Штопоры в голове.
Если бы Филиппа фон Штрассенберга попросили описать ее в двух словах, он бы ответил: «Сиськи!» Теперь к описанию прибавились темные, в пол лица, круги под глазами.
– Достал? – с надеждой спросила Джессика, едва только горничная вышла из детской.
Он даже поздороваться не успел!
– Нет, – сказал Филипп, почти с наслаждением.
– Ни на что не способен! – прошипела она.
Верена, что-то рисовавшая за столом, навострила уши. Грета, лежавшая на полу, тоже навострила. Обе были чистенькими и ухоженными, в отличие от смотревшей за ними Джесс. Та выглядела ужасно. Бледная, ненакрашенная в какой-то старой футболке.
– Попроси мужа! – обрезал Фил.
Джессика не ответила.
…На прошлой неделе у нее хлынула носом кровь. Бывает, когда сидишь на коксе и отривине. Ничего страшного. Будь дома Лизель, она бы сразу смекнула, но ее не было. А Джесс просто вырубилась от страха при виде крови.
Пока она была без сознания, Маркус вызвал врача.
В суматохе все забыли про Грету, что спала наверху. Услыхав шум, собака, открыла дверь спальни и вышла в гостиную, посмотреть на врачей. При виде купированного добера в шипастом ошейнике, те чуть не выронили носилки. Маркус ухватил Грету и запихал ее в кабинет.
А когда все уехали, проснулась маленькая Верена. Надела резиновые сапожки и побежала в лес – искать свою «мамочку», так она называла Грету. И счастье еще, что вернулся брат Маркуса. Иначе, Лизель скормила бы Джесс собакам!
– Какого черта ты так валяешься? При ребенке? Ты выглядишь, как дерьмо…
– Пошел ты, – прошипела Мать Года и легла на спину, потеряв к нему интерес. – Плевать мне, как я там выгляжу!.. Вам всем на меня плевать!..
Филипп посмотрел на девичью грудь под мятой футболкой.
В свои шестнадцать, он был очень рослым, не по возрасту развитым мальчиком. Он миновал ту пылкую стадию влюбленности, когда не смел взглянуть Джесс в глаза, но ее груди все еще волновали.
Девушка была много старше его. На целых четыре года. У нее уже была дочь… и муж, годившийся им обоим в отцы. И его брат, ее же любовник. Что он любовник, Филипп не сомневался.
Когда у нее случались обломы с Фредом, Джесс позволяла зажать себя в уголке, поцеловать, потискать. Но кокаин постепенно, вытеснил и его. Теперь она позволяла к себе притронуться лишь тогда, когда Филипп приносил наркотики.
– Не хочешь пойти помыться? – грубо предложил он.
– Зачем?!
– Будь ты похожа на человека, мы могли бы сесть в твою тачку и съездить на Репербан.
– Забудь про это! – велела Джессика. – На веки вечные, вообще, забудь! Иначе, я все это расскажу мужу!
Филипп нахмурился.
Пару дней назад они обшарили каждую выемку в развалинах замка, но ничего не нашли. Джесс стала ныть, намекая, что он все выкурил и вынюхал без нее. Потом – истерить, а Фил – огрызаться. Она обозвала его сопляком, он ее – наркоманкой. Она влепила ему пощечину, он ей в ответ и, когда они оба покатились по влажной еще листве… все случилось само собой.
Филипп стал мужчиной.
– Долбаный скорострел! – «поздравила» его Джессика, столкнула с себя и села.
Он не обиделся. Отец говорил, что женщинам наплевать – хорош ты, или же плох. Все удовольствие у них в голове и если ты не попал им в голову, то можешь забить на технику. В голове Джессики жил не он.
– Да, расскажи ему! Так и вижу, как Маркус все бросил и побежал отстаивать твою честь!..
– Я расскажу Фреду! И Фред расскажет все твоему отцу!
– Я думаю, – сказал Филипп, помолчав, – что нашего чувака посадили. И если ты хочешь в нос, нам нужно поискать нового.
– Ну, почему все это происходит со мной? – страдальчески прошептала Джесс.
– Потому что ты – наркоманка? – предположил Филипп. – Потерявшая берега торчушка, которая умудрилась подсесть на обычный кокс?.. Хотя, я не врач, конечно.
Он подождал, но Джесс не отреагировала. Похоже, пора было уходить.
– Хай, Филипп, – напомнила о себе Верена.
Она сидела, как взрослая. Сидела, склонив на бок голову и постукивала по бумаге карандашом, подражая Лизель, отчитывающей горничных. Обычно, она забавляла его своими ужимками, но сейчас Филиппу хотелось взрослых забав.
И еще Джессику. На полу, на земле, в траве… Где угодно.
– Септать не пьиично! – сообщила девочка.
Филипп рассмеялся и посмотрел на нее.
– Привет, Снежок!
Она была очень белая. Очень-очень, – даже для штрассенбергских девчонок. В начале вокруг шептались, что девочка – альбинос. И все, что рассказывала Миркалла – правда… К облегчению всей фамилии выяснилось, что нет. На молочную кожу девочки легко ложился загар, да и глаза оказались не красные, а очень светлые, прозрачные, серо-голубые.
Особо способные даже подсчитали, что девочка не могла быть от Альфреда. Тот был уже четыре года, как мертв, когда крошка Джесс округлилась в талии. Так долго детей не носят даже слоны и память о покойном была очищена.
– Как здорово, когда среди нас есть люди способные сложить два и два, – по праву главы семьи подытожил граф и дело закрыли.
Тем более, Ви уже подросла и дала куда больше пищи для разговоров.
– Изменяла мне? – спросил Филипп строго и, наклонившись, поцеловал ее в лоб.
Девочка снисходительно вытерпела ласку. Глубоко вздохнула, словно он ее утомил.
– Что такое?
Виви прищурилась; Филипп невольно улыбнулся в ответ.
– Ты очень красивая сегодня.
Она пожала плечами; она и правда, была красивая и знала это с младых ногтей.
Сегодня ее одели в черное короткое платье с белыми воротником и манжетами; белые колготки и черные туфельки. Длинные волосы были завиты и забраны в высокий хвост на макушке, щечки подрумянены, а на губах блеск. Ну, и Moschino Pink, разумеется.
Неудивительно, что у Греты нюх слабый.
– Что? – повторил Филипп. – Больше не нужны комплименты?
– Ты мне изменяй! Я внаю! Вы с Дзесикой много ваз уходийи!
– Э-эй! – Фил выставил вперед палец. – Мы ходили искать твой зонт. Сама сбегаешь из дома, гуляешь черт знает с кем, а потом я – изменщик.
Верена презрительно качнула в ответ хвостом и сморщила носик.
– Ты вьеш как и все мусины! – драматически изрекла она.
Фил с трудом сдержал смех. Даже Джессика, лежавшая без движения, слегка улыбнулась.
– Как все мужчины? – он наклонился над девочкой и ткнул ее пальцем в нос. – Если ты это знаешь про всех мужчин, то стопроцентно мне изменяла!
К его удивлению, Ви слегка покраснела.
– Что это ты рисуешь?
Девочка покраснела еще сильней.
Рисунок, над которым она работала, изображал двух разнокалиберных слендерменов, которые держали друг друга руками-вилками. Один, поменьше, был в розовых сапогах, с торчащими дыбом бежевыми палками-волосами. Другой, похоже, упал головой на штопоры. Филипп насчитал в его черепе шесть пружин, старательно выведенных черным.
Что-то внутри него сжалось. Верена сбежала, – вот все, что он знал. Исчезновение дилера он с этим пока не связывал, но что-то в ее рисунке насторожило его. Фил напряг память: боже! Это ведь в тот же день!..
– Кто это? – спросил он, слегка охрипнув.
Верена лукаво зыркнула на него.
– Это мой бойфренд, – с нескрываемым удовольствием, произнесла она.
Мой бойфьенд.
Интересант!
– Я думал, твой бойфренд – я, – сказал Филипп, притворившись обиженным.
Верена надулась и спрятала лист под стол.
– Дзессика говоиит, ты фтанес свясенником! А они юбят маеньких майчиков, а не девосек! – выпалила она так быстро, что он едва понял исковерканные слова.
Джессика у них за спиной, буквально задохнулась от смеха.
– Не драматизируй, балбеска,– простонала она. – Подождешь две минуты! Ничего страшного!
Фил вспыхнул.
Первой реакцией было подняться, врезать ей хорошенько, чтоб пургу не несла. Но рядом была собака, которая могла броситься. И маленькая девочка, которую он мог напугать.
– Нет, – притворившись, что не понял намек, Филипп честно-честно посмотрел Верене в глаза. – Это все враки, она завидует. Твой дядя Фредди тоже священник, а любит только тебя!
Смех стих.
Толстая муха, словно маленький истребитель, вспорола сонную тишину. Грета, клацнув зубами, оборвала мушиный полет.
– Урод, – прошипела Джессика.
– Знаешь, что? – сказал Филипп и, взяв Верену за локти, вытащил ее из-за стола и сел на пятки, чтоб видеть ее лицо. – Когда я стану священником, обещаю: мы будем вместе всегда-всегда, как твоя Лиззи и Мартин. Даже если ты замуж выйдешь… Плевать сколько раз!.. – он перевел дыхание, дав девчушке немного переварить, после чего улыбнулся. – А теперь, расскажи мне, Цукерхен, кто твой новый бойфренд?
Дилер. Верующий. Бойфренд.
Еще до первого выступления, отец фон Штрассенберг лично объехал всех прихожан.
На новеньком, сверкающем черным лаком, порше-макане. Злые языки утверждали, падре мог бы легко позволить себе кайен. Да хоть спортивную панамеру, но… вовремя вспомнил про обет бедности.
Собираясь в церковь, Ральф в сотый раз подумал: что именно тот наделал, чтоб оказаться здесь?
Гамбург – город миллионеров, но вовсе не католическая земля! А Штрассенберги были известной фамилией в католичестве. В Википедии говорилось, у них так принято испокон веков – отдавать второго сына в священники, а роду Штрассенбергов, без малого, сравнялось восемьсот лет. Даже по скромным подсчетам, в семье должно было набраться немало церковных шишек.
Так что же один из них позабыл вдруг здесь? В их, богом позабытом, приходе?
Перед премьерой нового падре тетя с товарками оттерли церковь до блеска; уничтожили все следы пребывания в ней отца Хофлера и даже вытравили крыс. Но, несмотря на все ухищрения, она выглядела жалкой.
Совсем, как Ральф с его новой стрижкой.
Слезами и уговорами, Агата заставила его стать частью спектакля. Статистом. Жопой на стуле. Чтоб новый священник вдруг не решил, что на фиг он никому не сдался.
И лишь когда она уговорила племянника, подстригла и купила новый костюм, стало известно: в церковь явится весь клан Штрассенбергов.
Сам граф приедет! С семьей!
Тетушка взволновалась почти до обморока. Забыв, как плакала, чтобы Ральф пришел, она стала ласково намекать: оставайся дома. Такого оскорбления он снести не мог. И заявил, что пойдет!
Тетя опять поплакала, но, когда Ральф начал задавать вопросы, смирилась.
– Будь вежливым, если к тебе обратятся, но сам ни к кому не обращайся, – наставляла она, очищая щеткой его пиджак. – А лучше, вообще не попадайся им на глаза… А еще лучше… Ах, оставайся дома.
– Я пойду в церковь!
– Но почему?
– А почему нет?! Стесняешься моего костюма?
Она смутилась.
Костюм был очень плохой, хотя и стоил сто евро. Был сшит из дешевой ткани, узок в плечах и болтался в талии, но тетушка настояла, чтобы Ральф надел именно его. Волосы мальчика, кудрявые, густые и жесткие как следует постричь не случилось. И Ральф был похож на выздоравливающего тифозника, чего никак не мог ей простить.
– Как на комиссию по делам несовершеннолетних, – подумал он, глядя в зеркало.
– Костюм хороший! – буркнула тетя. – Неблагодарный!..
Тяжело вздохнув, мальчик оправил отутюженные лацканы, провел руками по непривычно коротким клочьям волос и проклял день, когда его мать поддалась на уговоры его папаши.
– Как думаешь, граф скинет мне телефон своего портного? Если у него попросить? – спросил он, пытаясь скрыть стыд.
– Ральф, я прошу тебя, – взволнованно прошептала тетя. – Держись подальше от Штрассенбергов. Особенно, от графской четы. Я очень тебя прошу.
– Да прекрати ты, – не выдержал Ральф. – Хватит уже! Феодальное право отменили, ты слышала? Мы им давно уже не рабы! Их титулы теперь ничего не стоят! Если не нравится, пусть сидят в своем маленьком, отгороженном от быдла, мирке!
Тетя надулась и молча вышла из дому, даже забыв проверить, выключен ли газ.
Когда Ральф явился к церкви, на него даже не взглянули.
Рослые, похожие люди, – блондины самых разных оттенков, – стояли на площади и возбужденно переговаривались, будто бы на конфирмацию собрались. Он сам был уже метр восемьдесят пять, но среди них вдруг ощутил себя недоростком. Тетушка все еще дулась и тут же ушла, буквально вытолкнув его из машины.
Их осмотрели; внимательно. Не признали и тут же возобновили свои беседы.
Слегка оробев, Ральф обошел толпу и встал под деревом, подальше от посторонних. Он чувствовал себя тем, кем был – низкосортным дерьмом и очень жалел, что он не остался дома.
Ральф все еще обдумывал безболезненный способ самоубийства, когда в его плечо ткнулся чей-то палец.
– Ш или Л?
– Что? – Ральф обернулся.
– Штрассенберг или Ландлайен?
Перед ним стоял рослый очень светлый блондин, примерно его же возраста. Вот только был хорошо пострижен и его черный костюм был сшит по мерке и на заказ. Он был широкоплечий, как Ральф, узкобедрый, но с более мощными квадрами. То ли наездник, то ли футболист. Белозубый, красивый, с темными ресницами и бровями… Смазливый он был. Очень даже. Но Ральфу незнакомец чем-то понравился, хотя он и не мог объяснить чем.
Ральф улыбнулся. Стрижка была дерьмо, но зубы от природы были отличные. Не хуже, чем у блондина.
Возможно, при других обстоятельствах, он ответил бы на вопрос. Они посмеялись бы. Обменялись списками предков… Озвучили бы названия элитных школ и спортивных клубов. А после, предложили бы друг другу партию в теннис или пару кругов верхом.
Увы, они были в двух разных измерениях, хотя и стояли на одной плешивой лужайке под одним деревом.
– Ни то, ни то.
– Боже, неужто – верующий? – парень насмешливо округлил голубые глаза и перекрестился.
Он в миг окинул взглядом его костюм, прическу, сделанную тетушкиной подругой, – и тоже сделал для себя выводы. Ральф видел это в его глазах. Поэтому удивился, когда блондин, как ни в чем ни бывало протянул руку.
– Филипп. Ш.
– Ральф, – представился он. – Дитрих.
– Дитрих – как-то вскользь, непонятно, пробормотал Филипп, не сводя задумчивого взгляда с его лица. Фамилия ему явно ничего не сказала. – Такое чувство, я тебя где-то видел, но не могу вспомнить где.
– Вряд ли, – ответил Ральф. – Встречу с одним из Ш., я бы не забыл!
Филипп собирался что-то еще сказать, но тут все снова заколыхались при виде черного седана с хромированной решеткой. Крошечная беременная женщина замахала кому-то сверкающей от бриллиантов рукой и тощий юноша, похожий на бледную тень Филиппа, послушно шагнул на свет.
Машина остановилась. Выскочил щеголеватый шофер и галантно распахнул дверцу.
Оттуда высунулась женская рука, тоже в кольцах, – оперлась на руку шофера; Ральф затаил дыхание, как все остальные. Рука принадлежала очень красивой, хотя и зрелой, даме лет сорока. Ральф затруднялся точнее определить ее возраст, но уловил сходство с Мишель Пфайфер в фильме «Звездная пыль». Он невольно приоткрыл рот: затянутый в платье бюст женщины, клал на все законы природы и гордо стремился вверх, слегка покачиваясь, когда она шла.
Настоящие!
Все внутри Ральфа жарко и по животному вдруг отозвалось. Смутившись, он сунул руки глубже в карманы, как делал, во время «животных» приступов и начал думать о мертвых щенках.
Да, – если бы эта женщина взяла его в секс-игрушки, – он даже денег бы не просил!
За женщиной из машины вышел высокий, крепкий от природы блондин, который явно не утруждался походами в зал. Он обернулся, чтобы помочь еще кому-то. Тонкая ручка нервно оттолкнула протянутую ладонь и девушка лет семнадцати, высокая, стройная, как первая дама, выбралась сама. Распрямилась, нервно огладив черное облегающее платье. Тоже блондинка, тоже грудастая и такая красивая, что Ральф моргнул дважды: не примерещилось ли.
– Кто это приехал? – хриплым голосом спросил он.
– Наследная принцесса, – презрительно скривился Филипп, не сводя глаз с машины.
Судя по кругам под глазами, нервным рваным движениям и характерному шмыганью носом, принцесса сидела на кокаине. Ральф ожидал, что Тощий припадет на колено, но тот лишь равнодушно кивнул.
– Пьи-и-ивет! – засюсюкал он, склоняясь к кабине.
– Уди! – раздалось в ответ. – Я хосю Фиипа!
Публика ехидно кусала губы. Филипп беззвучно смеялся, время от времени толкая Ральфа локтем, чтобы убедиться, что и тот смотрит. И тот смотрел, хотя в груди все оборвалось. Не будь тут Филиппа, он уже рвал бы когти, спеша домой. Но Филипп все еще стоял рядом, и Ральф просто не посмел.
– А тут никто не хочет поздороваться с Ренни? – продолжал Тощий. – Только с Филиппом?
– Никто не хочет, – передразнил удачливый кандидат и ткнул Ральфа локтем в бок. – Вот, ты свидетель, что мы никого не топим в сортирах.
– Что?.. Я не понял.
– Это бледная немощь – наш будущий граф! – объяснил Филипп; потом сложил ладони рупором и крикнул. – Верена! Изменишь мне с братом, можешь забыть про бриллианты, когда состаришься!
У Ральфа челюсть отвисла. С братом? У Штрассенбергов был лишь один граф. Так Филипп – сын графа?!
Тетя его убьет!
– Филипп! – строго оборвала беременная женщина и, словно извиняясь, встретилась взглядами с «Мишель Пфайфер». – Немедленно извинись!
– Оставь, – сказала красавица. – Не стоит ругать его за желание дарить бриллианты.
Все рассмеялись, в том числе, Ральф, хотя и не понял, над чем смеются.
Он все еще улыбался, когда блондин, стоявший между «Мишель» и Кокаиновой Музой, вдруг развернулся к ним.
Виви по имени Цукерпу.
Черт! Черт! Черт!
Ральф задохнулся от неожиданности.
Перед глазами сверкнуло и потемнело. Он замер, молясь, чтоб Папоська не узнал его. И бог внезапно откликнулся. Мужчина скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся к машине.
– Ви! – велел он. – А ну-ка прекрати вредничать!
– Не пекащу!
– Верена!..
– Да все нормально, – заверил сын графа. – Я ее возьму.
Он в самом деле нырнул в кабину и вытащил уже знакомую Ральфу девочку. Та яростно брыкала воздух маленькими ножками:
– Пуси меня! Отпуси! Я не юбью тебя, я юбью Фиипа!
Ральф резко отвернулся.
Ну, почему он не слушал тетю? Почему не держался подальше от графской семьи?!
Что, если девочка сейчас узнает его? Что, если ее родственники, начиная с Филиппа, конечно же, захотят спросить: а где они познакомились? А как они познакомились? А что он делал ночью в лесу?
И что он скажет?
Что собирал грибы?
– Что с тобой? Знаешь Ви? – игриво подмигнул Филипп.
Ральф молчал. Сердце билось, как сумасшедшее. В лесу Верена рассказала ему о своих родных. И описала их, как могла. И папочку, и мать свою, Грету. Что если Фил был его заказчиком?.. Что если Фил искал его всю неделю? Что если девочка запомнила и его?..
Рука скользнула по остаткам волос.
Внешность у Ральфа и без кудрей была яркая. Волосы, как смола и светлые глаза; как лед, голубые. Как Принц в Русалочке, – постановила Цукерпу. И Ральф загуглил дома. Те же цвета! Если она рассказала о нем домашним, те без труда могли сложить два и два. Безвестный юноша темной ночью в лесу и… тот же юноша, опознанный днем, у церкви!..
Ральф против воли, искоса, вновь посмотрел на малышку. Верена. Вот значит, как ее на самом деле зовут. Не Вивиан, а Верена.
Сегодня ее одели, как дебютантку в фильмах пятидесятых. В нежно-розовое платье с гладким лифом и целой кучей полупрозрачных юбок. Густые белые волосы были гладко зачесаны и уложены на макушке тугим узлом. Девчушку, вроде, даже, подкрасили. По крайней мере, щеки и губы.
– Мы думаем, ее притащили эльфы, – сказал Филипп. – По виду Маркуса не скажешь, что он способен что-то там породить.
Девочка развернулась и Ральфу пришлось развернуться одновременно с ней. Так чтобы она его лица не увидела. Но Фил, похоже, не обратил на это внимания.
– У ее бабки с матерью денег – вагоны, – продолжал он словоохотливо, – Ви стоит, как бриллиант «Надежда». Вот брат и прыгает, словно стрекозунчик, а я его довожу…
– Зачем ты рассказываешь мне это?
– А почему нет? Ты детей не любишь? И зря: наша Ви – прелесть!
– …пуси меня тупая койова! – шипела девочка.
– Что я тебе говорил? – Филипп гордился, словно папаша.
– Да, уж, – Ральф выжал улыбку. – Просто сахарная… прелесть.
– Ви! Ви! – вмешалась мать. – Что за сленг у церкви?!
Девочка доверчиво уставилась на нее. Точь-в-точь белый медвежонок.
– Как надо говорить в обществе? – спросила женщина низким, продирающим до костей, мелодичным голосом.
– Купный огатый скот с заделсками интеекта, – без запинки прошепелявила девочка.
Филипп заржал, и Ральф тоже прыснул, зажав рукой рот. Девушка, которая пыталась ухватить ее за руку, яростно обернулась к ним. Ее взгляд был подобен молоту Тора.
– Что-то смешное?!
– Да! – сказал Филипп. – Есть две минуты?..
– Урод! – она отвернулась вновь и крепче ухватила малышку за руку. – Идем! С тобой хотят поздороваться тетя Лана и ее муж.
– Бывшая? – спросил Ральф, заметив, что обе устремились в другую сторону.
Филипп рассмеялся.
– Не-е-ет! Меня ждет вот это, – он кивнул в сторону церкви. – Она…
– Ты? – ужаснулся Ральф. – Священником?
Он сам пару раз подумывал. Однажды, даже всерьез… Уж очень хотелось пять тысяч в месяц. Но когда речь зашла о Филиппе, Ральф не поверил своим ушам. Казалось немыслимым, что такой богатый, красивый, полный жизненных сил чувак, вдруг станет священником… Если бы Филипп сказал, что его собрались кастрировать, чтобы принести в жертву, Ральф поразился бы меньше.
– Но ты же сын графа!.. – возразил он.
Филипп улыбнулся вновь, но не очень весело.
– Если сам граф перестанет вдруг соблюдать традиции, кто станет их соблюдать?
Под этим углом Ральф никогда еще не смотрел. Но тем не менее, ляпнул:
– Да все равно! Отправить тебя в священники – преступление против всех законов природы! Будь я твоим отцом, подделал бы свидетельство о рождении и послал вот его! – он подбородком указал на Рене, который стоял, покорно свесив длинные руки, пока его мать оттирала платочком пятно на галстуке.
– На самом деле, все не так страшно, – губы Филиппа искривились, и он уставился на облако розового фатина, которое неохотно тащилось вслед за высокой, стройной сестрой. – Могло быть и хуже. Думаешь, братец так любит Ви? Он не дурак ведь и понимает: что будет лизать ей пятки, чтоб получить хоть цент. А она – изменять ему на каждом шагу… И хорошо, если только со мной, – он снова расхохотался и ткнул Ральфа локтем в бок. – Так что, не хорони меня раньше времени.
– Я и не хороню.
Филипп опять, как-то слишком пристально, всмотрелся в его лицо.
– Черт, как ты красив, парниша! Не будь я будущим падре, сломал бы тебе лицо в четырех местах! Не выношу конкуренцию.
Ральф улыбнулся:
– Я чемпион страны среди юниоров. Киокушин.
– А я дисквалифицирован за жесткач. Кикбоксинг, – парировал Филипп и, как бы невзначай показал свой профиль. Ровный, ни разу еще не сломанный нос. – Увидимся на обеде!
Он саданул его по плечу, как друга и побежал к церкви. Ральф молча посмотрел вслед. Он понятия не имел ни о каком обеде.