Грозный. Первый настоящий император Руси

Царь в Угличе

Объезд построенного близ Углича нового города, раскинувшегося по обеим сторонам Волги, царь Иоанн решил начать с противоположного берега. Чтобы государь со свитой мог пересечь водную преграду, за день до высочайшего приезда был сооружен мост: широкий деревянный настил, уложенный по плавающим в воде бочкам.

Первым на коне ехал дьяк Выродков, за ним царь Иван с Андреем Курбским и английским гостем – бароном Джеймсом Куком, чуть позади Петр Серебряный и Семен Микулинский; позади, в красиво украшенной закрытой повозке, запряженной парой лошадей, ехали протопоп Сильвестр с сыном Анфимом, замыкали процессию тучный хан Шах-Али с двумя касимовскими всадниками и боярин Ушатов, в вотчине которого стройка и происходила. Позади и по бокам вельможной колонны ехала конная царская охрана. Царь смотрел на построенные по его указу башни и стены, рядом с которыми были выстроены мастера и подмастерья, готовые к монаршей оценке.

– Смотри, великий государь! Стены и башни собраны из дубовых бревен. Рубка велась зимой. Боевые ходы башен и стен позволяют разместить как лучников, так и пушкарей. Широкие бойницы как раз для новых пушек, которые придут летом с пушечного двора. Далее идут собранные строения для служб: кузница, конюшни, избы для стрельцов, царская изба, наместническая изба – все готово, только разобрать и отправить… – докладывал Выродков.

– Постой, а это церковь? О, узнаю старого и малого мастеров. Подойди, старик! – окликнул Мологу Иван. – И ты, юнош, иди сюда. Ну так как, готова церковь для самой середки горы Круглой?

– Батюшка-государь! – с глубоким поклоном начал Александр Иванович, – храм сделан с таким расчетом…

– Ну-ка, иди сюда, младший! Ты мне расскажи, сколько простоит церквушка, которую ты с дедом смастерил? – перебил Иван. Сергуля, держа обеими руками шапочку у шеи, смотрел во все глаза на царя:

– Великий государь! Мы очень старались! Мастера у нас хорошие, рубят так, чтобы прикрыть торцы стволов от воды и порчи. И ставить будем так, чтобы воду не сосала. Простоит, батюшка-царь, и нас переживет!

Все присутствующие охнули, даже как-то отшатнулись от мальчика. Ведь про царскую жизнь и правление положено отзываться как о вечности.

– Дельный отрок! Как его зовут, напомните! – обернулся Иван к дьяку Выродкову.

– Мастера зовут Александр Молога, а это внук его Сергий! – с готовностью выпалил дьяк.

– Мологов внук Сергий, значит. Хорошо. Учти, Мологов Сергий, это первый православный храм в Казанском крае будет! А вера наша православная должна на века стоять крепко! – проговорил царь и повернулся к англичанину. – Замысел сей большой, хочу, чтобы с самого начала видел ты, друг мой, какая история тут творится! Видел и передал и живущим ныне, и для потомков. Батюшка Сильвестр, – обратился Иван уже к протопопу. – Ты осмотри храм на предмет удобности для службы и божьей милостью благослови. А ты, Анфим, сочти расходы, не забудь милости мои созидателям. Оплату за сделанное тебе поручаю. Едем в Воскресенский монастырь, тут нечего больше смотреть! – указал царь, и вся процессия начала разворачиваться в обратный путь.

– Великий государь! Зачем же в монастырь? – подскочил к царю боярин Ушатов. – В моих палатах все уж готово для встречи высочайшего гостя! Прошу, не обидь милостью!

– Бояре взяли за правило поучать, мол, царь-отрок, царь-малец! – для всех, хитро улыбаясь, громко сказал Иван. – А к тому не смышлены, что коли слово царское сказано, то ими должно быть исполнено немедля. Ничего, привыкнут и мысли наперед читать, коли жить захотят. Сказано – в монастырь!

Процессия двинулась за Волгу, а боярин Ушатов кожей спины почувствовал, что над ним сгущаются тучи.

В большой трапезной палате Воскресенского монастыря царь слушал приближенных. Первым говорил князь Серебряный. Вдоль стены под стражей стояли пленные четверо «казанцев» со связанными за спиной руками.

– Город, который зачинить на Круглой горе на Свияге намеревались, готов стоит. По большой воде сплавлять нужно все по Волге вниз. Печаль одна: теперь в Казани о городе узнают. Тысяча разбойника Епанчи Арского прошла изгоном по Ярославским и Угличским землям. Узнали на Москве поздно, вдогон пошли, да не догнали. И ведь, стервецы, подобрались к самой стройке. Четверых-то мы поймали, да сколько тех, кто видел все, а мы их не поймали? Все в Казани известно будет, затворятся теперь, насторожатся. Виноваты, в общем, государь.

– Что сказали эти, кого вы поймали? – спросил Иван заинтересованно.

– Молчат! Мы уж их на муравейник садили, все равно молчат. Или муравьи нынче вялые еще?! – возмутился Серебряный.

– Молчат они у тебя, у тебя! Ты ж, Петя, на бой способен, а на тонкие дела что дитя. – Царь обернулся к своей службе. – Поставить котел на дворе, воды налить, чтобы по колено было, не более, когда кипеть будет! А игумен нас пока угостит!

На лице Ивана заблуждала сладкая мимика, как будто во рту его была вкусная конфета. Монастырские служки начали подавать на стол, а четверо широкоплечих из царского сопровождения пошли выполнять приказ. За ними следом выволокли и связанных.

После недолгой трапезы царь со спутниками вышел на высокое крыльцо. На дворе все было приготовлено для дознания. Четверо «казанцев» стояли на коленях. Лица их были опухшими явно от укусов насекомых, видно было, что их действительно подвергали пыткам муравьями.

– Возьмите-ка вот того, черного! – указал своим подручным Иван.

– Начинайте!

Дюжие парни с засученными рукавами рубах с двух сторон крепко взяли обреченного и по ступеням подняли на помост, оттуда на весу опустили за одежду в котел. Вода парила. Царь указал одним движением, и на помосте было установлено кресло. Иван уселся на его край, нагнувшись к пытаемому так, чтобы только жар от горевших под котлом сучьев не был слишком навязчивым.

– Смотри на меня! Сейчас ты скажешь, кто послал тебя. Под каким началом ты пришел в Углич? Что хотел, для чего вертелся у новых срубов? Что должен был сделать и кому дать весть? Сейчас будет горячо и больно. Хочешь вылезти – говори! Хочешь купаться – твоя воля!

– Ты, вожак собачьей стаи, чего морду вытянул, чего унюхиваешь! Хочешь узнать, как твоя песья стая передохнет? – пытаясь улыбаться, сказал казанец. От такой неожиданной дерзости все окружающие дернулись и примолкли. Только Иван, казалось, был доволен происходящим и еще ближе нагнулся к котлу.

– Добавьте дров, нашему гостю банька нравится! – сказал он, улыбаясь. – Много ли воинов у Епанчи? Ты ведь с ним пришел? А куда он отправился теперь?

Вода в котле покрылась мелкими пузырьками и стоящему в ней по колени все труднее было сохранять самообладание. Он наклонил голову вправо, чтобы пот не заливал глаза.

– На каждую твою бешеную собаку есть стрела! И на тебя хватит, собака с капающими слюнями!

– Князь Петр! – окликнул Иван князя Серебряного. – Ну где ты? Иди ближе. Я не нравлюсь гостю, он меня собакой ругает. Поговори с ним ты, спроси о делах.

Серебряный нехотя, не глядя на мучающегося, подошел. Меж тем вода вскипела, и боль даже для мужественного бойца стала нестерпимой. С налившимися кровью глазами казанец кинулся к краю котла. Стоящий рядом стражник толкнул его в плечо крюком багра. Казнимый упал на бок в кипяток, вскочил и дико, гортанно закричал. Бросился опять к другому краю, вновь получил тычок. Человека варили заживо, а он как мог инстинктивно сопротивлялся.

– О чем я спрошу этого, батюшка-государь! Дозволь рубану, чтоб уж не мучился! – просяще пробасил Серебряный.

– А дай-ка я, государь, спрошу! – поднялся Курбский. – Эй, связанные! А кто еще хочет купаться? А может, кто поговорить хочет?!

– Я, я! – Один из «казанцев», перебирая разбитыми коленями, пополз к Курбскому. – Спаси, Бога ради!

– Молчи, приблудная свинья! – донеслось из котла. Среди кипящей пены и запаха обваренной кожи казанец смог еще приподняться на колени и взглянуть одним страшным глазом вокруг. Искаженное кипятком и болью месиво, недавно еще бывшее лицом, издало невнятный вопль, схожий с арабским ругательством и, дернувшись, скрылось за паром. Котел еще конвульсивно дергался, когда второго пленного поставили на ноги и подвели к Курбскому.

– Хорошо, но… быстро! – сказал царь, откинувшись на кресле. – Ну что ж, князь Андрей, дознавайся ты!

Пленному поднесли чарку с водой и дали отпить. Сделав несколько жадных глотков, он начал скороговоркой вещать.

– Господине, я все скажу. Я русский, я Юра из Коприна села. Пять годков тому с дружиной детей боярских Ушатовых под Казань ходил. В войске Московского государя… Крепко оторвались мы тогда от полка, на татар ушли версты на две. Попали, как зайцы в силок, татары взяли, увезли на посад. Держали как скотов, в холоде, в голоде, кое-как живы остались…

– Ты к делу веди, как в отряд Епанчи угодил? А то котел-то еще тепленький! – показал Курбский пленному большим пальцем назад.

– У Епанчи никогда в отряде не были. Рашид-бек наш хозяин. В смысле… мой хозяин. Он нас у бая забрал, в крепости в сарае у Ногайских ворот держал, допрашивал. Как узнал, что дети боярские у него в рабстве-то, взял меня с собой на Москву. Он послом тогда у Московского князя был. Там свиделись с князем Ушатовым. О чем шел торг-беседа, не ведаю, только решил Рашид-бек послать меня с этими двумя… с языками резаными – они только мычат потому, с дервишем Сахибом – которого сейчас запытали… в общем, сыновей князя Ушатова Ивана и Данилу доставить на вотчину.

– Доставили? – с усмешкой спросил царь.

– Мы ехали с отрядом Епанчи. У него и правда не меньше тысячи всадников было. Шли после Нижнего по левому берегу, в Костромской земле пожгли деревни. В Угличской тоже.

– Ты, значит, русский, Юра! Значит, своих грабил и насильничал, русский?! – зарычал князь Серебряный.

– Я не трогал никого, батюшка-господин! Мне велено было довести… вот до Угличской земли да указать, где для нова града лес рубят…

– Ты не спеши, Юра. Попей еще. Развяжите ему руки! – скомандовал Курбский. – Рассказывай, значит, ты всех в Углич привел, и…

– Я привел не всех. Отряд Епанчи в лесу за Дивной горой оставался в одном переходе. Я с сынами княжескими, с Сахибом и этими… За околицей у Золоторучья дом для охоты, изба. Там с князем Ушатовым встретились. Сыновья на коней и уехали, в Углич, видно. А князь с Сахибом без меня говорили, о чем не знаю.

– Ты все рассказал, Юра? – спросил Курбский.

– Все.

– Да не все. Что делать-то вам велели у срубов? Чего забыли на постройке-то?

Юра молчал, опустив голову.

– Знаешь, Юра. Помыться тебе надо. Вот сейчас будем зачерпывать кипятку из котелочка да на спинку тебе. А потом ледяной водичкой. А потом снова кипяточком. Вот память-то просветлеет, если наперед шкура лоскутьями не сойдет. Давайте кипятку! – крикнул Курбский.

– Не надо! – отшатнулся пленник. Сахиб велел запалить как можно более срубов на Красной горке да в Алтынове. А как тушить все бросятся, да нас искать на этой стороне, по той стороне Волги по Золоторучью Епанча пройдется, а если бы повезло, то и по Угличу. Рашид-бек только наказывал палаты боярские не трогать, по уговору.

– И если бы не мальчик, то так бы оно и было?! – не то спросил, не то поведал Андрей Курбский.

– Хорошо поведано, а, боярин Ушатов! – сказал Иван. – Иди-ка поближе, Петр Иваныч. Отопрись теперь, скажи, что врет предатель!

– Мне отпираться не пристало! – сказал боярин с достоинством. – Сыновья мои, дети боярские, постарше тебя, великий государь. Нет ведь дороже ничего, кроме своих-то детей. Спас их как мог, а теперь суди меня.

– Да ты, Петр Иваныч, не только о сынах подумал. Ты хотел двух уток одной стрелочкой убить. Кабы про поджог да про сговор твой никто не прознал, все свалили бы на Епанчу. А что?! Каждый год Епанча да такие же товарищи-разбойники балуют по Руси, а Русь горит, горит! А тебе, у которого пол-вотчины бы сгорело, государь московский милости бы всякие насыпал, да? Приполз бы, погорелец, жалко бы стало тебя. Так рассчитал?

– Великий государь, не позорь, Христом Богом прошу. Я родовитый боярин, князь, от Рюрика, как и ты, веду колена. Одного леса моего на постройку сколько ушло, да людей – все отдал…

– Твоего леса! Кончится твой лес и род твой кончится. В предательстве спасение хотел найти! – Царь встал с кресла и скомандовал страже: – Увести боярина Ушатова. Три дня подержать в клетке возле палат, чтоб все, кем он тут правил, посмотреть на бывшего властелина своего могли. А потом отправить на Москву. Там дознаемся, не сговорился ли наш боярин еще с кем!

– А тебе все баловство, великий государь! Для потехи с казанцами воюешь, людей губишь, детей сиротишь! Все вернется тебе! – прокричал князь Ушатый, которого уже вели под руки стражники.

– А тебе чего бы хотелось, Юра? – спросил его милостиво Иван.

– Покаяться в грехах! Прощения просить, великий государь!

Игумен поднялся со своего места и обратился к царю:

– Государь наш, опора и надежда православная, прошу, только не в обители это покаяние. И так уж казни устроили в Боговом месте!

– Ну что же, уважим игумена, святого человека! Отведите пленных за стены монастырские и дайте им покаяться! – отдал приказ Иван.

– Благодарствую, государе! Великий государь милостив! Там церковь, да? – заверещал Юра, кланяясь и заглядывая в глаза окружающим. Его и остальных двух пленных вели к воротам. Последнее, что он увидел в своей жизни, это закатная пойма Волги и взмах шестопера, которым царский стражник ударил его в висок. Остальные двое погибли одновременно от ударов топорами в затылок. Плюханье о воду тел, сброшенных в ров у монастырской стены, подняло на крыло копавшуюся до этого в тине цаплю. Птица с шумом разрезала воздух, описала дугу и полетела в сторону плесов.

В мечети тихо

Высокие стрельчатые арки малого зала мечети делали его зрительно гораздо выше, чем он был на самом деле. Умело набранные французскими мастерами витражи с сурами из Корана причудливо преломляли солнечный свет и разноцветными отблесками украшали стены. Большой зал главной казанской мечети, где происходил намаз и сотни правоверных воздавали хвалу Всевышнему, был еще красивее и торжественнее, но именно здесь, в малом зале, сеид Кул-Шариф мог молиться в одиночестве, думать, писать или проводить важные встречи. Зал был построен по примеру Черной палаты, которая когда-то была одним из мест сосредоточения власти в Древних Булгарах. В нем также было четыре входа по сторонам света. Но здесь, в Казани, все было выше, тоньше и изысканнее. Лучшие мастера мусульманского зодчества из Северной Африки трудились над созданием этой мечети и вложили в нее весь опыт и умения.

Высокая и статная фигура сеида Кул-Шарифа, казалось, была важнейшей составной частью всего архитектурного образа. Легким жестом он пригласил бека Чапкына Отучева, мурзу Камая, князя Епанчу и посла Рашида расположиться на кожаных топчанах, стоящих полукругом.

– Я хочу выслушать подробно о планах и делах Москвы. Как исполнен мой наказ, князь Епанча?

– Благословенный сеид, посланник Пророка! – Епанча встал и поклонился. – Ты волен казнить меня, наказ твой не выполнен. Твои посланники были обнаружены и казнены. Князь Ушатов, который за выдачу сыновей обещал содействие, в опале отправлен на Москву. Мы сожгли лишь десяток деревень и привели скромный полон. Всех рабов под стенами крепости на Ташаяке ожидает твой осмотр: выбери, хоть всех забери.

– Садись, князь. Усомниться в твоей верности и отваге может лишь безумный. Говори ты, Рашид-бек! Всех ли благочестивых наших людей мы потеряли на Москве?

– Милостивый сеид, отражение Аллаха на земле! – Рашид вскочил и закланялся быстро и часто. – Из потерянных лишь дервиш Сахиб показал себя верным воином ислама и умер достойно! Но на Москве есть еще люди ханства, и цепь вестей не прервется. Царь Иван повелел следующее. Весь срубленный под Угличем город сплавлять по Идели вниз. Все уже разобрано, помечено и уложено в плоты. И еще… Главной ладьей плывет новый наместник, назначенный царем Иваном на Казань.

– Вот как? – Кул-Шариф приподнял бровь с удивлением. – Кто же из русских осмелился принять на себя начало над великим Казанским ханством?

– Нет, не русский. Татарин. Шах-Али, хан касимовский!

– Аллах услышал мои молитвы! – Сеид воздел руки вверх.

– Верно ли я понял тебя, великий? – развел руками Чапкын Отучев. – Ты благословишь этого жирного шакала на ханство? Помнишь ли ты его прошлое царствование?

– Помню, помню, уважаемый бек! – отвечал Кул-Шариф со спокойной улыбкой. – И мыслю не на одно лето, а на столетия!

– Прости великодушно воина, великий сеид! – поклонился Епанча. – Нет ли у тебя сомнений в нашей силе? Мы не пустили неверных в крепость два года назад, не пустим и теперь. Терпеть русского наместника люди казанские смогут. Стиснут зубы и стерпят. Но чтобы манкурт Шигалей… бунт будет, арские не стерпят точно! Прости, но это так!

– Ты сказал то, о чем я думал годы, достойный Епанча! Ты настоящий сын татарского народа, верный, с горячим сердцем. Люди устали от войны, люди бедны. Многие беки лишились дохода от торговли не только на Идели, но и на Каме. Пустить русского наместника придется все равно, чтобы дать отдых, пополнить амбары и табуны. Если бы пришел русский лис Адаш или Микулин – они сели бы в городе тихо, смотрели бы по сторонам и выжидали. Посылали бы грамоты-доклады Ивану. Кто-то из людей смирится, будет рад худому миру. Но Шах-Али – дело совсем другое! Он мечтает, во сне видит власть над Казанью. Он помнит, как его, как шелудивого пса, выкинул с престола Сафа-Гирей, благословенна память о нем! Он ничтожен, поэтому захочет мстить и доказывать величие свое. Этого народ не стерпит, народ его снесет вместе с русской властью. Когда ставленник Москвы будет врагом, то врагом будет и Москва, на курултае призовут на ханство крымцев или ногайцев. Придут тысячи воинов и вышвырнут Москву обратно, в дремучие леса на Оку. Где ей и положено сидеть.

– Ты велик, сеид Кул-Шариф! Велик не только благочестием и близостью к Всевышнему, но и умом непревзойденным! – с поклоном воскликнул мурза Камай. – Совет дивана примет верное решение, Шигалея примут ханом над собой, верно, бек Отучев?

– Не только наместника требует принять Москва, но и отпустить всех своих рабов, взятых по городам и весям русским! – строго проговорил Отучев.

– Отдать рабов?! – воскликнул с наигранным удивлением Камай. – Но кто работать будет? Как без них строить? Как пахать? Кто будет делать грязную работу за скотом?

– Отдать рабов… – в задумчивости протянул Кул-Шариф и повернулся к окну. Тень с очертаниями его благородного профиля с персидской бородкой легла на мраморный пол. – Работать некому будет… это еще ухудшит положение беков и ускорит бунт. Главное, чтобы все понимали, что плохо стало, когда Шах-Али пришел править. Да, через семь дней после воцарения Шах-Али, когда до каждой стороны ханства доскачет вестник о том – отпустить всех русских рабов. Всех!

После совета у Кул-Шарифа бывший посол Рашид-бек и мурза Камай пересекли двор мечети, обогнули садик медресе, где под сенью огромных лип вокруг каменного стола сидели и писали что-то два десятка мальчиков в тюбетейках, кивками ответили на приветствие знакомого имама в чалме и через арку ворот вышли из крепости. По широким каменным ступеням они спустились с холма к рыночной площади Ташаяк. После аристократичной прохлады Соборной мечети базар выглядел слишком суетно, ярко и многоцветно. В аркадах каменных торговых рядов располагались бухты разноцветных тканей и развалы с орудиями и оружием. На растяжках были развешаны кожи. Сама площадь была занята деревянными лотками с навесами, под которыми торговцы прятались от палящего солнца. Тут были разложены восточные украшения, сладости вперемежку с разноцветной ближневосточной посудой. Далее шли ряды с пряностями, ударял в голову запах жарящегося тут же мяса. Поодаль выстроились возы с сеном и скучающими рядом деревенскими мужиками. Дополняли картину снующие хаотично русые мальчишки с кренделями, баранками, пирожками на прикрепленных к поясу коробах и продавцы кулонов-шамаили, сидящие у входа в небольшую деревянную мечеть. Несколько раз обернувшись, Рашид и Камай преодолели рыночную толчею Ташаяка и вышли к Тайницкой башне.

Перейдя ров по качающемуся цепному мостику, они вновь вошли в крепость через широкий портал под нависающей над головами осадной решеткой. Дюжина бойцов городской охраны сидели прямо на мостовой, рядом со своими, составленными пирамидкой, копьями, кидали в круг какие-то костяные шары и время от времени всплескивали мужским хохотом, не обращая внимания на отдельных прохожих.

– Нам не стоит идти прямо по улице, иначе не было смысла делать крюк! – сказал мурза Камай. – Можно пройти через Нур-Али, оттуда есть вход в ханский двор!

Мрачная громада мечети Нур-Али, выложенная из грубо обработанного камня, с узкими крепостными окнами, стояла слева от Тайницкой башни как свидетель аскетичного боевого прошлого.

– Ты думаешь, там не найдется людей сеида? – усмехнулся Рашид-бек. – Нет, нам нужно как можно меньше глаз. Когда-то мне довелось сопровождать Сафа-Гирея по другому пути. Алла бирса, он сохранился.

Рашид вернулся к Тайнинской башне, раздвинул кусты колючего боярышника и заглянул за выступающий пилон. Потом сделал знак Камаю и зашел за выступ. Низкая дверь после нескольких толчков поддалась настолько, чтобы можно было просунуть руку в щель и сдвинуть засов, после чего оба начали спускаться в узкий проход. К удивлению Камая в подземном коридоре не было кромешной тьмы. Через щели в своде внутрь проливалось ровно столько света, чтобы не споткнуться. «А ведь, идя по улице, и не скажешь, что под тобой кто-то ходит», – подумал Камай, но вслух ничего не сказал.

Скоро подземный ход вильнул вправо, и путники, нагнувшись, чтобы не удариться головой, вошли в просторное помещение с факелами, расставленными по углам. Основную часть этого зала занимал бассейн с водой, в который вливался узкий, но непрерывный поток воды, стекающий с каменной стены. Возле бассейна стояли вооруженные стражи, следившие за работой чудного механизма: вокруг деревянного колеса на скрипучей оси двигалась кожаная лента, к которой на коротких цепях были прикреплены ведра. Окунувшись, наполненные до краев, они поднимались и исчезали в темноте, а пустыми уже возвращались обратно.

– Это тот самый источник, который питает чистейшей водой ханский дворец, бани, кухни военного гарнизона и многое другое! – пояснил с улыбкой Рашид изумленному Камаю. – А ты, мурза, думал, воду в крепость только из Казанки носят?

Подземное пространство оказалось анфиладой примыкающих друг к другу залов. Следующим на пути оказалась комната, по длинным сторонам которой располагались арки с деревянными дверями, некоторые были открыты, тут что-то грузили рабочие под присмотром приказчика. В данном случае пояснений не потребовалось. Было очевидно, что за дверями находились ледники для хранения рыбы, мяса и еще каких-либо припасов.

Следующий зал был меньше предыдущих и имел два проема по бокам. Проход направо, за которым начиналась лестница вниз, был перегорожен опускной решеткой. Проход налево, на винтовую лестницу, ведущую вверх, был открыт. Преодолев несколько десятков ступеней, Рашид и Камай оказались на первом этаже ханского дворца. Проходящих мимо служащих нимало не удивили двое мужчин в дорогой одежде и при оружии, которые без всякого приглашения оказались в резиденции властелинов Казанского края. Только у дверей, ведущих во внутренний двор, навстречу пришедшим устремился пожилой слуга-секретарь.

– Прошу досточтимых беков сообщить имена, титулы и причину, по которой они нарушают покой великого хана!

– Ты что, старый Хафиз, ослеп на старости? – Тут уже вышел вперед мурза Камай. – Не узнаешь правителей ханства?!

– Аллах мне дал единого правителя ханства – хана Утямыша! Других не знаю.

– За незнание пойдешь на скотобойню убирать кишки! Не место тебе во дворце! – кипятился Камай. Рашид же, напротив, не хотел лишнего шума.

– Мурза Камай очень устал от важных дел. Я, посол Казани на Москве, Рашид-бек, пришел вместе с ним доложить великому хану о важных делах. Передай ему нижайшую просьбу принять нас и выслушать!

– Ожидайте здесь! – указал Хафиз и с достоинством удалился, прикрыв за собой украшенную великолепной резьбой дверь.

– Срывать свою злость на прислуге – признак неуверенности, мурза! Ты нервничаешь? – спросил Рашид.

– Я в бешенстве, если мне указывают, что делать, когда я знаю сам!

Наконец обе резные двери отворились, и слуга Хафиз провозгласил: «Великий казанский хан Утямыш и его мать, царица Сююмбике, просят войти!»

Внутренний дворик ханского дворца наполовину был залит полуденным солнечным светом. Воздух был наполнен ароматом теплой хвои и цветов. На искусно устроенных клумбах краснели тюльпаны. Под карликовой сосной бусинами порванного ожерелья раскинулись цветущие ландыши. Райскую картину своим журчанием дополнял небольшой фонтан из светло-серого мрамора с желтоватыми прожилками.

В теневой стороне дворика за несоразмерно большим столом сидел мальчик в желтом китайском халате и белой тюбетейке. Рядом у стола стояли две няни.

– Ханум Сююмбике! Великий хан не хочет доедать ни кашу, ни лапшу! Скажите хану, что у него не будет так никаких сил! – проканючила одна из нянек. Сююмбике подсела рядом с Утямышем.

– Улым! А ты знаешь, что стол стоит на крылышках ангелов? – нежно спросила красивая черноглазая женщина.

– Как это? – округлил глаза Утямыш и полез под скатерть.

– Да, да. Ты их не видишь, но ангелочки держат стол на своих крылышках! И когда ты плохо кушаешь, стол давит им на крылышки. Им больно, и они плачут. Вот сейчас – я слышу – они точно плачут.

– А вот так им полегче? – спросил мальчик, доставая из лапши ложкой кусок курицы и отправляя в рот.

– Конечно, улым. Когда все съешь, им будет легче.

– А тогда пусть Гульнара быстро уберет со стола кувшин и тарелки, и они не будут плакать!

– Вот когда в твоей тарелке не останется ни одной лапшинки, тогда Гульнара все и уберет. И всем будет легче!

– Позволь пожелать тебе добра и света, Сююмбике. Здоровья великому хану Утямышу! – нарушил наконец эту идиллию Рашид. – Прости, что нарушаем ваш покой!

– Мы пришли решить дела! – пробурчал Камай. – Убери ребенка и прислугу!

– По твоей грубости, Камай, вижу, что дела сложны! – напряглась Сююмбике. – Хан Утямыш останется здесь с его людьми, а мы можем пройти в Ковровый зал.

Обезоруживающая нежная улыбка Сююмбике озарила красотой и без того солнечный дворик. Царица грациозно встала из-за стола и прошла в соседнюю комнату. Камай вошел за ней и закрыл дверь.

– А мы пока поиграем с ханом Утямышем, да? – сказал Рашид и стал плескать водой из фонтана. – Вот пчелка села на цветок, а мы ее раз – улетела пчелка. Иди, попробуй так же! Давай вместе!

– Давай! – Утямыш подошел к фонтану и сначала осторожно, потом веселее стал брызгать тоже.

– Сююмбике, ты хочешь, чтобы Утямыш стал настоящим ханом? – спросил отрывисто Камай.

– К чему это? Он и так хан, совсем настоящий! Возрастом скоро окрепнет!

– Ты думаешь, что Шигалей оставит твоего сына на троне?

– При чем здесь этот несчастный изгнанник?

– Этот изгнанник скоро станет казанским ханом и твоим хозяином! Ты и Утямыш будете не царствовать, а выполнять его прихоти. Ты думаешь, он забыл, как твой муж вышвырнул его и подлых касимовцев из Казани?

– Может ли это быть? Нет, не верю! Сеид не будет читать благословенный намаз.

– Кул-Шариф только что согласился впустить Шигалея в Казань и благословить на ханство! – Камай подошел к женщине так близко, что ей пришлось отпрянуть назад. – Этот манкурт может разорить Казань и ее земли, растратить казну и обесчестить людей! Но этого может и не быть, Сююмбике!

– Я превратилась в слух. Ведь ты пришел решить дело? Говори. – Сююмбике отодвигалась все дальше от неприятного ей мужчины. Не то чтобы от мурзы Камая исходил какой-то непотребный запах или он был неопрятен: просто это был чужой запах, неприятные жесты, отталкивающая мимика. Тем не менее он придвигал свое покрасневшее лицо все ближе к Сююмбике, и это тоже ей было противно.

– Есть выход! Стань моей женой!

– В своем ли ты уме, досточтимый Камай?.. – Сююмбике пыталась владеть собой, но улыбка становилась немного натужной. Камай крепко взял ее за руки и притянул к себе.

– Если мы объединим наши силы, мы не пустим никакого Шигалея в город, даже если и сеид будет не против этого жирного борова. Меня уважает знать, я из славного рода Усейнов. Тебя и сына твоего любит народ. Да и отец твой не даст вас в обиду, у хана Юсуфа, говорят, всегда наготове до двадцати тысяч отборных всадников, да?

– Тебе нужна я в жены или мой отец с войском?! – Сююмбике вырвала руки, но бороться хрупкой женщине с крепким зрелым мужчиной было трудно. Камай схватил ее за талию и фактически прижал в угол.

– Мне нужна власть, мне нужно место в первом ряду Совета дивана. И ты… ты нужна… хотел бы я видеть мужчину, у кого не прерывается дыхание от твоей прелести! – Камай уже навалился на Сююмбике, похотливо вдыхая ее запах. Женщина умудрилась вырваться и кинулась к двери. Дверь оказалась заперта или привалена чем-то снаружи – толчки и удары не привели ни к чему.

– Один из славного рода Усейнов точно оказался мерзавцем! – выпалила она, обернувшись.

– Ты думаешь, Рашид-бек зря остался снаружи? Наивная женщина. Два раза побывала замужем и ничему не научилась… сейчас я научу тебя… – Камай сбросил на ковер пояс с саблей и, слащаво усмехаясь, приближался к Сююмбике. – Наивная женщина, оставила ребенка неизвестно с кем! Тебе нужно быть ласковой со мной, тогда с маленьким ханом все будет хорошо, может быть… – Камай схватил царицу за шею и за шелковый пояс, пытаясь повалить, она изо всех сил отбивалась, царапая нападающего куда попало.

– Улым! Улым, беги! – крикнула она в сторону двери. Когда Камай все-таки повалил женщину на пол и навалился сверху, одновременно с треском рвущейся ткани распахнулась дверь в комнату. На пороге стоял стройный князь Епанча, явно не готовый к такой сцене.

– А, ты!.. – прорычал мурза Камай с досадой и с неожиданной быстротой выхватил свою саблю из ножен. – Нннаа!.. – замахнулся мурза на удар, способный разрубить от плеча до пояса. Но Епанча привычным животным прыжком оказался прямо перед Камаем и нанес ему резкий короткий тычок левой рукой в грудь, и в ту же секунду сокрушительный удар в зубы. Обмякший Камай выронил саблю, свалился на колени и начал безуспешно хватать воздух разбитыми в кровь губами. Сююмбике, освободившись от омерзительной тяжести, рванулась из комнаты с возгласом: «Утямыш! Сынок!».