Оксюморон
Оксюморон – образное сочетание противоречащих друг другу понятий.
В моей груди зияет тенью бездна,
И в жилах, как обычно, стынет кровь,
Всё потому, что знаю я, любезный:
Оксюморон – ответная любовь.
Ты говоришь, а я живу надеждой,
Что хватит воздуха до реплики своей,
И для меня услугою медвежьей
Является твой искренний привет.
А почему? Да потому что больно
Встречаться и прощаться каждый раз,
Не зная, рад ли ты меня увидеть.
Ты, говорят, заядлый ловелас
И, видимо, со мной ты только скромен,
Со мною пуст и холоден, как лёд,
Ведь список твоих радостей огромен
И, может быть, совсем уже не тот,
Что был когда-то раньше, на рассвете
Знакомства нашего и наших первых встреч,
И ты передо мной теперь в ответе
За то, что заставляешь их беречь.
Я их забыть была бы очень рада,
Да только сердце бережно хранит
Их стёршуюся жёлтую бумагу,
След выцветших от времени чернил.
Без воин, без интриг и без сражений
Ты захватил когда-то в сердце трон,
И вот теперь не спорь, я говорила:
Ответная любовь – оксюморон.
Ты одиночка; молчалив, печален,
А я, как луч, играю на стене,
И зеркало кривое отражает
Эмоции, пришедшие извне.
Ты мрачен и безмолвен, как ноябрь,
А я светла, игрива, как апрель,
Но как тебе помочь, увы, не знаю,
И вызвать долгожданную капель.
Я жду, как пёс, как Хатико, у двери,
Что ты придёшь, ответишь наконец;
Назло врагам, из принципа, за веру
Заполучу страдальческий венец
Твоей любви… К кому? Кого ты любишь?
Кого угодно, только не меня
И, сам того не зная, обязуешь
Пускать галопом сердце, как коня.
От рассвета до заката…
От рассвета до заката
Пашет лошадь в мрачном поле,
И ни конь, ни жеребята
Не зовут обратно в стойло
Эту лошадь: слишком пусто
В самодельной колыбели
Долгожданного покоя,
Лишь скрипят на шее петли
Конской сбруи – слишком туго.
Вроде то, а вродь не это,
И печалит почему-то
То, что лошадь так хотела.
По кому плачет Русь?
Мне однажды привиделось ночью:
Я у стен монастырских стою,
И священники странный молебен
Перед образом тихо поют
И как будто бы спорят о чём-то,
Слишком страстно желают свести
Незабытые старые счёты,
Всё не могут друг друга простить.
Вот монах вдруг один обернулся
И мне прямо в глаза посмотрел,
Только воздух едва шевельнулся
Над огнём полусальных свечей.
– Подойди, – попросил тихо старец. –
Я наш спор разрешить не берусь.
Ты для наших конфликтов чужая,
Так скажи, по кому плачет Русь?
Этот вечный вопрос без ответа
Остаётся уж слишком давно,
Мы решаем не первое лето
И не можем решить всё равно.
Помоги нам, случайный прохожий,
Человечества тайну раскрой,
И тогда день особо погожий
Тьму загадок закроет собой.
Лишь сказал он последнее слово,
Вдруг блеснула на небе змея,
И среди темной ночи глубокой
Я, похоже, осталась одна.
Шутка ли, дать ответ на вопросы,
На которые даже мудрец
Только чешет затылок и просит
Дать ему пару дней наконец?
Но мне нечего делать, и буду
Я ходить по земле до тех пор,
Пока главный ответ не добуду,
Не решу затянувшийся спор.
Вдалеке вырастает дубрава,
И среди многолетних стволов
Потихоньку рождается слава
Наших предков – священных отцов.
Отдыхает старушка-сторожка
На окраине тёмных лесов,
Что от жизни устали немножко
В ожидании сказочных снов,
На пороге мерещится Сергий,
Он не старец, но и не юнец,
Лишь звенят под одеждой вериги,
Сотни грубых, тяжёлых колец.
Он меня средь деревьев увидел,
И улыбка коснулась лица,
Словно солнце в весенней капели,
Превратила душою в юнца.
Я к нему подошла осторожно:
Он стоял предо мной, как живой,
Как в преданиях есть, преподобный,
Светлый образ, воссозданный мной.
– Здравствуй, Сергий, игумен великий,
Будь так добр, ответь на вопрос,
Что лишил нас покоя и силы,
И для нас оказался непрост.
Два монаха давно уже спорят,
Разъедает их светлая грусть,
И не могут решить, по кому же,
По кому плачет матушка-Русь.
Может быть, по тебе, о святейший?
Может, твой скоропостижный уход
Есть порок и недуг её злейший,
Ты и есть для нее антидот?
Ничего не ответил мне Сергий,
Только грустно главой покачал,
Опуская на землю вериги,
И лишь тихо так, робко сказал:
– Не по мне плачет родина наша,
Я тебе это точно скажу;
По крестьянам, что мёртвыми пашут,
Может быть, плачет матушка-Русь.
А по мне-то что плакать, скажите?
Пока жив буду в ваших сердцах,
Будет жить и великая сила,
Заключённая в вечных трудах.
Говоришь, я ушёл, а напрасно:
Никогда я и не уходил,
До сих пор ведь стоят мои храмы,
До сих пор ведь стоит монастырь.
Говоришь, что страна по мне плачет,
А когда я её покидал?
Поясни, что для вас теперь значит
Эта фраза: «Я Русь повидал,
И могу сказать точно и верно,
По тебе плачет милая Русь.
Чтоб её от страданий избавить,
Мы молитвы твердим наизусть».
Нет, не плачет по мертвым Россия,
Нету мертвых на русской земле:
Все ушедшие в дым обратились,
Потерялись в народной судьбе.
Так ответил мне с горечью Сергий.
Набежал на поляну туман,
И стоял ли ты здесь, преподобный,
Я не знаю теперь: всё обман!
Говорю тебе, старец, спасибо:
Ты решил затянувшийся спор,
Ты и сам не заметил, как снова
Ты возвел горькой правды собор.
Два монаха, как вы не решили
Свой простой, но извечный вопрос?
Может быть, ваше сердце в сомнениях,
Или слухами сверху оброс
Вариант изначальный и верный,
Тот, что знали всегда наизусть?
Ну так что, друг мой милый, любезный,
Мне сказать, по кому плачет Русь?..
Физика любви
Объясните мне, люди, всю физику нашей любви,
Что в наших сердцах спустя годы ещё происходит.
Ведь разве не должен был лёд побледневшей крови
Собой заковать всю поверхность остынувшей плоти?
Объясните мне, люди, всю физику нашей любви
От первых секунд до последнего самого вдоха.
Зачем вспоминает сейчас мой родной визави,
Что в жизни хорошего было и было плохого?
Он хмуро молчит, и огонь пляшет в ласковом сердце,
Словно пламя свечи, встрепенулась родная душа.
Мы с тобой не они, мы с тобою для них иноверцы
И не стоим для них даже полупустого гроша.
Сердце ждёт, но кого? Наши души слились воедино,
И насколько был правильным выбор один на всю жизнь,
Мы с тобою судить можем только по гибкости линий,
Что на наших ладонях являются знаком судьбы.
Объясни, человек, как у сердца устроена память,
Почему я его до сих пор не могу позабыть.
Неужель это всё только злая душевная зависть,
Ненасытного сердца такая слепая корысть?
Объясни, почему только с ним мне бывает спокойно
И лишь он пробуждает от спячки потухший вулкан
Обжигающих чувств, чьё дыхание плавно и ровно,
Чьё дыхание – дыма седой караван.
Говорят, сердце зорко – любовь, как старуха, слепа.
Иронично, не правда ли, друг, существующий вечно?
Меня всё ещё манит и манит куда-то тропа,
И влюблённость течёт по ослабшим от времени венам.
Объясните мне, люди, всю физику нашей любви,
И контраст наших чувств для наглядности нам покажите,
Чтобы мы знали цену заплаченной нами крови,
Ту, которую вы так бессовестно выпить хотите.
Объясните мне, люди, всю физику нашей любви,
Что такого в её механизме неправильном, вечном
Заставляет сказать: «Ну, мой друг, c'est la vie»
И толкает к обрыву изголодавшейся бездны.
Владимир Мономах
Когда-то ведьм сжигали на кострах,
Когда-то море в поле бушевало,
И в русских землях после Ярослава
Когда-то жил Владимир Мономах.
Что сделал он для родины великой?
Он сделал то, чего никто не смог:
Он погасил огонь извечных склок,
Глаза увидел смерти многоликой
И между братьями убийства прекратил,
По крайней мере, так гласит легенда,
Так говорит духовная победа,
Скорбя над сводами притихнувших могил.
Благодаря ему на Русь пришла попозже
Раздробленность в сердцах и в головах,
И уступил Владимир Мономах
Двоюродному брату своё ложе
В престольном Киеве, себе забрав Чернигов.
Его душа нашла бы свой покой,
Если б не ссор извечных демон злой,
Если бы не было всех этих страшных криков.
Что было дальше? Грамота молчит,
И летопись стыдливо прячет очи;
Собой закрыли угольные ночи
Надгробия печальный монолит,
И колокол под небом отбивает
Малиновый изящный перезвон,
Пока в стране опять пустует трон,
Пока царя народы провожают
В последний путь. Останется в сердцах
Ещё надолго князя поучение
Своим потомкам: это наставление
Писал ещё Владимир Мономах.
Кто?
И кто же оборвал все эти листья,
Скажи мне, друг, ведь ты так любишь зиму.
Катки из улиц, из проспектов, из мостов,
Кто сделал вдруг, любители снегов?
Когда иду, жестоко вязнут ноги
В зимы почти растаявших чертогах,
И эта соль, застрявшая в подошве,
Как будто соль в зимы суровом слове.
Слонами белыми представились снега,
Они для нас как будто облака,
Что к нам с небес на землю вдруг сошли
И снежные метели принесли.
Кто воет так печально, одиноко,
Стучится громко в запертые окна
И поднимается, как лошадь, на дыбы,
Скажите мне, поклонники зимы.
Трамвай
Бегут по улицам дождливые потоки,
На мрачной кухне снова стынет чай.
У моего забытого порога
Звенит-звенит,
Гремит-гремит
Трамвай.
И я бегу куда-то, от кого-то,
Забыв на кухне свой остывший чай.
Меня уносят бурные потоки,
И всё звенит,
И всё гремит
Трамвай.
Укрой меня от гибнущего мира,
На растерзание деньгам не отдавай,
От испарений едкого эфира
Спаси меня, трясущийся трамвай.
Меня преследуют шпионы и убийцы
И отравляют мой остывший чай,
И лишь в ушах, под сводом роговицы
Звенит-звенит,
Гремит-гремит
Трамвай.
Зависимость
В этом мире есть много зависимостей:
Алкоголь, сигареты, любовь,
И вот именно за последнюю
Я теперь отдаю свою кровь.
Вы мне скажете «нет» – не поверю,
Потому что любовь всех сильней,
И табак, алкоголь и таблетки
Есть ничто по сравнению с ней.
Она яд скорпионий вот здесь вот
(Я у сердца ладошку держу).
Что любовь лишь награда – не верьте,
Я обратное вам докажу.
Без любимого жить мы не можем,
Как бы холоден ни был он к нам,
Наше сердце уныние гложет,
Но за ним мы идём по пятам
И не знаем, когда обернётся
Сердца робкого робкий кумир:
Из-за нас и земля ещё трётся,
Из-за нас ещё крутится мир.
Так давайте же вместе поднимем
За зависимость эту бокал,
Испокон ведь веков правит миром
Этой страсти горячий накал
С прикорнувшей любовью на пару:
Только ими живёт ещё свет,
Отводя неизбежную кару
На ближайшую тысячу лет.
Апофеоз сна
Молчала комната во тьме:
Часы не тикали средь ночи,
Луна смотрела в тишине
С небес на землю. Её очи,
Такие белые, за мной
Сквозь шторы слепо наблюдали,
И ветер с редкой бородой
Бродил неслышно меж домами.
Постель, уютное тепло
И стук дождя по скатным крышам –
Вот что бы точно помогло
Заснуть мне, только еле слышно
Шуршат деревья за окном
И облака бегут по небу,
Лишь кто-то бродит между сном
И явью, не ступив на землю.
О, что за демон надо мной
Кружит с блестящими глазами?
Его угрозы, шёпот злой
С бессильной ярости слезами
В зрачках светящихся зажгли
Безмолвный страх пред неизвестным
И погасили, где могли,
В моём рассудке жар небесный.
Что за чудовища стоят
Вокруг меня? Я снова плачу:
Там семь уродливых цыплят
Клюют безжизненную клячу,
Тут осьминоги в пиджаках
Хоронят мёртвого омара…
Меня вновь сковывает страх:
Здесь ходит шкура ягуара,
И правит балом Сатана,
Всё вопреки небесной воле,
Апофеозу злого сна
В свечи горящей ореоле.
Кто для меня ты, жуткий бес:
Прозрачный дух галлюцинаций,
Преступник, осквернивший крест,
Звезда под волнами оваций
Или действительный фантом,
Тот призрак из крови и плоти,
Что бродит где-то за углом
И холодит чужие кости?
Несвязный бред – больной террор.
Я сплю и вижу, как лисица
Со мной неспешный разговор
Ведёт во тьме, и чьи-то лица
Мелькают, словно хоровод,
Пока огромные лягушки
Горят в пучине тёмных вод
Под грохот выстреливших пушек.
Там демон, ночи господин,
Крыло в чернила опускает;
Навек оставшийся один,
Он мне нотации читает,
А мне смешно, и я смеюсь
Как в первый раз, но не в последний,
Всё потому, что не боюсь,
Что страхов, ужасов наследник
Мне свой жестокий приговор
Когда-то вынесет в надежде
Остановить мой гордый взор
На угасающей комете.
За что ты мучишь, Сатана?
Едва засну, в глазах мелькает
Мертвецки-бледная луна,
Надменным взглядом провожает
В просторы умершей страны,
Что есть в моём воображении;
Она уйдёт, как только сны
С зарёй рассеются в мгновение.
Молчала комната во тьме,
Рассвет над небом занимался,
И сердце билось, как в огне,
Пока мой разум унимался.
Дайте мне спички…
Дайте мне спички – сухие, желательно, -
Я подожгу свою душу во мгле,
Пусть вспыхнет она окровавленным пламенем
И потеряется в чёрной золе…
Я с болью спалю все листы чёрно-белые
И схороню этот пепел седой
Под спящим холмом, где душа моя смелая
Горит ярко-красным спокойным огнём.
Ты слышишь меня, ты, обитель небесная?
Я совсем скоро к тебе отойду,
Прозрачная, лёгкая и бестелесная,
Лишь догорят мои крылья в аду
И старая рукопись в клочья порвётся.
Я ей растоплю охладевший камин,
И сам Сатана в преисподней проснётся,
Чтоб книгу вернуть из горящих глубин.
Я словно Марго, что за Мастера пишет
Несправедливо забытый роман
И тщетно в густеющих сумерках ищет
Лукавого Дьявола страшный обман.
За что, Сатана, ты мне даришь мучения?
В какой я момент подписала контракт?
Вокруг головы голубое свечение
Теперь не легенда – пугающий факт.
Дайте мне спички – сухие, желательно, -
Пусть вспыхнет душа моя жарким огнём,
И в сердце кинжал, добротой окровавленный,
Вонзит Сатана одним сумрачным днём.
Пустошь
Там рос бурьян, там спали тополя,
Там белый пух горел в огне пожара,
И шелковая простынь ковыля
В себя вбирала запах летней гари.
Там дом стоял, не мёртвый, не живой,
Без стен и окон, без дверей, без крыши,
С навеки преклонённой головой,
С устами, что давно уже не дышат.
Там плакал дождь над скучным камышом,
Там каркала ворона вслед прохожим,
И всё стоял безликий серый дом,
Встревоженный, невзрачный, осторожный.
Там ночь спала, без звёзд и без луны,
Лишь облака бежали вереницей
В просторы неизведанной страны
И растворялись где-то за границей.
Там рос бурьян, там спали короли,
И отправлялись в зимние круизы
Кричащие на небо журавли,
Забыв свои природные капризы.
Сердце, встреченное мной
Я помню сердце, встреченное мной
Давным-давно на жизненной дороге.
Как будто предрешённая судьбой,
Мне эта встреча, тихой недотроге,
Глаза открыла на уставший мир:
В нём жили души серые, пустые,
У каждой был свой собственный кумир,
И зеркала разбитые, кривые
Их отражали жаркие сердца.
То сердце, что я встретила однажды,
Качало до победного конца
В бою уже не ждавшую пощады
Не кровь, а лаву. Учащённый пульс
Был признаком не слабости, не страха,
А гнева. Крови странный вкус
Во рту бывал не потому, что плаха
В почти смертельной близости прошла.
Я знаю это сердце, как родное,
И никогда забыть бы не смогла
Его биение печально молодое,
Но вот сжигаю молча спустя год
Страницы завершённого романа;
Так ночью облицовывает лёд
Проснувшиеся кратеры вулкана.
Я помню это сердце как пожар,
Вглубь айсберга насильно заключённый,
Как раненый кинжалом миокард,
Огнями жизни тускло освещённый,
Чьи стены – хладнокровные снега,
И бьётся сердце где-то в этом мире,
А где – не знаю. Снова облака,
Гонимые дыханием зефира,
Бегут по небу к дальним берегам,
Где, может быть, живёт ещё то сердце,
Что, потонув под грудой телеграмм,
Нуждается в надёжном управленце.
О повести временных лет
В бездушной келье под землёй
Монах, весь в траур облачённый,
Над разгоревшейся свечой
Держал пергамент, осквернённый
Чернильной ртутью, и во тьме
Его осунувшийся профиль,
Напомнив узника в тюрьме,
Что ночью дразнит Мефистофель,
В немом сиянии луны
От стен холодных отражался,
Отображая все те сны,
О коих он сказать боялся.
Вот первый сон: он вновь стоит
На ветхом ноевом ковчеге,
И белый голубь вдаль летит
В непрекращающемся беге,
А с ним святые сыновья,
Три на словах знакомых брата,
Что от широкого Днепра
До берегов реки Евфрата
Наш делят мир между собой,
И вот потомки Иафета
На север посланы судьбой
По воле Ветхого Завета.
Но просыпается монах,
И снова образ в чёрной ризе
Внушает неподдельный страх.
Подобно утреннему бризу
Его дыхание во мгле.
Безмолвен вечер, тихи звёзды;
Похоронённые в земле
Белеют старческие кости,
И инок сумраком объят,
Потерян в саже полуночной,
Где главный мученик распят
Под сводом кельи одиночной.
Вот сон второй: толпа людей
Стоит в округе Вавилона,
Не в ожидании царей,
Что вдруг сойдут с пустого трона,
Не перед битвой собрались,
Не в трепете благоговейном
Застыли сотни чьих-то лиц,
Не в клятве быть отчизне верным,
Нет – люди строят до небес
Огромный столп, ступень до Бога,
Но вместо этого злой бес
У христианского порога
И рвёт, и мечет: даже он
Подобной наглости не ровня.
В сердитом небе страшный гром
Ритм отбивает хладнокровно,
И наконец-то Саваоф
Смешал надменные народы,
Их разорвал цепочки слов
На непонятные аккорды.
И снова явь. Монах один.
Перо застыло над бумагой.
Средь неизведанных руин
Он бродит мыслью запоздалой,
И инок пишет, пока свеж
Неимоверный, иллюзорный
Сна фантастического след
И ум послушника покорный.
Вот третий сон: святой Андрей
Глядит на каменные горы,
И у подножия церквей
Звучат служебные миноры.
Он слышит чьи-то голоса,
Превозносящие столицу;
Его печальные глаза
Встречают раннюю зарницу,
Когда диск солнца над холмом
Встаёт особо величаво,
И разговор с учеником
Ведёт он честно, не лукавя:
«Ты видишь горные хребты?
Ты видишь маковые дали?
А что тут будет, знаешь ты?
Я так скажу: сердца из стали
Великий город возведут
Под взором Божией благодати
На этом месте, и их труд,
Достойный искренней награды,
Спустя века не пропадёт».
Сказал Андрей и крест поставил.
Так раскололся чёрствый лёд
Спустя года под грузом правил.
И снова инок одинок.
Он пишет летопись народа,
Перо строчит десятки строк,
Уже не летопись, а ода
Из-под его идёт пера.
Устал монах, чтецы устали,
Писать уставшая рука
Безмолвно молит о пощаде,
И было много этих снов,
И все мы знаем эту повесть
О похождении врагов
На Русь святую. Наша совесть
Нам не позволит хоть на миг
Забыть истории любимца
И повести изящный лик,
Чей автор – Нестор Летописец.
Княгиня Ольга
Над Русью вставала немая заря –
Рассвет наступил только-только.
В тени, облачившись в одежды царя,
Стояла княгиня Ольга.
Лицо молодое мрачнее грозы:
В ней тихая ярость клокочет,
И лошадь, что слуги ведут под уздцы,
Встречаться с княгиней не хочет,
Но та непреклонна – ей ехать пора.
Три мести уже совершилось,
Осталась последняя, только одна.
«Ах, если бы всё получилось», -
Так молится Ольга, не зная кому:
Какому безликому богу?
А может быть, Игорю? Павшим в бою?
Назад не нашедшим дорогу?
Но ей неспроста снились бури и штормы,
И ей неспроста снились злые снега;
Ей снился холодный и шквалистый ветер,
Ей снилось сражённое войско врага…
Ей снилось солёное Русское море,
И плыли стремглав из Руси корабли
Туда, где княгине про терпкое горе
На время забыть не друзья помогли.
Но это лишь будет. Над тихим Днепром
Стояла княгиня Ольга
В кольчуге железной, с булатным мечом,
И воздух предутренний, волглый
Дышал по-осеннему скромным теплом.
Летели кровавые листья
Над потемневшей, зеркальной водой,
Своё сознавая бессилье.
И так же бессилен был город древлян:
Горящая белая птица,
Что символом мира слыла у славян,
Сожгла их родную столицу,
И там теперь пусто, лишь пепел седой
Лежит в волосах у княгини
Да редко парит над прожжённой землёй
Орёл в ожидании битвы.
Но вот Ольге снова мерещится море,
Взаправду на этот раз, а не во сне,
За ним возвышаются синие горы
И так соблазнительно манят к себе,
Но мимо проходит надменный корабль
И дальше несётся в широкий простор,
А мудрая Ольга в раскрытые дали,
Вперёд направляет свой пристальный взор.
Крикливые чайки кружили над ней,
Уж виделся греческий город,
Таинственный сумрак церковных огней
Её проводил до порога,
И хор голосов, отражаясь от стен,
Её убаюкал в надежде,
Что Ольга покинет свой собственный плен,
Забудет про имя невежды.
Шептали молитвы при тусклых свечах,
И пах по-уютному ладан,
А Ольга держала в дрожащих руках
Евангелие от Иоанна.
Над Русью вставала немая заря –
Рассвет наступил только-только.
Стояла одна у ворот алтаря
Святая княгиня Ольга.
Молодой человек
По улице брёл молодой человек в пиджаке,
С сигарой во рту, с зонтом тёмно-серым подмышкой,
И белый туман, словно кофе в парном молоке,
Беззвучно кипел меж домов, как под бронзовой крышкой.
Ноябрь лениво стекал полумёртвым дождём
По стенам кирпичным, по вечно сухому бордюру,
И тот молодой человек с тёмно-серым зонтом
В волнении смутном поправил свою шевелюру,
Впуская в себя глубоко ядовитый туман
И клетку грудную сжигая отравленным дымом,
Но эта иллюзия, этот искусный обман
Пленяет не хуже незримых интриг анонима.
Стучит монотонную дробь за немытым окном
По крышам железным не дождь и не ливень, не грозы,
А тот молодой человек с тёмно-серым зонтом,
В чьём сердце цветут золотые осенние розы.
Порядком поношенный, старый невзрачный пиджак
Асфальт устилает, и стонут гниющие пальмы
В бурлящем потопе, их душит уродливый наг,
И прочь убегают сквозь небо спугнутые ламы.
Доводит до слёз города молодой человек,
А те ещё спят, рыдают во сне серым ливнем,
И вот наступает на свете особенный век,
Когда до людей снизошёл отчуждённый правитель
И землю украсил оранжевым пёстрым ковром,
И белый туман напустил из своей сигареты,
И старый пиджак расстелил меж замёрзших домов
Под плач навсегда уходящего юного лета.
По улице брёл молодой человек в пиджаке,
Но как его имя? Откуда и кто он, зачем он?
В молочном тумане, уснувшем в безмолвной реке,
Стоял молодой человек, притворившийся тенью…