Цвет тишины

– Ну… Хотя не совсем даже так, – Тахти тоже заговорил и жестами, и вслух. – Не хотел, потому что боялся.

На него смотрели все, и стало тихо. Ему под ноги поставили пуфик, и он полулежал в кресле, потому что к ночи разболелись и торс, и колено. Он наглотался обезболивающего почти до передоза, сделался от боли бледнее призрака, и его почти помимо воли устроили полулежа в кресле. Было неловко, но на сопротивление не осталось сил. К тому же, все были свои. Он был дома среди этих людей. Они давно уже знали. И все равно остались с ним.

* Чего боялся? – переспросил Серый.

* Одиночества, – сказал Тахти жестом. И потом повторил в голос. – Боялся одиночества.

– Хочешь сказать, ты думал, что мы тебя кинем, да, бро? – спросил Виктор.

Тахти вздохнул.

– И да, и нет. Просто… Из-за той травмы много чего было. Меня и называли по-всякому, и били, костыли отбирали. Лучше, когда никто ничего не знает, так я тогда решил.

– Бро…

– Я не знал тогда, что бывает иначе. Простите.

– Здесь не бросают на улице, – сказал Сати.

– Я знаю, – сказал Тахти. – Теперь я знаю. Поэтому и говорю сейчас все это. – Киану вернул ему трость, и Тахти прислонил ее к подлокотнику. – Спасибо вам всем. За все.

Серый улыбался. Он сидел в кресле с ногами, в руке тлела сигарета. Дым собрался у его рук сизым облачком. Сати покачал перед ним ладонью.

* Ты уверен? – он указал на ухо.

Серый кивнул.

* Я решил не делать операцию, – сказал он, и Сати озвучил его слова.

– Почему? – спросил Чеслав.

На нем были кипенно-белая рубашка и галстук-бабочка, в вечернем полумраке белый казался синим. На правой руке переливалась гранями массивная печатка.

Серый покачал головой, пожал плечами.

* Так решил.

– Ты не подумай, – сказал Чеслав. – Мне без разницы, на каком языке с тобой разговаривать. Просто я думал, тебе будет полегче.

* Пусть все останется как есть, – сказал Серый. – Меня устраивает.

Тахти вспомнились его слова на побережье.

Мы как ракушки, внутри нас море. И море никуда не денется.

Вечером приехали Тео и Йона, на машине Тео. Когда-то они успели подружиться, и никто не мог понять, когда. Они принесли огромную коробку пончиков и пять разных коробок пиццы.

Тори устроилась на подлокотнике кресла, в котором сидел Тахти. Налитые бедра в тугих джинсах, черная водолазка, две цепочки с круглыми медальонами. Изящные руки словно играли с невидимыми птицами.

Она покачал ладонью так, чтобы Серый заметил. Тахти был почти уверен, что водолазка черного цвета не была случайностью.

– Где ты сейчас живешь? – спросила Тори у Серого.

Она сложил ладони домиком над головой и указал на Серого ладонью. Не совсем верно, но Серый слишком давно общался со слышащими и наработал навыки телепатии. Он указал на Сати.

* С Сати. У Мари дома, – сказал он жестами.

Имена Тори считать не смогла. Кое-какие жесты она еще помнила, но дактиль был свыше ее сил. Особенно в исполнении Серого, носителя языка. Быстрые, порой невнятные жесты-буквы. Имя Мари Серый произнес по буквам, на дактиле, а имя Сати, как всегда, прозвищем – Искатель Ракушек.

– У Сати? – переспросила Тори и указала на Сати.

– Чего? – переспросил Сати, когда услышал свое имя.

Серый кивнул.

* Я говорил, что живу пока у тебя, – пояснил ему Серый.

Сати кивнул.

– Я забрал Серого к Мари после той драки.

– Так там и живете? – переспросил Йона. Он заново разрезал пиццу. Потрясающая пиццерия, еда там отличная, но пиццу они, конечно, толком не разрезали. Рядом стояла Твайла, протирала полотенцем чистые тарелки. Близко стояла. Оба улыбались.

Сразу после того случая с ранением Тахти Серый не мог вернуться в съемную квартиру, поскольку ее арестовали. Сати договорился тогда с полицией и Мари, что Серый пока поживет у нее. Мари без вопросов дала добро, и в полиции Серого закрепили по ее адресу. Его не задержали, но уехать он никуда не мог и должен был жить по данному адресу, у Мари, пока решался вопрос с делом. Но потом дело так и не завели, и Серый мог переехать куда угодно, и уже не предупреждать полицейских.

Несчастный случай. Нет никакого дела.

Йона знал, что произошло на самом деле. Недавно Тахти ему все рассказал, после того, как Йона обещал никому ничего не говорить. Йона слушал, нервничал и еле держал себя в руках. Насколько они были близко к смерти, насколько им повезло, не укладывалось в голове. Йона, конечно, повидал всякого, но одно дело, когда речь идет о чужих людях, и совсем другое, когда это свои.

Даже если эти «свои» и стали своими благодаря случившемуся. Если подобные происшествия можно вообще благодарить. Йона смог бы быть благодарным за подобное стечение обстоятельств только задним числом. Когда точно знаешь, что все уже обошлось. И все равно делалось не по себе.

Он оказался прав насчет Тахти и Серого, давно, когда еще обсуждал их незаведенное дело с Оскаром в участке. Они были друзьями, даже братьями, Тахти и Серый. Никакой поножовщины, наоборот, они защищали друг друга. Но Серому однозначно нужно было съезжать с той квартиры. Йона уже переживал не только за Тахти, а за них за всех как за родных. Будто они давно уже стали его семьей. Все эти пятеро братьев. Серый, Сати, Рильке, Киану. Тахти.

* Я сейчас там же живу, – сказа Серый Йоне. – У Мари.

Мари не просто разрешила Серому пожить у нее. Она даже отругала его. Несильно. Что молчал, что скрывал, что терпел подобное отношение. Он пытался ей объяснить, что не едет в общагу, по месту прописки, потому что там будет один, а здесь вся его семья. Поэтому приходится снимать. Пусть даже у таких людей, но не на улице, и то хорошо. А злоупотреблять добром он не может, не такой он человек. На что она с обидой даже сказала, что вообще-то он им не чужой, Серый. И Сати не чужой. И они могут жить у нее сколько хотят.

У Серого в голове все это до сих пор не укладывалось. Он защищал Сати. Все время пытался защитить его – чтобы его не выгнали, чтобы не пришлось снова жить на улице. Чтобы не было больше в его жизни голодных обмороков, ночевок на свалках, еды с пола, драк, реанимации и комы. Он знал, что Сати еле откачали после той драки. Серый не позволит, чтобы Сати опять оказался на улице. Так он решил.

А оказалось, что все эти люди защищали его самого. Не только Сати, Сати всегда защищал его, старший брат, близкий друг, родной человек. Но потом – Тахти, который ничего не сказал ни знакомым, ни полиции, потому что Серому это было нужно. Приглашал домой, утешал, был рядом. И Киану, который всегда был рядом, его даже не нужно было просить. Тори, которая тогда увела его с волнореза и привела домой. И теперь – Мари.

И Рильке. Несмотря на все, что было. Благодаря всему, что было.

Серый больше не был один. У него была семья. Не кровные родственники, но близкие люди, среди которых он был дома.

* Мы договорились, что поживем у Мари до осени, – сказал Сати руками и в голос. – Я и Серый.

Йона улыбнулся и приложил ладонь к груди. У него правда отлегло от сердца. Жизни этих ребят ничего не угрожает. Тахти выкарабкался, Серый в безопасности, Киану тоже.

* Осень? – переспросила Тори. – Почему?

* Я попробую поступить в институт, – сказал Серый. Сати перевел.

* Расскажи, – попросила Тори.

* На художественный, – пояснил Серый. – Если получится, перееду в общагу.

Тахти знал, как Серый хотел пожить в институтской общаге. После той ночевки в их комнате, когда Тахти увел его, побитого, из кафе, и утром пришли ребята, и они сидели за одним столом. Художники, музыканты, актеры, режиссеры, осветители. Он видел глаза Серого. Конечно, он этого хотел. Всей этой кутерьмы, жизни – взаправду, для себя.

– Это очень хорошо, – сказал Йона и показал Серому кулак с оттопыренным большим пальцем. Серый уже знал, что это не «помощь», а «круто». Слышащие все так говорили, все, кого он знал.

* А у тебя что с очередью? – спросил Тахти Сати на языке жестов.

* Жду, – Сати пожал плечами. – Только вряд ли это будет в Лумиукко. Скорей где-нибудь далеко. Как у Серого. И у Рильке.

«Волк» и «клык». Рильке улыбнулся. Сати посмотрел на него и отвел взгляд. Стал теребить ногтем запястье, и Серый опустил ладонь на его руки. Сати кивнул и с шумом выдохнул.

* Если до осени не получу ничего, в профсоюзе в издательстве обещали помочь. Может быть, даже удастся выбить что-то поближе к Лумиукко или в самом Лумиукко. А у тебя самого что? – спросил он Тахти. Сати и Тахти говорили жестами и вслух, чтобы понимали все.

* С очереди я слетел, – сказал Тахти.

* Почему? Как так?

* Меня прописал к себе Триггве.

* Вы теперь все, официально родня? – спросил Киану.

* Да, – Тахти кивнул, пожал плечами, словно до конца не был уверен, что все это правда. – Верится с трудом.

Теперь у него были родственники, причем не седьмая вода на киселе, а родной отец. И прописка в центре города. И доля в площади, в огромной квартире с видом на парк. Конечно, с очереди на социальное жилье его сняли.

– А я и не понял, чего ты так у той статуэтки завис, – сказал Чеслав. – А оказывается, у тебя все это время была вторая.

– До меня до сих пор до конца не дошло, как все так получилось, – сказал Тахти.

– Но ведь отлично все получилось, а, бро? – спросил Виктор.

– Да, – кивнул Тахти. – Получилось отлично.

Серому переводили диалог чуть ли не хором – сам Тахти, Сати, Киану, Рильке. Тахти поймал его взгляд и вывел жест: большой и указательный пальцы собраны в колечки, руки очерчивают окружность и встречаются у груди. Серый улыбнулся и повторил его жест.

«Семья».

Все эти люди стали его домом.

Потому что дом – это не место. Это ощущение внутри.

До самого утра они рассказывали истории. И еще упросили Рильке сесть за фортепиано и что-нибудь сыграть. Он долго отнекивался, отшучивался, нес какую-то ерунду. В итоге сел-таки за инструмент и сыграл несколько небольших произведений. Серый прижался к корпусу животом и слушал телом. Пианино было старое, расстроенное, Рильке это заметил, но это было неважно. Он был дома, среди своих, снова – брат. Снова – Волчий Клык.

Иронично получилось с именем. Серый придумал для него это имя, потому что Рильке тогда носил кулон с клыком. Они тогда еще только начали общаться. А потом Сати выбил ему зуб латунным канделябром, клык. Поначалу Рильке бесило это стечение обстоятельств. Теперь он принял все шрамы как данное. Невозможно жить жизнь и не заработать ни одного.

После перелома кости становятся крепче. Рильке снова стал частью скелета. А благодарить нужно было одного парня, который забрел к ним невесть откуда.

Бродягу.

У которого обнаружилась уникальная суперспособность собирать всех вокруг себя, заклеивать трещины золотой пастой, нацело. Заново собирать в единое целое то, что, казалось, собрать уже было невозможно.

Спасибо, Тахти.

На рассвете Тахти и Тори на цыпочках вышли из сонного кафе, сели в такси и отправились в аэропорт. У них было достаточно времени, чтобы посмотреть самый красивый на свете рассвет из иллюминатора самолета, следующего рейсом «Лумиукко-Вердель».

23

***

В Ан-Лодалию Тахти и Тори предлагали поехать и Триггве, но он отказался. Нес какую-то ерунду про завал в делах и в итоге деликатно отказался. Тахти и Тори поехали вдвоём.

Они бродили по солнечным площадям и катались на лодках, пили невозможно крепкий кофе с наполеонами, рассматривали причудливую архитектуру.

– Помнишь что-нибудь? – спросила Тори.

На ней было легкое белое платье до колена, с пышной юбкой, пикантно очерчивающей тугие бедра, в волосах играл ветер, щеки румянились на солнце, и Тахти всю дорогу млел от ее красоты. Она смеялась колокольчиком, касалась его плеча невесомыми пальчиками, отбегала и возвращалась.

Милая моя, родная моя. Моя.

– Я много чего помню, на самом деле, – сказал Тахти. – Но как будто не этот город, а какой-то другой. Воспоминания как ускользают, что ли. Очень странное ощущение.

– Это все-таки было давно, – сказала Тори. – И ты был маленьким.

Они купили карту в газетном киоске и теперь как будто заявляли всем и каждому: «мы туристы!» Никому бы и в голову не пришло, что тот смуглый парнишка ищет здесь свой старый дом.

Пришлось несколько раз спросить дорогу. Улицы были не подписаны, дома не пронумерованы, а переулки складывались в лабиринт. Тахти почти уже смирился с тем, что они не найдут тот дом, когда вдруг сам собой свернул в переулок, прошел мимо маленькой кафешки, завернул в проулок и вышел на маленькую площадь, утопающую в цветах.

– Как ты так вышел? – спросила Тори. – Этого переулка нет даже на карте центра.

– Я помню это место, – сказал Тахти. – Мы всегда так ходили.

Они стояли перед трехэтажным кирпичным домом. Стены обвивал виноград, отчего казалось, что дом соткан из растений. В памяти у Тахти дом тоже был зеленый, а ступеньки – крутые и высокие, в щербинках и маленьких цветах.

– Вон тот балкон, – Тахти указал на кованые перила в цветах герани, – на третьем этаже, видишь? Там, где много цветов. Там мы жили.

Тори запрокинула голову и рассматривала дом. Тахти подошел к перилам, провел ладонью по горячему от солнца металлу.

– Тетя Розетта угощала меня виноградом, – сказал он и улыбнулся. – Она всегда меня чем-нибудь угощала. Кто она была, интересно?..

Он пожал плечами. Тори тоже пожала плечами. Теперь уж всего не узнаешь, всего не упомнишь. Но до чего же странно было стоять на ступенях этого дома. Его дома. Места, где он провел свое детство, в солнечном городе на воде, среди любящих людей. Сколько раз он пытался сбежать с островов и вернуться сюда? Сколько раз его ловили и возвращали обратно, в ледяной неприютный север? Он сдался тогда, подчинился. И стоило ему подчиниться, принять север, как у него в руках оказался билет на самолет. Иронично. И будто не про него.

– Buon pomeriggio, posso aiutarvi? ³⁵– услышал Тахти слова на итальянском.

К ним вышла седая кругленькая женщина с лучиками морщинок вокруг улыбчивых глаз. На ней было платье в пол из струящейся ткани, цвета расцелованного солнцем кирпича, уже неяркого, по-домашнему теплого.

– Ciao, – сказал Тахти на итальянском. – Il mio nome è Takhti. Ho vissuto in questa casa quando ero piccolo. ³⁶

– Takhti? ³⁷

Она сделала шаг назад, а потом подошла к нему, заглянула в лицо.

– Abitavamo al terzo piano, – пояснил Тахти. – Io ed I miei genitori. ³⁸

– La famiglia al terzo piano? – женщина улыбнулась. – Tu devi essere Takhti Johnson… ³⁹

Тахти кивнул. Он смотрел в лицо этой женщины и пытался уловить что-то знакомое в улыбке, во взгляде, в манере упирать руки в бока.

– Zia Rosetta? – спросил он. ⁴⁰

– Esatto, ragazzo mio!⁴¹– она обхватила лицо Тахти руками и расцеловала его в обе щеки.

Тахти перерос ее на целую голову, и ему пришлось наклониться к ней для этого поцелуя. Йона подошел к ним, улыбнулся.

– Здравствуйте, – сказал он на английском.

– Это моя подруга, Тори, – сказал Тахти на английском. – А это тетя Розетта.

– Здравствуйте, – Тори протянула тете Розетте руку. На севере за руку здоровались и мужчины, и женщины. Если, конечно, обнимашки были неуместны.

– Добро пожаловать, – ответила тетя Розетта.

Она пожала ее руку, неловко, как это умеют делать только бабушки, и потом обхватила ее плечи. Тори рассмеялась и обняла ее мягонько, осторожно.

– Здравствуйте, – сказала она еще раз. – Очень приятно познакомиться.

Тетя Розетта указала на парадные двери.

– Входите же, дети мои.

Она и слушать ничего не стала, что им якобы неловко и все такое. Им было велено вымыть руки и садиться за стол. Тахти и Тори подчинились. Невозможно противостоять бабушке, которая решила накормить детей обедом.

– Для этого и существуют бабушки, – сказала тетя Розетта.

На столе уже стояли тарелки, блюда и салатники. Она налила им по бокалу местного легкого вина.

– Давно вы здесь живете, тетя Розетта? – спросила Тори.

– Всю свою жизнь! Я унаследовала этот дом от своих родителей, а они от своих родителей, и так семь раз. Когда-то здесь жила большая семья. По субботам моя бабушка готовила для всех свой канноли. Летом мы всегда завтракали на балконе.

– А теперь?

– Мой сын уехал учиться в Англию и женился там на англичанке, – тетя Розетта помешала деревянной ложечкой чаинки в заварочном чайнике. – У них трое детей. Моя дочь открыла свой модный дом в Париже. Мой младший сын сейчас путешествует со своей женой. На днях он звонил мне из Кении. Они приезжают на Рождество. Мы всегда празднуем Рождество все вместе, вот в этом доме. Это традиция, – она внимательно посмотрела на Тахти. – Тахти, неужели ты не помнишь?

Смутно Тахти помнил, что иногда в доме собиралось очень много народу, ему дарили подарки, его кормили конфетами и держали на руках незнакомые люди. Все улыбались, и ему тоже делалось весело.

– Так это были ваши дети? – переспросил он.

– А кто ж еще, – тетя Розетта всплеснула руками. Она активно жестикулировала, когда говорила, и при желании можно было по жестам понять весь разговор. – Дети, братья, сестры, их друзья, их дети, вся семья! Твои родители с тобой тоже приходили.

– Я помню, – сказал Тахти. – Правда, не очень много.

– Конечно, мальчик мой! Чего же ты хочешь, – тетя Розетта всплеснула руками. – Ты ведь был тогда еще малышом.

– Вы сдаете какие-то комнаты, да? – спросила Тори.

– Третий этаж, – пояснила тетя Розетта. – Нам двух этажей хватает, а когда все разъезжаются, то и второй пустует. А так получается, что в доме есть люди. Нужно же мне для кого-то готовить завтрак.

– Вы потрясающе вкусно готовите, – сказала Тори.

Тахти сделал глоток вина и вернул бокал на стол. Вино было легким, приятным, чуть сладковатым. Ребенком он его, понятное дело, не пробовал. Тогда ему наливали морс и самодельную шипучку со вкусом груш. Нужно будет спросить, как она делается.

– Тетя Розетта, – позвал он. Сердце подскочило к горлу в один момент. Он должен спросить. Должен. – Вы знали человека по имени Триггве?

– Триггве? – переспросила женщина. – А, м, – она улыбалась, но во взгляде появилось напряжение. И непонятная грусть. – А почему ты спрашиваешь?

– Мы встретились в Лумиукко, – сказал Тахти.

– Встретились – с кем?

– С Триггве Андерссоном.

Она откинулась на спинку стула и теребила в руке скомканную салфетку.

– В Лумиукко?

– Я теперь живу в Лумиукко, – пояснил Тахти. – После того, как погиб отец, меня отправила туда служба опеки.

– Джеймс погиб? Я не знала. Как жаль! Я тебе очень сочувствую.

– Спасибо, – сказал Тахти. – Спасибо.

– Как тебе там? Как ты жил все это время? Кто о тебе заботился?

– Все хорошо, – Тахти покачал головой, словно отгоняя назойливые мысли. – Сначала я жил у дальних родственников, потом у опекунов. Они, – Тахти улыбнулся. Рассказывать про Соуров он не будет. Так он решил. Зачем вообще тревожить тетю Розетту? – Они хорошо ко мне относились.

Тетя Розетта улыбалась ему с теплом и нежностью. Тори легонько толкнула его плечом в плечо.

– Эй, – чуть слышно позвала она.

Тахти посмотрел на нее и улыбнулся одними глазами. Волосы Тори упали на плечи, закрывали один глаз. На сережке в ухе лежал блик света.

– Я встретил в Лумиукко человека по имени Триггве, – сказал Тахти. – Он… Он ведь мой отец, да? Они встречались, он и моя мама?

Тетя Розетта помолчала. На стене тикали часы с кукушкой. В окно втекали запахи сада и свежесваренного кофе. На улице кто-то разговаривал на итальянском. Звонкие громкие голоса надрывали внезапную тишину теплой кухни.

– Все верно, – она улыбнулась нежно, как умеют улыбаться только бабушки, которые вырастили не одно поколение детей и внуков. – Они встретились здесь, в Верделе. Он остался работать после учебы, она приехала с мужем по его работе. В него невозможно было не влюбиться, в Триггве. Высокий, обаятельный, улыбчивый. Он водил ее по кофейням и дарил цветы. Катал ее на лодках. Он был романтиком. И они были еще так молоды… Она рассказывала, как он повез ее на блошиный рынок, и они там бродили среди милой ерунды, и как купили там две фарфоровые фигурки, двух деток на лошадках, и как решили их разделить, чтобы на самом деле никогда не разлучаться.

– Откуда вы это знаете? – спросила Тори.

– Лилия пришла как-то ко мне рано утром. Сказала, что не могла уснуть. И рассказала, что полюбила человека, с которым не может быть вместе. Триггве звал ее уехать вместе с ним в Лумиукко, но она была замужем.

– Каким был тогда отец? – спросил Тахти. – Не Триггве, а… ну.. Джеймс. Каким был он?

– Джеймс, – она вздохнула. – Он был серьезным и деловым. Все время ездил по работе, налаживал дела. Он много работал, чтобы Лилия ни в чем не нуждалась. Он был постарше, чем она, ты же помнишь? Я могу понять Лилию. Он никуда ее не водил, не дарил ей шоколадок и роз, не катал ночью на лодке по лунным дорожкам. Он уходил рано утром и приходил поздно вечером, и на ней висел весь дом. И… Ладно, раз уж ты знаешь. Он не мог иметь детей. А она – она очень хотела детей.

– Она сказала вам об этом? – переспросил Тахти.

– Все в тот же раз, все в тот же раз, – сказала тетя Розетта. – Она плакала. Говорила, что хочет стать матерью, что хочет романтики в этом доме, хочет любви. Джеймс… Он странно показывал свою любовь. Он считал, что достаточно обеспечить семью деньгами. А она… ей хотелось чувств. Поэтому когда появился Триггве и осыпал ее романтикой, она влюбилась. А потом она забеременела от него. Она пришла ко мне и говорила, что не знает, что ей делать.

– А отец знал, что не может иметь детей? – спросил Тахти.

– Знал, конечно знал, – сказала тетя Розетта. – Поначалу Лилия скрывала от него их роман с Триггве. Но когда стало понятно, что она ждет ребенка, не от него, был жуткий скандал. Триггве потом улетел обратно в Лумиукко, он, кажется, так и не узнал, что она забеременела. Прости, Тахти, я так говорю, будто это что-то…

– Расскажите, пожалуйста. Я хочу понять, что на самом деле произошло.

– Джеймс очень любил ее, Лилию. И знал, что она хотела детей. Но он не мог ей этого дать. Поэтому они решили оставить ребенка – тебя. И она родила ребенка в семье. Никто никогда бы не узнал, что отец – не Джеймс. Никто не должен был знать, ни ты, ни кто-либо другой. Как ты узнал?

– Я привез из Ла’а фарфоровую фигурку, – сказал Тахти. – Мальчика верхом на лошади. Она всегда стояла у мамы на тумбочке, я ее помню, – сказал Тахти. – Я забрал ее с собой в Лумиукко. А потом увидел там вторую, в антикварной лавке. Оказалось, что она не продается. Хозяином оказался Триггве. Иронично. Мы с ним уже знакомы были столько лет. У него там кафе, вы знали? В Лумиукко, – он помолчал. – Мы подали документы на подтверждение родства. Ответ пришел почти сразу.

– Это так прекрасно, – сказала тетя Розетта. – Когда встречаешь кого-то из своей семьи. Пусть даже через столько лет.

Тори положила свою ладонь на его ладонь.

– Поэтому у меня северное имя? – спросил Тахти. – Из-за Триггве?

Тетя Розетта кивнула.

– Все так удивились, когда Лилия назвала мальчика Тахти. Она всем объясняла, что это красивое и сильное имя. Тахти значит «звезда», так пусть он всегда сияет как звезда даже в самое темное время. Так поэтично! Но ведь на самом деле она дала мальчику северное имя, потому что Триггве был с севера. Эта яркая звезда должна была светить ей самой, ведь она не могла поехать с ним в Лумиукко, не могла никому сказать, кто настоящий отец ее сына. И ты, мое милое дитя, так долго ничего не знал…

Тахти взглянул на нее и улыбнулся.

– Спасибо большое, тетя Розетта. Спасибо, что рассказали. Мне стало намного легче.

Они встали из-за стола. Тетя Розетта проводила их до дверей.

– Приезжайте в любое время, – сказала она и обняла их, притянула к себе. От нее пахло лимоном и мятой.

Она собрала им в дорогу коробочку домашнего печенья и по бутылке компота. Тахти как будто и правда побывал в гостях у бабушки. В теплом городке детства, где солнечно и всегда май.

Теперь он возвращался в Лумиукко.

Туда, где его друзья. Туда, где Тори. Туда, где его сердце.

Домой.