«Зона». Рассказы бывших заключенных

И я принял решение, что возьму на себя. Мне переквалифицируют со взятки на мошенничество, и таким образом мне дадут минимум и выпустят за отсиженным.

Удалось ли ему восстановить справедливость? Покарали ли тех людей, которые все это сделали? Сначала я просто боялся искать правду. Потому что могла быть отмена этого приговора судьи. Прокуратура могла обжаловать данное решение и меня могли закрыть на реальный срок. Поэтому мне надо было сидеть “тише воды, ниже травы”.

Как мне известно, один из прокуроров, который участвовал в моем процессе, был задержан за взятку. Почти всех, кто участвовал в этом мероприятии, уволили. Их “зачистили”, убрали.

Тюрьма мало кого исправляет. Это просто потерянное время. Там ты изолирован и не можешь ничего делать. Например, тебе приснился сон, что что-то нехорошее случилось с мамой, и ты не можешь позвонить и узнать, неделю там, а некоторые люди и месяцами. Ты можешь написать письмо, но оно придет только через месяц, а может и вообще никогда не дойти.

Сама система толкает большинство людей на повторное совершение преступлений. Потому что у них нет другого выбора. Я, находясь там, понимал, что у меня есть поддержка близких и родных. И когда вышел, они мне помогали, пока я не восстановился и не устроился на работу.

А ведь не у всех есть такие близкие и знакомые, и они, соответственно, выходили и снова совершали преступления, становились рецидивистами. И дальнейшая жизнь у них складывалась достаточно печально. К сожалению, в нашей системе аппарат очень плохо регулирует данную ситуацию, и поэтому, я так считаю, у нас такая большая преступность.

О чем он больше всего мечтал, находясь в неволе? О свободе. Друзья писали письма, что у них сложности дома или на работе. Я им отвечал, что они же на свободе! Они могут устроиться на другую работу, у них есть выбор, они ничем не ограничены. Что они даже не представляют себе, сколько всего дает эта свобода, а они ее не ценят.

Вот я, лишившись этой свободы, понимаю, насколько она дорога. Когда я разговаривал со своими сокамерниками на эту тему, мне говорили: “да я бы голым пошел отсюда пешком зимой, лишь бы отпустили!” Потому что для человека находиться в заключении достаточно сложно психологически.

Если бы можно было повернуть время вспять, как бы он поступил? Ему 22 года, он лейтенант, та же ситуация. На самом деле я много об этом думал. Могу сказать, что в данной ситуации я не потерял, а приобрел. Да, я потерял работу в системе МВД; да, получил статью и это все печально.

Но, вытащив себя из этой ситуации, я понял все моменты этой системы и начал консультировать людей, оказавшихся в сложных ситуациях, юридически. Мне хочется помогать людям искать правду, находить ее и доносить ее до правоохранительной и судебной систем.

Выйдя из этой ситуации, я понял, что узнал все ее плюсы и минусы, все вот эти обстоятельства, что человек чувствует, и начал консультировать людей именно в плане юриспруденции. Я работал помощником юриста, работал помощником адвоката.

Проблема заключается в том, что людей сажают и их там ломают. И впоследствии они признаются в том, что не делали, а потом сидят не по своей вине.

Доверяет ли после всего этого он правоохранителям? Честных людей там много. Я знаю не одного такого честного и добросовестного человека, которые просто исполняют свой долг. Но при встрече с тем или иным сотрудником у меня возникает что-то типа панической атаки. Потому что ты не знаешь, какой это сотрудник. Я не знаю, что это за человек и на что он способен.

А может, тебе попадется такой сотрудник, как те, которые меня посадили. Такое тоже всегда может повториться и никогда не надо пренебрегать этим”.

Рассказ второй

Владимир, 55 лет, бывший заключенный

«Самая серьезная трагедия и самое серьезное испытание, которое произошло в моем детстве, это когда в 6,5 лет в наш дом залез бандит и застрелил моего отца.

Когда мне было семь лет, я уже попал в преступную шайку. В нашей шайке было всего человек пять, но они были лидеры поселка. Я был самым маленьким и юрким, лазил везде очень хорошо. Я лазил в форточки и окна.

Потом в нашей шайке принялись убивать маньяков, которые насиловали женщин. У нас были маньяки, которые в масках нападали на женщин и их насиловали. Они этих женщин запугивали, типа, если кому-то скажете, то убьем. Мы считали, что таких людей лишать жизни нормально.

И если до этого я уже успел разрушиться духовно и нравственно, то тут мы уже переступили черту, Заповедь Божию: “не убий”. Этим я уже разрушил все барьеры. И когда я уже приехал в Пермь, человеческая жизнь не была для меня каким-то запретом, табу. Убийство было для меня уже таким, пройденным этапом.

Я уже понял, что в трудной ситуации я всегда смогу прибегнуть к этому методу устранения противника. В итоге в Перми я влился в криминальную группировку. “Синим” (уголовникам) мы сразу сказали, чтобы они не лезли, потому что им с нами не справиться.

Мы были такими дерзкими потому, что не знали, что такое тюрьма. Вот в чем разница: они знали, чем заканчивается то или другое, а мы не знали. Все были настроены нас выловить и уничтожить. И когда нами занялось КГБ, до следствия не дожило более половины из нашей банды.

Оказывается, что наша группировка даже нападала в центре города на инкассаторов с убийством двух сотрудников милиции. Вот такие ребята были. Я это выяснил только когда уже находился в тюрьме на спецкорпусе, и они сидели в соседней камере от меня. Одного осудили к высшей мере наказания (расстрелу) за два убийства и три разбоя, а мне дали 15 лет усиленного режима.

Первый побег у меня был из колонии усиленного режима уже через две недели после того, как я прибыл туда этапом. Мы втроем через “запретку” “чухнули” в тайгу. Один остался в зоне, когда стрельба началась.

Это был большой поход. За два месяца мы прошли больше тысячи километров по североуральской тайге. Мы прошли через очень серьезные испытания. Я там впервые воззвал к Богу сильно. И я понял, что Бог меня хранит.

Через два месяца нас взяли и мне дали 15 лет строгого режима. И только через три года я сбежал из Пермской тюрьмы с нападением на сотрудника. Первая мысль о Боге у меня появилась, когда нас обложили в тайге, когда мы за ночь обворовали два магазина. А мой подельник был любитель “зеленого змия”. Он выпил, проигнорировав мое указание не пить. Мне жалко было его бросать, потому что два месяца в тайге вместе, плюс он умел отключать сигнализацию и знал время, когда у комбайнеров зарплата.

Он говорит: “мы два сейфа за одну ночь можем вскрыть”. И вот, когда мы за ночь обворовали два магазина, я тащил на себе груз украденного и еще подельника своего пьяного. В итоге мы залегли в одном месте у болота. Потом под утро вылезли оттуда и нашли неподалеку заброшенный дом. И где-то мы “засветились”, нас кто-то увидел.

Тот район, в котором мы находились, окружили автоматчики. Я их увидел, как они шли цепью со всех сторон и понял, что шансов спастись нет. Я лежал и дрожал от страха и от холода, там еще от земли было очень холодно. И еще этот страх, волнение, переживания.

И тогда я взмолился, говорю: “Боже, если Ты есть, спаси и сохрани!” И вот я помню, что в тот момент меня как луч такой теплый окутал. Я лежу, и мне стало так спокойно, так хорошо. Я смотрю на этих солдат приближающихся, и как будто не воспринимаю, что это живые люди. Как будто это какие-то движущиеся манекены.

Когда они подошли совсем близко, у меня опять появился страх. И я опять сказал: “Боже, если Ты есть, спаси и сохрани!” Самое интересное, что в этот момент, буквально за несколько метров от дома, уже собаки с поводков рвались, они как по команде повернулись, расселись по машинам и поехали.

И, увидев все это, я уже точно осознал, что Бог есть. Когда потом у меня наступали критические ситуации, я все время молился: “Боже, помоги, я знаю, что Ты есть! Помоги, я на Тебя уповаю!”

Потом мы все-таки попались, и мне дали 15 лет уже строгого режима. И пошли испытания. Я был дважды в колонии “Белый лебедь” в Соликамске. Это было в 1981 и в 1982 году, в это время там самый лютый беспредел творился.

Самое интересное, что там огромная концентрация людей на маленьком участке земли. Бывают зоны 200 на 200, 300 на 300. А там находились преступники, преступившие все духовные, нравственные и даже уголовные законы. Садисты, педофилы, маньяки, людоеды.

Я несколько раз сидел с людоедами. И спрашивал у них, как они к этому пришли. Мне хотелось понять, что его потянуло человечину есть. Отвечали, что сначала хотели попробовать, потом понравилось. А один даже с женой на пару других угощали, которые не знали, что это за мясо. Вот такой там был контингент.

И когда я два раза прошел этот “Белый лебедь”, то понял, что если я сбегу, то вооружусь и всех их расстреляю. И солдат, которые охраняют ту зону, и этих уничтожу. А у меня уже все было подготовлено. У меня пистолет с обоймами патронов был в камере, где меня держали, нунчаки, метательные ножи и маскхалат.

Я там тренировался и понимал, что это отчаянный шаг, и что я на него пойду. Я понимал, что до этого побеги у меня были “мягкие”, что я особо не рисковал. А тут я понял, что иду фактически на смерть. Я решил, что буду стрелять по солдату на вышке, которая была рядом, она подходила к бане. Потом я хотел забрать автомат и расстрелять солдата на другой вышке, в 200 метрах. А потом уйти в тайгу.

И вот я приготовился, сижу, уже зверь, готовый к реальным убийствам. Я готов был расстреливать всю группу поиска, которая отправится по моим следам после побега. У меня был четкий план, как я “отработаю” 2-3 группы, которые будут идти за мной по следу.

И тут по трансляции объявляют: “граждане осужденные, из города Азова приехали миссионеры-евангелисты. Любой желающий может выйти на открытый вид режима”. А я сидел в деревянном бараке. И вдруг мое сердце прямо взбунтовалось. Такое волнение, такое непонятное мне желание.

На моей камере был щит, на котором были написаны все мои пять судимостей по 18 статьям. И были перечислены побеги и прочие дела. Я в него постучался. И подходит новый прапорщик, который меня еще не знал, и спрашивает:

– Ты чего стучишься?

Я говорю:

– Открывай, я тоже пойду!

Он мне:

– Да на тебе печать ставить некуда!

Но я настоял на своем. В общем, он стал уходить, а я начал сильно стучать и просить вызвать ДПНК (дежурного помощника начальника колонии). Он вызвал. Пришел майор, который меня знал с первого прихода на эту зону. Он открыл дверь, а там отсекающая решетка стоит, и он мне говорит:

– Ты чего стучишь?

Я подошел к нему на метр примерно, нас только решетка эта разделяла, и ему говорю:

– Гражданин майор, я вам ответственно заявляю, что первому из вас я выколю глаза, если вы меня не выпустите к этим верующим.

Он с изумлением посмотрел на прапорщика, стоявшего рядом, и говорит ему:

– Ты чего проблемы на ровном месте создаешь? Открывай, пусть идет!

А этот майор мудрым был и говорит прапорщику:

– Только обыщи его, на всякий случай.

Он меня обыскал и провел меня в клуб, где эти верующие были. Я с таким гонором прошел туда и встал прямо перед сценой. На сцене была девушка, которая рассказывала стихотворение:

“Ищите Бога, ищите слезно!

Ищите, люди, пока не поздно!

И днем, и ночью, в мороз и весны

Ищите Бога, пока не поздно!

Ищите всюду, ищите каждый,

И вы найдете Его однажды.

И будет радость превыше неба,

Но так ищите, как ищут хлеба!”

Потом эта девушка спела песню, ей на гитаре мужчина подыгрывал. Я смотрю, а от них благодать какая-то исходит, свет какой-то. Я оглядываюсь назад, а там мрак прям исходит от этой нашей тюремно-каторжанской публики.

И среди этих приехавших верующих сидел старичок, как потом оказалось ему было всего 62 года. Я тогда подумал: “дед, а ты-то чего приехал? Что ты нам можешь рассказать? Мы нарушили духовные законы, нравственные, уголовные. Мы только понятия соблюдаем. Ты дед, лучше бабкам своим рассказывай про похождения в своей молодости!”

А он словно телепат, выходит после этого на сцену, берет микрофон и говорит:

– Приветствую вас, братья-каторжане! Вы знаете, много-много лет назад я так же, как и вы, сидел на Колыме 12 лет за разбойное нападение.

У нас у всех такая бурная реакция: Колыма, “колымчанин”! Магадан, Колыма для нас почти святое. Я такой думаю: “вот это дедушка, он, оказывается прошел такой путь!” И он говорит:

– На зоне я уверовал в Иисуса Христа, и после этого вся моя жизнь изменилась! И теперь я верующий в Иисуса Христа, я пастор церкви и у меня шестеро сыновей.

Когда я пришел после собрания в “хату” (так мы называли камеры), у меня такая радость была, как будто я туда не шел, а летел на крыльях. И я всю ночь на пяти листах писал письмо, что я знаю Бога, он меня при таких-то и таких-то обстоятельствах хранил. Нелегально его отправил и жду. Через две или три недели ответ должен прийти.

И тут во мне началась борьба. Одни мысли были такого плана: “да выбрось ты всю эту религиозную “блевотину”. Скоро осень, сентябрь, еще немного, и пойдешь в побег без подножного корма! А это будет сложно: без грибов и ягод в тайге”. И я понимаю, что еще немного прожду и потеряю шанс на побег. Потом надо будет еще целый год ждать второго шанса.

А другие мысли были ждать, пока мне не ответят те верующие на мое письмо. И через две недели эти верующие приезжают еще раз. Мне стало вдруг что-то открываться. Они потом за два года приезжали к нам шесть раз. И у нас пошла постоянная переписка.

И на том “Вологодском пятаке” я покаялся и понял одно: в Библии написано, что сердцем веруют к праведности, а устами исповедуют ко спасению.

И я начал устами, уже не стесняясь, исповедовать Иисуса Господом. Это покаяние пришло ко мне именно от Бога. Они меня подготавливали, и когда я получил “освящение своей натуры”, я повернулся на 180 градусов. Такое у меня было покаяние.

И тогда Бог показал мне всю мою натуру. Мои все эти стремления, мою гордость, честолюбие, желание прославиться, получить богатство, этих рисков, авантюр. Эти желания как бы “в крови” у меня были. И все, Он мне это показал, кто я есть. У меня были и убийства, и разбои, и кражи, очень много я людям принес горя. И в итоге я понял, как все у меня. Что то, что ты посеешь, то и пожнешь.

Освободился я только в 1999 году, после 20 лет отсидки. И я “получил призвание” – тюремное служение. За 20 лет на свободе я побывал более 1000 раз в колониях и более 200 в “централах”.

Не здоровые имеют нужду во Враче, но больные. У меня уже есть более 200 человек, моих товарищей, которые пришли к Богу, в православие. Мои товарищи из криминала, я их знал как арестантов, из серьезного криминала. А сейчас они служат Богу. Вот это тот результат, который радует мое сердце.

Потому что я знаю, кем они были в прошлом, и я знаю, кто они сейчас. Они веруют, они служат, и они тоже помогают нуждающимся. Они помогают людям всем, чем могут. Потому что их сердца уже принадлежат Богу.

Бог говорит, что Он наше прошлое не вспомнит, и если будут какие грехи, то Он их простит и убелит как снег. Это Бог сказал в Библии.

“Если будут грехи ваши, как багряное, – как снег убелю; если будут красны, как пурпур, – как волну убелю” (Книга Пророка Исаия, Глава 1, Стих 18).

Рассказ третий

Марина, 36 лет, бывшая заключенная

«Я попала в колонию по своей собственной глупости и дурости. В 17 лет я ушла из дома к своему молодому человеку, потому что я от него забеременела. Спустя несколько месяцев, когда я уже родила дочь, я заметила, что с ним происходит что-то неладное. Он стал каким-то странным.

Я ему раз вопрос задала, два, он говорил, что покурил немного “травки”. Мы с ним жили в Домодедово. Я боролась с этим, пыталась ему как-то помочь, у нас с ним были скандалы. В один “прекрасный” день я ему просто сказала, что если он не прекратит употреблять наркотики, я начну тоже. Я думала взять его “на понт”, а если даже я и попробую, то меня это не затянет. Мне было тогда 19 лет.

Он кололся героином, и я ему сказала, что тоже уколюсь если он не прекратит. А он вдруг говорит: “давай!” Я согласилась, и он тут же мне поставил укол. К сожалению, это хороший антидепрессант, и я просто “распрощалась со всеми проблемами”.

Мой муж умер от передозировки в 28 лет. Это случилось в три часа ночи. Хорошо, что дочка в этот момент гостила у бабушки. А когда я поняла, что уже сама залезла в это болото, я начала просить помощи у свекрови. Она стала искать реабилитационный центр. Наркоман просит о помощи, только когда ему плохо, а когда ему хорошо он забывает, что ему плохо. Он просто находится в эйфории.

И через какое-то время после смерти мужа я поехала покупать себе дозу. Мы купили, но так как у меня дозировка была очень большая, я все же там не приняла все количество, которое купила. Я понимала, что возить такие вещи не очень-то и безопасно.

Но на въезде в город, когда я ехала со своим знакомым, нас остановили и обыск был только у меня. То есть на меня уже была наводка, меня подставили. Его, видимо, до этого уже “приняли” и сказали, чтобы он сдавал еще кого-нибудь или тебе дадут на полную катушку. И его в такси посадили сразу, а меня задержали одну.

Они позвали понятых, начали снимать на видео. То есть, пока мы с ним выходили курить из машины по дороге, его брат, который впереди сидел, быстренько мне в сумочку еще подложил. То есть, это все уже было заранее распланировано.

Тогда мне дали условный срок. Приговор был в апреле, и я до декабря еще ходила в инспекцию и там отмечалась, а потом просто забила. Потому что я продолжала употреблять. То, что со мной произошло, стало для меня уроком, но без наркоты я продержаться более трех дней была просто не в силах.

К сожалению, вся эта наркота на мозг действует так, что ты вообще ничего не боишься. Ты живешь ради этого кайфа, у тебя только инстинкты какие-то остаются, и все. Инстинкт выживания и боли. Потому что ломки, это очень сильные боли. И наркоман в итоге доходит до такой стадии, когда у него все тело болит и он только хочет облегчить себе жизнь. Я последний, наверное, год перед тем, как меня уже отправили в колонию, употребляла героин только в качестве обезболивающего.

Итак, я в инспекции отмечалась не всегда и несколько раз пропустила. В начале декабря я поехала в другой город покупать, и меня уже там “хлопнули”. То есть, это уже наводкой не было. Это было просто дуростью. Я была со своими двумя знакомыми. Мы поехали, купили и просто заблудились.

У меня в кармане лежали полтора грамма. Поскольку мы были втроем, то думали, что все нормально, довезем до дома. Нас полицейские остановили. А мы им говорим, что выпили, мол, не подскажете как добраться до Домодедово.

Они же видят, что с нами что-то ненормально и спрашивают у меня, есть ли запрещенные препараты. Ну а мне что, выкидывать что ли? Я уже поняла, что все, уже тут не отвертишься. И сказала, что да, есть. Меня отвезли в отдел и стали оформлять. Они составили протоколы и сказали ждать пока меня вызовет следователь. Я написала подписку о невыезде и меня отпустили домой.

На тот момент я жила со своими знакомыми, потому что с родителями поругалась. И один из них был со мной в момент задержания. Он сказал, что их досмотрели и отпустили.

Прошла неделя, и я еду домой к родителям. А я уже купила, только у себя в городе. Приезжаю к родителям, пошла в душ, употребила там все, что мне нужно, чтобы нормально себя чувствовать, выхожу, а там сотрудники УФСИН стоят.

То есть родители мои их уже в квартиру впустили. То ли они созвонились заранее, что они меня ищут. Оказывается, я уже к тому моменту была в розыске. И они мне говорят:

– Ну что, собирайся, у тебя через два часа суд.

Я испугалась и спрашиваю:

– Ну меня же не посадят?

Мне женщина отвечает:

– Нет, тебе просто добавят еще испытательного срока, и все.

Я, как дурочка, им поверила и зашла в ванную. Потому что у родителей нельзя оставлять такие вещи, а выбрасывать жалко. Мы сели в машину и мне стало плохо. Сотрудница побежала за минералкой, меня отпаивать. По щекам меня лупили, чтобы до суда довезти.

В суде я стояла и “вся плавала”, ничего не понимала. И только поняла, что мне дали реальный срок. Мне дали три года, надели наручники и отвезли в ИВС. А потом перевезли в СИЗО, в город Каширу. Когда везли туда я в автозаке сидела в отдельном “стакане”. Потому что они понимали, что у меня ломка и могло вырвать.

В СИЗО была камера площадью 15 “квадратов”, где находились 11 человек. Там были трехъярусные “шконки”, и меня определили на третью, самую верхнюю. И вот там я так просуществовала три месяца.

Там меня не кошмарили ни администрация, ни сокамерницы. Потому что все зависит от того, какой ты человек на самом деле. Если ты “какашка”, то к тебе везде будут относиться соответствующим образом. А если ты нормальная и адекватная, то так же и относиться будут к тебе.

Из Каширы меня уже по этапу повезли в Серпухов, а оттуда в Можайск, отбывать наказание. В Можайске ужасная колония, потому что там отбывают наказание женщины-первоходы. Они всего боятся и полностью находятся под режимом, исполняют все внутренние правила колонии. И вылизывают все места, какие только можно старшему начальству. И сами осужденные женщины заставляют подчиняться всему этому вновь прибывших.

Там не так, как в мужских колониях, не такая иерархия. Там некая “дедовщина”. В авторитете, в основном те, кто давно там или же занимает должности бригадира или дневального. Это “козлиные” места, но их боятся.

В колонии я работала швеей и шила вещи для полиции, МЧС, военным тоже. Все женские колонии в России им шьют одежду. Были и те, кто был “в отрицалове”. Они находились в строгих условиях содержания и сидели в помещениях камерного типа, в “четырех стенах”. Я хотела поскорее домой и не хотела примыкать к ним. У кого срок год, там еще можно просидеть, а если это пять или десять, то вряд ли.

В Можайской колонии я находилась три с половиной месяца. Я сама сходила к психиатру, а потом у начальства колонии попросила перевести меня в Чувашию. Потому что я думала, что вот так я и буду сидеть весь срок. Потому что там относились к осужденным как к рабыням.

Когда ты пришла с этапа и тебе говорят: “иди, мой продол”, это нормально. Ты там первые недели три “выламываешь” все дежурства, какие только можно. Потому что ты там новенькая, тебя там таким образом испытывают, “посвящают”.

И на картошку посылают. Это когда ты по 4-5 часов чистишь картошку эту маленькую, как горох, до крови тупыми ножами в столовой. И я думала, неужели это так и будет весь срок? А я же от других женщин слышала, что в Чувашии проще и там есть шанс выйти по УДО (условно-досрочному освобождению), в отличие от Можайска, где таких шансов практически не было. И вот это меня зацепило больше всего, шанс выйти по УДО. Даже не отношения, потому что я уже более-менее привыкла.

Меня перевели в Чувашию. Там колония отличалась от можайской. В Чувашии система локальных зон. На территории стоит барак, где проживает отряд, а все в округе обнесено колючей проволокой и разделено на локальные зоны с калитками и домофонами.

То есть там ты не можешь свободно перемещаться по колонии, как в Можайске. Только в “локалке” стоишь. И там выход на улицу был только по расписанию. В плане режима там было пожестче, чем в Можайске, зато отношения между осужденными намного проще.

Распорядок там был такой. В 6.15 подъем, после чего мы шли умываться и подготавливаться к выходу на улицу. Потом на улице построение, зарядка. Так было каждый день. Только если сильный ливень или мороз, это все происходило в бараке. А так в метель и непогоду все было на плацу.

Там нас всех считали и вели в столовую завтракать. Ела, конечно, там была та еще. Сечка, ячка с запахом вот этой крупы на воде, хлеб вечно недопеченный, мягкий, серый. Там нет черного хлеба или батонов, там серые “кирпичи”. Кушать это было трудно. Все несоленое, несладкое.

Незадолго до моего освобождения я в восемь утра вышла работать на швейную фабрику. Мне это запомнилось. Обычно я работала в понедельник и вторник с 7 до 23 часов, в среду с 7 утра до часа ночи, а в четверг с 7 утра до 7 утра пятницы, – т.е. на сутки. В пятницу я приходила в барак на два часа поспать и выходила работать опять до субботы. Получается, что с четверга по субботу я работала практически безвылазно. Двое суток и за них нас выводили два раза по два часа в отряд.

Она и другие осужденные не справлялись с поставленными задачами? Нет, просто кто-то хотел на нас побольше заработать. Если мы в короткие сроки отшивали план, то все, что мы шили, его перевыполняя, на этом колония зарабатывала больше.

Чем больше в месяц отшивает колония и сдает кителей, ДПСов (курточки), тем больше заработок. Это очень выгодно начальству. Ну и осужденным женщинам тоже, потому что начальство колонии за это поощряет. Где-то благодарность вынесут, которая потом поможет при решении вопроса об УДО. Но, если честно, то тебя просто не спрашивают, хочешь ты сверхурочно работать или нет.

Самое страшное это когда ты в отряд приходишь, не спав почти двое суток, и перед этим неделю спишь по пять часов в сутки, а тебе говорят: поспи пару часов. И ты просто сидишь в ступоре и не спишь. Потому что страшно, что я усну, а потом не смогу подняться чтобы снова идти и работать. То есть тебе нельзя тонус этот снимать, который ты набрала за эти дни.

И потом, в воскресенье утром, когда мы пришли с работы и уже все отшили, я не могла часов 5-6 уснуть. Потому что у меня организм настолько уже привык к этому тонусу, меня всю трясло. Я, во-первых, похудела на 11 килограммов за ту неделю, потому что я ничего не ела. Не могла просто есть.

На работе перерывов не было. Только в обед выводят покушать. И за пять минут приводят до возобновления работы. Эти пять минут и есть твой отдых.

Нерабочий день был один – воскресенье. В 7.15 утра встаешь на зарядку, в столовую отведут, и пока проверки нет, можно пару часов попробовать поспать. Потому что на входе в отряд сидит дневальный, и если кто-то идет, она кричит на весь продол: “внимание!” И мы сразу все подрываемся, типа не спим.

И в этот единственный выходной ты идешь в баню. Там ты стираешь вручную все свое белье, развешиваешь. То, которое стирала прошлый раз, забираешь. Это все нужно выглаживать. То есть ты практически не отдыхаешь. Там были клуб и библиотека. И вот я ходила в этот клуб танцевать.

В распорядке дня предусмотрено умывание. В бараке есть два биде. А в отряде около 100 человек. И за 20 минут все не успеют на эти биде. Там были ковшики. В этот ковшик воду наливаешь, с мылом идешь на унитаз и там делаешь все свои дела.

А поливаться, чтобы помыться, в отряде запрещено. Но все равно это делали. Опять же, есть дневальные, которые предупреждают если кто-то идет в отряд. И мы быстро даже еще мокрые накидывали халаты. А то, что полы мокрые, так это умывались и расплескали. И вроде как нормально, с рук нам это сходило. Вообще, конечно, мылись так каждый день, но в распорядке дня этого не было. Только “банный день” раз в неделю.

Много ли на зоне “крыс”? Были. И меня подставляли один раз. Но история такая приключилась, что за меня заступилась бригадир и в итоге стала моей самой близкой подругой.

На зоне есть “семьи”. Как они образуются? Например, я сижу и ем в столовой. Напротив меня сидит женщина. Я ей говорю: “давай, присоединяйся ко мне!” У нее что-то из ее передач есть, и у меня. Она, например, к салату что-то достала, а я к чаю. И мы поделились, как в семье.

И вот у моей “семейницы”, бригадирши, пропали сигареты. Искали-искали и нашли у меня в коробке. Но я этого не делала, хотите – верьте; хотите – нет. Это страшное обвинение – “крысятничество”. Тем более на зоне за это статью могут в довесок дать, 158-ую, кража. Вертухаи все бумаги оформят, и, если украдено что-то ценное, то могут и статью в довесок дать, а суд срок накинет новый.

В общем, нашли те сигареты у меня, а у меня еще свои были. И это уже странно выглядело. А в этой каптерке обыск проводил наш опер. Он меня позвал к себе в кабинет, где сидела дневальная, которая всегда у нас улыбалась.

И она мне говорит: “ну скажи, что ты “скрысила”!” И тут я увидела, что она реально без мыла этому оперу… Это было уже под конец моего срока, но я только тогда поняла, что не просто так она на месте дневального сидит. Скорее всего, она сдавала кого-то. У нее был большой срок – восемь или десять лет. Возможно, поэтому, чтобы жилось легче.

“Страшен ли этап”? Да, страшно там. Мужчин вообще с собаками сопровождают, и мужчины все друг с другом скованы наручниками и сидят на корточках. Сам этап может продолжаться и несколько часов, и несколько суток.

Меня, когда везли в Чувашию, сначала до куда-то доехали, там постояли, и нас другой поезд подцепил. А когда уже в Нижний Новгород приехали, там, конечно, вообще “жесть” была. Там нас в пересыльную тюрьму на сутки определили, чтобы переночевать, а потом уже ехать в колонию.

В “пересылке” мухи, сырость и уголочек с дырочкой в полу, чтобы в туалет сходить. Из краника водичка льется, ты над этим “очком” и зубы чистишь, и умываешься.

И со мной были тетки, они уже привычные были к этому, а я лезу на верхний ярус, потому что нижние уже заняты, и у меня нога проваливается. Потому что кровать уже сгнившая. Нам ни матрасов не выдали, ни подушек.

Естественно, там и вич-инфицированные были и с гепатитом. Но они, у кого такая болезнь, никогда не говорят об этом. У них есть просто определенное диетическое питание. То есть, ты утром сразу видишь: если “диетичку” кому-то принесли и кашу молочную, значит у нее есть какая-то болезнь. Туберкулеза у нас не было. Если у кого-то обнаруживали, то этого человека сразу убирали в санчасть там или куда-то еще.

Как осужденного освобождают после отсидки? Когда я освобождалась, мне уже оформили все документы, но ты сам должен позаботиться о том, как ты поедешь. Ты же там денег заработала и у тебя они на счету есть. Плюс еще какая-то сумма выделяется государством. Они называются “дорожные”.

А еще тебе выдается справка об освобождении. Ты можешь ее показать и бесплатно доехать на каких-то определенных видах транспорта. Я этим не воспользовалась, поэтому не могу рассказать, как это все устроено.

Сколько она заработала за три года работы швеей в колонии? Когда я выходила, у меня на счету было всего 5000 рублей. Это то, что я не успела снять. А так моя зарплата там была в среднем 1500-2000 рублей в месяц. Потому что я же там еще платила за коммуналку и питание.

За какую коммуналку? За то, что пользуюсь водой, светом. Я это должна все в лагере оплачивать. Мне приходил квиточек каждый месяц. Там было написано, допустим, я заработала 7000 рублей, и с меня удержано 4000 рублей на гигиенические наборы (раз в месяц получала мыло, прокладки и прочее), еще какая-то сумма снята за коммунальные услуги и питание (мы его оплачивали).