На разломе двух времён. 80-е

Коммунизм
(Весна 1982)

Моральный кодекс строителя коммунизма, который висел на стене в каждой советской школе, – это длинный и скучный список требований: какими мы должны быть, чтобы достичь коммунизма.

Там было что-то про честность, порядочность и интернационализм. Но главное, нужно много работать, ибо кто не работает, тот не ест. Из кодекса следовало, что основные наши враги – это лентяи и тунеядцы. Именно они и мешают достичь желанной цели.

Поэтому первостепенной задачей на текущем этапе виделась борьба с тунеядством.

Нужно всего лишь убедить всех людей честно работать, и будет счастье! Тогда мы и достигнем финальной формулы коммунизма – от каждого по способностям, каждому по потребностям. Но именно эта конечная формула коммунизма и вызывала вопросы и внутренние сомнения.

Мы призываем всех работать по способностям, но способности у всех разные. И одновременно каждому обещаем раздавать по потребностям, а ведь потребности могут быть любые. Это как? То есть можно толком не работать, а получать зарплату, какую захочешь? И при этом что захотел, то и покупай? Это было трудно понять школьными мозгами, и коммунизм воспринимался как некое далекое будущее, когда люди изменятся и станут лучше и честнее.

Каким он будет, человек далекого коммунистического общества?

В незрелых детских и юношеских головах рисовались люди в белых туниках, звездолеты и подводные корабли. Представлялась фантастика, но при этом была и уверенность, что она достижима.

Диалектика исторического материализма, которому нас учили со школьной скамьи, диктовала четкую последовательность стадий исторического процесса: вначале был первобытнообщинный строй, потом феодальный, затем капитализм, на смену которому и пришел социализм. За этой четвертой по счету формацией и должен следовать, собственно, коммунизм. Если историческими фактами подтверждалось наступление четырех предыдущих фаз, то, по логике, должен был настать и финальный, окончательный исторический этап. Тут логика не давала сбоя, и детский разум не ставил этот факт под сомнение.

Но каким он будет и когда наступит – об этом учителя не говорили.

В учебниках как-то мельком упоминалась фраза Хрущева, что коммунизм наступит в 80-х. Но преподаватель научного коммунизма осторожно уточнял, что коммунизм – понятие растяжимое во времени и что Хрущев, скорее всего, говорил лишь о первых ростках коммунизма в социалистическом обществе.

– И вообще, мы до сих пор окружены державами капитализма, нашими злейшими противниками, и потому сроки наступления коммунизма, по-видимому, чуть сдвигаются, – объясняли преподаватели.

Короче говоря, неясность в этом вопросе чувствовалась, но сомнений в наших головах не было. Мы его достигнем!

Мы были молоды, и жизнь тогда бурлила. Голова вскипала от новых мыслей, идей и перспектив будущего. Я чувствовал в тот год невероятный подъем. Открытие русской классики и современной литературы, первые мечты о будущем, о поступлении в институт в Москве будоражили молодые мозги. Мы с другом выпускали студенческую газету, сочиняли книгу, писали сценарий спектакля. Я вгрызался в учебники математики и физики и каждую минуту был чем-то занят, но хотелось сделать еще больше.

Именно тогда, весной 1982-го, я вдруг понял, как это – жить при коммунизме!

Мы шли с Игорем ранним утром от трамвайной остановки к техникуму. Путь был длинный, километра два и мы все время о чем-то болтали, спорили.

– Вот смотри, коммунизм – это формула: от каждого по способностям, каждому по потребностям. Игорь, а ведь я готов к этому уже сейчас! – остановил я друга на полпути, – Я готов жить по этой формуле: отдавать все свои силы и способности стране, обществу и ничего не просить взамен.

– Точно. И я тоже, – ответил Игорь.

– Коммунизм – это общество, где люди хотят отдавать стране больше, чем брать себе. Это же так просто! Вот мы сейчас именно так и живем, мы хотим отдавать больше, чем брать.

Мы смотрели друг на друга и чувствовали, что сделали важное открытие.

– Игорь, это означает, что мы с тобой уже живем в коммунизме!

– Да, но пока только мы вдвоем, – засмеялся в ответ друг.

– Но, если так можем жить мы, значит, так могут жить и другие! Когда люди увлечены каким-то делом, когда они могут реализовывать свои способности, тогда человек вдруг забывает о своих потребностях, ведь в этот момент он достигает высшего счастья и эйфории.

Мы шли в тот день по дороге с абсолютной уверенностью в себе, мы знали куда идем и понимали, что нужно делать для достижения цели!

P.S.

Через 10 лет страна повернет от социализма к капитализму. Той цели, которая у нас была, уже нет, а другой мы еще не нашли. О «коммунизме» как о понятии забыто. Но вопрос, как создать общество, в котором каждый человек смог бы реализовать свои способности, – остается.

Если я спрошу сегодня себя, какой кусок жизни за 25 лет в бизнесе был самым важным и продуктивным, то вспомню, наверное, два-три, максимум четыре таких этапа. И все они были тогда, когда я не думал о деньгах.

Если человек находит свое призвание, в нем открывается бездна энергии и хочется тратить ее без остатка, на всю катушку. В этот момент вырастают крылья, и ты летишь, не думая о зарплате, доходах и вообще о деньгах. Они теряют значение.

Когда человек может реализовывать свои способности, ему становятся безразличны его потребности. Это и есть коммунизм!

Комсомольский прожектор
(1982)

В советских школах и техникумах кроме учебы нужно было заниматься общественной работой. За это в техникуме отвечал комсорг, молодая бойкая девушка. Должность ее была штатной, но ей нужно было выбрать кого-то из активных учащихся, на кого можно было опереться, и ее выбор пал на меня и моего друга.

Круг «общественных дел» был для того времени типичным: дискотека по праздникам, турнир по шахматам и футболу и что-то еще в том же духе. Нам она поручила рисовать техникумовскую газету.

«Комсомольский прожектор» должен был освещать светлые и темные пятна из жизни нашего учебного заведения. Школьные или студенческие газеты – обычное дело для того времени. Стенгазеты выпускали и до нас, ничего особого в этом задании не было.

Но, взявшись за ее написание-рисование, мы вдруг вошли в азарт!

Игорь начал писать стихи, а я рисовать к ним картинки-сцены в карикатурном стиле. Первая же газета вызвала всеобщий интерес. У стены столпились и ученики, и преподаватели.

После первого неожиданного успеха у аудитории мы сразу взялись за следующий выпуск. Каждые выходные мы собирались у Игоря или у меня и всю ночь что-то сочиняли и рисовали. У Игоря стал вырабатываться его яркий, едкий слог и меткая рифма. А у меня вырисовываться собственный стиль карикатурных персонажей, которыми мы и стали населять большой лист ватмана нашего «Комсомольского прожектора».

Рано утром в понедельник, свернув «газету» в трубу, мы везли ее к комсоргу, чтобы вместе торжественно повесить на стене рядом с расписанием занятий. Каждый раз это становилось событием для техникума, по крайней мере нам с Игорем так казалось.

Всю неделю мы обсуждали с ним персонажей либо искали новые темы, чтобы потом раскритиковать и высмеять это в следующем номере стенгазеты: кто с кем подрался, кто прогулял субботник или… курил в туалете.

 
«Перемена пришла громкогласая,
От уроков устали дети.
В унитазы окурки выбрасывая,
Курят девочки в туалете.
Пол от пепла уже коробится,
Лица девочек бледно-желты.
Если пудру убрать, посмóтрите –
Это вовсе не лица – морды.
Неужели не страшно, девочки, –
Одряхлеть, разминувшись с юностью?
…Унитазы журчат, посмеиваясь
Над ужасною вашей глупостью!»
 

Обычно студенческая стенгазета была обязаловкой, но постепенно мы заметили, что нас никто к этому не принуждает. Мы сами хотим что-то в ней написать, что-то придумать, нарисовать и вообще изложить какую-то мысль. Неожиданно для нас самих мы увидели, что из казенной обязаловки можно сделать что-то яркое, смешное и интересное.

Это настолько нас тогда поглотило, что весь год мы жили нашей газетой, рифмами ее стихов и карикатурными образами ее персонажей.

И чем больше мы входили в раж, тем глубже и резче становились темы нашей газеты. Если в первых выпусках мы писали про учащихся и их истории, т. е. про самих себя, то постепенно нам стало этого мало. Захотелось писать про что-то более серьезное, важное и острое. И мы стали писать про преподавателей, а потом еще дальше, вообще про… страну.

Мы не ставили цель выпускать антисоветскую газету. Мы не были критиканами или диссидентами. Какие диссиденты в 17 лет? Но одна из очередных газет взорвала-таки деканат! Замдекана раздраженно сорвал газету со стены и вызвал нас к себе.

Мы были его любимыми учениками, но в тот момент Евгений Григорьевич был взбешен.

Я не помню уже, о чем была та газета, кого и что мы там затронули, какие были там рифмы, о чем были те карикатуры. Но разъяренный Евгений Григорьевич кричал на всю учительскую:

– Вот именно из-за таких, как вы, – и он указывал пальцем на нас, – начнется то, что сейчас творится в Польше!

А в Польше в тот момент происходили беспорядки под водительством профсоюза «Солидарность». Рабочие гданьской судоверфи объявили забастовку, и польская милиция уже несколько недель не могла их разогнать.

Я был советским юношей и в душе точно был против далекой непонятной мне «Солидарности», против всяких поляков и за все советское. Мы как-то оправдывались, говорили Евгению Григорьевичу, что он не прав. Но на этом выпуск «Комсомольского прожектора» закончился. Мы обиделись, пытались забрать сорванную газету, но замдекана ее куда-то спрятал от греха подальше.

Выпуск газеты закончился, но в нас уже забурлил дух противоречия, и мы решили назло всем, тайно писать… книгу!

Это должен был быть сатирический роман типа «Золотого теленка», но не про давние годы, а про современные дни. Про 80-е! Про наших жуликов и казнокрадов, тунеядцев и партократов! Мы должны высмеять их всех!

Как Ильф и Петров писали «Золотого теленка» вдвоем, так и мы решили писать роман вместе. Мы жили с Игорем тогда одной жизнью, одними идеями и впечатлениями. Мы жадно впитывали литературу, русскую поэзию, песни Высоцкого, рифмы Маяковского. Перечитывали все, что находили свежего в горловских книжных магазинах или городской библиотеке.

Мы были неразлучными друзьями. Два разных склада мышления: я – технарь, он – гуманитарий. Моим коньком были математика, физика, черчение, а он легко писал. У него был точный и выверенный русский язык, легкая рифма и острая мысль.

В общем, сатирический роман, под условным названием «Спортлото» мы стали писать вдвоем. В первый момент мы лишь наметили общий скелет, фабулу романа.

Она была такова: в заштатном советском городишке молодой человек от нечего делать купил лотерейный билет «Спортлото». Он не верил в случайные выигрыши, не пытался что-то просчитать и потому поставил совсем нереальную, не сулящую выигрыша комбинацию. Нужно было выбрать шесть чисел из 49. Он выбрал 1, 2, 3, 4, 5, 6! В выигрыш такой комбинации он не верил и рассказал про свою «нереальную» ставку друзьям и подруге еще до розыгрыша. Сам куда-то уехал, а билет потерял.

Розыгрыш лотереи «Спортлото» показывали тогда в прямом эфире по центральному телевидению на главном первом канале. Ставка была невероятной, но она выпала, и потому выигрыш оказался самым большим в истории СССР – 1 миллион рублей!

Далее начинаются похождения главного героя, а также различных проходимцев, которые, узнав о «выигрыше», ринулись на поиск вожделенного билета. Наша задумка была проста: мы хотели по ходу странствий этого билета по стране с названием СССР показать всех персонажей, населявших ее. Желательно с юмором и гротеском.

Мы были воспитаны на «12 стульях» и «Золотом теленке» и видели свой роман примерно таким же, но не про молодую советскую республику, а про нашу большую, огромную Родину – СССР.

Это должна быть едкая сатира, но не против, а ЗА!

Ведь Ильф с Петровым смогли как-то так описать советскую действительность, что ты смеялся над ее героями, но не над страной.

Так же, как они, мы видели пороки системы в конкретных персонажах, но не в самой системе. Система была прекрасная и великая, но часть людей, населявших СССР, были смешны и карикатурны.

Так мы тогда думали, так мы и сели писать свой роман.

Мы писали по очереди, один вечер Игорь, один я. Мы передавали друг другу рукопись, не рассказывая о своих задумках, давая каждому свободу в его фантазиях и мыслях. Стиль письма у нас был разный и задумки, естественно, отличались, сюжетные линии ветвились и разрастались. Мы ругались, спорили про детали, запутывая весь сюжет.

Мы сразу придумали, каким будет финал романа – «счастливый» билет, проехав тысячи километров, пройдя через сотни вспотевших от волнения рук, не должен был достаться никому! Но если в «12 стульях» клад, запрятанный в стул, превратился в Дом культуры, то по нашему замыслу он должен был просто улететь, утонуть или куда-то раствориться, оставив проворовавшихся торгашей, жуликов, взяточников и казнокрадов ни с чем. Мы ясно видели эту концовку.

Но как подобраться к ней через дебри сюжета, сочиняемые двумя абсолютно разными по характеру и стилю молодыми людьми? Мы не понимали, мучились, пытались что-то состыковать, но в результате запутывались все больше. И, не пройдя и трети пути, остановились…

Я спрятал пухлую папку с листами на антресоли за старыми вещами, чтобы ее никто не нашел. И роман так и остался недописанным.

P.S.

Через полгода после того, как мы забросили свою книгу, на экраны всех советских кинотеатров вышла последняя комедия Гайдая – «Спортлото-82». Поразительно, но великий режиссер взял за основу своей киноленты ту же самую идею! Случайный билет, случайный выигрыш тот же самый набор цифр – 1, 2, 3, 4, 5, 6.

Герой теряет, ищет и находит свой билет, сталкиваясь по пути с жуликами, авантюристами и спекулянтами.

Мы жили в одной стране, общими переживаниями, мыслями, идеями и страстями.

Литклуб газеты «Кочегарка»
(1982)

Однажды мы с другом обнаружили в городе необычное сообщество.

На стене городской библиотеки висело объявление: «В эту субботу состоится очередное заседание литературного клуба газеты "Кочегарка"».

Ради смеха и интереса мы решили туда сходить и так там и остались на целых два года. Раз в месяц, а может, и чаще мы стали посещать это презабавное собрание увлеченных людей.

Там собирались все писатели и поэты города Горловки.

Тут были и профессиональные литераторы типа редактора местной газеты и поэты-любители. Мужчины были в основном старше сорока, а женщины лет 30–35. Мне казалось, что они все незамужние или разведенные: трудно было представить, что у них есть семья, ведь заседания литературного клуба проводились по выходным и иногда длились по три-четыре часа. Я не мог вообразить, например, свою маму, посещающую такой литклуб: она не оставила бы домашние заботы ради таких посиделок.

Мы с Игорем были там самые молодые, нам было по 17. Все литературное сообщество с любопытством на нас смотрело, пытаясь понять, зачем нам это нужно и действительно ли нам это интересно. Но постепенно к нам привыкли, мы стали завсегдатаями. Нас даже полюбили, глядя на нас как на подрастающее литературное поколение.

В первом ряду кресел обычно располагались мастодонты литклуба, именитые и «заслуженные» горловские литераторы и даже один член Союза писателей СССР. За ними – все остальные члены клуба вперемешку, а на галерке садились мы с Игорем. Оттуда удобнее было всех видеть, наблюдать, смеяться и плакать.

В отличие от всеобщей советской казенщины, царившей на телеэкранах, в залах комсомольских, партийных и прочих заседаний, тут был настоящий оазис духовной свободы и раскрепощенности. Всякий раз, как мы приходили туда, мы не знали, что будет дальше. О чем пойдет разговор, кто и что будет читать? Это все время был экспромт.

Экспромт людей свободных, небезразличных, оторванных от реальной жизни и немного странных. Наверное, именно таких людей называют «городскими сумасшедшими». Вместо того чтобы обсуждать производственные показатели своих шахт и заводов или судачить про сплетни соседнего двора, они собирались по субботам, в свободное от работы время, чтобы обсудить… чужие стихи.

На каждом новом заседании перед публикой выступал поэт.

Он раздавал всему залу свои стихи, предварительно распечатанные на машинке, и, волнуясь, начинал их читать. Он читал их в первый раз. Это было обязательное условие литклуба, это должен быть именно дебют. Или первое прочтения стиха, или даже дебют самого поэта!

Вы когда-нибудь пробовали читать перед публикой стихи, свои собственные стихи? И не просто перед случайными зеваками, а перед аудиторией взыскательных критиков, добрых и едких, надменных и простых, злых и насмешливых? Перед мужчинами и женщинами, перед людьми, которые только для того и собрались, чтобы прямо сейчас обсудить эти твои стихи!

Всякий раз такое чтение было пиком эмоционального напряжения для чтеца, будь он молодым или старым, профессиональным или начинающим. Волновались все. Это чувствовалось и передавалось сквозь ряды вне зависимости от качества литературного материала.

Помню какой-то забавный старик, ему было уже за 70, принес свой очередной стих. Старичок был тщедушный, смешной, совсем лысый, но с живыми глазами и яркой улыбкой. Его все давно знали и потому заранее уже улыбались в предвкушении смешных и наивных стихов, но старались делать задумчивый вид, чтобы его не обидеть.

Стих начинался серьезно, и сначала все держали себя в руках. Но когда очередной своей рифмованной аллегорией он возвестил, что «голова его уже облетела, как одуванчик», зал не выдержал и взорвался от хохота. Мне, как и всем, было безумно смешно и жалко его одновременно.

Сразу после чтения начинался подробный разбор стиха.

Какие были рифмы? Какой размер: ямб или хорей, дактиль или анапест? Где автор сделал ошибки, где сбился ритм? У кого из великих он «украл» ту или иную рифму или мысль. Да и вообще, о чем этот стих?

Это всегда был едкий, жесткий, меткий и интересный разговор, разбор полета.

– Зачем ты это написал?

И вот настал момент, когда такого «разбора полетов» дождался и Игорь. Он тоже писал стихи. Весь зал тогда очень обрадовался, они наконец-то дождались! Что же прочтут эти молодые?! О чем будут их стихи?

Игорь, как и все, волновался. Долго выбирал, какой свой стих прочитать и решил читать «Про осень».

 
«Осень ворвалась, играя ветрами,
Землю врасплох застигла,
Грубо скрутила ее облаками
И рассмеялась дико…»
 

Там было дальше что-то про лето, про непогоду и тепло, которое хочет пробиться сквозь ветер и ливни. Зал дослушал все внимательно до конца и… ничего не понял. Все ждали чего-то резкого, про молодость, про любовь или задор. А тут какая-то лирика про погоду и времена года.

И только член Союза писателей СССР понял все. Он сам взялся за анализ и долго, витиевато объяснял Игорю и всем остальным, что «так нельзя», что «это слишком», но он понимает, что «это молодость» и «все пройдет». Речь его была длинная, с экскурсами в историю. Он не старался всем что-то сразу прояснить, а лишь намеками стал разъяснять залу суть.

И до всех постепенно начал доходить потаенный смысл стиха, что «осень» – это ОКТЯБРЬ и что «зима» – ЗАСТОЙ.

– Ох уж эти, молодые, – заохал зал.

P.S.

Через много-много лет у меня появилось увлечение: я стал скупать в московских антикварных лавках прижизненные издания поэтов Серебряного века. Тогда, в нулевые, эти потертые, истрепанные книжечки Блока, Есенина, Ахматовой, Гумилева были никому не нужны в Москве.

Приходя на редкие книжные аукционы, я вдруг обнаруживал, что за книжки собираюсь торговаться только я, и потому мне удавалось покупать их почти даром. Постепенно я собрал почти все, дома накопилась большая библиотека. На меня, респектабельного московского банкира, с удивлением смотрели тогда антиквары.

Зачем ему нужны эти «стишки»?

Наверное, какой-то чудак, «городской сумасшедший»…