Цвет тишины

Серый не спал, но его взгляд был затуманен. Синраи снова сунул ему в рот градусник, Сохви задавала вопросы о самочувствии. Серый отвечал одной рукой, усталыми жестами.

– Температура спала, – сказал Синраи. – По сравнению с прошлым разом уже лучше.

– Пусть отдыхает, – сказала Сохви.

Они освободили его от капельницы, и Сохви закапала ему в уши. Серый поблагодарил ее жестом и слабой улыбкой.

– Присмотри за ним, – сказала Сохви и легко коснулась плеча Сати.

– Хорошо, – сказал Сати.

– Кто еще за кем должен присматривать, – проворчал медбрат и ушел.

Сохви улыбнулась Серому, подмигнула и вышла следом.

Когда они ушли, Серый устроился повыше на подушках. Его предплечья обклеили пластырями после капельниц и инъекций, он выглядел еле живым – и все равно улыбался.

Он улыбался, а Сати чуть не плакал.

///

Оску выгнал Сати в школу. Сразу после завтрака он перехватил его в коридоре и засунул в школьный автобус. Выкрутиться не получилось, протесты не помогли. Он оказался в автобусе, как был, в домашних тапочках, спортивных штанах и толстовке, в парке, которую Оску накинул ему на плечи уже в дверях. У него не было с собой ни тетради, ни сигарет, ни его ножа для разделки рыбы, которым он открывал любые замки и поддевал щеколды.

– Дайте мне хоть сумку взять, – кричал он.

– Обойдешься, – отрезал воспитатель.

Мимо воспитателя просочились близняшки. Мая и Улла. Их опять вернули из приемной семьи в интернат.

– Оску, доброе утро! – смешливым голосом поздоровалась Мая. – Вы что, поедете с нами?

– Сегодня контроша по математике и две нудные истории, – сказала Улла.

Они одевались одинаково, причесывались одинаково, говорили одинаково и жестикулировали одинаково. Мало кто их различал. Оску вот не различал.

– Доброе утро, – сказал он. – Нет, я не еду.

– Жаль, – сказала Мая.

– У меня даже тетради с собой нет, – снова завелся Сати.

– Будто она тебе нужна, – хмыкнул воспитатель.

– Выпустите меня отсюда, – крикнул Сати, и его голос, обычно низкий, съехал в подростковый писк.

Он обвел взглядом салон, увидел форточку в первом окне и потянулся к ней.

– Не вздумай, – сказал воспитатель.

– Ну Оску, ну….

– Еще одно слово, и я перестану делать вид, что ночью ничего не произошло.

– Это шантаж!

– Хватит, Сати. Ты едешь в школу, и точка. И только попробуй прогулять хоть один урок. Все понятно?

Сати закатил глаза и с размаху плюхнулся в кресло.

– Иногда вы просто ужасны, – сказал он.

– Хорошего дня, – сказал Оску и вышел.

Сати натянул капюшон на самые глаза и подтянул к себе колени. Он принялся раздирать левую ладонь, а мыслями был далеко. До крови дело не дошло. Рядом с ним плюхнулся Стиляга и прервал его самоистязание.

– Какие люди, – сказал он и протянул Сати руку.

Сати пожал ее. На Стиляге был свитер Ува. Ув увидит – крика будет на весь дом.

К автобусу подошел водитель, и Оску перехватил его. Они стояли совсем близко к водительской двери, и Сати слышал слова Оску:

– Проследите, пожалуйста, чтобы Сати Сьёгрен был в салоне автобуса, когда вы поедете обратно.

Сати толкнул Стилягу плечом в плечо.

– Есть сигареты?

Стиляга пошарил по карманам и протянул ему начатую пачку. Сати вытряхнул из пачки пять сигарет и россыпью засунул себе в карман.

Со спины к нему перегнулась Улла.

– Сати?

Он посмотрел наверх. Она улыбнулась. Ему на колени шлепнулась рябая фенечка из ниток мулине.

– Это на удачу. Чтобы Серый поправился.

Сати взял фенечку в руки. Упругие узелки на ощупь были похожи на мелкие прибрежные камешки. Он не знал, какие цвета выбрали близняшки, для него она выглядела пестрой черно-бело-серой. Замысловатый узор, узелки на ощупь почти как бисер, плотные. Стиляга уже тянул к фенечке руку, в глазах загорелся жадный огонек. Сати знал, что он воровал неосознанно, поэтому не злился. Стиляга всегда потом отдавал награбленное законным хозяевам. Сати протянул фенечку Улле и подтянул повыше рукав на правой руке. Показались старые шрамы, но ему было плевать.

– Завяжи мне?

Улла завязала фенечку на тройной узел.

– Тройной узел самый сильный, – сказала она.

– Спасибо.

Она коснулась ладонью его макушки и спряталась на своем сиденье. Всю дорогу Сати крутил пальцами фенечку. На удачу.

Сати вошел в лазарет первым – крадучись, словно дикий кот. Капюшон бросал плотную черную тень на все лицо. Но на Серого давно уже не производил впечатление этот жутковатый образ. Он смотрел сквозь эту маскировку и видел то, что многие не замечали – доброе сердце. Киану не боялся тоже, он вообще воспринимал всех такими, какие они есть. Рильке… Серый не видел начала их знакомства. Боялся ли Рильке Сати? Боялся ли Сати Рильке? Серый не знал, что думать. И думать сейчас он особенно тоже не мог.

Кухарка точно чувствовала себя не в своей тарелке в обществе Сати. Переминалась с ноги на ногу и старалась отойти подальше. Как и многие другие.

Серый полулежал под ворохом пледов и разрисовывал предплечье перманентным маркером. Он улыбнулся, когда стайка бесшумных теней прокралась по пустому лазарету. Сати в вечной жилетке с капюшоном на самые глаза. Черная гибкая тень Киану, длинные белые волосы распущены, падают до пояса. Стиляга в чем-то пестром поверх чего-то пестрого и наверняка чужого. И внезапно – близняшки в одинаковых толстовках и одинаковых джинсах.

Когда они расселись по соседним кроватям и на постели вокруг Серого, свободного места не осталось. Сразу лазарет как-то растворился, уменьшился, отодвинулся далеко-далеко, и остались только они сами.

Близняшки полезли обниматься, обе сразу, и Серый утонул в цветочном парфюме и складках толстовок. Кто-то из них принялся гладить его по голове, кто-то жмакал плечи. Серый был из тех немногих, кто их различал, но сейчас он видел только пряди длинных волос у своего лица и чувствовал их острые колени.

Близняшки все время обнимали друг друга, сидели рядышком, как попугаи-неразлучники. Им очень нравилось обнимать и тискать Серого. От них он вечно возвращался помятый, с натертым носом и красными щеками. Сати казалось, что они держали Серого за своего личного котенка. Серый не возражал, что удивляло Сати. Обычно в руки он не давался. Но в близняшках было что-то – беззлобное, обаятельное, им невозможно было сопротивляться. Даже Оску не мог с ними справиться.

* Мы тебе поесть принесли, – сказал Сати. – Бутеры с сырниками.

* Спасибо, – сказал Серый.

Сати положил перед ним мятый бумажный пакет. Из него пахло сахаром и творогом. Серый разорвал его по бокам, и получилась большая салфетка. Сырники сплющились, хлеб раскрошился, но пахла еда вкусно. Серый не был голодным, и все равно отломал кусочек бутера. К нему присоединился Стиляга. А потом уже все ломали хлеб и сырники, ели прямо грязными руками, крошили на постель и на пол.

Кто-то потянул Серого за руку, и Серый обернулся. Мая разглядывала его разрисованную руку. Она увидела, что он на нее смотрит, и показала ему оттопыренный большой палец. Серый улыбнулся и приложил ладонь к груди.

* Ты как? – спросил Киану.

* Получше вроде, – сказал Серый. – Что нового?

* Оску гоняет нас в школу каждое утро, – сказал Сати. – Прямо стоит и следит, чтобы мы сели в автобус. Жуть просто.

Стиляга засмеялся, но смотрел он не на Сати, а куда-то над головой Серого. Серый посмотрел наверх. Там сидела Улла. Она помахала ему рукой и чмокнула в макушку. Оказалось, она заплетала ему косички, а Серый даже не заметил.

Она показала ему поднятый указательный палец, покопалась в кармане толстовки и вытащила фенечку. Серый с интересном наблюдал, как она завязывает ее на его запястье, на три узелка. Сати покачал ладонью и показал Серому такую же, на своей руке.

* На удачу, – сказал он. – Чтобы ты выздоровел быстрее.

Серый приложил ладонь к груди, и Улла снова чмокнула его в макушку.

Что-то защекотало его руку, и он вздрогнул от неожиданности. Мая нашла его маркер и придумала разрисовать его вторую руку. Она поймала его взгляд и приложила палец к губам. Значило ли это «секрет» или «не дергайся», Серый точно не знал. Она рисовала цветочки.

– Ну уж нет, – послышался голос Оску со стороны дверей.

Щелчок, и по периметру лазарета загорелись желтые бра в выцветших плафонах. Верхний свет Оску включать не стал, но даже мягкого света бра в первый момент казалось слишком много. Серый щурился, Сати натянул капюшон еще ниже на глаза. Оску шел к ним.

– Только этого не хватало, – сказал Стиляга.

Мая продолжала разрисовывать цветочками вторую руку Серого. Языка жестов они не знали и прекрасно общались с Серым картинками и обнимашками. Сати ревновал эту легкость. Он так не умел.

– Дадите вы человеку отдохнуть или нет? – с порога завелся Оску.

– Серый все равно не спал, – сказал Стиляга.

– С вами уснешь, – сказал Оску. – А ну марш спать. Давайте, вставайте.

– Еще немножко, – сказала Мая. – Я почти закончила.

Она рисовала цветочки вокруг пластыря с иглой капельницы. Вся левая рука Серого была в следах от уколов, и капельницу установили в правую руку.

– Вы чего творите-то? – возмутился Оску. – С ума сошли? Как потом врач капельницу будет ставить?

– Красиво, да? – сказала Мая. – Ну же, Оску. Скажите, красиво?

– Спать, – сказал Оску. – Подъем, все.

Он стоял смотровой башней над ними, пока они не встали и не пошли к выходу. Сати обернулся.

* Я утром зайду, – сказал Сати.

Но утром он не зашел.

///

У Серого был жар, то сильнее, то слабее. Он говорил, что в ушах что-то звенит, стреляет и греет. Сати сидел с ним рядом на постели подолгу, часами. Оску устал гонять его из лазарета и разрешил ночевать на соседней кровати. Стребовал с них обещание, что они не будут здесь курить и таскать из ящиков таблетки и медицинский спирт. И что Сати будет ездить в школу. Сати обещал, Оску притворился, что поверил. Такое обещание не значило ничего, на самом деле, и они оба знали. Но еще они оба знали, что Сати сейчас согласится с чем угодно.

Они не разговаривали. Серый не слышал его слов без аппаратов, с заложенными из-за отита и ваты ушами. А говорить руками не хотелось Сати – как будто предать его борьбу, как будто сдаться и подчиниться тишине.

Синраи пригласил к ним лора из города. Женщину звали Сохви Вонг. Она тоже пыталась выпроводить Сати за дверь, но он упорно пролезал обратно и повторял только из недр своего капюшона, что Серый его брат. В конце концов она сдалась.

– Тогда будешь мне помогать, – сказала она.

Что Оску, что Синраи, что теперь Сохви поняли, что проще сотрудничать с Сати, чем пытаться его выгнать. Он пролезал в окна, открывал ножом запертые дверные замки и щеколды, он все равно делал так, как считал нужным. Но вреда от него не было, и воспитатели оставили его в покое.

– Хорошо, – серьезно кивнул Сати.

Впервые вместо чтения нотаций его попросили о помощи. Сохви могла без его помощи обойтись, но Сати не знал об этом. Он был счастлив, что сможет помочь Серому выздороветь.

Она привела их в смотровую. Серый шаркал в слишком больших для него тапочках, одетый в белый спортивный костюм. Он похудел, потому что почти ничего не ел, и костюм ему стал велик еще больше. Он был завернут в него словно в одеяло.

* Садись, – сказала она Серому на языке жестов.

Серый забрался на стол, сел, свесив ноги. Тапочки шлепнулись на пол, и он остался сидеть босиком. По полу тянулся сквозняк, ветер бряцал щеколдой на оконной раме, клеил на стекла яблоки мокрого снега.

– Сейчас просто посмотри, – сказала врач Сати, – в следующий раз сам сделаешь, а я проверю.

– Хорошо.

Она разложила на столике капли, вату, пластыри. Серый неотрывно смотрел на ее руки. Он сидел на ладонях, сгорбившись, бездвижный. Она подошла к нему ближе, и он посмотрел на нее снизу-вверх.

– Можно закапать и сидя, но это не очень удобно. Будет лучше, если Юдзуру ляжет на бок.

Она попросила его лечь, и Серый послушно лег на бок, подтянул к себе колени, словно ему было ужасно холодно. Ладони он зажал между коленями и смотрел куда-то на руки. На лице не было никаких эмоций, и Сати это пугало.

Сохви закапала капли в ухо. Серый напрягся, чуть заметно вздрогнул. Она положила ладонь ему на плечо, дала ему полежать, и он лежал неподвижно, с открытыми глазами. Секунды опускались медленно, слишком объемные для понимания.

Она заложила слуховой проход ватой, сверху зафиксировала вату пластырем. Серый лежал еще несколько секунд, после чего она жестами попросила его перевернуться на другой бок. Серый подчинился, и все повторилось снова.

– Это больно? – спросил Сати. – Закапывать. Мне показалось…

* Можешь сесть, – сказала Сохви Серому.

Серый потихоньку сел. Она предложила ему руку, но он ее проигнорировал. Он снова свесил ноги и сидел, все так же не касаясь пола, на слишком высоком столе. Он смотрел на собственные колени. Волосы упали на лицо, ладони он засунул под колени, спину согнул дугой.

– Это не настолько больно, сколько неприятно, – сказала Сохви мягко. – Терпимо.

Серый на них не смотрел. От того, что Сати разговаривал с врачом в голос, а Серый не слышал ни слова и не мог участвовать в беседе, Сати становилось больно. Как будто он предал Серого, бросил. Хотя все было наоборот, и он пытался помочь, хоть чем-то.

В следующий раз капал в уши Сати, а Сохви стояла за его спиной. Серый так же безропотно выполнял все просьбы, до жути спокойный и безучастный. У Сати тряслись руки. Сохви не поправила его ни разу и сказала, что он может продолжать без ее присмотра.

Если бы Сати сказали, что через несколько лет он будет твердой рукой капать в уши человеку по имени Тахти, он бы не поверил.

Они были одни в палате. Из-за снегопада в помещении стоял полумрак, и тени сползлись в углах плотные, темные. Снегопад всегда воровал звуки, и мир казался не только бесцветным, но и приглушенным, как через толстое мутное стекло.

Сохви оставила Сати коробочку пластырей, вату и капли. Сати нужно было закапать Серому в уши, а у него тряслись руки. Серый сидел на кровати и даже слегка улыбался. Сати попытался улыбнуться в ответ.

– Ложись? – сказал он.

Серый смотрел на его губы, потом поднес указательный палец к уху и провел им до уголка губ. Сати стало стыдно. Он хотел приободрить Серого, а получилось наоборот.

* Прости, – сказал Сати уже жестами. – Ложись.

Серый лег на бок. Спокойный, смиренный, хрупкий. Сати трясущимися руками закапал в ухо пять капель из пузырька с иностранным непроизносимым названием на этикетке. Серый вздрогнул, как в тот раз, и сжался.

Прости, думал Сати. Это необходимо, чтобы ты поправился. Потерпи, пожалуйста.

Серый спокойно ждал, пока Сати зафиксирует вату. Перевернулся на другой бок, снова вздрогнул, снова ждал. Потом сел медленно, неуверенно.

* Как ты?

Он улыбнулся и кивнул.

* Спасибо.

Больно? Хотел спросить Сати, и не спросил.

Конечно, ему было больно. Сати видел, как Серый сжимал руки, как сжимался сам, как скручивался в эмбрион в постели. Иногда он стонал, то тише, то громче, и в груди у Сати что-то щемило. Серый пытался говорить, когда думал, что его никто не слышит. Он держал ладонь на гортани, произносил знакомые для него слова, и звуки получались смазанными, чужими, потому что он не слышал себя. Он иногда натыкался на мебель и дверные косяки, и Сати не сразу понял, что это из-за головокружения, что из-за отита у него так кружилась голова.

///

Вечером Сати бегом побежал в лазарет. Оску лично пришел убедиться, что Сати вернулся вместе со всеми. Догонять Сати он не стал.

Сати вошел в палату. Серый лежал на боку, накрывшись одеялом по самые уши. Виднелись только пряди светлых волос на подушке. На тумбочке лежали новые слуховые аппараты.

Сати едва коснулся его плеча. Серый вздрогнул, потом повернулся к нему и сел в постели.

* Как ты?

* Хорошо. А ты?

* Оску заставил меня поехать в школу.

* И как?

* Не спрашивай.

Сати закатил глаза и нарочито поежился, Серый улыбнулся. Сати указал на аппараты.

* Новые?

Серый кивнул.

* Сегодня привезли.

* Как тебе в них, хорошо слышно?

Он молчал довольно долго. Внутри Сати тошнотой поднималась паника. Серый еще ничего не сказал, а Сати уже поплохело, заболело в груди, подгибались ноги. Сати уткнулся взглядом в свои колени, потом смотрел на тумбочку. Когда Серый покачал перед ним ладонью, Сати было невыносимо тяжело посмотреть на него.

* Хорошие, – сказал Серый и улыбнулся. – Не слышу.

* Они хуже?

Глупый вопрос. Сати все стало понятно еще до того, как Серый уточнил:

* Слуха нет.

///

Сохви выделили небольшой кабинет на первом этаже, недалеко от кабинета Синраи. Там хранились какие-то папки и коробки, ничего интересного в них не было. Когда-то давно Сати уже забирался сюда. Одно время он прятал здесь ворованный медицинский спирт и столовый херес. Сейчас здесь расположился временный штаб лора. Сати залетел в кабинет без стука.

– Скажите, слух вернётся? Хоть когда-нибудь? Хоть отчасти?

Она обернулась к нему. В одной руке у нее был чайник, в другой кувшин с фильтрованной водой. Даже фильтрованная вода здесь была отвратительная, а воду из-под крана вообще было лучше не пить. Впрочем, Сати пил. Он и снег ел, когда ночевал на улице.

Сохви смотрела на него довольно долго. Из-под ног ушла земля. Сати плюхнулся на пол, прямо где стоял. Когда она заговорила, голос звучал тихо и мягко. Так с ним говорили психологи и психотерапевты.

– Потеря слуха, как правило, необратима. Мне жаль, Сати. Слух не вернётся.

– Вообще?

Она все еще держала в руках чайник и фильтр. В голове Сати не вязались эти два предмета с предметом разговора. Какой может быть чай, когда Серый не слышит? Она вздохнула.

– Человек – это живая система. Не машина. Никто не знает, какие резервы могут быть скрыты. Но в моей практике, за все двадцать пять лет, такого не было. Пойми, я не волшебник, я врач. Я делаю все, что в моих силах. Воспаление мы вылечили полностью.

– Но слух не вернется.

– Нет. Слух не вернется.

14

***

Небольшой антикварный магазинчик дремал в центре города, на старой пешеходной улице. Улица петляла от самого центра, от главной площади, покатой дугой огибала дома старого города и выплескивалась на широкую ветреную площадь. Раньше по ней тоже ездили машины, и на брусчатке даже осталась разметка. Теперь она поистерлась под ногами прохожих. Посреди улицы установили лавочки. Фонари светили теплым желтым светом. Над головами развесили пустые птичьи клетки, и откуда-то из невидимых динамиков звучали голоса птиц.

Серый шел рядом с Тахти, засунув руки в карманы, нахохлившись. На лицо упали пряди волос, качались в такт шагам. Поверх кровоподтека на скуле он наклеил пластырь, чтобы спрятать синеву и спрятаться от расспросов.

Тахти ходил за ним и убеждал написать Чеславу, пока Серый не сдался. В итоге Чеслав пригласил Серого приехать.

*Откуда ты его знаешь? – спросил Тахти.

Серый без особой охоты вытащил руки из карманов.

* Нас познакомил Триггве. У друга Триггве, Юзеппи, антикварный магазин. Чеслав там работает. Мы познакомились, когда я искал жилье, а Чеслав искал, кому сдать комнату.

Вход в магазин – это высокая узкая дверь со стеклом. На стекле белыми буквами, старым шрифтом давным-давно кто-то вывел название «Антикварная лавка Корхонена». Серый остановился около двери, поднес руку к дверной ручке, и рука замерла. Он с шумом втянул воздух, надавил на ручку, дверь открылась под звон ветряного колокольчика, и они зашли внутрь.

Свет внутри оставили приглушенным. Горела небольшая люстра под потолком, да где-то в недрах зала светилась неяркая настольная лампа. Вещи гнездились и теснились вокруг них. Шкафы толкались плечами, диваны задевали кресла локтями, книги сыпали сладкую пыль на потертый кафель пола.

К ним вышел человек, одетый в кипенно-белую рубашку и черные джинсы.

– Здравствуйте, – негромко сказал он.

В его голосе горчинкой звучала надтреснутая бархатность. На лицо упал свет. Аккуратная стрижка, кустистые темные брови, темные глаза. Нуарная, молочная бледность кожи. Он был совсем не похож на светловолосых, почти бесцветных местных.

– Добрый вечер, – сказал Тахти.

Серый помахал ему рукой.

– Юдзуру?

Серый улыбнулся блеклой, неубедительной улыбкой. Человек пожал ему руку и протянул руку Тахти.

– Я Чеслав.

– Тахти.

На лице у Серого все еще оставался кровоподтек, уже не такой черный, но все равно очень заметный. Хоть Серый и попытался спрятать его под пластырем, Чеслав все равно заметил. Чеслав смотрел на него, смотрел, потом указал на свое лицо, на свою скулу, потом на Серого. Серый порылся в карманах, нашарил блокнот и огрызком карандаша написал несколько слов. о помощи не попросил. Очень в его стиле).

– Я могу переводить, – сказал Тахти и продублировал свои слова на язык жестов.

– Ты знаешь жесты? – спросил Чеслав. – Это хорошо. Мы с Юдзуру обычно переписываемся. Хотя я уже пару жестов тоже знаю.

Чеслав прочитал сообщение Серого. Его брови сползлись на переносице. Он кивнул, перевернул табличку на двери словами «Технический перерыв» к улице, запер дверь на ключ. Жестом он позвал их за собой, и они прошли через лабиринт мебели и старинных вещиц в узкую дверцу за прилавком. Тахти успел заметить библиотечную настольную лампу на столе и открытый на комодах каталог мебели.

том, что cracks add to the beauty

Они спустились по узкой лестнице. Свет давала новогодняя гирлянда из разноцветных стеклянных лампочек. Такие давно уже вышли из моды. За дверью оказалось сумрачное помещение с узкими окнами под самым потолком. По всем стенам стояли стеллажи, и только около двери на приличном расстоянии друг от друга стояли огромные столы.

– Здесь мастерская, можем здесь поговорить, – сказал Чеслав. – Сейчас здесь никого нет. Может, чаю сделать вам?

Он коснулся плеча Серого, наглядно показал, как он пьет из невидимого стакана. Серый покачал головой.

– А ты? – спросил Чеслав Тахти.

– Не нужно, спасибо.

– Берите любые стулья, садитесь, – сказал Чеслав. – В ногах правды нет.

Тахти устроился на табуретке, Серый сел на стул на колесиках. Рабочий стол за его спиной был завален инструментом. Бокорезы, круглогубцы, надфили, кисточки из натуральной щетины, банки с краской, растворителем, эмульсией. Стол был старый и грязный, но инструменты лежали на своих местах, чистые, аккуратные. Их было много, но их содержали в идеальном порядке. Пол под столом усыпала древесная стружка. Чеслав перевернул деревянный ящик, сел.

– Ну так что стряслось?

Тахти покачал ладонью, и Серый посмотрел на него. Тахти перевел слова Чеслава на язык жестов. Серый с шумом втянул воздух, перевел взгляд на свои колени. Кончики его пальцев едва заметно подрагивали, не оформляясь в жесты. Серый молчал, и секунды падали тяжело, медленно.

– Покажи ему, – сказал Тахти и жестами, и вслух.

– Показать что? – Чеслав посмотрел на Тахти, потом на Серого.

Серый медлил. Не глядя на Чеслава, поднял рукава. Все руки покрывали синяки, поверх старых, желтых, почти бесцветных, новые, темные, лилово-черные. На левом предплечье все еще читалась надпись черным маркером, «R уйду».

Чеслав смотрел и молчал. Серый опустил рукава и отвернулся. (у Серого на лице

– Это… – начал Чеслав.

* Дом, – сказал Серый невнятным, смазанным жестом.

Тахти перевел для Чеслава это слово. Чеслав потер лоб кончиками пальцев.

– Опять они забухали, что ли?

Тахти перевел. Серый смотрел на руки Тахти, испуганно, через пряди волос. Потом смотрел на Чеслава. Поднял руку, замер и снова опустил ее на колени.

– Слушай… Прости, что так вышло, – заговорил Чеслав, и Тахти переводил слово в слово. – Я поговорю с ними. Черт, как же хреново. Если хочешь, давай что-нибудь придумаем…

Серый остановил Чеслава жестом.

* Не говори им ничего, – попросил он. Тахти удивился, но перевел. – У меня есть дом, это хорошо. Не нужно спать на улице.

Чеслав хотел что-то сказать, но Серый только покачал головой.

* Все нормально. Ты знаешь, этого достаточно. Так решили.

Тахти перевел и добавил уже от себя:

– Это я уговорил Серого с тобой поговорить. Я подумал, лучше тебе знать. Прости, что лезу, но это и мое дело тоже. Серый – мой друг.

– Я понимаю. Блин, я даже не знаю, что сказать. Я так виноват…

* Ты не виноват, – сказал Серый. – Ты мне помогаешь. Если бы не ты, я бы спал на улице.

Чеслав выслушал и снова принялся тереть лоб рукой.

(о чем в итоге они договорятся?

Серый вышел в ванную, и Тахти пошел по мастерской. Полки были заставлены старинными вещицами, в основном скульптурами, часами, фототехникой прошлых времен. Мебель лежала разобранная. От едких, химических запахов начинала болеть голова.

У дальнего окна оказался еще один стол. На лоскуте ткани стояла фарфоровая скульптура. Лошадь, вставшая на свечку, а на ней верхом – маленькая девочка. Тонкая работа. Ювелирная работа. Статуэтка кажется увесистой, а не деле почти невесомая. Тахти не нужно было брать ее в руки, чтобы убедиться. Он и так знал. По рукам побежали мурашки.

– Они вообще парные, – сказал Чеслав. – Я хочу сказать, чаще всего такие вот статуэтки делали парные. Но именно эту я вижу первый раз. Может, и не парные. Во всяком случае, вторую такую я не видел.

«Я видел», – подумал Тахти, но вслух ничего не сказал.

Дыра, которую он кое-как залатал грубыми нитками, снова открылась. В груди защемило. Тахти улыбнулся через силу.

– Красивая.

– Да, ручная работа же. Еще вот такие есть, – Чеслав повел его к другому стеллажу.

Там, среди медных сахарниц и фаянсовых чашек стояли фигурки животных. У самой стены Тахти увидел фарфоровый подсвечник на три свечи, в серединке на шаре сидел ангел с безумно детализированными крылышками. Тахти позволил увлечь себя рассказом про истории этих вещиц, лишь бы отвлечься от мыслей о той скульптуре.

А потом вернулся Серый, с улыбкой на лице и покрасневшими глазами, и Чеслав заварил для них чай. Они говорили о чем угодно, кроме той квартиры, но только после того, как Чеслав заверил Серого, что хочет он или нет, но с хозяевами он поговорит. Он просил Серого писать, если вдруг что-то подобное повторится. Серый, конечно, обещал. Но Тахти знал, что Серый не будет писать.

Знал ли это Чеслав? Тахти не мог сказать. Он не спросил, ничего ему не сказал. Уже позже, в реанимации, он будет спрашивать себя: почему он не сказал? Почему не попросил Чеслава получше присмотреть за соседями? И изменилось ли что-нибудь, если бы он что-нибудь сказал?

Они этого никогда не узнают. Каждый из них будет принимать решения, и каждое крохотное решение приведет их всех к общей точке невозврата.

Когда в следующий раз Тахти окажется в этом антикварном магазине, Чеслав встретит его в накрахмаленной черной рубашке, фигурки на столе уже не будет, а Тахти приедет один.

///

Однажды Серый проснулся среди ночи. Он лежал на больничной койке, в лазарете, обколотый лекарствами. Если бы не лекарства, он бы даже не смог заснуть от боли. Вокруг него роились тени, беззвучные, размытые. Он не сразу увидел человека.

Кто-то стоял около ширмы, на фоне темноты. Стоял и смотрел на него. Сати? – подумал Серый, но откуда-то знал, что это не Сати.

Кто здесь, хотел спросить он, но вспомнил, что голоса у него теперь нет. Он теперь ни о чем не может спросить. Возможно, никогда не сможет.

Серый узнал его. Но не совсем верил, что видел того , кого видел. Губы в запекшейся крови, разбитая щека, растрепанные волосы. Сердце забилось в груди еще чаще.

Рильке.

Серого прошибло нервной волной, словно электричеством. Зачем пришел Рильке? Что он собирается сделать?

Но Рильке ничего не делал, только стоял, неподвижный и молчаливый, в темноте. Серый попытался сесть в постели, но стоило ему пошевелиться, как Рильке развернулся и ушел. Он хромал на правую ногу, сильно, заметно. Около двери на него упал лунный свет из окна. Одежда на нем была грязная, порванная. Он ушел, ни разу не взглянув назад.

Пройдет еще несколько лет, прежде чем Серый узнает, зачем Рильке приходил к нему в палату в ту ночь. И что ему помешало сделать то, что он собирался сделать.

***

Рильке сидел в наушниках перед компьютером. На экране плавали диаграммы и графики, Рильке двигал ползунки, вытаптывая ногами такт. Он даже не заметил, что Тахти вернулся. В пепельнице тлела забытая сигарета. Похоже, Рильке сейчас вообще ничего не замечал.

Тахти опустился на колени и вытащил из-под кровати чемодан. В нем он хранил вещи и книги, которыми редко пользовался и которые не помещались в шкаф. В общаге все так делали. У Рильке было два огромных чемодана, набитых битком. Один он кое-как засунул под кровать, второй втиснул между изножьем и платяным шкафом. Сверху на нем вечно валялся клубок из проводов, толстовок и носков.

Чемодан Тахти отдал Оили, когда съезжал из общаги, и он оставался полупустой. Тахти жил и жил в общаге, а вещей особенно не накопилось. Что в первый их день, что сегодня – ощущение оставалось такое, словно он был здесь проездом.

Сверток он прятал на самом дне. Махровое полотенце для рук, темно-синее, во время реабилитации он ходил с ним в бассейн. Все остальные вещи лежали поверх него. Когда он собирался, еще дома, в Ла’а, некогда было искать упаковку. Он вообще плохо соображал в тот момент.

Он присел на край кровати и развернул полотенце. Руки отчего-то дрожали. С тех пор, как засунул в рюкзак этот сверток, он не прикасался к нему ни разу. Притворялся, что его нет. Что он ничего не брал с собой.

Тонкая, ювелирная работа. Почти невесомая. Только вместо девочки в седле – мальчик. Почему он тогда открыл витрину и забрал статуэтку с собой? Он не помнил. Как-то зашел в гостиную, увидел ее в витрине. Она была там всегда. Что-то вроде сокровища, которое хранили бережно, лелеяли. Но хранить его было больше некому. И он вероломно влез в запретное место, в эту витрину с дорогими сентиментальными сувенирами, вытащил ее, завернул в первое, что попалось под руку – полотенце, и кинул в рюкзак. Закопал среди другой одежды, футболок и шорт по большей части, и застегнул молнию.

Все это время Фольквэр стоял в дверях, со скрещенными на груди руками. Он не торопил Тахти, не говорил вообще ничего, но ни на секунду не оставил одного. Он ни к чему сам не прикасался, не садился ни на диван, ни на стулья в столовой. Он ходил за Тахти по комнатам и стоял в дверях, пока Тахти собирал по квартире свои вещи.

Тахти смутно помнил эту статуэтку еще в Верделе, в их старой квартире в центре города. Она стояла на комоде в спальне родителей. Ему не давали с ней играть, но если он очень просил, то его поднимали на руках, и он мог на нее взглянуть поближе.

Тогда все время была открыта дверь на балкон, и полупрозрачные белые шторы летали на ветру, щекотали его босые ноги. Он не помнил, откуда взялась эта статуэтка. Возможно, она была у них всегда. Может, перешла по наследству. Родители никогда не рассказывали. Сейчас он смотрел на фамильную драгоценность и понимал, как мало знает о своей семье. Почти ничего.