Педагогика для всех

– А если прикасаются, тогда что? – с интересом спросил Матвей.

– Тогда их ведут к директору.

Матвей задумался. На лице его появилось сомнение: стоит ли идти в гости и подвергаться такому риску? Но все-таки мы пошли. Перед дверью озабоченный предстоящим испытанием Матвей совершенно серьезно спросил:

– А смотреть на этот телевизор можно?

Честный мальчик!

Что, впрочем, не помешало ему вскоре очутиться у опасной задней стенки телевизора.

Общий крик:

– Матвей!

– Ну я только хотел посмотреть, куда идет этот проводок.

…И вот серьезнейшая педагогическая проблема: подаренный бабушкой в счет полученного ею наследства дорогой телевизор – что с ним сделает Матвей? Нельзя, чтобы такая радость превращалась в горе. И для мальчика тоже. Что ж, теперь только и будут что кричать на него: «Не трогай! Кому сказали? Нельзя!»?

А он будет обижаться и плакать. А нельзя, чтобы дети плакали.

И вот мама начала великую операцию. Она нашла фотографию Матвея и наклеила ее в угол заявления-обязательства. Долго, с заинтересованным участием мальчика, изготавливался этот документ – обязательство на имя директора универмага тов. Генералова: все взрослые в семье ручались за Матвея, что он не будет без спроса подходить к телевизору.

Слово «обязательство» очень волновало и тревожило Матвея. Он беспокоился, согласится ли подписаться папа, и несколько раз, словно невзначай, спрашивал меня: «Ты подписался?» Я подписался. И дочка подписалась, и ее муж, и старший сын тоже, и его жена – все ручаются за Матвея! Он ведь большой, ему скоро в школу!

Обязательство отнесут к директору, и он даст разрешение включить телевизор, но время от времени будут приходить дежурные проверять, не трогает ли Матвей телевизор. И если бабушка хоть раз скажет, что да, Матвей трогает телевизор, его, телевизор, тут же и увезут, тут же!

…Неизвестно, насколько хватит этой педагогики. Но делать нечего. Нельзя ломать телевизоры, тем более подаренные старой бабушкой в счет полученного ею наследства, но и нельзя, чтобы дети плакали.

Ничего, старшие дети и не то творили, а выросли люди и настойчивые, и покладистые, пока что одна только радость от них.

Но с ними было проще. Их было двое, они погодки, им можно было весело сказать: «А ну марш отсюда!» – и они дружно убирались без всяких обид и занимались своими играми. Они замыкались друг на дружке и не требовали особого внимания. Растить двух детей в четыре раза легче, чем одного, и если в какой-нибудь семье думают о втором ребенке, то исходить надо не из материальных возможностей, размеров комнаты или квартиры и прочего, а из сил своих и способностей: если есть геркулесовы силы для воспитания одного мальчика – то можно и одного вырастить, но это изнурительный труд. У гайдаровской мамы были баловники Чук и Гек, она с ними замучилась. Но представьте себе, что у нее один Чук или один Гек – она бы с ума сошла.

У старших детей телевизионная проблема была обыкновенной: не оторвешь. Сидят и смотрят все подряд. Старшие не ломали телевизор, и ломать его приходилось мне.

Примерно в феврале каждого года я тайно что-нибудь вывинчивал из аппарата: увы, сломался! И некогда вызвать мастера, и нет денег на починку, и возникали всякие трудности, пока дети не привыкали жить без телевизора и не приходили в себя: они опять начинали читать книжки, гулять во дворе, у них снова появлялись друзья, и отметки становились получше… Месяца через два-три, после глубокого отдыха семьи, телевизор приводили в порядок (если я помнил, куда спрятал деталь и куда ее надо поставить), и наступало счастье – телевизор работает!

Недавно одна старая писательница пожаловалась мне, что ее внук все время сидит у экрана, – что делать?

– А вы сломайте телевизор, – посоветовал я простодушно.

– Хм! – сказала писательница. – Сломайте! Да внук в десять минут его починит!

Наверно, этому мальчику разрешали смотреть, куда идет проводок. Чем бы дети ни тешились, лишь бы не плакали – противоинфарктное воспитание.

31

Думая о будущем ребенка, собирая в уме идеальный образ Человека, зададим себе и такой вопрос: мы хотели бы, конечно, чтобы наших выросших детей любили; но каких людей любят люди?

Оказывается, есть одно качество, одно-единственное, без вариантов, которое раз в десять важнее всех других, вместе взятых. Если его нет, этого Главного свойства, то все другие качества, даже и прекрасные, превращаются в дурные; а если это Главное свойство есть, то и дурные качества становятся отчасти простительными.

Это поразительное Главное свойство можно обнаружить, вслушиваясь в детские дразнилки – моральный кодекс детей.

Чтобы узнать, за что люди любят людей, выйдем во двор и прислушаемся, за что дети дразнят детей.

Домашняя мораль для маленьких: послушный – непослушный, хорошо кушает – плохо кушает, убрал за собой игрушки – не убрал за собой игрушки.

Дворовая мораль гораздо шире и жестче.

Дома ребенку – лучший кусок, а во дворе – делись со всеми. «Жадина-говядина, кусок колбасы!» или «Жадина-говядина, турецкий барабан, кто на нем играет, тот – таракан».

Первая детская заповедь – не жадничай! Отдай! Поделись! Несправедливо, чтобы у одного был кусок хлеба, а у другого не было. С этим выходит ребенок в мир – с требованием справедливого. У тебя есть игрушка? Дай поиграть. Велосипед? Дай покататься. Красивый ремень? Дай поносить. Не наше домашнее: «Дай маме кусочек, разве ты маму не любишь?» – не выпрашивание любви, а требование всеобщей справедливости – делись, не будь жадиной-говядиной, турецким барабаном.

Но не это главное, оно впереди. Прислушаемся к другим дразнилкам.

Дома радуются, что ребенок хорошо ест и быстро поправляется, а здесь учитывается, что лишний вес опасен. Толстых не любят, толстый – значит, жадный, обжора, ленив, неповоротлив, одним словом: «Толстый, жирный, поезд пассажирный!»

Дома, когда заплакал, утешают – дети не должны плакать, а здесь естественное противоинфарктное воспитание работает испокон веку: не плачь по пустякам, будь крепким, умей вытерпеть боль и обиду, иначе: «Плакса, вакса, гуталин, на носу горячий блин!»

Дома кутают, боятся простуд, а здесь, чуть появишься одетым теплее, чем все, сейчас же и задразнят: «Зима-лето-попугай!» Никогда дети не дразнят тех, кто одет слишком легко, только тех, кто кутается.

Дома всё прощают, а здесь требуют порядочности в делах и, главное, в играх. Выбрали водить – води, а нечестен – неотвожа!

Дома говорят: «Дружи с Наташей, она такая хорошая», а во дворе за эту дружбу еще и «тили-тили тесто» схватишь, потому что мальчик будь до поры с мальчишками, а девочка – с девочками, каждый учись соответствующему поведению. Закладывается в детскую душу, что в отношениях мальчика и девочки есть и что-то стыдное, что это не простые отношения. Лев Николаевич Толстой, составляя заповеди для детей, выразил одну из них в такой замечательно краткой форме: «Не делайте стыдное между мальчиками и девочками». Но должен быть и стыд – для того и дразнят.

Как видим, детские дразнилки не так уж просты, они отвечают всем педагогическим требованиям. Все они нацелены на будущее и так благородны, что, например, за трусость самых маленьких не дразнят – быть трусишкой еще позволяется. А злым быть нельзя: «Злючка-колючка». До той поры, когда дети подрастут, выйдут из-под надзора и начнут драться по-настоящему, между ними происходят словесные драки, в ход идут дразнилки, прозвища и ругательства. Если обидишь кого-нибудь, или враг появится у тебя, или слаб, не можешь ответить, то будут дразнить за то, что длинный, лопоухий, белобрысый, рыжий, косой, заика – все человеческие недостатки отражены в детских дразнилках точно так же, как и в брани взрослых. Не за что дразнить, так привяжутся к имени: «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй!» На каждое имя своя дразнилка, а то и две – помягче и позлее. Нет готовой дразнилки – придумают с ходу.

С возрастом же, когда начальная школа морали пройдена, дворовый кодекс ужесточается, расширяется, и наказанием теперь служат не безобидные веселые кричалки, а клички, презрительные словечки, брань: «маменькин сынок», «ябеда», «бессовестная», «слабак», «тихоня», «трус», «баба», «ворюга». Кодекс приближается к взрослому. Трехлетний взял Вовино ведерко, семилетний – украл Вовин пистолет.

И тут-то и выходит на первый план Главное требование к человеку, маленькому или взрослому.

32

О том, что это требование главное, непременное, можно судить по огромному количеству и разнообразию устойчивых языковых сочетаний и оборотов на одну и ту же тему – их во много раз больше, чем всех дразнилок и прозвищ, вместе взятых. Эта тема – абсолютный чемпион среди других, что, конечно, не может быть случайным.

Сперва, при переходе из начальной школы морали в среднюю, это еще дразнилка: «воображала!», а потом идет подряд: «задавака», «выскочка», «заносится», «строит из себя», «корчит из себя невесть кого», «выставляется», «а ты кто такой?», «нашелся тут!», «видали мы таких», «подумаешь, тоже мне!» – и так до бесконечности, до относительно недавнего «не возникай», причем все новые и новые словечки и выражения подобного рода появляются каждый день.

Не ставь из себя, не старайся казаться лучше, чем ты есть.

Будь самим собой.

В этом мире от основания его и до наших дней уважают лишь тех, кто естествен, кто выглядит таким, каков он есть на самом деле.

Так за детскими прозвищами встает все та же проблема правды, истинности, искренности. Сколько мир стоял, люди всегда презирали тех, кто пытается из себя что-то доказать, на что-то претендует, несет в себе неправду. Будь правдив, неси правду в себе, будь правдой!

33

Будь правдой? Снова и снова надвигается на нас огромное это слово – «правда», ключевое понятие воспитания и вообще всей духовной жизни.

«Василий Теркин» открывается зачином: нельзя на войне без воды, без пищи, нельзя солдату без прибаутки:

 
А всего иного пуще
Не прожить наверняка –
Без чего?
 

Без чего же? Что дороже всего?

 
Без чего? Без правды сущей,
Правды, прямо в душу бьющей,
Да была б она погуще,
Как бы ни была горька.
 

Что же все-таки это за правда, без которой ни солдат на войне не может, ни мальчишка во дворе? Извечный человеческий вопрос. Правда – соответствие действительности? Но за соответствие действительности не пойдешь на смерть, а за правду люди не раз шли в огонь и под огонь. Мы говорим: «жить по правде», «стремиться к правде». Какой смысл в этих словах? К чему же все-таки стремиться?

Мы сейчас во дворе, слушаем детские дразнилки. Вокруг маленькие на трехколесных велосипедах, они нашли где-то металлические никелированные прутики – что с ними сделаешь? С ходу придумали: прицепили прутики к рулям, и трехколесные велосипеды превратились в милицейские машины с антеннами. Носятся по двору, ревут сиренами, а один мальчишка, покрупнее, кричит: «Я буду старший, а вы – мои подчиненные!»

Все как у взрослых. Да ведь и у взрослых все как у детей… Примем это детское дворовое общество за упрощенную, наглядную модель человеческого сообщества. Говорится: устами младенцев глаголет истина. Что у взрослых на уме, то у детей на языке. Может быть, эти младенцы скажут нам истину об истине и правду о правде? Я давно обнаружил, что, наблюдая за детьми, можно многое понять из жизни взрослых.

Прежде всего заметим, что дети, в противоположность взрослым, оценивают не поступки, а личности. Кто ты? Что ты? Взрослые, если не бранятся, стараются личность не задевать, а дети судят друг друга на каждом шагу. Не говорят «не отводился», а сразу: неотвожа. Не «пожадничал» – а жадина. Не «плачешь» – а плакса. Вопроса «какой?» нет, есть вопрос «кто?»: неотвожа, плакса, жадина, маменькин сынок или, может быть, «парень что надо» – выражение, до смешного совпадающее с изысканным французским «комильфо» (что надо). В центре внимания дворового общества – личность, ее достоинство. Унижение достоинства – почти единственный повод для драки: «Я тебе дам за жадину!» Редкая драка состоится без того, чтобы маленькие противники прежде не унизили друг друга прозвищами, дразнилками или бранью. Ничего дороже достоинства для мальчишки во дворе нет, и кто потерял его, тот пропал, будет ходить в униженных и отверженных.

Но каково подлинное достоинство каждого из этих маленьких велосипедистов с блестящими прутиками-антеннами у рулей?

Увлеченные игрой, они не замечают меня, я их не интересую – незнакомый дядя. Я стою над ними, как великан, как Гулливер. Я все вижу, но не вмешиваюсь, я склонен прощать им хитрости. Я люблю их всех, они все одинаково дороги мне, все равны. Я отношусь к ним гораздо лучше, чем они относятся друг к другу, и при необходимости каждый может обратиться ко мне за помощью и защитой. Со своей высоты и со своим опытом жизни я вижу истинную цену каждому, невидимую им, неизвестную им. Я вижу, что действительная цена каждого мальчишки сильно расходится с той, которая назначена ему во дворе, – то выше, то ниже. Скорее всего, и я ошибаюсь. Но вот что важно: а есть ли на самом деле подлинная цена каждому – не та, что дети назначили, и не та, что я даю, а действительная, подлинная, настоящая?

Конечно, есть. В ней-то правда о мальчишке.

Но ведь и в обществе взрослых все то же самое. У нас тоже есть соблазн представить себе кого-то взрослее взрослого, возвышающегося над всеми, как над мальчишками во дворе, и потому всеведущего и всепрощающего кого-то, кто знает всю правду о каждом и когда-нибудь скажет ее: кто есть кто, о достоинстве каждого человека. Ничего более значительного, чем достоинство, для взрослых, как и для детей во дворе, нет. У взрослых с достоинством связано все. Важно, что есть для каждого и для всех вместе высшая цена.

Эта цена – правда. Всем необходимо, чтобы их ценили по высшему достоинству, по правде.

Подлинная цена человека – это правда о нем.

Отчего в русском языке два схожих слова: «истина» и «правда»? Зачем-то это нужно. Попытаемся развести значения этих слов.

Пользуясь принятым методом – искать смысл важнейших понятий в глубине нашего сознания, то есть в языке, – отметим такую странность: можно сказать «моя правда», «ваша правда», «правда о войне 1812 года», «правда о Суэцком канале», из чего следует, что должно бы существовать и множественное число от слова «правда»; однако его нет. Множественное от «правда» практически не употребляется. На всех и на все случаи жизни правда одна.

Между тем слово «истина» имеет множественное число: простые истины, трудные истины, истины, открытые в детстве. Истин – тьма: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Истин – тьма, правда – одна.

Почему?

Да потому, что предмет истины – факты природы и истории, а их бесконечное множество. Предмет правды один: человек.

Истина – о природе. Правда – о человеке. И не просто о человеке (тогда и «правд» было бы много – сколько людей, столько и «правд»). А о его достоинстве, едином на всех.

Так и будем считать. Отнесем слово «истина» к любому устройству, к любой истории, а слово «правда» – к достоинству человека.

Когда мы узнаем нечто об устройстве мира, природы, общества, о том, что происходило, или происходит, или даже будет происходить, мы постигаем истину. А когда мы узнаем что-то о ценности человека, мы постигаем правду. Сведения об анатомии, физиологии, психологии человека, о социологии человеческого общества добывают соответствующие науки – это истины. Правду о человеке может сказать лишь мудрец, философ. Правда хранится в народе, между людьми, им известна, их волнует и манит. Возвышающий нас обман дороже тьмы низких истин потому, что он вовсе не обман, а правда – возвышение человеческого достоинства. Он – обман лишь по отношению к истине, а по отношению к правде он – правда.

Чем больше возвышен в нашем сознании человек, тем ближе мы к правде, потому что правда – это идеальный человек, идеально высокое человеческое достоинство, его идеально высокая цена. Речь идет не о качествах человека (смелый, честный, добрый), а именно о достоинстве, его охране и его нарушениях. Когда мы спрашиваем: «Какая завтра погода?» – мы хотим знать истину о погоде, больше ничего. Но стоит спросить: «Скажите мне правду, какая завтра погода?» – и сейчас же появляется предположение, что по каким-то причинам, жалея меня или желая нанести вред, могут сказать неправду, обмануть. О Суэцком канале можно сообщить большое количество истин: когда он открыт, какова его длина, ширина и так далее. Но в книге «Правда о Суэцком канале» наверняка опровергается какая-то неправда. Где правда – там предполагается и возможная неправда, ложь, обман. Машину о правде спрашивать смешно, она может ошибаться, но обманывать не может, обман – сознательное унижение человека, его достоинства, и любой спор о правде или неправде, даже по самому мелкому случаю, – это в конечном счете спор о человеческом достоинстве.

Всякий суд начинается с установления истины: что произошло? Кто, где, когда, каким образом? От свидетелей требуют говорить правду, и только правду, потому что они люди и, следовательно, в зависимости от их представления о достоинстве человека они могут говорить и ложь. Но после того как беспристрастным исследованием истина была найдена (и не произошло судебной ошибки), суд и сам вступает в область права и правды: как оценить людей, ответственных за происшедшее?

Не раз бывало, что суд, установив истину, приговаривал подсудимого к смерти, а суд истории, пользуясь той же истиной, объявлял бывшего подсудимого героем всех времен и народов, как это случилось, например, с Сократом. В таких случаях говорят, что правда восторжествовала.

Давно, в пятом веке до нашей эры, когда философия впервые занялась человеком (до того она была натурфилософией, ее интересовали истины, устройство мира), софист Протагор написал знаменитые слова: «Человек – мера всех вещей». А что же правда? Правда – мера человека. Правда и появилась лишь с появлением человека, она моложе истины, поэтому можно сказать «истинная правда», но нельзя сказать «правдивая истина». Истина скрыта в природе, правду человек несет в себе. Он не только знает или не знает правду, он и сам есть правда или неправда.

34

Правда – мера человека. Чем дальше цена, назначаемая обществом человеку, от действительной, подлинной его цены, тем острее у человека чувство неправды, тем более склонен он негодовать.

Есть ли правда или ее нет, по достоинству ли относятся к человеку – тревожный вопрос всех правдолюбцев и правдоискателей. Извечная борьба за правду – борьба за то, чтобы ко всякому человеку относились по-человечески и полной мерой отпускали ему уважение и блага. Ведь и само слово «уважение» – от «важность», «вага» – вес. Правда – в уважении к человеку.

Есть ли абсолютная истина? Есть, их много, в каждом случае своя, и человечество с развитием науки постепенно приближается к ним во всех областях знания.

Есть ли идеальная правда? Есть сокровенная правда, чистая правда, иной раз горькая правда, и всегда – святая правда. Словом «святой» обозначают высшее (святая к Родине любовь, святыни народа, святое чувство, святая память о погибших за Родину, святая правда…). Правда одна. В отличие от истины она не может быть даже старой или новой: говорят «я узнал правду», а сказать «я узнал новую правду» – трудно, между тем новые истины открываются чуть ли не каждый день.

Мы так высоко ставим великих людей прошлого, великих героев, великие деяния, храним память о них – потому что в них содержится правда. Петр I особым указом повелел, чтобы в училищах во время трапезы читали вслух биографии великих людей по Плутарху. Мы читаем и рассказываем детям о великих не только для подражания и примера, но и для того, чтобы в сознание ребенка проникало представление об истинной ценности человека, высокое представление о правде.

Правда – в человечности, гуманизме, высочайшем уважении к достоинству человека. Другой правды нет. Педагогика не может быть гуманной или негуманной, негуманная педагогика – это что? Педагогика, построенная на лжи? Нет, мы воспитываем детей правдой. Когда мы относимся к ребенку лживо, то есть не уважая его достоинство, он сопротивляется нам. Когда мы относимся лживо, то есть без уважения, к самим себе, ребенок перестает уважать нас, и воспитание практически прекращается. Воспитание идет только до тех пор, пока между воспитателем и воспитанником – правда во всем, и устанавливает эти отношения правды и справедливости взрослый.

Стремиться к правде – всей душой ценить и уважать каждого человека и самого себя как человека, стремиться к тому, чтобы такое уважение было общей нормой, чтобы правда всюду торжествовала, чтобы нигде и ни в чем человек не был унижен, обижен, оскорблен, не оценен, оставлен в небрежении, без помощи, в темноте, чтобы никому не было отказано в свободном развитии всех его сил.

Иногда говорят: «Как верить в человека? Как это – правда в человеке? Посмотрите на людей – как они дурно живут, они обманывают друг друга, они ленивы, жадны, жестоки! В кого верить? В них? В этих?»

Но все мы бываем в разных состояниях. И никто из нас не любит вспоминать о себе жестокосердном, несправедливом, резком. А если и вспоминает, то всегда находит этому объяснение. И не потому, что мы оправдываем себя, а потому, что внутри себя мы знаем, что на самом деле мы другие, мы лучше, и это-то и есть правда о нас.

Но почему-то, когда мы сталкиваемся с проявлением дурных свойств в людях, мы судим их иной мерой, отказывая им в правде лучшего.

Будем защищать это лучшее в человеке, будем стремиться к правде в нем, то есть будем утверждать его достоинство на земле.

Правда – в славе человечьей!

35

Но вернемся из высоких сфер в обыкновенный наш двор, где среди других мальчиков и девочек бегает по лужам и наш или наша.

Многие родители требуют от детей, чтобы те говорили правду, и на том успокаиваются. Или требуют, чтобы правду говорили родителям:

– Разве маму можно обманывать? Ты кого пытался обмануть – маму?

Других людей, очевидно, обмануть не грех. Только маму нельзя.

Не будем так уж бояться детской скрытности, требовать: «Говори мне всю правду, я должна знать, я хочу знать». У нас нет права на душу ребенка. Будем принципиальны в вопросах чести, но побоимся сильно принципиальничать в простых житейских обстоятельствах. Ребенок скрытничает или обманывает, чтобы не огорчать родителей, чтобы покороче ответить, или потому, что лень, неохота давать отчет о происшедшем, или потому, что боится подозрений, боится, что его не поймут. Дадим ребенку возможность обманывать нас весело.

– Ой, врешь! Чувствует мое сердце, что врешь! Все ты врешь! – смеется мама, и мальчик смеется, и тем дело кончается.

Разоблачая ложь, мы гордимся своей проницательностью, но меньше любим своего ребенка, и он меньше любит нас.

Говорение правды, правдивость – важное свойство. Но еще важнее правдивость поведения. Ребенок чаще всего обманывает нас не в словах, а в поведении. Он не тот в наших глазах, каким кажется учителю, сверстникам, младшим ребятам и старшим. Он всюду разный, но значит ли, что он всюду лжив?

Относительно недавно была разработана социологическая теория ролей: человек действует по неписаному сценарию, играя то роль сына, то роль мужа, то роль брата, то роль покупателя, то роль сослуживца. Чем основательнее усваивает он жизненные роли, тем он лучше приспособлен к жизни. Есть соблазн и все воспитание свести к обучению социальным ролям. Так воспитанный человек всюду будет действовать как надо. Но не потеряет ли он самого себя? Где же он настоящий? Наедине с собой, что ли? Одной из ведущих тем мировой литературы ХХ века стала потеря человеком себя и поиски себя настоящего.

Нет, роли ролями, без них не обойдешься, и дети всегда играют в ролевые игры, но люди любят человека определенного, цельного. Он всегда то, что он есть. Недостатки не так волнуют нас, как стремление скрыть их, поднять себе цену, обмануть. Неправда в человеке, человек-туфта, раздражает безмерно.

Но как трудно воспитать цельного, правдивого человека!

Варвара в «Грозе» Островского говорит: «А по-моему, делай, что хочешь, только бы шито да крыто было».

Противоположный взгляд выражен в реплике Катерины: «Что при людях, что без людей, я всегда одна, ничего из себя не доказываю».

Это нам больше нравится? Но ведь Катерина жила в материнском доме, словно птичка на воле, ни об чем не тужила, а когда ее, шестилетнюю, чем-то обидели, она выбежала на Волгу, села в лодку да отпихнула ее от берега – через десять верст нашли. Согласны мы на такую девочку? Что бы мы с нею сделали, вернув домой?

Расти цельным, подлинным, искренним человеком – значит расти без страха перед людьми, их укорами и насмешками, не бояться выглядеть глупым, смешным, отстающим.

Как Иванушка-дурачок всех побеждает и женится на царской дочке, так и в обычной жизни мальчик, долгое время отстававший, казавшийся неуклюжим, неотесанным, – именно он и становится замечательным человеком, если его растили в правде, и все его любят, и все удивляются: «Поди ж ты! Кто бы мог подумать!» Я не раз был свидетелем историй о гадком утенке.

Наш бесхитростный ребенок хуже всех. Выдержим ли? И учителя будут укорять нас, и соседи, и знакомые – что, мол, он у вас такой… Непохожий какой-то, не как все дети.

Я ждал с мальчиком электричку на пустынной платформе; он шалил, бегал, смеялся, махал руками, изображая птицу, дурачился. Какой-то пьяный, опустившийся человек привязался ко мне: почему я плохо воспитываю его? Видеть вольного мальчика ему было невыносимо, он бранил меня и ругал с озлоблением. А сколько упреков приходится вынести от школы, от знакомых: «Ленивые, нерадивые родители… Портят детей! Вот из таких-то…»

А потом дети вырастали, и все говорили: как вам удалось воспитать их такими? И даже про маленького невыносимого нашего Матвея воспитательница в детском саду говорит: «Как вам удалось воспитать такого мальчика? Ни на кого не похож! Конечно, с ним трудно, но ведь как его любишь! Я укладываю детей спать, а с ним сижу чай пью… С ним так интересно!»

Чтобы ребенок вырос естественно добрым и честным человеком, чтобы он не старался казаться лучше, чем он есть, приходится исключить принуждение из арсенала воспитательных средств. Принуждая, мы заставляем ребенка делать нечто такое, что не отвечает его сущности, – иначе его и не пришлось бы принуждать.

Мы боимся, что наших детей обманут и обидят, мы учим «давать сдачу», родители чуть ли не младенцами записывают детей в секции самбо. Но на сильного всегда найдется и посильнее, на храброго в драках – и похрабрее, на самбиста – каратист.

Никто в этом мире не защищен, кроме правдивого человека, который есть то, что он есть. У него лучшая защита – уважение людей.

Лишь то воспитание прочно, которое приучает ребенка быть самим собой. Быть, а не казаться.

36

Две трудные проблемы у воспитателя:

первая: как вырастить доброго и честного, правдивого человека;

вторая: когда вырастишь доброго и правдивого человека, то как ему жить?

Только очень наивные люди думают, будто мир изменится от фраз, начинающихся со слова «пусть»: «Пусть каждый на своем месте хорошо работает, и все будет хорошо», «Пусть каждый займется собой, постарается быть добрее, и все будут добрые», «Пусть каждая мать воспитает хорошего человека, и мир превратится в рай». Пусть-то пусть, да не получается. Нужно очень много условий для того, чтобы наше «пусть» приобрело хоть какую-нибудь силу, а без этого оно скрывает обман. Вместо серьезного исследования обстоятельств жизни, вместо серьезной и тяжелой борьбы – легкокрылое «пусть».

Но как же все-таки быть?

Предположим, думает иной читатель, я постараюсь и дам своим детям счастливое детство; предположим, они вырастут честными и добрыми людьми. Но каково им будет жить с их честностью и добротой? И что будет с моими детьми, когда они, выйдя из счастливого детства и мечтательной юности, встретятся с суровой действительностью? Разочарование, крушение идеалов, растерянность, отчаяние – вот что их ждет…

Рассуждения такого рода, с виду безукоризненно логичные, подозрительны своим удобством. Это очень удобные рассуждения! А в нравственной жизни все, что удобно, то скорее всего ложно.

Каждый из нас хоть иногда слышит голос совести. Но жить по совести трудно, а иной раз совесть толкает буквально к гибели. А жить-то хочется.

Поэтому каждому человеку для выживания вместе с совестью дана еще и антисовесть – тот внутренний голос, который утишает голос совести, опровергает его или просто заставляет замолчать.

Совесть, увидим мы дальше, есть решительно у всех; нет человека без совести, как нет человека без сердца. Но есть люди с такой сильной антисовестью, что совести в них и вовсе не заметишь. Заглушена.

Воспитывать честных и добрых детей некоторым очень легко, не нужно почти никаких усилий; а некоторым – неимоверно трудно. Но совесть мучит. И тогда усиливается голос антисовести: «И не надо честности, пропадешь с ней».

Голос антисовести обычно подкрепляется услужливым здравым смыслом. Например, говорят же – тяжело в учении, легко в бою. Вот и будем с детства готовить ребят к тяготам жизни. Пусть с ранних лет узнают они суровую правду жизни.

Для физической закалки и приучения к дисциплине солдатам необходимо тяжелое учение. Но духовные законы не те, что законы физического развития. Для закаливания тела нужно спартанское воспитание, а для закалки духа нужны идеалы, представление о счастье, здоровая нравственность.

Крепкий духом человек не ждет от жизни легкой удачи. Не знавший особых трудностей в детстве, он тем не менее лучше подготовлен к встрече с жизнью. Он здоровее! Он не предается унынию, не впадает в отчаяние, он не меняет взглядов под влиянием первого встречного, не теряет веру в жизнь после первой же беды. Он видит в людях не одно лишь дурное, но и доброе. Он способен улыбнуться, наконец! Он знает счастье и верит в него.

Я специально расспрашивал многих людей, у которых было счастливейшее детство и суровая, иногда страшная жизнь. Они все говорят, что только душевные и духовные силы, полученные в детстве, помогли им все выдержать и выстоять.

Ошибка взгляда на детей как на солдат, которым тяжело в учении, но легко в бою, состоит в том, что под словом «воспитание» воспринимается одно лишь приучение. К чему приучили – то и будет. Воспитание смешивают с дрессировкой. Между тем приучение в воспитании, особенно сегодняшнем, играет сравнительно небольшую роль.

Человечность, сильный дух – вот что может и что должно дать воспитание. Остальное зависит от природных способностей человека и его судьбы. Если же нам кажется, что честному и доброму жить плохо, что надо с детства приучать ребенка к трудностям жизни, то давайте не кормить детей и ничем не радовать, в чем дело?