– Заходи, раз пришел!
Я прошел в кабинет, а она уселась на стул, обойдя стол.
– Ксения Евгеньевна, вы, как всегда, безупречны.
– Да что вы говорите?
– Я серьезно.
– И ты тоже, Сереж… – ее голос задрожал.
И мне это нравится, во мне-таки пробуждается охотник. Я выгляжу и в правду не плохо, форма сидит на мне идеально, как с иголочки.
– Как у вас дела?
Я плюхнулся на стул.
– Хорошо. Расскажи лучше ты.
– Ммм… Даже не знаю, о чем мы будем сегодня… – она подняла взгляд с журнала, который рассматривала ранее. – Сереж…
Я ее перебил:
– Дааа… Какой у вас сладкий голос… Пробуждает желание…
От этой фразы невооруженным взглядом можно заметить, как вздрогнули бледные волоски на ее руках.
– Сереж, я и так вся мокрая.
– А я не сомневаюсь, – сказал резко, словно отрезал. – Более чем уверен, что внутренняя часть ваших бедер уже нагревается.
Она задышала чаще.
– Сереж, давай о чем-то другом… Как в карауле дела?
– Скажите что-нибудь еще.
Она приподняла бровь и подалась вперед.
– А в смысле?
– Ну, скажите хоть что-то.
– Зачем тебе?
– Хочу!
Она рассказала, как начала это утро.
– Великолепно!
– Обычное утро, знаешь ли, такое же привычное для меня, как для тебя твое.
– Да я не об этом.
Она подняла голову и локоны встали на свое место вновь.
– А о чем же?
– Ваши губы так и просят, чтоб я их увлажнил. Такие аппетитные, как дольки цитрусов.
Теперь она сложила руки на груди.
– Сережа! Я же просила, ну, в самом деле, я сейчас стул намочу!
Теперь мой взгляд спустился ниже, на грудь, которая сомкнулась и стала чуть выше.
– Куда ты смотришь?
– На них.
– М-м, интересно?
– Как же, я уже представляю, как я снимаю с вас этот розовый бюстгальтер.
Она встала и подошла к шкафу, стоявшему у порога.
– Не смеши, забыл, наверное, уже, как это делается.
Я подождал немного и быстро встал, не создавая лишнего шума, подошел сзади и, умело нырнув рукой сверху, отстегнул одну, а второй рукой расстегнул застежку сзади. Она резво обернулась.
– Сережа, ты что делаешь? – Ее волосы спутались от такого резвого поворота, а на лице было смятение, приложив руки к груди, она смотрела на меня, жадно хватая воздух ртом.
– Я не привык чесать языком. Вот, пожалуйста.
– Вот, черт. – Ее ноги начинают трястись, и она ухватилась за шкаф.
– Что с тобой?
Какого хрена с ней происходит? Она сейчас шлепнется.
– Ничего.
Ага, вот так ничего. Что-то не похоже. Я подошел к ней и обнял ее, создав некую поддержку.
– Мне нужно присесть.
– Хорошо. – Я обжал ее сильнее, она содрогнулась и напряглась. Доведя ее до кресла, я остановился, продолжая поддерживать ее. Она в моих руках, волосы по-прежнему частично закрывают лицо, но я вижу ее взгляд на себе, ее губы, которые немного приоткрыты и так и манят. У меня встал на нее, и мне захотелось прикоснуться им к ней.
– Что это?! – она взглянула сначала вниз, а потом на меня, широко раскрыв глаза и рот.
– То, что вы думаете, Ксения Евгеньевна. – Я подался назад, а потом вперед, чтоб вновь приложиться им к почти интимной зоне. Она вновь начала донно дышать, а ноги так и подкашиваются. Теперь-то понятно, почему с ней это происходит. Она хочет этого не меньше моего.
– Сережа, дай мне сесть!
– Ага!
Ага, я не упущу возможность такой близости. Я нагнул голову вниз и прикоснулся губами к оголенной части ее плеча. Из нее вырвался стон. А мне это доставило удовольствие почти забытых чувств, на лице образовалась хитрая улыбка.
– Сережа, не надо! – все, что теперь она произносит с выдохом, делает ее речь слаще. Я поцеловал ее снова.
– Почему? – мой голос стал тяжелее, и даже глухие буквы приобрели харизму.
Продолжила она:
– Я не смогу!
– Не сможешь что? – я поднимался по ее ключице вверх, продолжая ее целовать.
– Сереж, прошу, остановись!
Каждый поцелуй наполнен искушением и желанием плоти.
– Сережа, я сейчас кончу, остановись!
– Так кончай! – я закончил фразу и вонзился ей в шею, она всхлипнула и вцепилась в форму ногтями. Я прервался, чтоб подзадорить ее. – Почему бы мне вас не взять силой вот на этом столе?
Желание овладеть ей перло прямо из ушей.
– Сереж, пожалуйста, я не смогу сопротивляться!
– А зачем? Нам будет хорошо. – Я поцеловал ее в губы.
– Я знаю, что нам будет хорошо, я этого и боюсь!
– Тогда я вас не спрашиваю. – Я задрал ее руки вверх и растянул их вдоль стены. Подняв одну, затем вторую руку, я взялся за кисти мертвой хваткой. А другой рукой мягко прикасался к ее ребрам. Все ее тело горело, а когда я спустился ниже к внутренней части бедра, туда, что скрыто под платьем, меня встретила сбегающая вниз капля. – Да вы хотите не меньше моего! Чтоб я вас тут отодрал!
Она не может сказать ни слова. Я поднял руку вновь и положил ее на грудь, чувствуется, как колотится ее сердце. Лифчик сполз к животу и между моей рукой и грудью только легкое, просвечивающее на свету платье.
– Сережа!
Я заткнул ее поцелуем, а она не против и поспевает за моим темпом.
– Простите мне, сейчас я спущусь ниже. – Моя рука вновь пошла вниз, от шеи по ребрам, от талии к бикини. Легкие трусики, такие же невесомые, как и платье, были мокрые насквозь. Она вновь взвизгнула, запрокинув голову. Я готов воткнуть ей прямо здесь, стоя. Но сначала я стяну с нее трусы. Принявшись за это, я не отказал себе в удовольствии провести линию от клитора к половым губам.
– Прекрати меня мучать!
– Сейчас я тебя возьму!
Раздался скрип двери, тот самый, который знаком мне уже больше пяти месяцев. Я отхлынул от нее.
– Закрой дверь и приведи себя в порядок.
Я шмыгнул в коридор и начал поправлять форму. В дверях появился какой-то «срок-ефр». Я стоял боком, чтоб не выдать свой стояк. Тот поприветствовал меня, как полагается, и направился в сторону ее кабинета с какими-то бумажками.
– Там закрыто!
Я остановил ее потянувшуюся руку.
– А она здесь?
– Здесь, только постучись, меня уже выгнала!
Он послушал и постучал.
– Ксения Евгеньевна, разрешите?
Из-за двери раздался ее голос, грубый и резкий:
– Я позову!
Через минуту она открыла дверь. Взглянула на меня, а после на него. Лицо у нее было каменное, с таким лицом можно топить котят, ноль эмоций. Здесь даже и духом секса и прелюдий не пахнет, она вновь выглядит идеально, не похоже, что сейчас что-то было.
– Войдите, Смирнов.
Тот пошел за ней, и она закрыла дверь за ним, окинув меня холодным взглядом. Да уж, может…
Я ждал около пяти минут. Вышел ефрейтор, недовольный и разбитый.
– Одолела уже, кое-как подписала.
– Че? Дрочит?
– Из-за какой-то помарочки заставила переписывать!
– Вот сука!
– Так точно, товарищ младший сержант. Разрешите идти?
– Разрешаю.
Вот умора! Я постучал.
– Ксения Евгеньевна, разрешите?
– Войди! – она по-прежнему строга.
Я вошел, закрыв за собой дверь, и остался у порога.
– Что ты там стоишь? Садись!
Я подошел и сел напротив нее у стола. Она была наполнена серьезности и заполняла документы.
– Тебе звонили.
Я взял телефон, который оставался на столе. Пропущенный от дежурного. Я перезвонил ему, тот мне обрисовал ситуацию. Что караульные ведут себя в край нагло, а он их трогать не хочет. Закончив разговор, я заговорил.
– Мне пора.
– Проводить?
– Я помню, где дверь, спасибо.
Небольшая обида поселилась внутри. Я направился к выходу.
– Фокин! – она окликнула меня.
– Я! – я повернулся к ней.
– Сереж, поцелуй меня.
Обида тут же вылетела в форточку. Я нагнулся к ней через стол. И она, взяв меня за подбородок, прижалась к моим губам.
– А теперь иди!
Да уж. Что за особа? Быстро загорается, быстро тухнет. Я уже топаю вдоль плаца, солнца слепит глаза так, что кепку пришлось опустить по самые брови. На подходе к подъезду, в курилке, было трое моих волков. Чего-то ржут. Я при виде их сразу озверел, и они это заметили.
– Какого х..? Бегом в располагу!
Те ломанулись.
– Жирный! Сигарету давай.
Он был напуган и протянул мне пачку, а те двое уже забежали.
– Беги, сука, и готовьтесь!
Закурив сигарету, я перетянулся и шмальнул бычок в урну. Поднявшись на этаж, где дневальный стоял с открытой дверью, встречая меня по стойке смирно.
– Видно, жить хочешь! – Я его хлопнул тыльной стороной ладони по груди. Пройдя вовнутрь, он закрыл за мной дверь.
– Караул, строиться! – дневальный продублировал и тут же выскочил Миха из комнаты дежурных.
– Я хочу на это посмотреть! – он широко улыбнулся и выдал свой выбитый передний зуб, так происходит всякий раз, когда он улыбается.
Караул построен меньше, чем за 30 секунд. Я тяжелыми шагами прошел к ним.
– Так, сука! Я не буду выяснять, кто из вас тут дебил. Но подлетите все.
14 человек стоят по стойке смирно, я иду мимо них.
– Слесарь, какого ху..? Ты че встал?
Тот рассмеялся.
– Да так, посмотреть на твою рожу хотел.
– Давай иди, не мешай.
– Нее, я посмотреть хочу.
Хватило около 5 минут словесной терапии, а дальше все в армейском стиле. Миха и слесарь периодически завывали от смеха, а после им наскучило, и они ушли по своим делам, вскоре и меня это утомило, да и до ужина осталось полчаса.
– И если я еще раз услышу нечто подобное, вы навсегда забудете о моей доброте, ясно?!
Они хором ответили, задыхаясь:
– Так точно!
– Не слышу!
Группа ответила громче:
– Так точно!
– Привести расположение в порядок. Подправить внешний вид.
Пятнадцать минут. Разойтись.
Все разбежались, а я зашел в свою комнату и плюхнулся на кровать. Мои окна выходят на плац и звукоизоляция здесь отвратительная. Прекрасно слышится, как один из батальонов вышел на улицу. «Построились! Вперед шагом марш!» Под этот синхронный топот так сладко спать, а еще вспоминается май, как один батальон без конца выходил на улицу и все топали строевым шагом. Я давно хотел написать стих на эту тему. Наверное, сейчас я закончу начатое и скоротаю время…
Случилось это так внезапно,
Затмило солнце чернотой,
В окне увидел ту армаду,
Что смерть мою несет с собой.
Как вдруг собака тише стала
И папа перестал сопеть,
А мама вздрогнула со страху,
Услышав громкий треск в окне.
Пчелиный рой, но в сотни больше,
Все ближе подлетал к избе
И бабка, уронив ведерко,
Застыла в ужасе теней.
Грохочут стекла и стаканы,
Как будто знают наперед,
Что свист фашистского снаряда
Всю хату в щепки разнесет.
Сказать тогда не мог ни слова,
Я не умею говорить,
Но звон стакана понял чётко,
Что не жилец я буду впредь.
И громко плакать я не буду,
Я тихо оброню слезу,
Чтоб слышать шепот милой мамы,
Что наш отец уходит на войну!
Закончив стих, я, наконец, ответил на шквал сообщений, которые так и хотели спугнуть мою музу. Всё сообщения оказались от Ксении Евгеньевны.
18:00 Сережа! Что это было, я до сих пор горю.
18:02 Товарищ младший сержант, чем вы занимаетесь?
18:07 Сереж, ты был груб.
18:08 Хотя мне это понравилось, поджилки так и трясутся.
18:09 Я хочу повторить, только уже по-другому.
Я, наконец, ответил ей, выбрав из всех сообщений самое сладкое для меня:
– Повторить я смогу, это не проблема. А по поводу моей резкости прошу простить, в иной раз я буду деликатнее.
– Извинения приняты) Деликатнее? Тебе знакомо это слово?
– Я все так же тихо подойду сзади, обниму вас, а после поцелую в лопатку и проведу руками от оголенной шеи по вашим рукам. После я позволю вам повернуться, слегка прижму вас к столу, потяну к себе одной рукой, а другой отведу мягкие волосы от вашего лица и прикоснусь к шее. Мягко, дразня, я поцелую вас, потом снова, снова и снова, я буду гладить ваше тело. Усажу на стол, аккуратно сниму бюстгальтер и коснусь вашей разгоряченной груди, после я поцелую вас в шею, спускаясь ниже, насколько позволит платье. Затем я начну поглаживать ваши бедра, мягко раздвину ноги в стороны и запущу руку под платье, тем временем продолжая ублажать ваши губы. Пробираясь рукой все дальше, я отведу ваши трусики в сторону, подвину вас ближе к себе, скину с себя штаны и повожу членом по клитору, не поднимая платья. После я прижму вас сильнее и, наконец, вставлю в вас. Да начнётся танец блаженства и чистейшего удовольствия!
Она долго что-то печатала, минуты три, а написала вполне емкое сообщение:
– Я и подумать не могла, что вот так ты можешь.
– Я вам покажу…
Глава 7. Дом
Я бы сказал, что время идет медленно, но нет, все идет как обычно, в какие-то моменты даже быстро. Мы едем с начкаром и это крайний раз, когда я сижу в его машине на пассажирском сиденьи. Через час уже поезд, и я отправлюсь, наконец, домой, это чувство эйфории переполняет меня, хотя… Почему-то грустно. Смешанные чувства, меня кидает сначала в ту реку позитива (я еду домой), в голове вспоминается весь этап службы, от начала до конца, время чертовски скоротечно… А потом меня вытаскивают из этой реки неведомые силы и окунают в нее вновь, но теперь думается – опять домой, в тот городишко, где все тухло и до тошноты привычно.
Это чувство преследует меня уже давно и продолжает набирать обороты, особенно после вчерашнего звонка, раздавшегося в караульном помещении. Лейтенант решил обрадовать меня лично, что вот, меня отпускают домой раньше заявленного срока, уже завтра я могу ехать домой. Эмоции зашкалили в тот момент, я был неописуемо счастлив и рад, что это случилось, и был в предвкушении, даже не спал ту ночь, выходит, я уже два дня не сплю. Может, от этого так гадко, в голову лезет всякая дрянь, не об этом надо сейчас думать, но, видимо, я не в силах переубедить самого себя…
Опять эта Юлия, о которой я еще до сих пор думаю и почему-то беспокоюсь, интересно, как она, как ее самочувствие, забыла ли своего бывшего, нашла ли другого, даже интересно, высыпается ли она, я хочу с ней говорить…
А еще меня гнетет, где я буду работать, кем, как? Что я могу, чему обучен? Да ничему, блин… Даже не представляю, как теперь быть…
Костя включает вновь и вновь мой излюбленный трек, кажется, он полюбил его не меньше моего. От этого не становится лучше, но всякий раз я вспоминаю лето, абсолютно беззаботное, самые халявные деньки в армии. Я пялюсь в окно в попытке запомнить этот маршрут, который и так знаю на столько, что способен пройти по нему чуть ли не с закрытыми глазами. И сейчас уже совсем не волнует, что идет снег, теперь это для меня почти ничего не значит. А в былой раз я бы уже думал, кого выгонять на снегоуборочные работы…
До поезда считанные минуты, мы поднимаемся по лестнице к нему, офигенное чувство, этот запах, отвратительный запах, так приятен мне, он сулит мне что-то хорошее.
– Ну все, Серег! И твой черед пришел, ты третий, кого я провожаю.
Глаза моего начкара горят, он так же рад, как и я, мы стоим лицом к лицу у поезда, пока проводница проверяет документы. Я слушаю его приятные слова, они отдают таким теплом, что я готов записать его в близкие для меня люди. Вот сейчас он мне как брат.
– Молодые люди, поезд отправляется!
И в самом деле, на улице, за спиной Кости никого не было, кроме провожавших, думаю, за моей спиной такая же картина.
– Ладно, Серег, счастливо тебе, пиши!
Я закинул сумки в вагон и крепко обнял его, настолько крепко, что все косточки затрещали. Тяжело прощаться с ним, с городом, с армией. Вот что значит сила привычки, сейчас кажется, что без этого я больше не смогу. Частичка моей души, этот год останется здесь, я никогда не забуду тех дней. Наконец, запрыгнув в вагон, я тут же обернулся, чтоб видеть его. Дверь закрылась и поезд тронулся. Как только он пропал из вида, мне тут же захотелось позвонить, чтоб слышать его голос.
– Товарищ младший сержант! – проводница сумела отвлечь меня и оторвать мой прикованный взгляд от окошка двери. – Я вас провожу до вашего места.
Я потопал за ней. Дойдя до своего места, я поблагодарил ее и тут же принялся переодеваться, чтоб наконец прилечь и обзвонить своих. Я еду! Ждите!
***
Моему взору вновь открылась эта картина. Те же машины во дворе, те же коты и бабки. Я вновь стою у своего подъезда, как и год назад, как будто это был вовсе сон, очень подробный и правдоподобный настолько, что остался шрам на ухе. Я набрал домофон, 11 квартира, он звонит неприлично долго и в итоге произошел сброс, проделав так еще пару раз, я угомонился и стал опять все рассматривать, хотя рассматривать-то нечего, и все же приятно смотреть на эти кирпичные коробки, торопливых людей, появлявшихся и пропадающих из виду.
– Алло, да, к пяти приезжайте, – слышится знакомый голос, его я не спутаю ни с чьим другим. Мама… Идет такая важная, в той же шубе, да еще и с битком набитым пакетом, держа в другой руке мобильный, приложенный к уху. Забавно, она дошла до подъезда и повернулась к нему спиной, продолжая говорить. Она с кем-то смеется. Боже, мамуля, я не могу сдержать улыбку. – Хорошо-хорошо, только надо достать…
Она обернулась, и я заулыбался шире.
– Привет!
Тяжелый пакет рухнул. А на лице образовалась неподдельное удивление, шок.
– Сережа… – она сказала так тихо, будто боялась меня спугнуть. Я спустился по ступенькам и, как только приблизился к заснеженной скамейке, мама сорвалась с места, рыдая навзрыд. – Сережа! Сыночка! – она врезалась меня и сразу принялась рыдать в бушлат, обессиленная. – Пришел, сынуля!
Она все плакала и обнимала меня, у меня тоже начали наворачиваться слезы счастья. Мимо проходит пожилая соседка к подъезду, посмотрела на нас и не смогла промолчать: «Счастье-то какое!»
Зайдя домой мы говорили и попутно дополняли стол всякими закусками для родственников. Так мы провозились несколько часов, а после короткой встречи с родственниками, мне удалось вырваться из их внимания, где уже встретился с Олегом, и мы начали разговаривать о ней…
Глава 8. Евгения
Каждую нашу встречу она улыбается мне, глаза её горят и мы вновь куда-то едем с ней, подальше от глаз, на окраину города, чтоб там покурить. Уже вот так чуть больше двух недель. Она заезжает за мной, и мы едем, как и сейчас. Я смею наблюдать за ней краем глаза. И только когда останавливаемся, смотрю прямо ей в глаза. Ха, она так смущается меня, это забавно. Готов поспорить, я ей нравлюсь, да и эти её звонки, смс, крайне редкий случай, когда девушка сама стремится к контакту. Она словно околдована мной с того момента, как я ей написал, будучи ещё в армии. Знакомство в интернете всегда происходит нелепо и это не стало исключением. До того как я не поделился с ней своим творчеством. Зашёл с козырей, скинул свой, думаю, лучший стих, он не произвёл на неё впечатления, а потом я ещё раз скинул его, но только уже в аудио, собственной озвучки.
Уставшая душа поэта
Кромсает перышком свой лист.
Залив всю глотку водкой,
Он продолжает писать стих.
Ему надоела эта правда,
Что в мире злых людей полно,
Как будто слуги всего ада
Пришли забрать его покой.
Всех раздражает эта правда,
Что ты не тот и ты не та,
И слова нет, что скажет ясно,
Как жизнь прожить нам без труда.
Кончайте врать уже друг другу,
Убрав ножи от спины друга,
Снимите лживые улыбки
С ненастоящего лица.
Сжигая тонкий лист бумаги,
Не чувствуя огня совсем,
Он тушит пламя холодными руками,
Встречая новый день.
И вот потом случилось это, как будто она стремится познакомиться первой, узнать меня, заговорила о встрече.
Мы по-прежнему никто друг другу, мы не пара, мы не друзья. Мы просто общаемся, что ли, потому что легко, потому что хочется. Но вот тот день, точнее те несколько дней, когда я ушёл в отрыв и мы не виделись с ней, оставил след на моей шее. Она увидела его вечером, когда мы с Максом и Димой завалились к ней в тачку. С ещё неостывшим запахом алкоголя, с диким хохотом уселись в машину. Я постоянно сидел боком, поворачивая голову к пацанам. Тут я и прокололся. Она увидела и вроде бы побледнела, и от возмущения открыла рот. Я спросил, все ли в порядке, и она соврала, сказала, что все хорошо, это я понял не сразу, а только на следующий день. И теперь она очень осторожна, хотя, может, она всегда была такой… Я так и не коснулся её, до сих пор мне неизвестно, какая на самом деле её кожа. Выглядит безупречно. Сколько это продлится?
Мы приехали уже на накатанное место, она прибавила радио и мы вышли на улицу, где выкурили по сигарете. Я уже отвык ходить без шапки, и мне ощущается каждая снежинка, падающая сверху.
Вернувшись в машину, мы словно оставили на улице то задорное настроение и начали играть в молчанку. Я смотрю вперёд через лобовое стекло, куда-то вдаль. Смотрю под ноги, смотрю куда угодно, но не на неё. По радио играет зарубежная попса. Я уже весь изъерзался, а она все так же сидит в статике, абсолютно неподвижно, сложила руки у себя на коленях и тоже смотрит куда-то вдаль. Уложив руку на подлокотник, я чувствую, как положил локоть на что-то мягкое. Это были её перчатки, я тут же посмотрел на неё, на её руки, те оказались красными от мороза. Ведь точно, мы вышли на улицу, она была в зелёном плаще до колена, ляпистый лёгкий шарф и сапоги. Ни шапки, ни перчаток на ней не было. Она мне никто, чтоб учить её, да и я не придал этому особого значения. Я протял руку ближе к ней, по-прежнему держа её на подлокотнике, она обернулась. На её лице был вид глубокой думы, уж не знаю о чем, но теперь она опомнилась. Я указал ей глазами на свою ладонь, и она осторожно, неторопливо и с опаской вложила свою левую руку в мою ладонь. Как только она коснулась меня, я чуть отдернул ладонь, это напугало её и она тоже отдернула свою. Её рука такая холодная, что, кажется, она её держала в снегу или под родниковой водой какое-то время. Я резким движением ухватил её за руку и обжал её уже обеими руками. В ней сохранялась какая-то тревога и неуверенность. Так мы просидели ещё минуту, прежде чем я заговорил: