Эпизод восьмой
Райская жизнь
Несмотря на предостережения Ланки, утром я проснулся в объятиях Королевишны. Вернее, всю ночь мы вообще не спали. Иногда даже разговаривали и ели. Да уж, на всю жизнь я запомнил эти стоны. Вернее, не стоны, а какие-то удивительные повизгивания на самой высокой октаве. Никогда до этого ничего подобного не слышал. Как доктор, хоть и не состоявшийся, я пришёл к выводу, что Жанна страдает крайней степенью нимфомании – бешенством матки. Она была ненасытной и заводной с первого намёка. Мне даже казалось, что я явственно вижу мощнейшие выбросы дофамина, так называемого гормона счастья, исторгаемого её телом. Но не стану опускаться до физиологических подробностей, гадко улыбаться, пускать слюни и бить себя в грудь. Разговор не о том. Просто с этого дня началась самая беспечная и благостная эпоха моей жизни. Все задумки исполнялись влёт. Бабло сыпалось из всех щелей. Мы разрастались: присоединили к нашей клинике подвал, переоборудовав его под водные процедуры. Одних только саун и бань там было аж семнадцать штук – от индейской до скифской. Запись на приём в клинику была расписана поминутно на много месяцев вперёд. «Подтанцовка», получая хо-орошую зарплату, практически не вылезала с работы, забыв о «только дневном времени занятости». Впрочем, речь надо вести не только о подтанцовке – штат клиники вырос многократно. Приём клиентов вёлся непрерывно с восьми утра и до позднего вечера. Сауна вообще работала круглосуточно. Все были довольны. Только Феликс всё время ворчал, что я построил хоть и шикарный, но явно публичный дом. И всё это плохо кончится. Я его успокаивал, что это не может никогда закончиться, так как наше заведение посещает вся элита культурной столицы. Не дураки же они пилить под собой сук. Не дуры же они повторять подвиги унтер-офицерской вдовы, которая согласно «Ревизору» Гоголя сама себя выпорола.
– Слушай, Фил…
– Я не Фил, сколько раз тебе говорить! Не Филлип, не Филимон и даже не Филикс. Я Феликс.
– Хорошо, хорошо, не злись. Феликс – это же в переводе «счастливчик». А ты всё время гундишь. Нельзя так, дружище.
– Так не давай повода. Что ты творишь? Ты хоть иногда задумываешься?
– Эйч, чего я творю? Чего творю? – вспыхнул я, подскочив к нему вплотную. – Ну, увлекаются пацаны. Переходят иногда грань. Они тоже люди. Они мужики. Но пациенткам это нравится! Даже очень. Да и парни не прочь. Всегда проще иметь постоянную клиентуру. У них заработок сдельный, плюс подарки от довольных клиенток.
– «Клиенток», клиенток… Ты себя слышишь?
– Чего ты на меня набросился? Я что ли это придумал? – вновь взбесился я и нажал кнопку селектора: – Адель, вызови ко мне близнецов. Немедленно! – после чего вновь переключился на разговор с Клепаловым: – Сейчас они придут, и ты у них сам спроси. Приказывал я им на этот счёт хоть что-нибудь? Или хотя бы намекал?
– Пусть не намекал! Но ты должен положить этому конец!
– Ничего я не должен. Фирма процветает. И по этой причине тоже. Ты же взял в ипотеку трёхкомнатную хату! – я тоже после запуска стартапа сразу съехал с нашей съёмной квартиры и теперь жил в хоромах, недалеко от клиники. – Чем ты будешь платить банку, если наши доходы упадут? А другие? Ты о них подумал? На какие шиши будет жить Ланка? Ей ребёнка надо воспитывать! У нас работает 30 человек! Пока всё нормально и никто не жалуется. Один ты ноешь всё время без устали. Хотя чего жаловаться? Ты сам отказался от ведения медицинской практики. Но тем не менее на первичном приёме раздеваешь клиенток догола и с явным удовольствием рассматриваешь чистоту кожи на их телесах, якобы для того, чтобы назначить правильное лечение. Какое лечение, если у нас клиника релакса?
– Ты! Ты! – Клепалов подвигал желваками на лице, отвернулся и побрёл к выходу из моего кабинета.
Я его догнал:
– Эйч, дружище, не обижайся! Мир? Мир! Извини, но ты тоже не прав.
Дверь открылась и на пороге нарисовались два брата-акробата:
– Вызывали?
– Всё! Идите! Не до вас! – я бесцеремонно вытолкал их из кабинета и вновь повернулся к Феликсу: – Фил! Тьфу ты, Фел! Ну, не обижайся. Тебе развеяться надо. Я завтра хотел ехать посмотреть предложенные участки под застройку загородного филиала. Поехали вместе!
– Хорошо, поехали, – сказал он тихо. – Знаешь, я готов отсюда уволиться. Не по душе мне всё это. Но на шее у меня удавка. Мёртвая петля. Надо выплачивать ипотеку.
– Не у тебя одного петля на шее. У нас у всех своя петля. У всей страны. У всего мира. Так он устроен, этот мир.
– Знаешь, что я тебе ещё хотел сказать?
– Откуда? Нет, не знаю.
– Завязывай отношения с ней. Знаешь, кто её муж?
– Знаю.
– Я тебе, как друг советую. Плохо всё это закончится. Не обижайся только. Тебе об этом никто не скажет.
О том, что он не первый меня предупреждает, я ему рассказывать не стал. Зачем?
Мне давно уже было известно, кто её муж. И не только от доброжелателей, но и от самой Королевишны. Он был старше её на тридцать лет и занимал высокий пост в городе. Она его люто ненавидела, называя: «животное», «урод», «хомяк», «садист». Судя по рассказам, он вполне мог спокойно переступить через наши с Жанной трупы. Звали «диво дивное», естественно, не так. Но я мысленно называл её Жанной, чтобы даже всуе не употреблять настоящее имя. Почему? Во-первых, она была замужем, и я не хотел проблем для неё. Во-вторых, она была замужем, и я не хотел проблем для себя. В-третьих, она была женой известного политика и бизнесмена. Или, если выражаться предельно просто – женой известного бандита.
Вы, возможно, заметили, я даже марку её авто не стал называть. Уж слишком она редкая и дорогая. По ней легко можно вычислить с кем я связался. Любил ли я её? Если честно, не знаю. Иногда мне казалось, что просто обожал. Иногда я понимал, что для меня она совершенно чужой человек. Но мне с ней было хорошо. Очень хорошо. А ей? Любила ли она меня? Вот, чего совсем не знаю, так именно этого. Возможно, нас связывала только страсть. Безумная и ненасытная. Впрочем, я об этом почти не задумывался. Жизнь вовсю кипела и подавала паровозные гудки, летя напролом вперёд. Только вперёд…
Всё изменилось одним хорошим летним воскресным утром. Как порой всё быстро меняется. Мы ждём перемен иногда с надеждой, иногда с опаской. Но когда они наступают, мы часто даже не замечаем поворотных для жизни событий. Вот и тогда я особо не заморачивался, когда услышал от Жанны:
– Я всегда поражаюсь тому факту, что ты поступал в медицинский, – она никак не могла отдышаться, после нашей беготни, кидания подушек и борьбы в постели, заканчивающихся по традиции её открытой улыбкой счастливого человека.
– А что тут удивительного? – я склонил над ней голову, упершись локтем в подушку, а лбом – в её лоб.
– Я всегда считала, что медики нудные неинтересные люди.
– И куда, по-твоему, я должен был поступать?
– В ГИТИС. Или в какой-нибудь другой театральный ВУЗ.
Я потёрся носом о её нос и легонько поцеловал в губы:
– А я так не считаю.
– Почему?
– Во-первых, я доволен тем, как сложилась моя судьба. Пошёл бы в театральное и не встретил тебя. К тому же, какой из меня артист?
Она резко перевернула меня на спину и оседлала. Глядя сверху, тряхнула густой гривой волос и непрерывно улыбаясь, вздохнула:
– Господи…, дурак…, не знаешь своего счастья, своих талантов. Ты бы был первым из лучших. У тебя всегда столько эмоций на лице. Такая пластика. А голос! Как ты им варьируешь! От самого дна низов и чуть ли не до ультразвука. Умопомрачение. Ноги отказывают.
– Ты про моё пение? Так это фальцет называется.
– Причём здесь «фальцет»? Ты способен вмиг предельно точно мимикой, жестами и голосом передразнить абсолютно любого человека. Даже меня. Это высокий признак лицедейства.
– Ой, ой, ой! Сейчас загоржусь. Да, точно! Вот пойду в театр, стану звездой, обзаведусь сонмом фанаток и забуду тебя напрочь. А куда от этого деться? В этом суть бомонда. И ты сама будешь не рада, что предложила мне стать артистом.
– Предложила? А ты прав, да, предложила, – Жанна неожиданно изменилась в лице. – И я это сделаю. У меня же всё схвачено. Я любого заставлю увидеть в тебе таланты. Никуда они не денутся.
– Ты серьёзно? Не шути так.
– Я и не шучу, – она игриво нахмурила брови и нагнула ко мне своё лицо: – Но только не вздумай заболеть звёздной болезнью и бросить меня. Пожалеешь!
Если честно, этот разговор моментально вылетел у меня из головы. А зря.
Эпизод девятый
Взлёт
Лицо уткнулось в мокрый песок, а голова гудит как залитый водой трансформатор. В глазах круги. Что это? Пытаюсь сообразить кто я, где я и почему отмокаю в воде. Действительность возвращается какими-то странными кусками…
… Взяв высокую ноту, противно визжит пропеллер. Поршневой старичок ласково раздвигает облака, скрывавшие от солнца сухую безжизненную землю. Женька, сияя счастливым лицом, вцепился в штурвал.
– Жека! Ты зачем полез в эту рухлядь? – прокричал я. – Рядом стояли два новеньких «свистка». Ты их не видел, что ли?
– А я люблю на таком! – Женька подергал за рога послушного ему тихохода. – На нем летишь по-настоящему! По воздуху летишь! А не дырявишь пространство и время. Фь-ю-ють, свистнул, и ты уже хрен знает где! Никакого цимуса. Да и какая разница, на чем возвращаться с успешного задания?
За спиной в полнеба колбасилось в шаманских диких плясках огромное зарево, подогреваемое всё новыми и новыми гигантскими всполохами взрывов.
– Блин! Ракета!!!
Мы оба уставились в инверсионный след, нарисованный реактивным снарядом, летящим в сторону раздолбанной нами базы. Чья это ракета? Может быть, это наши сделали контрольный выстрел? Но крылатая дрянь, пролетев мимо, вдруг сориентировалась, сделала характерную петлю и устремилась прямо за нами. За миллисекунды ужасом пронеслись мысли, совсем нелестно характеризующие моего напарника, с его «люблю» и «фь-ю-ють». На реактивном истребители уже давно были бы дома! А на этом пропеллерном «чуде» … Э-эх!!!
Но Женька всё же был классным летчиком. Нет маневра у поршневого мастодонта, чтобы уйти от ракеты. Без шансов! Но «швакнуть» её из автоматической пушки слабая надежда существовала. Главное, чтобы были боеприпасы, и Женькино «люблю на таком» соответствовало его мастерству. И вот мы, каким-то невероятным для аэродинамики способом, практически на месте перевернулись навстречу ракете. И в следующий миг Жека уже с бешенством перекрикивал тарахтение пушки, выплеснувшей струю снарядов навстречу крылатому киллеру. Ну надо же! Попал! Хаотично переворачиваясь, наш монопланчик нёсся на волне мощнейшего взрыва. Всё же крепко делали такие самолетики! Но долго радоваться судьба нам не позволила. Последнее, что я запомнил – это противные усики летчика вертолета, который неизвестно откуда вынырнул. Струи крупнокалиберного свинца устремились прямо в нас. Словно в замедленном видео куда-то в стратосферу улетел искореженный пропеллер поршневого мастодонта. Воздух сквозь продырявленную обшивку ворвался в кабину. В ту же секунду перед моими глазами стало летать всё, что даже априори не могло летать: какие-то гайки, патроны, таблетки… Самолет судорожно замер, встав на дыбы, и начал всё быстрее и быстрее скользить вниз в бездну, в никуда. Удар!!! И вот меня уже крутит и вертит в жутко холодной воде. Кругом плавает грязный лед. Но какой-то он неправильный, пластиковый, пенопластовый....
Я жив! Я жив! Я жив!
Выбравшись из воды совершенно без сил, свистя надорванными от перегрузки легкими, я свалился в лужу на берегу…
– Всё сам, всё сам! – рядом на песке сидела ещё достаточно интересная женщина.
Кто ты? Откуда? Голова гудела и никак не могла сообразить.
– Чего ты в данный момент хочешь больше всего? – участливого спросила она. – Может, чаю?
– Хорошо бы, – прошепелявил я засохшим языком.
Женщина встала и пошла вверх по холму.
– Постой! А кофе можешь?
– Могу! Я всё могу, – и она скрылась за верхушкой холма.
Вот ведь. Она «всё может». Фея, наверное. А ты, дурак, кофе попросил. А мог бы виски, «Феррари», виллу…
Как болит голова. Господи! Как болит голова! И как сухо во рту…
И тут меня осенило. Она не принесёт кофе. Она не за ним пошла. Сейчас женщина подойдёт к столику, сядет на стульчик, раскроет ноутбук и внесёт изменения в текст: «Главный герой отцепил от ремня термосок и налил себе в крышечку всё ещё горячий кофе».
Эта женщина – не простая женщина. Она не бармен, не официантка и не заботливая подруга. И даже не фея.
Она сценарист!
А я – тот самый актер, что вчера на вечеринке по поводу моего вливания в коллектив пьяно орал во всё горло:
– Я завтра буду делать всё сам!! Сам!!! Без всяких дублеров!!!
Да, вы угадали. Я вовсе не спецагент, ноль-ноль-какой-то там. Никого я не уничтожал и даже не летел на поршневом самолётике. И не падал с неба. Всё это доснимется потом на авиасимуляторах и в макете кабины. А взрывы базы и битву с ракетой и вертолётом наложат при помощи компьютерной графики. А сегодня мы снимаем, как главный герой, то есть я, выбирается на берег моря после катастрофы. К сожалению, процесс съёмки несколько затянулся. Только что был отснят семнадцатый дубль этого эпизода фильма с рабочим названием «Мёртвая петля». Этот дубль тоже не удовлетворил режиссёра, который с недовольным выражением холёной физиономии пронзал меня рентгеновским взглядом, не видя моих талантов в упор.
Раздался хриплый, прокуренный голос помощницы режиссёра:
– Так! Всё! Хватит валяться! Загорать будем, когда отснимем этот эпизод. Всем на исходную!
Что ж, придётся вновь лезть в воду, заполненную бутафорским льдом. Какой бред! Кругом жара, а я, потный снаружи и высохший изнутри от вчерашнего перепоя, вынужден быть героем арктического боевика. Хоть бы сжалились и дали накатить чего-нибудь. Тогда бы я точно показал всю обойму своих талантов и снялся с первого дубля. Идиоты!
Кстати, с жаргоном лётчиков, называющих реактивный самолёт «свистком», а штурвал «рогами», я познакомился только сегодня. «Швакнуть» на их языке – это значить пальнуть из ШВАКа – советской авиационной автоматической пушки Шпитального-Владимирового.
Это мой первый опыт съёмки в кино. И сразу в главной роли. До этого я вообще не имел никакого отношения к кинематографу, театру или телевидению.
На берег моря, отталкивая бутафорские куски льда, я вылезал буквально через неделю после того самого постельного разговора с Королевишной. Как у неё всё это получилось? Я не знаю. Знаю только одно: в тот момент друзей в кинематографическом мире у меня не было вообще. А вот врагов – пруд пруди. Меня люто ненавидели. И было за что. Десять процентов съёмок к моменту моего появления на площадке уже было произведено, а предыдущая звезда, которую я заменил, люто матерясь и пьяно брызгаясь слюнями, отправилась восвояси. Этому актёру, не буду упоминать его имя, было особенно обидно. Он по своей беспечности и звёздности даже не успел подписать контракт. Поэтому неустойка ему вовсе не светила. Такое может быть только в России. Но в России может быть всё. И даже не такое.
Эпизод десятый
Жанна
Под конец съёмок всё изменилось. Все уже перекидывались со мной шуточками, а режиссёр за каждый удачный кадр щедро поощрял родительским похлопыванием по плечу. Всё пролетело в один миг: лето, съёмки фильма и наша с Королевишной любовь.
Да-да. Именно такой сценарий был прописан на небесах, а не «феей» с затасканным ноутбуком на руках.
Киношку склеили просто моментально. Я всегда по наивности думал, что цикл изготовления полнометражных фильмов – никак не меньше года. Но премьера «Мёртвой петли» уже была назначена. И не когда-нибудь в отдалённом времени, а двадцать девятого сентября этого же года. И не где-нибудь, а в Москве. Да не просто в Москве, а в театре «Россия», известном в недалёком прошлом, как кинотеатр «Пушкинский». Да, да, в том самом зале, где всегда проходил Московский кинофестиваль. Что ж, большому кораблю – большое плавание. А большому фильму полные залы, даже такие огромные, как в «России».
Естественно, что мне пришлось сесть в «Сапсан» и помчаться в Белокаменную для участия в премьере. Главный герой всё-таки.
Когда поезд уже готов был тронуться, мимо окна в которое я без особого интереса уставился, прошмыгнула худенькая девушка. Мне она показалась не очень современной, но какой-то очень запоминающейся. Что-то в ней было, в этой девчушке. Какая-то хрупкая доверчивая красота и чистый искренний взгляд. Как я всё это увидел? Просто, пробегая мимо, она неожиданно взглянула мне в глаза. Это был миг. Но у меня почему-то защемило сердце. Оказалось, так бывает. Раз и всё. И уже не выходит из головы. Вагон не был заполнен под завязку. Три кресла вокруг столика в моём отсеке были свободны. «Я волшебник! Сейчас она войдёт в мой вагон и сядет рядом. Я волшебник, я волшебник, я волшебник!» Привстав, я увидел, как девушка двигается по проходу. Ближе, ближе, ещё ближе. Она остановилась, не дойдя одного ряда до меня, взглянула на номер кресла, дежурно улыбнулась женщине, которая сидела там и затем посмотрела на меня. Увидев мой интерес, предельно просто сказала:
– Вот оказывается, где моё место.
Она ещё раз улыбнулась, как бы извиняясь за опоздание, села рядом и достала из сумочки смартфон. Повесив курточку на крючок, девушка осталась в тонкой светло-коричневой кофточке и в голубых узких джинсах. На вид ей не было и двадцати. Хрупкая, изящная, не высокая, но ладно скроенная. Прядь русых волос непрерывно сваливалась на лицо, но она, казалось, полностью погрузилась в нереальный мир всемирной паутины, время от времени машинально поправляя эту прядь. Я не знал с чего начать разговор. Странно. Со мной такого никогда не было. Какое-то внутреннее трепыхание и волнение наполнило грудь, не давало собраться мыслям и комом перекрыло горло. Я просто сидел и в упор её разглядывал.
Неожиданно она сама помогла мне завести беседу:
– Что? Так интересно? Это современный поезд. Здесь есть музыка и кино, если что.
– Вы о чём?
– Неприлично рассматривать незнакомого человека в упор, – она говорила всё это, не отрывая глаз от экрана смартфона.
Женщина, в отличие от остальных смертных, заселяющих эту планету, обладает уникальным божественным даром – она всегда чувствует чужой взгляд. Как? Если честно, я не знаю.
– Извините, но я слепой. Просто насторожил ухо, пытаясь услышать шаги бортпроводницы.
– Простите ради бога, не знала, – она взглянула прямо в мои глаза, но я постарался смотреть сквозь неё, не дёрнув при этом ни зрачками, ни веками, – Может, я смогу вам помочь? Зачем вам нужна проводница?
– Я хотел спросить её: правда ли, что девушка, сидящая рядом со мной, настолько хороша, насколько я это себе представляю.
Она немного скривила губы и закатила свои тёмно-лазурные глазки вверх, чуть дёрнув при этом головой. И тут же вновь уткнулась в экран. Весь её вид говорил о том, что она мои игры не поддерживает и дальше так шутить мне не стоит. Но я уже сел на любимого конька, которого давне-енько не седлал. Ни разу не седлал даже во время съёмок. Хотя времени и возможностей было полным-полно. Хоть отбавляй. В кармане лежали черные зеркальные очки с небольшими по размеру стёклами. Их я прихватил на всякий случай. Это же моя первая премьера. Вдруг она с треском провалится? Вот на этот случай очки и лежали в кармане. Чтобы меня не узнавали и не тыкали пальцем: вот он! Вот этот бездарь, который возомнил себя Андреем Мироновым и Брэдом Питтом в одном флаконе.
Я напялил очки на переносицу. Заметив это периферийным зрением, девушка вновь взглянула на меня:
– Ой, вы, правда, незрячий?
– Правда.
– С детства?
– Нет. Совсем недавно ослеп.
– Авария?
– Не угадали. Всё гораздо проще. Девушка пробегала мимо окна, взглянула мне в глаза, и я ослеп.
Она уже не знала верить мне или нет. Мало кто в конце сентября носит тёмные очки. С другой стороны, мой трёп явно её настораживал и напрягал.
– Вы про меня говорите? – не очень уверенно переспросила она.
– Да. Про вас. Я слепой. Но не настолько, чтобы не видеть вас внутренним зрением.
Она опять хмыкнула, явно разочаровавшись во мне. Многие не любят, когда кто-то выдаёт себя за убогого.
– Мои слова могут показаться глупостью, – продолжал я долбиться в закрытые двери, – но для слепых в наше время создано множество замечательных программ и тренингов.
Она решила больше не ловиться на крючок и упорно смотрела в экран телефона. Меня же понесло:
– Есть такая методика Нильсона-Беркли. Она позволяет незрячему по шагам, по дыханию, по шевелению пальцев и другим незаметным для здорового человека фоновым звукам, определить не только пол и возраст человека, но и цвет его волос, глаз, рост и даже черты лица.
Она молчала.
– Звучит фантастически. Но я четыре года провёл в Стэнфордском университете, где эта методика опробовалась. Всё это довольно сложно. В эксперименте применялся гипноз, медицинская техника, воздействующая на различные области мозговых тканей и многое другое. И вот результат. Я только что прилетел из Америки. Целую неделю меня изучали учёные Санкт-Петербурга. Они до глубины души потрясены увиденным. Теперь я еду домой и меня просто распирает, так хочется поделиться с соотечественниками своим счастьем.
Она продолжала молчать.
– Поэтому не стоит обижаться на мою навязчивость. Простите, что доставил вам неудовольствие.
Я снял очки, положил их в карман и обратил свой взгляд куда-то вверх. Психологический закон: если хочешь управлять человеком, поставь его в положение виноватого. Подействовало.
– Это правда? Вы не обманываете?
– Истина, – грустно пробормотал я, упершись глазами в потолок.
Она уселась поудобней и чуть развернулась в мою сторону:
– Неужели такое возможно?
– Слава богу – да.
Она помолчала и спросила:
– Как же вы за стеклом меня увидели? Ну, или услышали? Такое, точно, невозможно. Что-то здесь не так.
– Всё так. Я же говорю, начинается методика с идентификации слуховых компонентов. Но меня четыре года муштровали. И только через три года этой сложной практики физические образы окружающих людей и предметов стали приходить ко мне автоматически, интуитивно, без всякого моего усилия. Это происходит на уровне подсознания, на уровне телепатии. Я вижу! Но вижу не глазами. Мозгом, – я потряс ладонями в районе своих висков. – Здесь мои глаза. Здесь формируются образы на 98 процентов совпадающие с реальностью.
– Фантастика. Вы меня обескураживаете, – девушка оживилась, отложив смартфон в сторону: – Получается, вы теперь можете ходить без палочки?
– Ну…, как сказать. По парку – да. По тихой улице. Но проспект, где правит какофония различных звуков, пока не позволяет мне обойтись без посторонней помощи: предметной или человеческой.
– А здесь, в вагоне, вы тоже всех видите? Или нет?
– Когда вагон стоял и я шёл по проходу, то видел всех. К примеру, сзади нас сидит молодая пара: парень с бородкой и короткой стрижкой и девушка со светлыми, возможно крашенными волосами. Мне кажется, что она одета в короткие брючки и коротенький такой свитерок, не закрывающий живот.
Соседка привстала в кресле и мельком взглянула назад:
– Правильно. А через проход от нас кто сидит?
– Там три человека: женщина постбазальковского возраста, мужчина лет пятидесяти, немного лысоватый и круглолицый, а также их внук. Мальчик лет семи. Довольно упитанный. Он что-то всё время жуёт.
Я вообще не крутил головой, когда говорил всё это. Девушка кивнула, засмеявшись:
– Точно! Надо же! Хорошо! А как я выгляжу? Сможете подробно описать?
– Легче лёгкого. Простая задача. Вам девятнадцать лет, у вас тёмно-русые волосы, бирюзовый, возможно с примесью лазури цвет глаз, небольшой рот с чуть припухшими немного потрескавшимися губами, можно предположить, что вы их облизываете, часто поджимаете, или покусываете. Нос продолговатый с малюсенькой горбинкой. Небольшой такой аккуратненький носик. Брови густые, правильные. Немного широкие, но это вас только украшает. Длинные ресницы. Вы их не густо красите, так как они и без этого очень чёрные. Небольшой румянец. Я чувствую, как он в настоящее время чуть разливается по вашим щекам.
Я по-прежнему не поворачивался к девушке, но практически видел то, что говорил. Её образ и на самом деле в деталях был прорисован в моей голове.
Она даже чуть поперхнулась:
– Сильно. Особенно про румянец меня убило. Я, и правда, слегка зарделась. Интересно. Вы видите интуитивно, а угадываете очень точно. А то, что не привязано физиологически к образу человека, например имя, вы можете определить?
Я задумался:
– Как-то не практиковал. Но стоит попробовать. Можете мне помочь?
– Как?
– Дайте мне свою ладонь.
– Ладонь? Зачем?
– Чтобы глубже прочувствовать ваш образ.
Она засомневалась, но всё же протянула руку. Ладошка была нежной, мягкой и тёплой. Я долго держал её, сжав в своих руках. Надо же! Оказывается, такие игры сильно пробуждают чувство. Было невероятно волнительно и приятно.
Она не вытерпела:
– Не получается? Никак?
Удовольствия всегда заканчиваются слишком быстро. Я вздохнул. Какое имя назвать? А! Это же просто игра. Назову первое что в голову взбредёт. Неожиданно в голове всплыло имя «Жанна». Не может быть! Нынче это очень редкое имя. Нет, только не оно. И я назвал:
– Вас зовут Анна.
Она медленно убрала свою ладонь и сложила руки калачиком, крепко сдавив при этом своё хрупкое девичье тело. Наступила какая-то напряжённая неприятная тишина.
– Не угадал?
– И да, и нет. Моё имя – Жанна.
Меня словно током шибануло. Не может быть! Такого не бывает. Вообще, с чего это имя влезло в мою голову и взобралось на мой язык? Так зовут Королевишну? Нет! Это я её так мысленно назвал. Называл… Теперь уже точно никогда так называть не буду. Я назвал Королевишну Жанной из-за того, что у меня вообще никогда не было ни родственников, ни знакомых с таким именем. Но если люди с таким именем мне были незнакомы, почему тогда именно это имя мне сейчас пришло в голову? Мало ли на свете других малознакомых имён? Но я назвал именно это. Назвал, не подумав, просто так, по наитию. Или не просто так, а только по наитию? Может, даже, по предчувствию? Чудеса. Чудеса, да и только. От восторга восприятия творившегося чуда я зажмурил глаза и до боли закусил губу. Офигеть! Даже капельки влаги промочили ресницы. Нет, брат, что-то ты совсем размяк. Где твой привычный цинизм и уверенность? Я тебя не узнаю!
– Что-то случилось? – её рука осторожно легла на мою руку.
Я открыл глаза и одновременно выдохнул весь воздух из груди:
– Не знаю, поверите вы или нет, но интуитивно я хотел сначала назвать «Жанна», но затем подумал, что это имя теперь не в тренде ветренной моды. – я монотонно постучал кулаком по лбу. – Тебя же учили. Учили! Нельзя вмешивать в интуитивно возникающий образ процессы мышления и угадывания. Надо верить интуиции. Верить! Верить! Верить!
Она успокоила меня, осторожно похлопав по руке:
– Не расстраивайтесь так. Вы же правильно назвали моё имя. Жанна и Анна – это, по сути, одно и тоже. Разница только в традиции и в транскрипции.
– Не надо меня успокаивать, – я так вжился в роль, что уже сам поверил, что я слепой. – Четыре года меня натаскивали. А я так быстро стал терять квалификацию. Может, это волнение?
– Может, – согласилась Жанна. – Вы вернулись на родину и вас волнует всё: родные просторы, родная речь, скорое свидание с близкими…, с любимым человеком.
– У меня нет никого. Я сирота.
– Совсем никого?
– Совсем. Детдом – моя семья.
И в этот момент всё рухнуло. Разрушил воздушный замок моего сердца, мой счастливый мирок общения с понравившейся мне девушкой лысоватый дядька, сидевший через проход. Он уже давно снял наушники и внимательно зрел в нашу сторону.
– Какой артист! – басовито выдал он своё умозаключение. – Здорово! Обязательно посмотрю этот фильм с вашим участием.
Жанна ничего не поняла. Она смотрела то на меня, то на дядьку. Выглядело это довольно смешно. У неё было детское выражение лица, а сама она походила на котёнка, который переводит взгляд то на игрушку, то на человека, дёргающего её за нитку.
– Мужчина, вы о чём?
Дядька засуетился, поискал по карманам, потом достал из небольшого портфельчика, лежащего у него на коленях, авторучку, взял в руки рекламный буклет «Сапсана» и встал, сделав шаг в нашу сторону:
– Можно получить автограф? Мне кажется, вы далеко пойдёте, став известным артистом. А у меня на руках будет один из первых автографов, взятых у вас. Это же здорово. Не откажите в любезности, – дядька сунул буклет с авторучкой прямо мне в руки.
Я молча сидел и даже не шелохнулся. Откуда ты припёрся? Смотрел телевизор – ну и смотрел бы себе дальше. Вот что за люди! Обязательно им нужно сунуть нос не в своё дело. Но Жанну поведение мужичка возмутило:
– Вы что себе позволяете! – она вскочила и стала напирать на мужика. Выглядело это комично. Дядька был крупнее девушки раз в пять. Она замахала перед его физиономией пальцем: – Человек слеп. А вы ему какие-то гнусности предлагаете, артистом обзываете.
Мужик сначала отпрянул, но быстро взял себя в руки:
– А, так вы тоже актриса. Понятно. Этюды отрабатываете. Здорово. Оценил на пять с плюсом. Фёдор, – он вновь обратился ко мне, – извините, не знаю вашего отчества, черкните пару слов на память об этой занятной встрече, и я тут же удалюсь.
Лицо Жанны вновь вытянулось в недоумении:
– Фёдор? Вас Фёдор зовут?
– Фёдор, Фёдор, – ответил за меня дядька. – Теперь я запомнил это имя на всю жизнь: Фёдор Лемешев, – он вновь протянул буклет. – Подпишите, ну, что вам стоит.
Чтобы мужик отстал я взял авторучку и буклет:
– Как вас зовут?
– Владимир Николаевич.
И я написал на буклете: «Владимиру Николаевичу, помешавшему мне добиться счастья в личной жизни. Фёдор Лемешев. Подпись. Дата. Путешествие из Петербурга в Москву».
Мужик радостно засуетился и поблагодарил:
– Спасибо большое, извините, что помешал. Фильм этот ваш обязательно посмотрю. Успехов в творчестве.
Он тщательно уселся в кресле и, улыбаясь, стал читать содержимое автографа. Потом протянул его женщине, которая всё это время с интересом смотрела в нашу сторону.