся в бизнес; на этот раз, под руководством партнера, которого предоставил новый бабушкин муж.
Перестал нюхать, перестал пить. Даже шататься по клубам он перестал, – по крайней мере, открыто. Он закусил удила и шел к своей цели, как Самсон на филистимлян. И напрасно Джессика махала из спальни градусником, а позже, отчаявшись, кружевным бельем. Все было кончено. Несмотря на то, что развода он не просил и не попросил бы, это все равно был конец.
В декабре, аккурат к Рождеству, Филипп совершил сделку века: увел у Ральфа из-под носа крупный объект и прямо оттуда рванул домой, держа в руках по две бутылки шампанского.
– Ну? – торжествующе крикнул он, врываясь в гостиную, где мы с Джессикой плели друг другу косички и пили яблочный кальвадос. – Кто теперь твой папочка?!
Я, забытая вместе с выпивкой и ночными клубами, кисло пожала в ответ плечами.
– Спроси у мамы.
Джессика, чья овуляция в этот раз прошла просто так, – без всяких попыток, – посмотрела на Фила, как на кусок дерьма.
– Да близко ты не стоял к нему! – вскинулась она. – Ты даже с Дитрихом рядом не стоял, не то, что с ее отцом! Чем ты гордишься, а? Тем, что старушка выбила из муженька денег и чувака, который все за тебя устроил? Как раньше Дитрих устраивал?.. Ничтожество! Лучше бы я за него вышла!
Фил перестал сиять и слегка напрягся.
– Ты тоже считаешь, будто я – ноль? – спросил он сверху, опасно понизив голос.
– Твои дела меня не касаются. Никак. Вообще.
Я посмотрела в упор, чтобы Филипп понял, что именно я имею в виду, и отвела глаза.
…Перед отъездом Лизель признала, что ничего поделать я уже не могу. Лишь ждать, раздирая самооценку в клочья, или забить. Признать, что Филипп – не мой. И я не стала ссориться с Джессикой. Плести ей волосы в косы было куда приятнее, чем вымывать из них рвоту. И интересно было слушать рассказы о том, как она жила до меня. Про папу и молодого Маркуса. И про советы, что ей давала Лизель.
Сегодня был очень душевный вечер, – благодаря кальвадосу. Мы посмеялись, обсудили принципы и признали, что советы – отличные. Вот только годились больше для блиц-боев. Годились для совращения будущих мужей и высечения из них искры… Но для любви они не годились. В любви Лизель сама проиграла, едва начав, и никогда уже не оправилась от своей потери.
– И я тоже не оправилась, – сказала Джесс; до прихода Филиппа оставались считанные минуты. – Порой, мне даже жаль тебя.
– О, не волнуйся: я в безопасности. Ты забрала обоих, что что-то значили.
– Да я тебя умоляю! – сказала Джессика, разлив остатки спиртного. – Забрала! Тебе было пять лет! Что именно ты собиралась им предложить? Вздрочнуть на свою коллекцию Барби?
Я не ответила. Я предложила Филиппу все. Ему не понравилось. Об этом уже не стоило говорить.
Единственным адвокатом Фила был Фердинанд.
– Да ты пойми! – говорил он, пиликая на новенькой скрипке, которая стоила столько же, сколько порше. Скрипка была подарком Филиппа ко дню рождения. — Он старше нас! Его же посадить могут! И вот еще… Если бы он не мучился, если бы не сомневался, что делает, я первый бы сказал маме! Вот зуб даю! Я считаю, если взрослый мужик соблазнил девчонку и дергает, он – дерьмо, а не человек. Педофил и мямля, который боится нормальных женщин. Но Фил не мямля и не дерьмо. Он просто пытается поступать правильно.
Я подошла тогда к пюпитру, сняла с него ноты, свернула в трубочку и… настучала Фердинанду по голове.
…Филипп по-прежнему смотрел снизу вверх.
– Убирайся, – очень холодным тоном сказала Джесс. – И не сверкай на меня глазами: ударишь, я тут же позвоню Ральфу. Сегодня и у него очень важный день. И ты прекрасно знаешь, что он приедет… если я его попрошу.
Филипп развернулся и вышел из дома прочь. Пару секунд спустя, мимо окна пролетела его машина и… Джесс немедля изменилась в лице.
– Все выметайся, – сказала она и оттолкнув меня встала; настроение изменилось молниеносно, как в старые добрые времена.
– Да что я сделала?!
– Ничего, дубина!.. Я просто хотела бы стопроцентно уверенной, что ты не прыгнешь в его постель. А теперь убирайся, сил нет на тебя смотреть!
III
Игры взрослых мальчиков.
Весна.
То был четверг.
Не знаю, почему так точно запомнила. То был не первый наш секс, не третий… Даже не пятый.
В тот день случилось то, к чему уже давно шло.
Джессику увезли в больницу.
Лечить весеннее обострение ларингита. При помощи галоперидола и диазепама.
Открыв нараспашку кухонную дверь, я полной грудью вдыхала теплый и влажный воздух. Он касался кожи, как паутина. Чайки выли от счастья, паря над речной волной. На мне была одна из старых рубашек Филиппа. Я носила их вместо утреннего халата. Джессика в это время была обычно не в состоянии отличить рубашку от холодильника и не возражала.
Когда я входила к ней по утрам, молясь чтобы она захлебнулась рвотой, она лишь хныкала и просила ибупрофен.
Она пила на износ, и семья это позволяла. Джессика была паршивой овцой, внесенной в Красную Книгу. Никто не хотел возиться с ней, все ждали, когда ее тело само не выдержит. Каждое утро прежде, чем пойти в школу, я надевала одну из старых рубашек Филиппа, мыла пол в ванной, мыла Джессику, потом укладывала ее в постель, давала снотворное и бросала рубашку в стиральную машину.
Я заливала ванну дезинфицирующими средствами и настежь открывала окно. Кисловатая вонь разъедала ноздри. Мерещилась, как бы тщательно я потом не мылась.
Сначала Джессика особо не утруждалась; но после третьего испорченного ковра, Филипп ухватил ее покрепче за волосы, – как раньше делал Ральф, вот только не ремень с себя снял, а натолок в лужу рвоты. Прямо лицом, как нашкодившую кошку. И Джессика сразу, сразу все поняла.
Она обладала удивительным для чокнутой шестым чувством, позволяющим ей выживать вопреки всему. Словно какая-то сила внутри нее, включала в важные моменты сознание и Джессика принималась с чувством, толком и расстановкой отвечать на вопросы лечащего врача.
И врач разводил руками.
– Она – нормальная! Абсолютно!
Его примеру следовали другие врачи. Ее желудок почти не принимал никакую твердую пищу. Ее печень была угроблена. Ее почки были работали с перебоями… но Джесс не просто была жива. Она была красива! Даже валяясь в рвоте на голом покрытой плиткой полу, она выглядела как роза, выпавшая из девичьей прически.
Чтобы не огрести от Филиппа, она пила теперь прямо в туалете. Там же блевала. Там же и вырубалась.
Входя к ней, я думала: не обвешаться ли мне чесноком? Человек не мог так пить и так выглядеть. Она пугала меня сильней, чем пугала в детстве, когда в ее глазах менялось вдруг выражение и пальцы, гладившие меня по щеке, вдруг начинали выворачивать ухо.
Теперь в ее глазах ничто не менялось. Пустые и чистые они смотрели сквозь меня, как будто не видели. «Ларингит» опять вступал в силу… Посовещавшись с Лизель, как раз гостившей у Маркуса, мы вызвонили врача.
То был вечер среды…
В четверг я по привычке встала пораньше и поднялась наверх.
Из комнаты пахнуло дезинфицирующим средством, немного выдохшимся за ночь, полиролью для мебели и свежим воздухом с Эльбы. Похоже, я забыла закрыть окно. Постельное белье было убрано, занавески сняты, покрытый пятнами матрас был последним свидетельством того, что в комнате жили.
Не помня себя от радости, я сбежала по лестнице и распахнула кухонную дверь. Солнце брызнуло мне в глаза. Заклятье пало, ведьма ушла. Негромко напевая себе под нос, я приготовила завтрак и включила кофеварку. Я не имела понятия, дома ли Филипп. Я знала только: Джессики больше нет!
И одно только это знание придавало мне силы жить.
– Я свободна! – сказала я голосящим чайкам.
– Размечталась, – сказал за спиной Филипп.
В пижамных штанах и тонкой белой футболке, он выглядел лет на пять моложе. Как сопляк. Привстав на цыпочки, – футболка туго облепила его тренированный торс, – Филипп вытянул руку и достал чашки. Обернулся ко мне. Я нервно сглотнула, заставив себя моргнуть.
Не сводя с меня змеиного взгляда, Филипп улыбнулся и чуть набычился, словно на прицеле держал.
– Такое чувство, я тебе нравлюсь.
Я не ответила. Губы чуть приоткрылись. Я силой воли закрыла рот.
С последнего раза, когда все было «точно в самый последний раз!», прошло четыре недели. Отмывая Джессику в ванне, борясь с искушением ее утопить, я думала: на кой мне все это? День за днем, ночь за ночью? Ради чего?
…В ту ночь, когда он совершил «сделку века», а Джесс прогнала меня, я вся в слезах позвонила Ферди и попросила его отвезти меня к Маркусу. И по дороге выложила все. Он клялся, что ничего не скажет своему брату… Но, разумеется, все сказал. Настоящий друг!
Маркус был в мастерской, когда Фил приехал. Дом вибрировал от Вивиальди и мы занимались любовью, сбросив одеяло на пол, чтоб кровать не скрипела. Вивальди сменился Моцартом. Я рыдала в расстегнутую рубашку Филиппа. Он молча целовал меня в голову.
– Теперь ты понимаешь, почему я так вскипел тогда? Почему на тебя сорвался из-за Ральфа? – спросил он, зарывшись пальцами в мои волосы. – Она умеет так влезть под кожу, что начинаешь думать, Джессика – твоя часть. И эта часть не может желать тебе чего-то плохого… И она говорила мне, что подозревает. Она не чокнутая. Она притворяется такой…
– Давай условимся, – попросила я. Губы еще горели от поцелуев и чуть саднили. – Давай условимся, что прежде, чем поругаемся, мы сначала поговорим.
– Не будет никаких «мы», – сказал он. – Тебе шестнадцать, Верена! Я не хочу, чтобы ты закончила, как она!.. А ты закончишь, если будешь со мной.
– Тогда зачем ты пришел?!
– Затем же, зачем ты меня впустила… Но это – в последний раз!
И он держался аж четыре недели.
Я надевала его рубашки. Это было единственное, что я могла с него получить. Сам Филипп почти что не появлялся дома. Зато в светской хронике появлялся. И промывая длинные волосы Джессики, испачканные желудочной слизью и желчью, я понимала: прямо сейчас, Филипп с другой, взрослой. Развлекается. А я теряю время, пытаясь оттянуть невозможное.
Миг, когда мне придется съехать отсюда.
Достаточно было лишь одного звонка. Но я все тянула. Звонок означал, что все будет кончено. Звонок означал уход с поля боя. Финальную сцену. Занавес. Когда я навеки рассталась с Ральфом, я была еще маленькой. Не знала, как будет тяжело.
Теперь – знала.
– …Что ты здесь делаешь? – вырвалось у меня, при виде Филиппа.
Филипп укоризненно склонил голову и поставил передо мной чашку.
– Я здесь живу, – он обжег губу, тихо выругался, подул на свой кофе.
Потом, вдруг, стрельнул в меня глазами.
– А ты?
Я забыла, что хотела сказать. От его близости мозг плавился и растекался в лепешку. И Филипп видел это. И улыбался одними глазами, как Тайра Бэнкс в старых выпусках «Топ-модели по-американски», которые так любила когда-то Джессика.
– Я имела в виду… Я думала… Ты был в клубе. Я думала, ты ночуешь с моделями.
Филипп снова обжегся. Подлил холодной воды и, попробовав, с наслаждением сделал большой глоток.
– Я был в клубе, – сказал он, – чтоб не видеть ее. Когда я прочитал твое сообщение, то с облегчением поехал домой. Если бы я знал, что ты здесь, то лег бы в твою постельку… Но я решил, что ты уехала к Маркусу.
– Не уехала. Хотела побыть одна.
– Я, если честно, не понимаю, чего ты возишься с этой нежитью.
Я отвернулась и стала машинально перемешивать овсяную кашу. Была лишь одна причина: он сам. Вскинув глаза, я поймала взгляд Филиппа, утонувший в разрезе моей-его бывшей рубашки. Он неспеша обошел наш круглый кухонный стол. Словно невзначай задев меня бедром, сел напротив. И снова уставился, как британский ученый, наблюдающий за поведением крыс.
Я смутилась; низ живота тянуло, соски торчали, как гвозди, шоркая о гладкую, почти невесомую ткань. Еще чуть-чуть и он меня же натычет носом в заляпанный стул.
– На тебе моя рубашка смотрится куда лучше, чем на моделях, – поразмыслив, сказал Филипп и очень громко втянул в себя кофе.
Если бы мать-графиня слышала эти звуки, она бы подлила бы яду, чтоб Филипп не позорил ее.
– Расслабься, Ви, я ни с кем не сплю. Что пишут в Инсте – неправда. Этим девушкам я не нужен. Только, чтобы платить…
Я бы расслабилась, но из меня текло и я сама уже ощущала запах. «Как алоэ и персики, – как-то сказал Филипп и рассмеялся. – Я начинаю понимать педофилов!»
Он встал, поставить пустую чашку на раковину. До каши никто из нас не дотронулся. Я тоже встала. Пора была бежать в ванную, принимать душ. Помощник Лизель, который отвозил меня в школу вместо Михаэля, был точен, как снайперская винтовка.
Я посмотрела на чашку Филиппа и умилилась вновь. Он никогда не ставил чашку в посудомойку, никогда в саму раковину. Только на край. Почему – я не знала, но знала – чашка его. Иногда, в тоске по его губам дойдя до убогости, я целовала край его чашки.
– Знаю, что я не должен… Знаю, что в других девках те же отверстия, но… У тебя есть то, чего у них нет… И я все думаю: будь они богаты, стали бы они так меня хотеть? Без расчета на брак. Лишь для удовольствия. Может я и скот, как все говорят, но мне приятно, когда партнерше приятно.
Я покраснела, опустив голову и даже не сразу сообразила, как его руки сжались на моей талии. Он соединил пальцы и легко, как птицу, подняв меня, усадил на стол. Стоя меж моих раздвинутых ног, которые сводило от возбуждения, Филипп положил ладони мне на колени. Медленно и торжественно, словно пианист, кладущий руки на клавиши.
– Представь, как не повезет какому-то парню, который решит с тобой замутить, – он говорил настолько серьезно, что у меня от испуга похолодело внутри.
Грудь больше не росла, но мое тело все еще менялось и развивалось. Я все еще не была уверена, что в нем хорошо, а что нет? И от того, как Филипп это сказал, я скукожилась. Что, если что-то со мной не так? Что если он что-то видит, чего я в своей неопытности, пока не знаю?
– Почему – не повезет?
Филипп поднял глаза. В них плясали смешные искорки.
– Потому что я прикончу того, кто к тебе притронется.
И он притронулся сам. Прямо на разделочном столе. Крепко-крепко зажав мои колени под мышками.