* А где мне жить? Я… – Серый бросил руки, и пауза тянулась и тянулась, и никто не смел ее прервать. – Прости. – Теперь Серый говорил одной рукой, а вторая просто висел вдоль тела. – Прости меня. Что ты хочешь? Что я могу? У меня нет родственников. Мне не к кому пойти. Это, – он обвел жестом комнату, город, их всех, – Все, что у меня есть. Чеслав мне предложил крышу над головой. Хотя бы так, это и то лучше, чем….

Он замолк. Даже с кровати Тахти видел, как Серого трясет.

* Я бы забрал тебя к Мари, – сказал Сати медленными, угловатыми жестами. – Я уже предлагал. Почему ты не согласился?

Серый покачал головой. На глаза упали волосы, и он не стал их убирать.

* Потому что ты жил на улице, – сказал Серый. – Я не хочу, чтобы ты жил там опять.

Сати моментально побледнел. Его брови сползли вниз, к переносице, и он дважды ударил по ладони собранными в «V» пальцами. Серый зеркалом повторил его жест.

* Объяснить? Я не хочу, чтобы тебя выгнали из-за меня.

Сати смотрел на Серого долгим, немигающим взглядом. Чеслав на всякий случай подошел ближе.

* Дурак? – бросил Сати жестом в Серого.

* Почему?

* Не говори ерунды. Мари тебя обожает.

Серый снова покачал головой.

* Только пока.

* В смысле?

* Она меня не знает. Узнает – разлюбит.

* Никто никого не выгонит, – сказал Сати удивительно спокойно. – Да и плевать. Понимаешь ты это?

* Понимаю. Да. Понимаю. Вот именно поэтому.

Сати прикрыл лицо рукой, с шумом втянул воздух.

– Ну а ты? – сказал он на словах, и голос через ладонь прозвучал глухо. Было не совсем понятно, к кому он обратился. Чеслав и Тахти переглянулись. Сати убрал руку от лица и взглянул на Тахти. – Ты почему молчал?

– Так получилось.

– Да уж, получилось, – кивнул Сати. – Вот и смотри, что получилось. Ты в больнице, у него, – он кивнул в сторону Серого, – сотрясение.

Серый покачал ладонью.

* О чем вы говорите?

* Я тоже ничего не говорил, – пояснил Тахти.

* Я попросил, – сказал Серый, глядя на Сати. Он выпрямил спину и смотрел Сати прямо в глаза. Как загнанный зверь, как загнанный в угол безоружный воин. Гордый и побежденный. – Моя вина.

– Ничья вина, – сказал Тахти и жестами, и вслух.

– Тогда уж моя вина, – сказал Чеслав.

– И ты, – это уже Чеславу, – туда же. И я не догадался. Надо было давно заставить Серого поговорить.

Чеслав отвел взгляд. Сати с шумом втянул воздух, с шумом выдохнул.

– Ничья вина, – повторил Тахти. Я реально никого не виню.

Сати провел ладонью по плечу Серого, и Серый взглянул на него. И Тахти, и Чеслав ждали, что он дернется, отойдет в сторону, но он спокойно смотрел на Сати, и в глазах его не было страха, ярости, только бесконечная грусть. Сати с шумом вздохнул.

* Извини, что наорал, – сказал Сати.

* Это ты извини, – Серый покачал головой. – и…

Он сделал всего шаг к кровати, где сидел Тахти, его занесло в сторону, и пришлось сделать пару шагов вбок, чтобы удержать равновесие. Сати подставил ладони, чтобы его поддержать. Серый выпрямился и посмотрел на Тахти, и его взгляд переполняла такая боль, что Тахти почувствовал ее почти физически. Серый медленно опустился на колени.

* Прости меня. Пожалуйста, прости. Прости.

Он опустил голову, склонился почти до пола.

– Серый… – прошептал Тахти.

Он сполз по матрасу, протянул ему руку.

* Ты не виноват, – сказал Тахти. – Пожалуйста, встань.

Серый покачал головой. Через боль Тахти наклонился, коснулся его головы ладонью. Серый взглянул на него, и что-то внутри Тахти разлетелось на сотню осколков.

* Пожалуйста, встань. Прошу тебя. Пожалуйста.

Серый долго, мучительно долго смотрел на протянутую ладонь, на Тахти, в сторону и вверх. Очень осторожно он взял руку Тахти, едва касаясь, словно хрупкого птенца. И прижал к ней лоб. Утыкается в нее Сати с шумом выдохнул. Чеслав стоял черной неподвижной тенью, Йона только переводил взгляд с одного на другого. Чеслав набрал в грудь воздуха, беззвучно выдохнул и вышел из палаты, закрыл дверь, но шагов никто не услышал. В коридоре Чеслав прикрыл ладонью рот, воздух застревал на вдохе. Он сжал кулак так сильно, что побелели суставы.

///

Синраи стоял у стены со скрещенными на груди руками. От Оску пахло табаком, и Синраи боролся с желанием закурить прямо в лазарете.

– Сати расчесывает себе руки и ноги на нервах, – объяснял Оску.

Сати Сьёгрен. Кошмар интерната. Сколько уже бился с ним Синраи, сколько они все бились с ним, пытались как-то вытащить из путаного кокона его мира. Синраи бывал с ним и мягок, и груб, игнорировал его и навязывался, отчитывал и подбадривал. Он менял стратегии, и все – без толку. Каждый раз он только и мог, что очистить и продезинфицировать рану, наложить новую повязку и сунуть ему в руки таблетку антигистамина и стакан воды. Он вызывал Оску, и Оску каждый раз прибегал за считанные минуты. Иногда он говорил с Сати, иногда нет. Сати то реагировал на них, то нет. Время шло, и Синраи все больше давила паника.

– Складывается впечатление, что он пытается себе навредить. Сознательно.

– У Сати это не селф-харм, – покачал головой воспитатель. – Он не пытается себя наказать, как-то себе навредить, ни сознательно, ни подсознательно. Он на самом деле очень хочет жить. Если бы он хотел умереть, он не дрался бы тогда так жестко с теми ребятами на складе, помнишь? Когда он потом валялся в коме? Нет, во всем этом доме он один из тех, кто действительно хочет жить. Он пытается выжить, он всегда пытался. И как бы иронично это ни звучало, он хочет как лучше, для всех. Он хочет, чтобы жили другие. Возможно, поэтому он так агрессивно опекает Юдзуру.

– Хочет, чтобы жили другие? – Синраи вытащил из кармана авторучку и теперь нервно щелкал ей. Синраи даже бровью не повел. Такой ерундой его было уже не пронять. – Поэтому он скинул Рильке с лестницы?

Оску покачал головой. Он обернулся на дверь, как будто опасался, что Сати мог их сейчас подслушивать. Лазарет был пуст, свет выключен, и огромное помещение уползало в глубокий неприютный полумрак.

– Мы точно не знаем, что тогда произошло на лестнице, – сказал Оску. – Рильке та еще шпана, и ты это прекрасно знаешь. Он не дал бы себя просто так спустить с лестницы. Но фишка в том, что Сати их обоих считает братьями. За Юдзуру он чувствует какую-то ответственность, может, на правах старшего брата.

– Сати старше и Юдзуру, и Рильке. Только за Рильке он почему-то не чувствует ответственность, – сказал Синраи.

– На даты рождения им плевать. Им важно, кто здесь живет дольше. Рильке здесь живет всю жизнь. Он был здесь матерым старожилом, когда перевели Сати.

– Ну допустим. Причем здесь ответственность за Юдзуру?

– Сати испугался за него.

– И полез к Рильке с кулаками? – врач всплеснул руками.

– Они не умеют по-другому, – сказал Оску. – Не в этом возрасте, не эти двое. Обоих помотало, обоим досталось. Они всю жизнь решают вопросы кулаками.

Синраи бросил ручку на стул и вытащил из кармана пачку сигарет. Оску зажег для него спичку. Он полусидел на подоконнике, как старшеклассник. Сухой, даже изящный, сейчас его выдавала только ранняя седина. Синраи закурил.

– Слушай, Оску, – врач сжал и разжал пальцы. Разговор был не из легких, но что поделать, в таком месте они работали. – Может, мы зря с Сати так поступаем? Может, будет правильно госпитализировать его в кризисное?

Оску помолчал. В тишине негромко тикали настенные часы. Кукушку дети давно утащили к себе в виде трофея, и в итоге бой Синраи отключил.

– Его госпитализируют без разговоров, – сказал Оску ровным, спокойным голосом, – и больше он оттуда не выйдет. Или выйдет сомнамбулой. Он ведь не только ноги себе расчесывает, у него приколов хватает. Но вот скажи, разве он ведет себя как псих?

– Иногда да.

– Как настоящий псих.

Синраи промолчал. Оску слез с подоконника, щелкнул суставами пальцев.

– Ты считаешь, что у него нет шансов? – спросил Оску все тем же ровным голосом без эмоций. – Ты считаешь, лучше его изолировать?

Синраи долго молчал. Сати был сложным случаем, это понятно. Но кто из их подопечных не был? В Сати порой находилось больше человеческого, чем во многих обычных детях, в обычных школах, в обычных семьях. Было страшно за него. Страшно оставить все как есть. Но отправить парня в психушку было еще страшнее. Все равно что спустить курок.

– Нет, – покачал головой врач. – Все же нет.

///

Между почти дракой в спальне на пятом и дракой на лестнице прошел долгий промежуток времени, когда Рильке и Сати избегали друг друга. Рильке ходил одному ему известными закоулками, Сати крутился вокруг Серого как вокруг ценного трофея. Рильке было очень нужно поговорить с Серым, но выкроить момент, собрать все силы в кулак и подойти к нему никак не удавалось.

Ночами Серый часто бродил по дому, все чаще с Киану, но и с Сати, бывало, тоже. Рильке часто видел их втроем. Сати взламывал ножом кухонный замок, и они сидели там, в тепле, ели плюшки, пили херес, и Киану что-то читал вслух. Рильке не мог не видеть себя с ними, не мог не вспоминать то время, когда они ходили вот так же втроем. Но для него все не было безоблачно. Втроем с Рильке они не ужились.

Киану пару раз звал Рильке на такую вот вылазку, но Рильке ссылался на фигню и не приходил. Куда он пойдет, когда там Сати, вьется коршуном, глаза бешеные, никакой капюшон не спрячет.

Однажды ночью Рильке увидел Серого одного в коридоре и просто пошел за ним. И натолкнулся на лестнице на Сати.

Они подрались. Подрались насмерть, по сути.

Он впечатал Сати в перила, он знал, что сломал ему пару ребер. А сам оказался на первом этаже, мордой в пол, и ждал, что Сати придет его добить. Но вместо Сати пришел Оску, отвез Рильке в госпиталь, где ему оперировали правую ногу. Левую ему разбили еще в мужской душевой, когда он приходил к Серому в лазарет, и он хромал с неделю до драки на лестнице, и хромал бы и дальше. Но врачам он говорить об этом не стал. И полиции тоже. Он никому ничего не стал говорить. Он катался в инвалидном кресле, но никому ничего не стал говорить.

***

В палате собралась куча народу. Тори сидела на кровати и гладила Тахти по волосам. Она приезжала практически каждый день, а если не приезжала, то звонила и писала сообщения. Натянутость в их отношениях куда-то делась.

– Прости, Тахти, – сказала она как-то ему на ушко.

Они лежали в его кровати, она на его плече, поверх одеяла, осторожным клубочком, он в трубках от капельниц, под теплым пуховым одеялом. Одеяло она привезла, из дома. И подушку тоже.

– И ты меня прости.

Иногда нужна хорошая встряска, чтобы разобраться в чувствах. Они больше не сомневались. Не к каждому полетишь первым же рейсом в реанимацию. Не каждому будешь шептать на ушко о самом важном. Не каждому позволишь устроиться рядом на больничной кровати, чтобы дышать в волосы, жмуриться и понимать, что вот оно, самое главное.

Сати каждый раз усаживал Серого на стул. Ему понемногу становилось полегче, но все еще знатно заносило на поворотах, и тормозил он по-страшному. Долго собирался с мыслями, не сразу соображал, что от него хотят. Читать и писать пока не мог, но потихоньку поправлялся. Уже лучше. Уже лучше.

После той драки он так и носил черную толстовку Сати, а сам Сати старался быть поблизости и следил за ним встревоженным взглядом. Йона тоже был здесь, в своей черной полицейской форме. Пришел сразу после смены, объяснил: не хотел, чтобы Тахти весь день был один. Но на самом деле все знали, что у Тахти едва хватало времени вздремнуть. В его палате тусовались то Тори, то ребята из института, то Серый и Сати, то Киану. Однажды он пришел с Тео, и Тахти наконец-то познакомился с таинственным спасателем Киану. Тео оказался немного сумасшедшим, как все медики, и очень приятным. Он расспросил Тахти о самочувствии, подбодрил сотней слов, похвалил за стойкость, поругал за безрассудство, нацарапал нечитаемым медицинским почерком свой номер телефона, поулыбался всем присутствующим и сбежал. Тахти понимал, почему Киану так к нему привязался. Тео не мог не нравиться. Он просто распространял флюиды расположения и симпатии. Позже оказалось, что Тео выловил момент с Йоной попить в кафетерии кофейку, а Тахти гадал, когда они успели познакомиться. Память играла с ним шутку за шуткой, он путался во времени, половину времени в госпитале не помнил, задавал глупые вопросы и иногда переходил на итальянский.

В тот день в палату заглянул и Чеслав. Обвел многозначительным взглядом всех собравшихся.

– Ого, у тебя тут целая тусовка, – сказал Чеслав.

– Привет, – сказал Тахти. – Да, мне везет.

– Тогда хорошо. Я тебе еще гостей привел.

Он зашел в палату, и следом за ним зашли парень и девушка. Тахти потребовалась пара секунд, чтобы до него дошло. Парень в белоснежной рубашке – это Ханс. А с ним его сестра, Ирса.

Далее последовала немая сцена, напряжению которой могли позавидовать лучшие драматурги. Тахти смотрел на них, молча, потому что все слова разлетелись в разные стороны. Ханс смотрел на него. И Ирса тоже смотрела на него.

А все остальные смотрели друг на друга и не понимали, что происходит.

Так и не найдя слов, Тахти, Ханс и Ирса принялись обниматься.

– Как? – Тахти задыхался от волнения. – Как это вообще возможно??

– Долгая история, – сказал Ханс. Он помахал всем рукой. – Всем привет, я Ханс! А это Ирса, моя сестра.

В прошлом он носил дырявые джинсы и толстовки, сейчас на нем были брюки и рубашка, и в новом образе он выглядел классно. Ирса подстриглась, теперь носила каре, и ей очень шло. Совсем другая, взрослая. Тахти помнил ее милым подростком, а сейчас перед ним стояла уже не девчонка, а милая девушка.

– Кто это? – шепнула Тори.

– Мы учились вместе, в Ла’а. Помнишь, я рассказывал.

– А-а. Неожиданно.

– Я пытался тебе как-то позвонить, – сказал Ханс, – но у тебя телефон все время выключен.

– А на какой ты номер звонил? – спросил Тахти.

– Чего?

– Номер телефона, говорю, какой ты набирал?

– Ничего ж себе. Ну и акцент у тебя, – сказал Ханс. – Куда подевался твой старый добрый английский?

– Это что, радуйся, что не итальянский, – сказал Йона и подмигнул.

– А, да. Тахти может, – кивнул Ханс. – Телефон, говоришь? Тот, который двадцать один двенадцать.

– А-а… он каюкнулся. Давно уже.

– Ну я так и подумал.

За их спинами со стула встал Серый. Ирса смотрела на Серого. А он на нее.

* Ты?

Она развела руками, брови поползли вверх.

– А! – крикнул Ханс, глядя на Серого. – Серьезно?

* Юдзуру, – прописала она на дактиле.

* Ирса, – прописал он и кивнул.

Тахти развел руками.

– Вы знакомы? – он продолжил уже жестами. – Вы знакомы?

Серый собрал пальцы и покачал кулаком.

* Да…

Ирса поднесла ладонь ко рту и рассмеялась. Получилось громко, но никого это не заботило. Ирса обнялась с Серым, Ханс наклонился к Тахти, пожал ему руку и притянул к себе.

Медсестра, которая все последнее время демонстрировала крепкое чувство интуиции и талант заходить не вовремя, зашла в палату.

– Сначала они дрались, теперь обнимаются. – сказала она. – Ну, это уже лучше.

– Здравствуйте, Инга, – сказал Чеслав.

В черной рубашке с жабо он выглядел грациозным графом из приключенческой сказки девятнадцатого века. Его улыбке невозможно было противостоять. Но на медсестер сила улыбки не действует. Медсестра подбоченилась, придала себе воинственный вид. Сила воинственного вида медсестер действовала на всех.

– Смотрите у меня, – сказала она строго и посмотрела на каждого словно на провинившегося ребенка. Было не сложно представить ее с розгами. – Будете драться, полицию вызову. – Ее взгляд остановился на Йоханнесе. – А, и вы здесь, господин полицейский.

– Йоханнес.

– Народу все больше и больше.

– У Тахти много друзей.

– Смотрите, чтобы без драк. Раз уж вы из полиции.

– Конечно, – Йона подарил ей обезоруживающую улыбку, которая рассыпалась о ее неприступную броню строгой воспитательницы.

Она вышла, и ребята рассмеялись.

– Как вы узнали? – спросил Тахти. – Как вы вообще здесь оказались?

– Долгая история, – сказал Ханс. Он присел на край кровати. – Сначала мне Ирса сказала, что ей написал Юдзуру о том, что его друг попал в больницу. Юдзуру почему-то называет тебя Бродягой, и я даже не предполагал, что это можешь быть ты. А потом мне сказал Чеслав. Он рассказал всю историю, про Юдзуру, и назвал твое имя. И тут я напрягся. Не так уж много Тахти я знаю. Я попросил фотку. И тут все стало понятно. И мы прилетели, как только смогли. Хорошо, что мультивиза еще не закончилась.

– Капец. А с Чеславом ты как познакомился?

– Ой, да давно еще на форуме. Я тогда искал инфу, мы там один комод продавали, который из шато, а Чеслав в этом шарит. Так ведь было? – Ханс обернулся к Чеславу.

– Ну да, мы же занимаемся продажей антиквариата, – кивнул Чеслав. – В сети есть такой форум, где обсуждают антикварную мебель, посуду, искусство, такое. Там мне написал Ханс. Ну и пошло-поехало.

– А как Серый познакомился с Ирсой? – у Тахти в голове не укладывались элементы головоломки. Как все эти люди из разных уголков мира оказались знакомы друг с другом? И стояли вокруг него в палате?

– Серый? – переспросил Ханс.

– Юдзуру.

– А. А почему Серый? Это мы с Чеславом их познакомили. Чеслав как-то рассказал, что у него снимает квартиру глухой парень, а я рассказал, что у меня глухая сестра. И мы подумали, вдруг им по приколу будет пообщаться. Ну и познакомили. Откуда ж я знал, что вы тут все друзья-товарищи, все такое.

– Чувак, – выдохнул Тахти.

Они снова обнялись. Тахти уже и забыл, какие у Ханса сильные руки. Сколько раз он поднимал Тахти с земли. Сколько раз его вообще поднимали с земли.

– Ну рассказывай, – заговорил Ханс. Он заметил, что Ирса и Серый оба пытались читать по губам, и стал дублировать свои слова на язык жестов. – Рассказывай, чего тут приключилось? Чего ты опять в больнице валяешься?

Ханс говорил о травме колена, но о ней никто кроме них с сестрой не знал.

* Опять? – переспросил Серый.

– Упс, – сказал Ханс словами. – Прости. Я сказал лишнего?

Тахти покачал головой.

* Я однажды уже лежал в больнице, – пояснил он Серому. – Ничего серьезного, не волнуйся.

* Ну а сейчас чего стряслось? – спросил Ханс. – Чеслав меня нехило так напугал, когда сказал, что ты с ножевым в реанимации.

Жесты Ханса текли плавные, округлые, красивые. Он говорил с легкостью, быстро, ловко. Так говорят только носители. Те, кто крутится в этом микромире постоянно. На жесты Ирсы вообще засматриваешься. Она как будто творит руками музыку. Как будто танцует.

* Несчастный случай, – в очередной раз повторил Тахти один и тот же ответ.

* А поподробнее?

* Подрался чуть-чуть.

* С кем?

* Да неважно. Все случайно получилось.

Ирса чмокнула Тахти в макушку. На его волосах остался легкий флер ее цветочного парфюма.

* А что с тобой случилось? – спросила Ирса Серого и показала на голову.

Хорошо, что бинт сменили пластырем, это выглядело уже не так страшно. Серого все еще заносило при ходьбе, и читать он не мог, но по крайней мере мог более-менее общаться и соображал, что от него хотели.

* Тоже чуть-чуть подрался, – сказал Серый. – Все уже хорошо.

* Вы друг с другом, что ли, подрались? – спросил Ханс.

* Нет, конечно, – сказал Тахти.

* Тахти меня защищал, – сказал Серый.

Серый сказал не «Тахти». Он вывел зигзаг ладонью и провел руками по себе. «Бродяга».

* Почему Бродяга? – спросил Тахти. Он никогда не видел раньше такого обращения.

* Ты… пришел издалека, – пояснил Серый. – Тебе не нравится?

* Очень нравится.

Йона переглянулся с Чеславом.

– Эй, народ, мы все еще здесь, – сказал Чеслав.

– Ой, прости, – сказал Ханс в голос. – Простите, ребят. Забылись.

И чтобы уж совсем превратить палату Тахти в блошиную гостиницу, как назвал ее однажды Рильке, к вечеру приехал Киану. С учебы, с огромным рюкзаком, чернющими кругами под глазами, затянутой в медицинский бандаж рукой и в отчаянной борьбе между сном и желанием пообщаться. Он устроился в ногах кровати и заснул, прислонившись спиной к стене. Пришлось полтора часа разговаривать жестами и шепотом.

Разбудила его медсестра, которая, как известно, демонстрировала особое умение заходить не вовремя.

///

Рильке принес на плечах запахи медикаментов и города, запахи чужих мест и чужих домов. Одну его ногу плотно стягивал эластичный бинт, другую держала жесткая фиксирующая повязка. Сейчас он не мог наступать ни на одну ногу.

Он шуршал шинами, передвигаясь на инвалидной коляске. В спальне переставили мебель и расчистили проходы, чтобы он мог везде подобраться. До раковины он не доставал, и все его принадлежности выстроились в ряд около ванны. На нижние этажи ему было не спуститься. Все время он проводил в спальне или в коридоре, то один, то в компании Ува и ребят из группы.

В теплом, даже душном воздухе спальни висел запах перестоявшего чая и табака. Инвалидное кресло стояло впритык к его кровати. Кое-как Рильке перебирался в него утром, подтягиваясь на руках. Левая нога ныла от растяжения при малейшем движении, правая ныла после операции постоянно. У него кружилась голова. Утром, днем и на ночь он принимал лекарства. Антибиотики, обезболивающие, и какие-то еще, с такими названиями, что ни прочитать, ни выговорить. Когда ему их выписали? После реанимации и наркоза воспоминания смешались, поистерлись, и происходящее чаще казалось мутным, как из детского полубредового сна.

Ему носили еду с первого, но он не хотел есть. Кто-то говорил ему, что ему нужно есть. Кто-то в белом, но Рильке не помнил, когда это было и было ли на самом деле. Возможно, это был врач. А может, это было его загнанное сознание, воссоздающее полу-обманчивые, полуобморочные сны, сродни тем, что он видел под наркозом. Хотя видел – не совсем подходящее слово. Скорее то были образы на периферии восприятия, без картинок, с очень отчетливыми, яркими ощущениями, ускользающими всякий раз, будто растворяясь в молоке.

Он тяжело отошел от наркоза. Он помнил, как лежал под капельницей, а белый свет бил в глаза. Сладковатый запах эфира въелся, казалось, в саму кожу. А тишина гудела так громко, что потом он целый день наблюдал за людьми, беззвучно шевелящими губами, словно те были рыбками в аквариуме, и его это пугало и смешило.

Рильке подъехал в кресле поближе к окну. Пару раз по пути он врезался в кровати. За окном лежало море. Сегодня оно было глубокое, сине-серое, накатывало неспокойными, подвижными волнами. Побережье пустовало. Вдали на горизонте покачивалось рыболовное судно.

Пара грот мачт, паруса свернуты, белые бока бортов то выныривают из воды, то исчезают. Ветер бряцает оконным шпингалетом. Пахнет табаком и солью.

Раньше они просто гуляли по побережью и собирали ракушки. Он вспомнил, как Серый принес в ладонях огромную раковину стромбиды. Так просто. И так давно.

Кое-как он приподнялся в кресле, открыл задвижку и потянул окно на себя. Ему потребовалось огромное количество сил, чтобы сдвинуть раму с места. Сырой ветер ворвался в комнату, разворошил его волосы, пробрал до костей. Приятно. Его будит, тормошит этот морской, соленый воздух, вытаскивает из комы в холодную, пульсирующую явь.

Когда-то все было так просто. Побережье, ракушки, дом. Одна на всех жизнь.

Но, верно, ему только казалось.