Эпизод четырнадцатый
В поисках прошлогоднего снега
В номере никого не было. Это меня не удивило. Удивило только отсутствие колье. Обшарил всё – без результата. Оно испарилось. Так, так, так: Жанна его одевала ночью на голое тело…, ых, ух, ах-ах. Чёрт! А потом она его сняла и отдала мне в руки. А я куда дел? Куда…, куда…? Не до того мне в тот момент было, но бьюсь об заклад, что я положил колье вот на эту прикроватную тумбочку. И куда оно могло деться? Чёрт! Королевишна! Псевдожанна! Только она могла спереть колье. Именно спереть и только для того, чтобы подставить меня. Стерва! Конечно, стерва. Конченная стерва. А ты дурак, балбес, лох. И бабник. Как-будто ты год назад не понимал, что она стерва. Тебя все предупреждали. Ладно, чего уж. И что теперь делать? Только таких проблем мне в настоящий момент не хватает. Сегодня воскресенье, а уже в субботу у Жанны свадьба. Это должно тебя волновать в первую очередь. Это и только это! Чёрт, чёрт, чёрт!!! Но голову в песок не спрячешь – проблема сама собой не рассосётся. Надо звонить. Вот только кому? И я позвонил Королевишне. Как ни странно, она ответила сразу:
– Если ты готов просить прощения – приезжай.
– Я хочу, чтобы ты вернула колье.
– Какое «колье»?
– Оно не настоящее. Так, безделушка. Но это подарок матери.
– Можешь не сочинять. Это колье стоит дорого. Очень дорого.
– Вернёшь?
– Нет.
– Почему?
– Я ничего не брала.
– Так я и поверил: ты не вернёшь то, в цене чего так хорошо разбираешься. Отсутствие логики тебя спалило.
– Он меня ещё в чём-то обвиняет, тварь, – разозлилась Королевишна и бросила трубку.
Пришлось звонить Сухарецкой и обрисовывать эту неприятную ситуацию. Расклад ей очень не понравился. Мы встретились через полчаса.
– Солнце моё, ну как же так?
– Марина Юрьевна, я не хочу оправдываться, потому что знаю: оправданий нет. Я по уши в агрегатном состоянии будущего удобрения.
– Мне не до шуток.
– Мне тоже.
– Да мне плевать на твоё душевное самочувствие. Думай, где будешь деньги брать. Ювелир запросил полтора миллиона.
– Долларов?
– Тугриков. Не тупи, Лемешев. Мне не до смеха. Отвечай, есть где собрать такую сумму?
– Нет, конечно. Я не копил. Наберу тысяч двести – не больше.
– Тогда езжай к своей примадонне и делай всё, что она попросит. Но колье должно уже сегодня вернуться на место.
– Нет, не поеду.
– Что значит «не поеду»? Ты представляешь, сколько мне стоило денег, пота и времени, чтобы люди легко и просто доверяли одному моему слову? Ты, пацан, не с той связался!
– Хорошо, хорошо, Марина Юрьевна, я не дебил, понимаю, что вы сейчас чувствуете.
– Понимает он… И что с того?
– Я наберу нужную сумму, но к этой сучке на коленях не поползу.
– Сомневаюсь, что тебе кто-то даст столько.
– Родители помогут.
– «Родители», – передразнила меня Марина Юрьевна. – А когда они тебе не нужны позарез, сознайся, «предками» их зовёшь.
– Умеете вы влезть в самые отдалённые уголки души.
– Это хорошо, что ты не теряешь присутствия духа и пытаешься шутить. Поступай, как знаешь, но, чтобы сегодня деньги были.
– «Сегодня»?
– А ты думаешь, что я тебе дам беспроцентную рассрочку на три года? Давай, звони, договаривайся!
Родителей моя новость не обрадовала. Но они тут же бросились собирать необходимую сумму. На то они и родители. В конце концов Сухарецкая договорилась о трёхдневной отсрочке. Спасибо ей за это – святая женщина. Через два дня прилетел отец и привёз необходимую сумму. Всё это время я занимался только одним делом: искал встречи с Жанной. Но меня к ней не подпускали. В прямом смысле этого слова. Она не выходила на улицу одна. С ней всегда был её здоровяк-жених и кто-нибудь ещё из мужского пола. Меня, естественно, не били. Или вернее сказать: пока не били. Но дело явно шло к этому. Отец улетел не в лучшем настроении, а его беспутный сынок завис в Москве в ожидании чуда. В субботу я кинулся к загсу. Я знал время и место этой свадьбы. Но меня там уже ждали. Видимо, кто-то все мои действия просчитал наперёд. Трое парней в новеньких костюмах, быстро и слаженно затащили моё тело в микроавтобус «Фольксваген». Там сидел здоровый мужик в генеральском костюме:
– Я Жанкин дядя. Слушай меня парень внимательно. Насколько я понимаю в колбасных обрезках: у тебя был шанс, но ты его бездарно просрал. Так что утрись, успокойся и уступи дорогу тем, кто не способен так облажаться. Ты всё понял?
– Нет. Не всё.
– Чего тебе не понятно?
– Мне не понятно одно: я её люблю – как мне жить без неё?
– Хм, любит он, – хмыкнул генерал. – Ты два дня, как нарисовался на горизонте. А Вовка её всю жизнь добивался.
– Я люблю её. По-настоящему люблю.
– Что ты заладил? «Люблю-люблю». А Вовка, что, не любит?
– Жанна меня любит, а я её.
– Это она тебе сказала? – генерал рассмеялся. – Откуда вы только повылазили «золотые мальчики»? Им, видите ли, так хочется – и все должны скакать и прыгать. Всё, надоело в ступе воду толочь! Она сказала Вовке, что сегодня станет его женой – и точка.
– Она назло это делает. Мне наз…
Генерал оборвал меня:
– Короче, ты мне надоел. Сейчас поедешь в Царицыно, погуляешь там по аллеям парка. А ребята в это время поженятся: спокойно и без непредвиденных эксцессов. Через неделю они уедут в Швейцарию и постепенно жизнь у тебя тоже наладится. Парни, отвезите его и погуляйте с нашим Ромео часов до двух ночи.
Он двинулся к выходу из салона микроавтобуса, но я успел крикнуть вдогонку:
– Зачем они едут в Швейцарию? В свадебное путешествие?
Он вышел из машины на улицу, развернулся и перед тем, как закрыть за собой дверь, пробурчал:
– В посольстве будут работать. У тебя нет шансов, парень.
Шансов у меня и на самом деле не было никаких. Я понятия не имел, куда молодая пара испарилась после свадьбы. Ежедневное дежурство возле Жанкиного дома ни к чему не привело. Единственное, что мне удалось узнать – это время вылета самолёта в Женеву. Каким-то немыслимым для меня способом это сделала Сухарецкая.
На десятый день после свадьбы я приехал в аэропорт. У меня не было намерений идти на прямой контакт с Жанной. Ничем хорошим это бы не закончилось. Она теперь чужая жена. Мне просто хотелось на неё посмотреть и оценить надежду: есть у меня хоть один крошечный шансик на будущее или его вовсе нет. Короче, дело было безнадёжным, но мне не хотелось отступать.
Молодожёны приехали в аэропорт за два с половиной часа до вылета. Я их видел, прячась за колонной, а они меня нет. Она была прекрасна. Так хорошо выглядеть может только счастливый человек. Муж ей всё время что-то говорил, а Жанна смотрела на него и улыбалась. Короче, Федя, тебе ничего не светит: сливайте воду, гасите свет. Я уже собрался ретироваться в сторону надоедливых таксистов, но в это время её Володя отошёл куда-то, и Жанна осталась одна. Она сразу стала серьёзной и принялась крутить головой, в поисках… Чёрт! Чёрт!! Чёрт!!! Она меня высматривает! Меня!!! Эмоции разрывали череп и лёгкие. Нет, Федя, ничего ещё не потеряно. Я всё равно на ней женюсь. Даже если меня заставят съесть перед загсом мой паспорт, я всё равно женюсь на ней. Я люблю её. Но ведь и она вышла замуж вопреки своим чувствам. Вот точно говорю. Я это чувствовал всеми фибрами влюблённой души. Навертевшись по сторонам, она погрустнела и стала терять интерес к окружающему миру. Но тут я привлёк её внимание. Слепой в берете и в тех самых тёмных очках, стуча тростью о мраморный пол, двинулся по маршруту, попадающему в поле зрения Жанны. Она увидела. Она увидела меня. Она увидела меня и улыбнулась. Она увидела меня и засияла. Возможно, засияла от счастья. Вы скажите: «Какое уж тут счастье?» Маленькое счастье, маленькие радости того, кого любят и кому это не безразлично. Сложно всё это, но у меня словно крылья выросли. Я не позволю случиться тому, чтобы Жанна во мне разочаровалась по полной. Я люблю её. И она меня любит. Мы же не во времена Средневековья полюбили другу друга. Недопонимание развеется, а чувство, если оно настоящее – останется.
Я двинулся навстречу своему счастью – в сторону Жанны. Но в это время примчалась толпа провожающих: родители, друзья, родственники. Они закружили мою любимую, завертели, завалили вопросами и разговорами. Она отвечала, кружилась в этом людском хороводе и время от времени бросала на меня быстрый, полный энергии взгляд. Затем примчался её благоверный и потащил молодую супругу к зоне контроля. Я и Жанна ещё долго обменивались грустными, счастливыми, тоскливыми, но оставляющими надежду взглядами…
Эпизод пятнадцатый
Бывает хуже
Забыл сказать, что все эти две с лишним недели, пока я искал взгляд Жанны, мне непрерывно названивал Филя, ну… или «Феля». Он вопил в истерике:
– Возвращайся! Нас закрывают!!! Срочно возвращайся!
Эта стерва натравила на нашу контору всех, кого можно: пожарную, санитарную, экологическую, налоговую и другие всевозможные инспекции, которые существовали, существуют или только в принципе могли бы существовать в нашей всё инспектирующей стране. И «Клинику Дяди Фёдора», как выразился Клепалов, прикрыли. За неделю в нашей конторе побывали всякие там Ростехнадзоры, ОБЭПы и даже Наркоконтроль с ФМС. Прикрыли нас не просто надолго – заколотили навсегда, наглухо. Арендодатель под надуманным (почти надуманным – записанным мелким шрифтом в договоре) предлогом, выгнал нас из всех занимаемых помещений. Короче вы поняли тональность звонков Феликса. Он орал, вопил, ныл, ужасался и проклинал того, кто втянул его, такого наивного мальчика, в эту жуткую авантюру.
Поэтому, сами понимаете, моё настроение по возвращению в «Город Петра» было на уровне городской канализации. Поздним вечером такси привезло меня из аэропорта Пулково к той самой квартирке, где когда-то в прошлом один человек, как две капли воды похожий на Фёдора Лемешева, резвился в постели с Королевишной. Всё это было не со мной. Да и было ли? Я открыл парадную и успел сделать всего пару шагов от двери. Больше ничего не помню. Очнулся в больнице.
В ней я провалялся три недели. Отец с матерью, а они хорошие врачи, уверяли меня потом, что я стоял на самом краю и мне просто сказочно повезло, что смог выкарабкаться. Перечень того, что у меня было поломано, значительно превышал перечень того, что осталось нетронутым. Зубы, как ни странно, остались на месте. И это меня немного успокаивало – зубную боль я не переносил больше всего. А вот череп был проломлен основательно и время от времени нудно ныл. Хотя чему там ныть – непонятно. Вроде кость, как кость. Но прошло некоторое время и сломанные рёбра срослись, отбитые почки и печень вновь стали функционировать, как прежде. Ну, или почти, как прежде.
Папка с мамкой взяли отпуск и ежедневно обкладывали меня навязчивыми заботами. Но кроме родителей больного больше никто не навещал. Феликс ограничивался звонками по сотовому. Было обидно. Тоже мне – друг называется.
Я лежал почти готовый к выписке и строил планы на будущее. Если у человека нет планов, то нет и будущего. Было невыносимо тоскливо и грустно. Было отчего. Планы не особо прорисовывались. В них не хватало привычного мне оптимизма. Наконец, заявился Клепалов. Да не один – с Ланкой.
– Вы чего вдвоём? Спелись?
Я всегда вижу очевидное, невидимое другим. Но в этот раз по нежным взаимным взглядам этой сладкой парочки, по их довольному виду, соответствующий диагноз мог бы поставить даже ребёнок.
– А что нам оставалось делать? – Ланка как обычно была полна позитива, чем всегда и нравилась мне. – Ты нас бросил. Всё развалилось. Вдвоём в эпоху всеобщих катастроф всегда проще выжить.
– А что, есть какие-то претензии? – пробурчал Феликс.
– Что вы, ребята: абсолютно никаких. Рад за вас. Тем более, что Ланочка опять беременна.
– Вот паразит, – засияла Ланка, – всё видит. Значит, башка не так уж и пострадала, как все считают.
– Кто, «все»? – переспросил я.
– Все. Абсолютно все. Ходят упорные слухи, что ты на всю жизнь останешься придурком, – Ланка всё это сказала с нескрываемым удовольствием.
– Что значит «останешься»? – возмутился я. – Я не понял: я останусь таким, каким был до травмы черепа, то есть обычным, привычным придурком? Или все думают, что я после того, как меня долбанули по башке, стал таким, – для наглядности пришлось отвесить нижнюю губу, глупо завертеть глазами и мелко завибрировать кистью согнутой в локте руки.
– Скорее, второе, – слегка обозначил улыбку вечно минорный Феликс. – Хотя по мне, ты и до того был не лучше.
– Договоришься! – в шутку наехал я. – Накостыляю! – при этом мой палец указал на костыли, стоявшие рядом с инвалидной коляской. – Ладно, рассказывайте, как живёте?
Оказалось, что Фил с Ланкой спелись ещё до того, как я отправился на съёмки. Поэтому сейчас девушка была уже на пятом месяце беременности. Феликс после закрытия «Клиники Борменталя» устроился работать врачом скорой помощи, поэтому жили они в основном на заработки Ланы. Пока клиника «дяди Фёдора» процветала, моя бывшая «дизайнерша» успела набрать у наших небедных клиентов целый пакет заказов на оригинальное оформление загородных вилл и домов. И теперь стала ну очень популярным оформителем, который загружен работой, а, значит, и деньгами, по самые уши.
– Молодец, что уговорил меня взять в ипотеку трёхкомнатную квартиру, – Феликс похлопал по моей загипсованной ноге. – Я хотел однушку.
– Ты всегда был недалёким типом, – пожурил его я. – Тебе такую подругу жизни, как Ланка, и надо. Ты бы без неё пропал, сгинул, спился.
Ланка только улыбнулась, вздохнув:
– Ох и счастливый ты, Лемешев.
– Чем это я «счастливый»?
– Девки тебя любят, аж пищат. Готовы из-за тебя на всё.
– Угу, – не очень весело буркнул я в ответ. – «Пищат». У меня их писк до сих пор в голове звенит.
Ланка осторожно провела ладошки по моей густо забинтованной голове:
– И тем не менее, тебе можно позавидовать: и девки по тебе сохнут и сам втюрился аж до сотрясения мозга.
– Чем собираешься заниматься? – поинтересовался Филя.
– Чем? Не знаю. Нет, знаю! У меня теперь в голове столько идей! Я хочу творить…
– «Творить»? – перебил меня Феликс. – Тебе не кажется, что ты уже достаточно натворил? Сам в больнице с гипсом вместо мозгов. Ребята остались без работы…
Ланка больно стукнула его локтем в живот и демонстративно улыбнулась мне.
– Ты чего? – не понял спутник жизни. – Больно же.
– А ты? Зачем ты его оскорбляешь? Не видишь, у него голова перевязана?
Я улыбнулся – в голове вертелся каламбур, который никак не мог приобрести законченную форму:
– Творил, натравил…, тьфу, натворил, травец… Э-э-э! Творец! Зараза! На траве дрова, на дворе дрова.
Выходило плохо: видимо и на самом деле мои мозги стали работать хуже. Фигово…
Феликс, выслушав мой сумбур, ответил подруге:
– Ничего, переживёт как-нибудь. У него теперь мозгов нет – значит, не обидится, – и тут же продолжил, обращаясь уже ко мне:– Натворил творец, а точнее – тварь!
Он демонстративно осклабился, довольный тем, что нашёл логическое завершение каламбура.
Наболтавшись вволю, ребята ушли. Но через пару минут Клепалов прибежал назад с загадочно возбуждённым выражением лица.
– Что-то забыл? Или меня беззащитного хотца попинать? – я пошевелил пальцами загипсованной руки.
– Заткнись, а, умник! Там твоя по коридору сюда тащится.
– Кто? – не понял я.
– Да, здорово тебе по башке долбанули, придурок. Королевишна сюда со своей свитой прётся.
Псевдожанна заявилась с двумя телохранителями, главврачом, его замами и заведующим хирургического отделения. Консилиум в основном облизывал Королевишну, не особо уделяя внимание мне, убогому. Моя ненавистная «любовь», величаво, словно пава, молча выслушивала привычный доклад главного врача о достижениях клиники и недостатках финансирования. Наконец ей это надоело:
– Скажите, каково состояние вот этого пациента? Он быстро поправится?
Главврач закатил глаза, сделал загадочным выражение лица и заныл на одной высокой ноте:
–Ы-и-и-и-и….
Он не понимал суть её интереса ко мне. Поэтому в голове его роились мысли от «а», до «я»: сделать меня уже сейчас почти здоровым, или наоборот, запросить энную сумму, необходимую для быстрого восстановления пациента. Он, что неудивительно в современной России, выбрал второе:
– Трудный случай, почти безнадёжный. Требуется особый уход, сложная диагностика и дорогостоящие лекарства, которых у нас нет, – не зная про меня вообще ничего, главврач ткнул заведующего «Хирургией»: – Вот, Павел Игнатьевич, если вам интересно, поподробней расскажет.
– Хм! Мне интересно, – утвердительно хмыкнула Королевишна, – мне очень интересно, – и с нажимом добавила: – Я бы даже сказала: категорически интересно.
Интонация сказанного несколько обескуражила заведующего отделением. Он помялся, но заметив ободряющий кивок главврача, начал издалека:
– Больной получил многочисленные переломы грудной клетки, конечностей и головы.
– Головы? – почему-то переспросила Прима.
– Да. Лучшие хирурги нашего отделения всю ночь по очереди извлекали из его раздробленного черепа осколки, – увидев ужас в глазах гостьи, он добавил: – Сильный парень. Он должен был умереть, но молодой и крепкий организм справился. Теперь в проломленном черепе мы установили очень дорогую, фирменную титановую пластину, – увидев ободряющий взгляд и кивки начальника, заведующий отделением усилил эпитеты и ценность проведённых мероприятий: – Кстати титановая пластина не простая. Она покрыта специальным сплавом, – вновь поймав намёки шефа на удорожание моего лечения, он ещё сильнее задрал планку, – состоящим из платины, молибдена и золота. Эта пластина была прислана нам из Швейцарии…, специальным самолётом…, под охранной спецагентов…, в специальном сейфе из сплава…
Ужас, какой-то! Я готов был схватиться за голову. Что он лепит!? И это дипломированные врачи, которые меня, якобы, лечат. Чем они лучше меня? Главврач, увидев, что подчинённого понесло, тут же встрял:
– Да, да…, дорого нам обошлось его лечение. Страховая компания отказалась компенсировать все затраты. Уж слишком они астрономические…
Псевдожанна тут же перебила его:
– Вы мне скажите одно: он будет жить?
Этот вопрос вновь поставил докторов в тупик. Не зная, что предпринять, они замялись, переглядываясь и перепасовывая друг к другу инициативу при помощи каких-то странных ужимок и гримас. Наконец, поняв, что пауза может быть неправильно истолкована, начальник клиники выдал:
– Э…, этого гарантировать никто не может. Если пациента немедленно не подвергнуть дорогостоящей реабилитирующей терапии, мы его потеряем. По крайней мере, как полноценного члена общества.
Озвучив эпикриз, он вытер ладонью пот со лба и снял очки, начав протирать их кончиком простыни, прикрывающей моё многострадальное тело. Я с самого появления Королевишны закрыл глаза и сделал предельно глупое и равнодушное к внешним раздражителям выражение лица. Моя бывшая от услышанного слегка взбодрилась. Через щелочку в ресницах я заметил, как она потёрла свои изнеженные ручки:
– Хорошо, очень хорошо. А теперь прошу всех выйти и оставить меня с ним наедине. Родион, Керим, – обратилась она к секьюрити, – вас это тоже касается.
Когда все вышли, Кэрол нагнулась и, практически касаясь губами моего лица, чуть слышно произнесла:
– Федечка, мой ненаглядный, ты меня слышишь?
Естественно: я всё слышал. Запах её дорогого парфюма раздраконил слизистую моего носа до такой степени, что как я не сопротивлялся, пришлось громко чихнуть, обрызгав при этом лицо Королевишны. Она отпрянула, а я на всякий случай очень глупо и громко хихикнул.
Моя бывшая достала из сумочки шёлковый платочек и медленно, тщательно и аккуратно вытерла своё личико. Затем вновь нагнулась и деланно-заботливым голосом прошептала:
– Я уезжаю. Надолго уезжаю. Вернусь только через год. Может быть – полтора. Но не беспокойся – по приезде я обязательно приду к тебе: хоть в психушку, хоть на могилку. Молись, чтобы это было так. Если же ты выздоровеешь – я тебе не завидую. Ты сам себе сегодняшнему будешь завидовать.
Она пару минут вглядывалась в моё лицо, ища на его поверхности хоть какую-нибудь реакцию на сказанное. Не найдя, похлопала меня по загипсованной руке, нагнулась и поцеловала в губы:
– Прощай, Федюшечка, ты сам всё испортил.
Королевишна ушла, но стук её каблуков ещё долго отзывался болью в моём раздолбанном кем-то черепе. Впрочем, после её посещения у меня уже не было сомнений, чьих это рук дело.
Родители долго, но безрезультатно уговаривали меня вернуться в наш северный город. Поняв, что я упёрся рогом по-настоящему, мама спросила:
– И чем ты после выздоровления собираешься заниматься?
– Здесь? Ничем. Когда поправлюсь – уеду в Швейцарию.
– А там что ты будешь делать? – опешила мать.
– Лазать по горам, спать в шале и есть шоколад.
– Да…, видимо здорово тебя по голове шарахнули.
Но попасть в Швейцарию мне было не суждено. Деньги быстро подошли к концу. Визу мне не дали, естественно, без объяснения причин. С квартиры я съехал – она мне была уже не по карману. Ребята звали к себе, но там я был бы третьим лишним. Нет, четвёртым, если брать в расчёт сына Ланки. А в ближайшей перспективе вскоре мог стать уже пятым лишним. Поэтому сначала снимал однушку, затем студию… Но в конце концов пришлось переехать в квартиру старушки, которая сдавала комнату, а сама ночевала на раскладушке в кухне. Это было очень неудобно. Очень. И унизительно. Очень. Но я никак не мог устроиться на работу, а клянчить деньги у матери было ещё унизительней. Поэтому вариант с бабусей был предпочтительнее лавочек, вокзалов и детских площадок. Бабуся была человеком душевным и сострадательным. Она не напрягала с оплатой ни по размеру, ни по срокам. И даже подкармливала меня. Заживало на мне всё не так уж быстро, как хотелось бы. Переломы побаливали, голова кружилась, почки отваливались сразу, стоило их выставить на сквозняк или влить в них банку пива. Было жутко. Беспросветно жутко. Очень хотелось напиться. Постоянно хотелось. Если бы не повреждённые почки и печень, то точно бы спился. Но даже не употребляя ни грамма алкоголя, выглядел я, как конченный бомжара: жуткий цвет лица, непроходящие синячищи под глазами, длиннющие волосы, которых давно не касалась рука мастера. Тогда я посчитал, что попал в серьёзную передрягу. Теперь я так не думаю. Сейчас, точно зная, что такое настоящая передряга, я назвал бы ту «серьёзную передрягу»: передряжкой, передрюшкой или передрюнчиком. Но ситуацию, в которую жизнь меня тогда макнула по самые помидоры, я до сих считаю самой унизительной. Как всё быстро может поменяться! Уму не постижимо. Готов отмотать ленту своей жизни в любой момент, но только не в этот. Жутики! Настроение ноль. Здоровье – чуть выше нуля. И что оставалось делать? Все были против меня. Всё было против меня. Выхода не было видно вообще. Но, слава богу, что я привык делать всё вопреки обстоятельствам, наперекор им и назло самому себе. У тебя из рук всё валится? Тебе ничего неохота! Ты не видишь перспектив? Жизнь бьёт по голове так, что падаешь на пол? Упал? А теперь отжимайся. Смог подняться? А теперь попрыгай, снова падай и отжимайся! И я отжимался… Поставил с согласия бабуськи перекладину между стенами узкого коридорчика и стал подтягиваться. Вставал в шесть часов и два часа бегал в парке, занимался на бесплатных тренажёрах, которые добрые и мудрые люди расставили по всему Питеру. Отдельное спасибо им за это. Затем бежал домой под холодный душ. Далее звонил, ходил по адресам – но нормальной работы так и не нашёл. Естественно, иногда перебивался небольшими случайными заработками. Но это мало помогало в моей муторной ситуации. Было ощущение, что тень Королевишны ходит за мной по пятам и упорно, непрерывно строит мне козни.