Туман
Я чувствую густой седой туман,
В котором лошадь белая пасётся.
Иль это всё – бесчувственный обман,
И эта лошадь небом обернётся?..
Бежит река из дивных дальних стран,
Несёт оттуда голубые воды,
Собою рвёт белеющий туман
И шепчет мне разученные оды,
И лошадь белая, как облако, скользит
Вдоль линии земли и океана,
И в ту страну огромный синий кит
Везёт её, сливаясь с облаками.
Всё облако и всё седой туман –
Он дым из папиросы Посейдона.
О лошадь белая, неужто ты обман,
Рождённый подсознанием больного?..
Бессонница
Уже девять часов, а я до сих пор не сплю.
Это какой-то кошмар! Я когда-нибудь лягу?!
Я жизнь эту очень, даже слишком люблю,
Я её любить давал когда-то присягу.
Уже десять часов, и, хотя я не раб,
Вздремнуть полчаса мне, увы, не получится.
Как бы вырваться мне из озлобленных лап
Обиженной мною жизни-попутчицы?
Одиннадцать вечера, давно пора спать,
А я до сих пор непонятно чем занят.
Верите, мне бы хотелось узнать,
Как остальные свой век коротают.
На дворе уже полночь… Как время летит.
Такое ощущение, что мне спать не положено.
На улице мартовский ветер свистит:
Он тоже не спит, развлекаясь с прохожими.
Час ночи пробили у соседа часы –
Я спать ещё не собирался ложиться.
Я забыл, когда видел последний раз сны,
Да даже кошмары перестали мне сниться.
Два ночи… На улице вновь тишина.
Как давит она на измученный разум!
Тебе хорошо там, подруга Луна,
На небе вершить человеческий фатум.
Три ночи. Быть может, зайдёт погостить ко мне Вий.
Я счастлив бы был его появлению,
И даже лукавый, искушающий змий
Не помешает моему вдохновению.
Четыре утра; скоро новый рассвет.
Мне крик петуха не придётся услышать.
По истечении тысячи лет,
Дай бог, я засну под рассохшейся крышей.
Светает, и на часах пять утра.
Безжалостны стрелки моего циферблата,
И в комнате вновь наступает заря,
За бессонную ночь очередная награда.
Триптих
Я помню всё, как наяву:
Перо, пергамент, звуки лиры.
Рождались в этой тишине
Сонеты Уильма Шекспира.
Я спать легла, но сон не шел:
Пуста кровать, и сердце пусто.
Твой разум свой покой нашёл
В гостях у легковерной музы.
Но я тебя ведь не виню:
Твои сонеты – хлеб семейства;
Я день и ночь Творца молю
О посещении Мельпомены.
Рождение, свадьба, чья-то смерть –
Такой извечный триптих жизни.
Его не трогает ни лесть,
Ни чувства: здесь они излишни.
Мне было где-то двадцать шесть –
Тебе всего лишь восемнадцать, -
Но нам пришла благая весть,
И мы решили обвенчаться.
Ты вновь молчишь, и я молчу.
Прозрачен взгляд во мраке ночи.
Я подношу к глазам свечу,
И выдают пустые очи:
Душой ты где-то далеко,
В просторах хроники и драмы,
И лишь шуршит во тьме перо…
Пергамент, триптих, фимиамы.
Быть может, наши имена
Узнают люди всего мира,
И мы насытимся сполна
Звучанием Уильяма Шекспира,
Ну а теперь вокруг лишь ночь,
Сожжённый ладан нос щекочет
И беспрестанно гонит прочь
Пергамент, триптих, танец строчек.
Сказка о прекрасной принцессе, храбром рыцаре и злом колдуне
У синего моря принцесса жила,
Прекраснее солнца принцесса была.
И замок, и море, и горы, и лес –
Всё в жизни принцессы имело свой вес.
Лишь ночь наступала, принцесса фонарик
Брала в свои руки, и робкий комарик
Её провожал до закрытых ворот,
Где подслеповатый от времени крот
Подземными тропами вёл её прочь,
Туда, где царила над городом ночь,
Где чёрный орёл в тёмном небе парил,
Бессовестный ветер, играясь, дразнил.
Принцесса вставала у рощ и дубрав,
И гордая птица летела стремглав
К принцессе на тёплый спасительный свет,
Который узнала б спустя сотню лет.
И эта принцесса верхом на орле
Летела сквозь ночь к одинокой скале
И там оставалась до самой зари.
Сияя своей красотой изнутри,
Она освещала и море, и лес,
Темнеющий купол далёких небес,
В воздушном просторе заснувшие скалы,
На них прикорнувшие белые валы,
Деревья с зелёной короной листвы,
Оранжевый хвостик плутовки-лисы,
Ночных мотыльков заводной хоровод
И шёпот уснувших у берега вод.
Принцесса всю ночь проводила, дрожа
От страха и холода, будто ножа
Голодное лезвие кралось в ночи,
Желая законную кровь получить.
Но ночь проходила, и солнце вставало
Над мёртвым утёсом, всю тьму прогоняло,
Сжигало лучами всю скорбь и беду,
Испепеляло собой темноту.
Принцесса гасила свой яркий фонарь,
И в колокол бил неустанный звонарь,
Провозглашая над спящей землёй
По-летнему рано вернувшийся зной.
Зачем она делала это, сказать?
Ходила на гору фонарь зажигать,
Стояла там, свет провожала во тьму,
Печально смотрела на лодку-луну,
Которая медленно меж облаков
Плыла в направлении сказочных снов,
И милой принцессе всё пел соловей
О времени канувших в прошлое дней.
На свете когда-то жил рыцарь. Он был
Красив и умён, его огненный пыл
И жён, и мужей заставлял трепетать,
Кого-то – от страха, кого-то – под стать.
Принцесса была от него без ума.
Частенько она приходила сама
В его комнатушку под сводом дворца,
За воина благодарила Творца
И вечера проводила тайком,
Беседуя с ним ни о том, ни о сём,
Почти щебетала, как птица в саду,
Не опасаясь накликать беду,
И счастлива эта принцесса была,
Не зная в стране своей горя и зла.
Но счастья недолог был радостный век:
Однажды к принцессе пришёл человек,
Угрюмый и мрачный, как грозы весной,
Укрытый от глаз посторонних фатой.
За ним попятам беспросветная тьма
Бежала по всё ещё тёплым следам,
И вяли, едва распустившись, цветы,
Потерянные среди злой темноты.
К принцессе тот путник, смеясь, подошёл:
«Я долго искал тебя – всё же нашёл.
Мой путь проходил сквозь густые леса,
Меня поливала дождями гроза,
Пустыни сушили, сжигали дотла,
Среди урагана терялась зола,
И гнали песчаные бури меня
Сквозь пламя голодного, злого огня.
Прекрасен, принцесса, чудесный твой край,
И он для меня словно ласковый рай.
Я править им долгое время мечтал,
И всё же у ног твоих, раненый, пал.
Ты видишь: я предан за зло своё тьме.
Глуха и слепа она к людям, ко мне.
Я б птицей взлетел от неё к облакам,
Но счастья, увы, не найти даже там.
Так пусть будет проклята эта страна!
Коль мне радость жизни, увы, не дана,
Покроются мраком все земли, и вновь
Забудут людские сердца про любовь!»
Тут рыцарь из ножен достал свой кинжал
И на защиту принцессы вдруг встал:
«Как смеешь ты, бестия, трус и подлец,
Винить людей в том, что удачи венец
Достался другому, тому, кто пахал
На поле пшеничном, кто плакал, но знал,
Что будет когда-нибудь солнечный день,
И тьмы беспросветная, чёрная тень
Уйдёт навсегда, растворится, как дым,
Сожжённая робким лучом золотым?
Как можешь ты солнце за свет и тепло,
За то, что оно нам когда-то дало,
Винить и ругать, словно ты тут Творец,
А не испорченный завистью льстец?
И как ты посмел, змей коварный и злой,
Принцессы коснуться поганой рукой?
Беги, чужеземец, из этой страны
Прямо в объятия безликой луны!»
«Луны, говоришь? – прошептал человек. –
Пусть будет по-твоему, но только не век,
Не двести, не триста, не тысячу лет
Ты будешь искать на вопрос свой ответ,
А долгие годы до тех самых пор,
Когда хитрый лис будет больше не вор,
Поднимутся курицы к гордым орлам
И овцы придут на прощание к волкам.
Тогда, храбрый рыцарь, над вашей страной
Как прежде взойдёт тонкий нимб золотой.
Ты вместе с принцессой пойдёшь на восток,
И будет всё так, как сейчас я предрёк.
Вы будете тенью великих светил
Ходить по земле, упадёте без сил,
Но встанет луна, и почти вместе с ней
Ты, рыцарь, по щебню пустишь коней.
Лишь солцне взойдёт, и принцесса маяк
Зажжёт на рассвете, как символ и знак,
Что утро настало на спящей земле
И время уйти всеобъемлющей мгле».
Сказал человек. Воплощение тьмы,
Собою заполнив людские умы,
Стремглав растеклось по цветущей земле,
И свет уступил трон правителя мгле.
С тех самых далёких, забытых времён
С востока на запад принцесса идёт,
И с запада на предрассветный восток
Всё тянется юный прекрасный цветок.
А рыцарь, как истинный воин, с мечом
Идёт за принцессы святым фонарём
И спину её защищает от бед,
Пока не погас их спасительный свет.
И всё же, в кого превратились они?
Колдун их за крепкую веру бранит,
За то, что по кругу идут без конца,
Любуясь друг другом издалека,
И время их встреч – лишь закат и заря.
Для них не бывает указов царя,
Всё потому, что день с ночью – страна,
Принцесса есть солнце, а рыцарь – луна.
Прекрасная страна
Есть солнце, есть луна, а есть одна
Красивая и вечная страна:
Я видела её в прекрасном сне,
Но верю, есть ей место на земле.
Там птицы белоснежные, как пух,
Там от волков не стережёт пастух
Стада овец, поскольку облака
Там стерегут овечек от врага.
Там не от кого прятать серебро,
Там золото дешевле, чем добро,
Там голубь – символ мира, хотя свет
Там зла не видел больше десяти лет.
Там дышат зеленью большие города,
Бежит по улицам хрустальная вода,
Когда весенний дождь стучит в окно
С нахмурившимся небом заодно.
Там колыбельную невзрачный соловей
Поёт для спящих в комнате детей,
И взрослые, заслушавшись певца,
Уснули сами в позе мудреца.
Я точно знаю, что меня там ждёт
Такая долгожданная любовь…
Она ответна будет, я не вру,
И чистая, подобно серебру,
Ведь в той стране нет слёз и нет обид,
Там вымерла печаль как древний вид,
Там зеркала не отражают скорбь,
И грусть не морит душу, словно топь.
Ведь там одна беда – настала ночь,
Весёлый день закончился точь в точь
В разгар игры, но вот ушла луна,
И снова просыпается страна.
Поверьте мне, не видели измен
На той земле великих перемен,
И люди, проживая до конца,
Не знают там ни труса, ни лжеца.
Есть солнце, есть луна, а есть она –
Волшебная, прекрасная страна.
О, что за сон привиделся тогда?
Не знаю, но запомню навсегда.
Преступление и наказание
– Господа, понимаю, Вы жаждете кровь,
Но прошу Вас: минутку внимания,
Ведь на Ваших глазах совершаются вновь
Преступление и наказание.
О судья, я на твой строгий суд предстаю,
Но, прошу, не руби сгоряча –
Перед тем, как лишить меня грешной души,
Позови-ка ко мне палача.
Ты скажи мне, палач, есть семья у тебя?
Может быть, есть любимые? Дети?
И тебя ведь не раз выручали друзья
Из-под страшной безжалостной плети?
Разве ты не бродил по пустынным мостам,
Не сменялась днём площадью площадь,
Ты не видел на них жизнью сломленных дам
И кнутами забитую лошадь?
Нет, не видел? А мне это снилось во сне…
Ночи – самое страшное время.
Ты бы знал, как мне хочется сбросить с себя
Нищеты ненавистное бремя!
Я позволил себе человека убить –
Это правда, я спорить не стану, -
Но когда в темноте путеводная нить
Не приводит ко мне Ариадну,
Умирает надежда на светлую жизнь.
Изменить себе было не просто,
Но пришлось мне на время про совесть забыть,
И теперь в голове катастрофа.
Философия бедных, увы, такова,
Что стираются рамки морали.
Через тонкую грань чистоты и добра,
Признаю, мы не раз преступали.
Ну, что скажешь, палач? Я, по-твоему, неправ?
Где, когда, почему оступился?
Отчего раздражительный, вспыльчивый нрав
С нравственностью не смирился?
Тишина оглушала не хуже, чем шум,
Но Раскольников ждал терпеливо,
Пока острый, не знающий отдыха ум
Все шаги просчитал торопливо.
– Да ведь ты и не грешник! – смеётся палач. –
Так считать – не найдется убийцы,
Только вот до сих пор слышу сдавленный плач
В лисьей пасти трепещущей птицы.
Ты философ, «раскольник», совсем альтруист,
Твоя гордость не знает урона,
Ведь не зря на картинах почти во весь рост
Ты стоишь рядом с Наполеоном.
Ты о цели великой давеча взболтнул –
Где же деньги для бедных и нищих?
Ты и сам ведь живёшь лишь на то, что дадут
Не из жалости, а из приличий.
Говорил, нищета подтолкнула тебя
На убийство – поправь, если ложно, -
Но под камнем подальше от глаз и греха
Лежат деньги, но разве так можно?
Ты не бойся, раскольник, у нас ещё есть
Час-другой побеседовать мило.
Я тебе расскажу одну страшную весть,
А потом отпущу тебя с миром.
Помнишь, вышла недавно статья?
Браво, друг, гений злой аллегории!
Правда, жаль, – захихикал судья, -
Провалилась проверка теории!
Что ж, раскольник, ты деньги не взял?
На душе скребут чёрные кошки?
Ты не выдержал груз? Силу не рассчитал?
Меж домов змеёй вьётся дорожка,
И ты меришь шаги от стены до стены,
Разум ищет пути отступления,
Пока жертва ещё видит сладкие сны
За мгновение до преступления.
– Кто ты?! – в ужасе вскрикнул юнец.
– Тот, кто всегда с тобой.
– То есть?..
– Самый строгий судья, самый честный истец…
– Кто же ты?!
– Я – твоя совесть.
Закон подлости
Деньги, увы, не растут на деревьях,
На деньги, увы, ты не купишь любовь.
Крепкая дружба ржавеет со временем,
Как высыхает со временем кровь.
Как только привяжешься – люди уходят,
А не привяжешься – ждут тебя век,
Как верные псы, у пустого порога.
Что же с тобою не так, человек?
Остался зонт дома – гроза водопадом,
А взял зонт с собой – и ни капли дождя.
Так в жизни сложилось, что трусом и гадом
Становится тот, кто нёс титул вождя,
И наоборот: тот, кто гадом последним
Казался тебе, оказался в душе
Доблестным рыцарем с честной победой,
Что о себе не трубит в тишине.
Ради того, кого сердце лелеет,
Свершаем мы подвиг, а любят нас те,
Кому этот подвиг как лишняя доблесть
В копилку к уже засиявшей звезде.
Вы спросите, что это – я вам отвечу:
Знакомая фраза не миф и не сон,
Правит давно нашим брошенным миром
Подлости старый, как время, закон.
Белые лошади
Белые лошади бьются о стену,
И красная кровь превращается в пену.
Спасите их, люди! Ах, бедные лошади!
На этом веку вам не скрыться от площади!
Прогнившее сено давно опротивело,
Камни брусчатки ногам опостылили,
На улице дождь… Мои бедные лошади!
Что вы забыли в разрушенном городе?
Вам бы на волю, туда, где пшеница
Качается в поле, где волк и лисица
Между собой делят реку и лес:
На чьей же теперь стороне перевес?
Вам бы вдоль моря стремглав пробежаться,
Солёными брызгами к небу податься
Навстречу. Как ветер, взлететь к облакам
Назло завывавшим от горя волкам.
Но где вы?.. Бетонные злые коробки
В ночи перерезали белые глотки,
И белая грива, как пух тополиный,
Летает над городом-исполином.
Жестокие люди! За что же так с вами,
Белые лошади? Вдаль караванами
Вы, спотыкаясь, бредёте по площади.
Унылый ваш век, мои бедные лошади!
Баллада о любви
В далёкой земле на рассвете всей жизни
У моря седого жил бедный старик:
Он рыбу ловил, пока кровь не остынет,
Не вырвется прочь обезумевший крик.
Он землю пахал, пока ноги не скажут:
«Оставь плуг и вилы, старик, отдохни»,
Пока горький хмель ему рот не завяжет
И трон не покинут рассудка цари.
Но этот старик, несмотря на работу,
На труд и усердие бедной души,
Был твёрд, как сухарь, и был чёрств, как краюха
Забытого хлеба в бедняцкой глуши.
Его доброта улетучилась с ветром,
И влагу заботы впитала земля,
А пламя костра с наступившим рассветом
Сожгло тени чувства, как ночи – заря.
Я знаю, мой друг, почему он так скромен
На ласку и нежность к знакомым, к себе,
К цветущему миру и белому свету
И чужд его дышащей жизнью земле.
В нём грудь ноет болью, как старый корабль,
Идущий по морю сквозь бурю и шторм,
И в горле душевный, сердечный ансамбль
Клокочет, как будто разгневанный гром.
Был день в его жизни… Давно, ещё раньше
Прекрасная дева на свете жила,
И юноша, ныне старик безотрадный,
Влюбился безумно в неё. Как стрела,
Однажды любовь его сердце пронзила.
Как он с ней ходил и ни жив, и ни мёртв,
Осталось загадкой, но точно я знаю,
Кем полон был сборник его сладких снов.
И так тридцать лет. Дни стремглав пролетели,
И юноша больше уже не юнец,
Лишь девушка всё ещё кроткая дева,
И для неё будто времени нет.
Любовь всё растёт; жизнь прошла незаметно,
Любовью одной только дышит старик,
А девушка та словно вечное лето,
Цветок, что спустя даже вечность не сник.
За осенью тёмные зимние ночи
Проходят без шанса вернуться назад,
И старика потускневшие очи
На мир равнодушно и тускло глядят,
И есть лишь одно существо на планете,
Которое их заставляет цвести,
Как будто осколок далёкой кометы,
Светиться своей добротой изнутри.
Однажды… Тот день был угрюмен и мрачен:
Ещё до рассвета носилась гроза
Над раненым морем, и с грохотом, плачем,
Подстреленной птицей металась она.
И пенилось море, и брызги, как слёзы,
Летели из глаз возмущенной волны;
Мне кажется, даже кровавые розы
Свой цвет поменяли на цвет глубины
Стихии морской. В этот день побережье
Скрывалось в домах от холодных ветров,
И лодка ничья из залива не вышла
Навстречу убийственной силе штормов.
Но кто это?.. Два силуэта на пляже:
Один словно хрупкий и робкий цветок,
Застрявший случайно на пирсе рыбацком,
И приклонённый к земле старичок.
Ох, море… Огромные синие волны
Стегали тот пирс и людей, как кнутом,
Но бедный старик шёл сквозь них, и упорно
Держалась девчушка. Почти молодцом,
Как в ранние годы, старик идёт дальше,
А камень-то скользкий, поросший травой,
Но в старике снова силы, как раньше,
И он, окружённый бурлящей водой,
Шатаясь, упрямо идёт к своей цели.
Он слышит грозы ужасающий гул,
Он видит в глазах её отблеск надежды,
Он девушке руку почти протянул,
Но злая волна, как рука Посейдона,
Неукротимая, как дикий зверь,
С собой забрала без единого стона
Ту девушку. Будто захлопнулась дверь
Сейчас перед старцем. Он видит, как в бездне
Её тело бьётся: один удар, два…
И нет сил считать! Он дельфином ныряет,
Пытается тело на воздух поднять –
Оно, как назло, камнем падает в бездну, -
Старик устремляется следом за ней,
Но поздно уже, и погасли в расцвете
Глаза, что сияли, как пара огней.
Закончился шторм. Вечер тихий, спокойный.
Смирилась с законной победой гроза.
Сидел на песочке в обнимку с усопшей
Безумный от горя старик. Лишь глаза
Живут ещё как-то: уныло и пусто
Во всём его теле, в душе, в голове.
Мысль вязко течёт, в мыслях топко и густо;
Не думал старик о дальнейшей судьбе,
Он качал на руках, как родитель младенца,
Безвозвратно ушедшее счастье, любовь,
И как символ трагедии деве осталась
На затылке засохшая чёрная кровь.
Старик, что с тобой? Неужель помутился
Рассудок, не справилась с горем душа,
И прошёл мимо тот, за кого ты молился,
Прямо в бездну, на смерти верхом, не спеша?
Закончилась буря, и видели люди,
Как брёл вдоль дороги тот старец пешком,
Неся, как сокровище, мёртвую деву,
И шёл он, шатаясь, как будто сквозь шторм,
Но не было шторма, и не было бури,
Вода, как повидло, спокойно спала,
В природе уже не осталось злой дури,
Гроза разве только в рассудке была.
И сердце не билось, как птица о прутья,
И сумрачно в старческой было груди,
И злая душа порвалась бы в лоскутья,
Если бы ткань была вместо души.
Увы! Отошла на тот свет его дева,
И обезумел от горя старик:
Всю ночь просидел он у мёртвого тела
И вдруг сам с собой тихо заговорил:
«Добро… Нет, я слышал, что нету
Суда справедливого в наших краях,
Вообще в этом свете, что жаркому лету
С зимою быть проще, чем с жизнью в ладах,
Что лисы скорей куриц есть перестанут,
Чем кто-то дождётся ответной любви,
И заживёт чья-то вечная рана,
Что клятвой когда-то была на крови.
Как сердце болит… И душе моей тошно,
Невыносимо… Кто создал тебя,
Ты, любовь? Нет, так жить невозможно,
Навеки ушедшую вечно любя.
Какой тогда смысл бороться, стремиться,
Когда по велению дуры-судьбы
Стираются наши любимые лица,
И жизнь, словно лошадь, встаёт на дыбы,
Но вновь за поводья к земле её тянет
Не конюх жестокий, не рыцарь с мечом,
А тот, кто сторонней печали не знает
И дышит одним только сказочным сном?
Ну нет уж, судьба… Я ещё не смирился!
Попробуй теперь ты меня усмирить!
Увидишь, как в гневе, порою бессильном,
Бывает опасно и глупо дразнить
Забитого зверя… Бороться с тобою
Готов до последнего вздоха был я,
Ну а теперь, разлучённый с любовью,
Я объявляю войну навсегда!»
И вот, опьянённый воинственной речью,
В припадке безумства схватил старик нож –
Он сталью сверкнул; робко вздрогнули свечи.
«Так знай же, судьба, мои чувства – не ложь!» -
Вдруг старец воскликнул. Под тихий свист ветра
Раздался в ночи ужасающий крик,
Нож в тело вошёл одним точным движением…
И вырезал сердце безумный старик.
Он дышит, хрипит… И в груди его пусто:
Вся боль вместе с сердцем мгновенно ушла,
И с каждой минутой, почти равнодушно,
В крови растекается вязкая мгла.
Пока тепло сердца в груди не остыло,
Он клетку и девушке разом вспорол,
И всю ту любовь, все те чувства былые
Вдохнул в неё вместо безнравственных зол.
«Давай же, любовь, – прошептал тихо старец, -
Великую силу свою докажи!
Пусть сердце моё бьётся ради другого,
Прекрасную девушку вновь оживит!»
О чудо! Пусть старец теперь равнодушен
Без органа чувств, и ему всё равно,
Вернёт ли из мёртвых любовь его жизни
Владыка Аид, громко бьётся оно –
Оно – его сердце – в груди бедной девы,
Качает недавно остывшую кровь,
И в доказательство искренней веры
Её возвращает на землю любовь.
Вот дева проснулась… Как что-то большое
О рёбра стучит, она чувствует. Нож,
Сверкающий сталью, лежит в руке старца,
И всё, что здесь было – кошмар, а не ложь, -
Всё чистая правда. Старик взглядом мрачным
Обводит творение собственных рук,
Но нет в нём ни отблеска радости, счастья,
Лишь след от недавно испытанных мук.
Вот так вот, друзья… Свой рассказ завершаю –
Надеюсь, баллада понравилась вам –
И с совестью чистой теперь разрешаю
Дать волю скопившимся в горле слезам.
А может быть, вам ничего не сказала
Баллада моя. Что ж, тогда помолчу
О чувствах возвышенных, но напоследок
Подумать о силе любви поручу,
Ведь только она, да, она оживила
Прекрасную девушку, старца любовь,
Та самая жизнью дарёная сила:
Мы за неё отдаём свою кровь,
Становимся чёрствыми, злыми порою,
Живём в одиночестве гордый свой век,
Мы, разлучённые глупой судьбою,
Лишь бы был счастлив один человек.
Скажу по секрету, живут и поныне
В местах, где не тает весною ледник,
Прекрасная девушка и вместе с нею
В прямом смысле слова без сердца старик.