Искры в таёжной ночи

Глава третья
в которой Женька знакомится с коллекцией Лучинина, а так же узнаёт, что чучелом может стать не только охотничий трофей

В деревню вошли – тихо, как на кладбище. Утро раннее – все спят. Но тишиной наслаждались недолго. Дворовые псы, словно ожив, громыхнули цепями, залаяли, один другого злее, в некоторых окнах показались заспанные лица. Когда миновали третью по счёту избу, за забором закукарекал петух. Второй поддержал его, потом третий, четвёртый… Две псины выскочили как из-под земли. Косматые, злые, вот-вот набросятся. Женька прикрылся сумкой, Софья прикрикнула. Одна собака, небольшая дворняга с торчащими ушами и острой мордой, притихла и завиляла хвостом.

– Признал, – пояснила Софья. – Это Буяша – Дарьи Чеботарёвой пёс. А ведь больше года меня не видел.

– Зато этот не признал, – продолжая удерживать сумку перед собой, пролепетал Женька. – Того и гляди вцепится.

Второй пёс продолжал яростно лаять и кружить у самых ног Софьи. Крупный ухоженный гончак с гибким и сильным телом.

– Этот может. Ты виду не показывай, что испугался, а то точно вцепится. Это Корел – Рыковский пёс. Они сами нас не очень-то любят, вот и собаку свою науськали. Он и на меня, и на отца всю жизнь лает, только куснуть остерегается. Знает, что это ему с рук не сойдёт. А вот тебя может хватануть…

– Тебя, похоже, здесь каждая собака знает, – Женка усмехнулся.

– Ну, конечно. Я же выросла здесь.

– А ты, значит, тоже всех собак изучила, даже с родословной. Непременно опишу это в твоей статье.

– Ну, тебя, – Софья зашагала быстрей, – и чего я тебе помогаю?

– Ладно-ладно, шучу, – Женька тоже ускорился, собаки вскоре отстали.

За десять минут они прошли половину деревни. Избы неброские, но добротные. То там, то тут техника: тут трактор, тут косилка, там старенький грузовик. Вдоль берега с дюжину катеров да лодок, небольшая пристань с мостком. Дорога вдоль реки выстелена щебнем. Все дворы с оградой, за заборами постройки с резными окнами, за ними огороды, за огородами лес. Громыхнула щеколда, на пороге ближайшего дома появилась женщина. Круглолицая, в руках ведро с какой-то бурдой. Увидела молодую пару, поставила ведро, подошла к забору.

– Сонька, ты что ль?

– Я, тёть Вер, вот отца навестить приехала. Что-то не пишет долго, вот я и обеспокоилась.

– Так пропал он, батяня твой. Говорят, что в тайгу ушёл. Хотя не все верят. Куда ему с клюшкой-то егоной? Тут ведь у нас в последнее время такое твориться. По этому поводу даже участковый твой приезжал, всех расспрашивал.

Женька перевёл взгляд на Софью, лицо девушки побелело.

– Сашка? И чего же он выяснял?

– А всякое такое и выяснял. Ну, по поводу… А эт чё? Кто ж с тобой таков? Не иначе – жених, – женщина уставилась на Женьку.

Софья махнула рукой.

– Да какой там жених. Так – в автобусе познакомились. Он по своим делам приехал, просил дорогу показать. Ты мне про отца расскажи, куда подевался?

– По делам приехал, говоришь? А чё за дела?

– Журналист я. Из Москвы. Буду статью про вас писать, – встрял в разговор Женька.

Женщина поправила платок, выпрямилась.

– Журналист? С самой Москвы?

– Вы сказали, что у вас тут такое твориться. Это вы про что?

– Я сказала? – женщина прижала к груди растопыренную ладонь. – Да ничё я вроде не говорила.

– Тёть Вер, ты мне про отца скажи. Ты сказала в тайгу ушёл. Кто так говорит? И что Сашка Сомов спрашивал?

– Сомов? Спрашивал? А я почём знаю? Он ведь не меня расспрашивал, а этих… Чеботарёвых… Ой, чего это я? – женщина огляделась, увидела оставленное ведро, махнула рукой и засеменила в сторону сарая. – Некогда мне с тобой, Сонечка, болтать. Пора скотину кормить, а про батяню твоего я боле ничего не знаю.

– Тёть Вер, да как же? – из уст Софьи вырвался глухой стон, она повернулась к Женьке. – Почему ж они все такие?.. Случилось что-то с отцом, а эти…

Круглолицая тётка уже скрылась в сарае и захлопнула за собой дверь. Софья бросила на стоявшую у забора лавку вещи и уселась, сложив руки на колени. Женька прищурился и подошёл ближе.

– А Сашка это кто?

Софья вздрогнула, насупилась и опустила взгляд.

– Сашка – это участковый. Сомов Александр Константинович.

– А почему он твой? Эта скрытная особа его твоим назвала.

– Никакой он не мой? – процедила Софья сквозь зубы. – Тебя это не касается. Ты вот лучше скажи, зачем ты в разговор влез? Кто тебя за язык тянул? Скоро вся округа узнает, что к нам в деревню московский писака заявился. А народ тут особый: здесь тайга, все суеверные, скрытные, чужаков тут не жалуют.

Женька пожал плечами.

– Вообще-то я не о них писать приехал, а о твоём отце. Он сам нашему главному согласие на интервью дал, и на просмотр экспонатов.

– Коллекцию я тебе и сама показать смогу. Могу рассказать про то, как чучела готовят. Без тонкостей, конечно. Тонкости тебе никто не расскажет. Настоящие мастера их в секрете держат. А общую картину описать…

– А снимки сделаем? – Женька похлопал рукой по сумке. – Аппаратура со мной.

– Сделаем. Чего ж не сделать? Только на постой я тебя не пущу. У нас условий нет, места маловато – одна комната всего. К тому же, тебя уж и так в мои женихи записали. Не хочу, чтобы слухи всякие пошли. У нас обычно все пришлые у Чеботарёвых останавливаются. У них дом большой, и комнаты специальные для постояльцев есть. За плату, конечно, но не дорого.

– Если не дорого, то можно. Мне ведь только до следующего автобуса переждать. Пощёлкаю ваших зверушек, три дня пережду и обратно. Не собираюсь у вас тут задерживаться.

– Ну и хорошо. Тогда пошли. Чаем уж тебя напою. Да дам просушиться, а там поглядим.

Софья встала и двинулась вдоль заборов. Засеменив следом, Женька оглянулся. Круглолицая тётка, приоткрыв дверь, похоже, наблюдала за ними из сарая.

Они прошли низину с колодцем и вышли к очередной ограде.

– Вот и пришли.

Софья привстала на носки, перекинула руку через забор, подняла щеколду и калитка открылась.

– Проходи, что ли.

Женька вошёл. Двор просторный, дорожки просыпаны песочком, поверх него плитка – дешёвая, старенькая, но за счёт неё – чистота. Срубовой домина с верандой и крышей из слегка потемневшего профнастила. Веранда резная, к ней ведут три ступеньки. Дерево не подгнившее, крашеное. Рядом с домом сарай из саманного кирпича с соломенной крышей. За сараем подсобка для дров, справа у калитки собачья будка.

Софья подошла к будке, подняла с земли цепь с расстёгнутым ошейником на конце.

– Белки нет – это лайка наша. Вон и катера нашего на пристани нет. Может, конечно, и отдал кому, но это вряд ли. Значит отец, всё-таки, на охоту умотал, – Софья покачала головой. – Куда попёрся с его-то коленом?

Женька возразил:

– Не мог он на охоту уйти. Он меня встретить обещал. Такой был уговор.

– Может и собирался, да не успел. Пошёл в тайгу, думал вернётся, но что-то задержало. Дожди вот пошли, поди размыло всё, он и решил переждать.

– До сегодняшнего дня дождей не было.

– Не дожди, так, может, что другое задержало. Перестань меня нервировать. Пошли в дом.

Они поднялись по ступенькам. Шагая за хозяйкой, Женька тщательно вытер ноги о половицу.

– Снимай свои кроссовки. В избе тапки наденешь.

Женька, не развязывая шнурков, скинул обувь и вошёл в дом, остановившись в прихожей. Софья скинула плащ, подошла к шкафу, достала оттуда старенькие брюки и свитер.

– На вот, переоденься, это отцовское. У вас примерно один размер. А своё на стул повесь. Печь растоплю, просушу. Заходи, располагайся.

Женька поморщился, но вещи взял. Переоделся, пока Софья на электрической плитке кипятила чайник и растапливала печь. Вскоре дрова запылали и комныты стали наполнятся приятным теплом.

– Вот, теперь грейся изнутри, – хозяйка подала гостю большую фарфоровую кружку. – Он полезный, с травами.

– Спасибо. А можно я тут поброжу?

– Валяй.

Крохотная спаленка, закуток с простой деревенской печкой, заменявший кухню, две комнаты были оборудованы под мастерскую. Они были заставлены шкафами и столиками, увешаны полками, на которых – по мнению Женьки – размещался самый разнообразный хлам. Склянки с порошками и растворами, мешки с гипсом, оптиками, куски пенопласта и, конечно же, шкуры. Они висели на стенах, мокли в тазах и ванночках, ожидая своего перевоплощения. Хлам кругом, но всё на местах: баночка к баночке, коробка коробке. А этот Лучинин педант, рассуждал Женька, потягивая забористый чаёк. Софья тем временем стояла, прислонившись к стене, и смотрела куда-то в сторону. Чашка в её руках дымилась.

Женька взял в руки коробку со стеклянными шариками. Ба, да это же глаза, а там, что? Зубы? Нет, не зубы клыки. Женька взял со стола кабанью челюсть и повертел в руках. Софья улыбнулась.

– Это молодой поросёнок. У матёрого секача нижние клыки вдвое длиннее.

– Не хотел бы я с таким встретиться на узенькой дорожке.

– А тебе и не надо с ним встречаться. Тебе нужна коллекция. Так, пойдём.

Софья забрала у гостя пустую кружку и отпёрла очередную дверь ключом. Женька точно оказался в сказочной стране – мифическом райском уголке.

Помещение было просто забито экспонатами, но эффекта загромождённости вовсе не было. Каждое существо располагалось на своём месте. В комнате не было окон, но грамотно размешённая подсветка, которую, войдя, тутже включила Софья, делала комнату ещё загадочнее и интереснее. Свет, словно солнечные лучи, проникающие сквозь листву, открывал взору всю красоту застывших фигур. Головы оленей, фигуры волков и лис, увешанные тетеревами и совами стены – чего здесь только не было. Женька тут же потянулся за фотоаппаратом. Вытащил из сумки камеру и хотел уже сделать несколько пробных снимков.

– Вот чёрт! Разряжено же всё. Где у вас тут розетки?

– Вон за тем оленем, – улыбнулась хозяйка и щёлкнула очередной тумблер на стене.

Комната тут же наполнилась шелестом листьев, щебетом птиц, где-то, словно вдали слышалось токование глухаря. Женька поставил приборы на зарядку и стал рассматривать оленью голову, висевшую на стене.

– Это изюбрь. Отец подарил мне его на моё четырнадцатилетние. Точнее не подарил – сделал. Мы долго его выслеживали, потом подобрались, и я убила его с сотни шагов.

– Ты? – Женька опешил. – Хочешь сказать, что убила его сама?

Софья пожала плечами.

– А что такого? Здесь почти четверть трофеев мои.

Женька подошёл к свернувшейся под камнем черной змее.

– Эту тоже ты добыла?

– Нет. Признаться, змей я немного побаиваюсь. Это болотная гадюка. Отец наступил ей на хвост. Толстую кирзу эта тварь прокусить не смогла. Отец не хотел её убивать, но эта стала бросаться. Пришлось убить. Так сказать – вынужденная оборона. Вообще-то её укус не смертелен…

– Не смертелен? Я бы к такой на пушечный выстрел не подошёл.

Когда батарея фотовспышки зарядилась, Женька начал снимать. Когда он сделал не менее сотни снимков, Софья, отодвинув задёрнутую шторку, вошла в небольшую нишу.

– А здесь отец обычно оставляет последние работы… Что это? Нет!.. Да, нет же!.. Нет!..

Женька вздрогнул и чуть не выронил камеру. Софья, бледная как полотно, вышла из-за шторки. Плечи девушки повисли, в глазах застыл ужас. Она прошла к окну, открыла форточку, потом медленно опустилась на табурет.

– Там Белка. Как же такое могло… кто же её… почему?

Женька сдвинул брови:

– Белка? Что в этом такого? Я-то думал, ты там очередную змею увидела, причём живую.

– Говорю же тебе, там Белка.

Женька хмыкнул и сложил руки на груди.

– Я в этом доме уже двух белок видел и обоих уже заснял. А ещё видел куницу, выдру… не пойму, чего ты испугалась.

– Это не такая белка, а Белка – собака наша. Я-то думала, что отец с ней на охоту ушёл, а он…

Женька подошёл к нише и отодвинул шторку.

Белая грудь и передние лапы, чётные морда и спина. Животное сидело, выпрямив спину, и смотрело куда-то в сторону. Торчащие острые уши, высунутый язык, умные, немного грустные, глаза. В первое мгновение Женьке показалась, что она живая…

– Он из неё чучело сделал, – продолжала Софья, на щеках девушки выступили слёзы.

Женька подошёл к собаке, присел. Шкура в некоторых местах ещё не пристала к основе, от деревянной подставки пахло клеем. В нескольких местах вдоль швов из шкуры торчали иголки от медицинских шприцов.

– Её что, чем-то обкалывали?

Софья вытерла глаза и посмотрела на гостя строго:

– Это вместо булавок. Так шкуру крепят к основе, пока клей не просохнет. Знаешь что… думаю, на сегодня хватит экскурсий.

– В смысле?

– Мне нужно побыть одной. С отцом что-то случилось, я это чувствую. Я должна подумать – подумать, что предпринять. Помнишь место, где нас собаки облаяли?

– В самом начале деревни?

– Пойдёшь туда, там дом с красной крышей – он там один такой. Спросишь Чеботарёвых, скажешь, что от меня. Они тебя точно на постой пустят. А мне… мне нужно одной побыть. Зачем же он так с ней? Что-то тут всё-таки случилось.

– Уверена, что помощь не нужна? К тому же, я бы ещё поснимал.

– Уходи, говорю!

Глаза Софьи гневно сверкнули. Женька пожал плечами, уложил камеру в сумку, подхватил ноутбук и вышел за порог.

Микитэ

В юрте пахнет барсучьим жиром, палёной кожей и спиртом. Свесив голову, Микитэ сидит на войлочном тюфяке и шевелит кончиком ножа уже успевшие угаснуть и покрыться золой угли. На нем шаманская парка – вышитый яркими нитями кафтан с длинной бахромой на рукавах, с подвесками и лентами из разноцветных тканей. Нагрудник, прикрывающий грудь и живот украшен мелкими монетками и бубенцами. Рядом возле очага валяется головной убор из скреплённых медными кольцами кожаных ремней. На макушке деревянная фигурка в виде птицы.

Перед Микитэ поверх углей, обложенных по кругу булыжниками, лежит изрезанный бубен. На его искромсанной основе просматриваются рисунки. В левом верхнем углу лучистый круг – солнце, полумесяц и одинокая звезда; в правом кружат разозлённые комары и мошкара – символы подземного мира. Низ тоже разделён надвое: слева – два зверя, один с рогами, другой без рогов – олени, самец и самка; справа – фигурки людей. У каждой фигурки своё значение, свой особый смысл.

Но разве теперь всё это важно? Ведь айыы³ опять не пришли. Казалось бы: он сделал всё, но они снова не услышали его. Микитэ молил духов Огня и Воды, Земли и Ветра, но и они снова не откликнулись на его призыв.

Угли, почувствовав пищу, начинают оживать, краснеют и искрятся. Вот первый розовый лепесток поднимается над полумесяцем, мягкая кожа начинает темнеть, кукожится. Вот уже другой лепесток коснулся оленей, пламя разрастается. Вот оно уже коснулось людей, а вот загорается и солнце. Запах горелой кожи усиливается, щиплет ноздри. Микитэ чихает, его глаза слезятся. Но так нужно.

Пусть всё горит синим пламенем (Микитэ научился этой поговорке от Ивана): мир тайги и мир людей, миры подземный и небесный – всё пусть горит. Путь в иные миры теперь для Микитэ закрыт.

В юрте темно, разгоревшееся пламя добавляет немного света. Микитэ наклоняется, шарит рукой. Вот она. Он подносит к лицу зелёную армейскую фляжку. Это подарок Ивана. Иван – большой человек, начальник производственного участка. Он постоянно приезжает в деревню на огромной лодке с двумя помощниками, скупает шкуры у местных охотников, привозит товары, в основном: продукты и спирт. Раньше Иван приходил к Микитэ и приносил большую канистру – подарок. Сейчас не приносит. Микитэ сам идёт к русским, покупает спирт за деньги.

Микитэ трясёт фляжку. Осталось совсем чуть-чуть, а Иван приедет только на следующей неделе. Придётся идти на поклон к Нюргустаю – соседу. У того всегда есть либо спирт, либо самогон; он запасливый, но жадный – может и не дать. Эх, попробовал бы он отказать раньше. Раньше все в округе уважали Микитэ, многие даже боялись. Сейчас не боятся. Есть даже такие, кто открыто презирает. Называют плохим словом: арыгыхыт – пьяница. Особенно часто его ругает Эрхаан – старейшина деревни, а вместе с ним и вся его семейка. Ух, киннээх ыт⁴! Микитэ вновь протягивает руку, снова шарит, находит фарфоровую чашку с отломленной ручкой. Микитэ сворачивает пробку с фляжки, наполняет чашку и жадно пьёт. Тело наполняется приятным теплом.

Микитэ не такой, как остальные. Те живут в деревянных срубовых домах, в каких живут русские. Микитэ живёт в юрте на краю села, в этой же юрте жил и его дед Манчары, в таких же юртах жили и многие поколения их предков.

Сегодня ночью Микитэ сделал ещё одну попытку. Он ушёл в лес, далеко-далеко, уходя, он следил, чтобы никто из жителей деревни за ним не проследил. Особенно этот мерзкий Эрхаан и его красавчик сынок по имени Тимир. Микитэ развёл большой костёр и начал обряд. Раз за разом он в бешеном танце огибал пылающий столб священного костра, бубенцы на его парке издавали мелодичный звон, он бил в бубен так, что даже мёртвые восстали бы, заслышав эти звуки. Но духи – не мертвецы: разбудить ещё сложнее. Микитэ снова не смог до них докричаться. Он танцевал, бил в бубен, потом упал и долго лежал у костра, пока тот не догорел.

Микитэ вернулся в своё жилище под утро, много пил, курил трубку и снова пил. Сам не заметил, как потерял счёт времени и провалился в глубокий сон, а когда очнулся, выхватил нож, изрезал бубен и швырнул его в очаг. Тухата суох мал⁵ – зачем её хранить? Ох, Манчары, Манчары, как же ты ошибался.

От одного только воспоминания о знаменитом деде на глазах Микитэ выступают слёзы. Старый шаман так верил в него, а Миките не справился… подвёл.

***

Когда Микитэ исполнилось двенадцать, Манчары пришёл в их дом. До этого, он не приходил ни разу.

Тогда они жили впятером: отец, мать, двое старших братьев – Эрчим и Уруй и младшая сестрёнка Кэрэченэ. Они жили в просторном доме с белой русской печкой, в их доме было электричество, радиоприёмник и даже музыкальный проигрыватель. На полках, в шкафу, было много разных книжек. В коробке из-под музыкального проигрывателя хранились игрушки.

Зайдя в дом, Манчары что-то буркнул, уселся на коврике в углу, долго сидел и курил трубку под неодобрительные взгляды матери. Отец стоял бледный и нервно теребил пуговицу на синей фланелевой рубашке. Дед сидел на коврике как сыч. Он лишь распахнул свой тёплый стёганый кафтан, а меховую шапку даже не потрудился снять. Микитэ тогда ещё подумал: он что же, совсем не потеет? В печке полыхал огонь, в доме было жарко и светло.

Выкурив трубку, дед встал и подошёл к столу. Отец тут же подбежал, помог снять верхнюю одежду, подвинул стул. Манчары сел. Отец махнул рукой. Мать поставила на стол тарелку с солониной, хлеб, варёное мясо и квашеную капусту. Она явно нервничала, и Микитэ никак не мог понять, почему.

В печке доваривалась картошка.

Отец сбегал в чулан и принёс фляжку со спиртом. Манчары одобрительно кивнул. Налив в стакан, отрезал кусок хлеба и, положив на него кусочек мяса, протянул всё это отцу. Тот, не задавая вопросов, всё взял, подошёл к печи и бросил еду на угли. Потом вылил туда же спирт. Пламя полыхнуло. Рот Манчары растянулся в улыбке: «Хороший знак. Духи приняли дар. Теперь можем и мы поесть». Отец махнул рукой. Все уселись за столом, долго ели. Мать при этом постоянно хмурила брови, её руки подрагивали.

– Ты красивая девочка. Сколько тебе лет? – обратился Манчары к Кэрэченэ.

– Семь, – ответила та и испуганно посмотрела на мать.

Та вздрогнула, отвернулась и, как-то криво улыбнувшись, встала и отправилась к печи. Вынув оттуда котелок с картошкой, мать поставила его на середину стола, сняла крышку и ложкой стала раскладывать картофелины по тарелкам.

Манчары снова обратился к девочке:

– А ты любишь играть в игрушки?

Кэрэченэ снова посмотрела на мать. Та энергично раскидывала картофелины по тарелкам.

– Люблю, – ответила Кэрэченэ робко.

– Хорошо, – старик кивнул головой. – А какая твоя любимая?

Кэрэченэ посмотрела на отца, увидев, что тот, отвёл взгляд, посмотрела на мать. Та глядела холодно и твёрдо. Её веки лишь на мгновение опустились, и Кэрэченэ тут же соскользнула со стульчика и бросилась в соседнюю комнату. Вскоре она вернулась с лохматой краснощёкой игрушкой в розовом платьице и с бантами на кучерявой голове.

– Эта любимая, – заявила девочка твёрдо.

– Хорошо, – ответил старик, его щёки втянулись, и он бегло посмотрел на Эрчима.

Старший брат Микитэ слыл задирой и хитрецом. Эрчим уже съел свой кусок мяса, размял картофелины вилкой и совал в рот куски пюре, каждый раз дуя на них.

– Я тоже должен принести игрушку? – сглатывая, произнёс Эрчим. – Есть у меня такая. Могу показать.

– Не нужно. Я и сам знаю, что ты любишь, – ответил Манчары, не глядя на внука.

– Знаешь? Ну и какая же из них моя?

– Ты любишь играть в солдатиков. У вас их целый набор. Они сделаны из олова. У них каски и ружья.

Эрчим чуть не подавился картофельной массой.

– У них нет ружей – у них винтовки. Откуда ты это знаешь?

– Оттуда? – Манчары ткнул пальцем в потолок. – А ты, – Манчары обратился к Урую, – любишь машинки и заводной паровозик с вагонами. Ты всегда собираешь пластмассовые рельсы и пускаешь по ним свой состав. То есть пускал раньше. Когда у твоей игрушки работали батарейки. Сейчас они не работают. Поэтому ты просто катаешь своё паровозик рукой. Это ведь твоя любимая игрушка?

Если бы Уруй расплакался, Микитэ бы его понял. Мальчик сидел бледный, и вилка в его руке царапала днище тарелки.

– Ещё я люблю играть в большой грузовик. Он с открывающимися дверями и с откидным прицепом.

Манчары хохотнул:

– Да знаю я, знаю. Кабина у грузовика бежевая, а заднее правое колесо, отломилось и отец приклеил его суперклеем.

Манчары достал из кармана трубку и, набив в неё табака, закурил. Мать, встала и ушла в соседнюю комнату. Когда, спустя минут десять, она вернулась, Манчары рассказывал детям смешную историю про то, как волчица просила доброго духа леса женить её на барсуке. Только отец не смеялся. Он был бледен и курил беломорину. Мать, увидев, что отец курит в доме, не стала ругаться, а просто, молча, уселась на стул.

Возможно, история про барсука и была интересной, но Микитэ не особо прислушивался. Наконец он не выдержал:

– Дедушка, а почему ты не спрашиваешь о моих игрушках? Тебе не интересно узнать, во что играю я?

– Мохнатый зверь с острой мордой и длинным пушистым хвостом. У него горбатая спина и огромные лапы. Каждый раз засыпая, ты берёшь его и обнимаешь левой рукой. Ты всё делаешь левой, в этом тоже твоя особенность. А ещё ты любишь убегать в лес и смотреть на звёзды. Ты мало общаешься с другими детьми, потому что они тебя не понимают.

– Они иногда бьют меня за то, что я не люблю играть в их игрушки, – перебил Микитэ и стиснул до боли маленькие кулачки.

– Ты особенный, поэтому другие тебя и не понимают. Только теперь они больше не станут тебя обижать. Потому что ты идёшь со мной.

Мать вскрикнула и тут же прикрыла ладонью рот. Потом обхватила Микитэ и крепко-накрепко прижала к груди. Отец подошёл, вырвал ребёнка и, взяв жену под руку, увёл её в другую комнату. Там они пробыли почти час. Микитэ всё это время испуганно глядел то на дымящего трубкой деда (тот всё время улыбался), то на старших братьев, на лицах которых тоже застыл испуг. Когда родители вернулись, глаза матери были красными от слёз. Потом мать одела сына, дала в руки мешок с одеждой мальчика и они с дедом покинули родительский дом.

Потом были длинные беседы о сотворении мира. Походы в тайгу и общение с лесом, рекой и звёздами. Манчары учил внука читать следы, находить лечебные коренья и травы, лечить с их помощью разные болезни. Спустя год, после ухода из родительского дома, Манчары подарил внуку его первый бубен. Так начался его путь – путь шамана.

Закончился этот путь совсем недавно. Когда Микитэ перестал общаться с духами. Он утратил свою силу и стал обычным пьяницей.

Полог юрты откидывается и внутрь кто-то входит. Микитэ поднимает голову и морщится. Вошедший молод, высок и красив: горящие глаза, широкие скулы. Мужчина хмурит брови. На нём светлый тулуп и высокая шапка из меха выдры. Это же ненавистный Тимир – сын Эрхаана. Микитэ говорит, кряхтя:

– А… Это ты! Явился посмотреть на мои страдания. Ты лжец и самозванец. У тебя не может быть силы. Ты не избранник великих айыы. Ты не страдал, постигая учение. Ты не способен узреть то, что творится за гранью доступного. И не смотри на меня так!

Высокий красавчик разводит руки в стороны.

– Как я не должен на тебя смотреть?

– Так, будто поймал меня за кражей дичи из твоего капкана.

Брови Тимира выгибаются дугой, нижняя челюсть выдвигается вперёд.

– Ты не воровал моей дичи, но ты украл гораздо большее. Ты украл веру у наших людей. Поэтому ты должен уйти, – молодой человек поднимает голову, тянет носом воздух. – Здесь дурно пахнет. Пахнет спиртным. Ты утопил свой дар в водке. Тебе больше не быть великим, а я… Я займу твоё место, чтоб ы у наших людей осталась связь с другими мирами. Связь с Солнцем, Звёздами и Подземным миром. Ты не веришь в мой дар, но ты ошибаешься. Я способен пройти через страдания и получить умение. Я это смогу, смогу для блага моего народа. Когда я постигну искусство, обещаю, что не забуду и о тебе. Я буду являться к тебе во снах, но это будет потом, а сегодня… Сегодня соберётся большой совет. Тебя изгонят из деревни. Таким как ты здесь не место. Я пришёл сюда, чтобы сказать тебе это, так что будь готов.

Молодой человек поворачивается, Микитэ отбрасывает опустевшую чашку, хватает нож, который перед этим спрятал под тюфяком и бросается вслед незваному гостю.