И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

НЕГАРАНТИЙНЫЙ СЛУЧАЙ

Из окна номера гостиницы был виден последний ряд домов посёлка, подпираемый густым лесом. Наверное, отовсюду была видна окраина: посёлок был небольшой. Зелёный окрас хвойного леса был разных оттенков. Светлая зелень разлапистых сосен перемежалась с тёмной зеленью остроконечных елей.

Я приехал сюда ночью на поезде на прошлой неделе. Интересно оказаться ночью в маленьком, незнакомом посёлке. Уличного освещения нет, низкие дома, кустистые деревья, заборы погружены во мрак. Высокое небо, рассечённое Млечным путём, было усыпано крупными, яркими звёздами. Все давно спали. Спросить было не у кого, где гостиница. Я стоял на тёмном перекрестке, озирался растерянно, напряжённо и никак не мог решиться, в какую сторону пойти.

Каждое утро, уходя на работу, я сдавал дорожную сумку в камеру хранения: замок двери номера был сломан, и сумку могли украсть. Возможно, никто не позарился бы на мою сумку, но мне не хотелось проверять. Ключи от камеры хранения были у администратора гостиницы. Сегодня работала Валя, моложавая женщина с пышным бюстом. Она вдруг боднула меня грудью:

– А вы когда уезжаете?

– Завтра.

– Значит, мы больше не увидимся, – она опять боднула меня и глупо подмигнула. – Я выйду теперь через двое суток.

Торговая база, по телеграмме которой я приехал сюда, не указала количество телевизоров. Гарантийный срок хранения телевизоров закончился. Они попросили продлить гарантию. «В противном случае, – они написали в телеграмме, – будем обращаться в народный контроль министерства вашего ведомства».

Телевизоров оказалось сто двадцать штук. Это было много. Мне предоставили рабочее место – в актовом зале конторы. Телевизоры привозили на грохочущем тракторе с прицепом. Грузчики, освободив актовый зал от стульев, ставили коробки с телевизорами плотными, высокими рядами. Эти плотные, высокие ряды телевизоров произвели на меня удручающее впечатление. Настроение товароведа, женщины средних лет в очках, было противоположным. На её лице был запечатлён энтузиазм, чувство облегчения, что я решу их проблемы.

Не знаю, где они хранили телевизоры, мне показалось – на улице. Железные каркасы блоков были изъедены ржавчиной, на монтажных платах – следы сырости: потёки, разводы воды. Попадались пауки – настоящие, большие, которые залезли в телевизоры через ручки – сквозные отверстия в коробках.

Из ста телевизоров, которые я проверил за эти дни, были неисправными восемьдесят. Сначала я пытался их ремонтировать, а потом понял, что не смогу это сделать физически. У меня не было столько радиодеталей. Например, предохранители закончились у меня в первый день. Они нарушили правила хранения. Я никогда раньше не видел, чтобы каркасы блоков были изъедены ржавчиной!

Я вернулся в гостиницу вечером, уставший и голодный.

В комнате администратора сидели на диване Валя, утром сказавшая мне, что мы больше не увидимся, и Денис, молодой толстый мужчина из соседнего номера. Он шептал ей на ухо. Она смотрела в сторону с кривой улыбкой и крепко держала его за запястье. Когда я вошёл, они отстранились друг от друга.

– Ты же говорила, что придёшь через двое суток, – сказал я.

– А вот пришла! – она засмеялась и подмигнула. – Проведать!

Валя открыла камеру хранения. Я забрал дорожную сумку. Приготовил ужин: заварил в пол-литровой банке чай, нарезал хлеба, колбасы.

Валя ходила по гостинице, как маятник: из комнаты – в коридор, из коридора – на улицу. Я не знаю, чем она занималась. Денис ходил за ней, как привязанный, смотрел на неё нетерпеливо, со сдержанным раздражением.

Денис работал на каком-то крупном заводе, – это, пожалуй, единственное, что я знал о нём. О его месте работы я узнал из его рассказа, в котором труба завода была сценой признания в любви. А сцену признания любви он вспомнил, увидев лозунг «Слава КПСС» на здании почты, находившейся напротив нашей гостиницы. Здание почты было выложено белым кирпичом, а лозунг – красным.

«У нас на заводе был случай, – рассказывал он. – Однажды утром на самом верху семидесятиметровой трубы появилась надпись: „Маша, я тебя люблю“. Написали ночью. И, скорее всего, двое. Не может быть, чтобы написал один! Они залезли на самый верх трубы, перебрались на другую сторону. Один спустился по веревке, другой опустил ведро с краской. Они работали на высоте семьдесят метров! Представляешь? – Денис с удивлением посмотрел на меня. – Было написано в три ряда и очень крупно. Первый ряд: „МАША“. Средний ряд: „Я ТЕБЯ“. И последний ряд: „ЛЮБЛЮ“. Сразу, конечно, перетрясли всех Машек, – вызывали, спрашивали. Охрану – в пух и прах! Выговоров понавтыкали! Вызвали бригаду высотников, чтобы закрасили. Один день готовились к работе, закрасили – на второй. Мы потом долго смеялись. Написали за одну ночь. Закрасили – за двое суток! Я спросил главного инженера: „Ну, и во сколько обошлась эта любовь?“ В триста рублей денег и восемнадцать литров спирта!»

После ужина я решил посмотреть телевизор. Зал, в котором был телевизор, оказался запертым. Я пошёл за ключом к Вале, и опять помешал им. Денис массировал ей грудь, страстно целовал в губы.

– А дверь, конечно, закрыть было трудно, – нагло сказал я.

Валя поднялась с дивана, пунцовая, возбужденная, поправила платье.

Она тоже изъявила желание посмотреть телевизор. Мы сидели на диване втроём, – она сидела между мной и Денисом.

– А что у тебя часы так странно показывают? – она взяла мою руку и посмотрела на часы. – Сколько сейчас времени?

– Это московское время.

Город Горький, в котором я живу, и Москва были в одном часовом поясе. Разница с этой местностью была шесть часов. Я прибавлял шесть часов, получалось местное время.

– Переведи часы, а то запутаешься, – посоветовал Денис. – У меня знакомая в Новосибирске подсчитала, что поезд придёт через три часа по новосибирскому времени. А у самой часы показывали читинское время. Как хорошо, говорит, у нас в запасе три часа. Поехала в город. И опоздала на поезд!

Я специально не переводил часы на местное время: расписания движений поездов, самолетов были даны по московскому времени.

– Ты живёшь один? – Валя спросила меня, зная о том, что я живу один в двухместном номере.

– Один.

– Ну, так я приду.

– Приходи.

– Я шучу! А сколько времени? – теперь она обратилась к Денису, взяла его за руку, посмотрела на часы. – Без двадцати. А почему вы молчите? Ну, так правда? – она опять подмигнула. – Я приду! А сколько времени? Я пошла!

Денис проводил её жадным взглядом:

– Я уже разложил её на диване. Всё! А она говорит, попозже. Ну, попозже, так попозже! Она же бухая. Ты не заметил?

Денис куда-то ушёл. Наверное, к Вале. А я пошёл в свой номер.

Задержался я в этом посёлке. Но завтра меня здесь не будет, – уеду на вечернем поезде. Мне предстоял завтра неприятный разговор с товароведом. Они нарушили правила хранения. О какой гарантии может идти речь? Чем дольше телевизоры будут храниться на их дырявом складе, тем больше будут портиться. Похоже, эти сто двадцать телевизоров зависли у них навсегда.

КОЛЛЕКЦИЯ ИСТОРИЙ

Игорь Семёнович Белоусов, пожилой мужчина, с серыми живыми глазами, красными прожилками на мясистом носу и дряблых щеках, угостил меня свежим, крепким чаем, шоколадными конфетами. У него был самодельный электронагреватель, от которого вода в стакане закипала очень быстро. Случай свёл нас в крупном забайкальском городе Чита, гостинице «Ингода». Большое окно нашего двухместного номера выходило на кинотеатр «Удокан», улицу с магазинами.

Был тёплый августовский вечер. Город светился окнами квартир, уличными фонарями, неоновыми вывесками, красные, зелёные, синие блики которых густо, насыщенно отражались на асфальте.

Мы пили чай за столом напротив друг друга. Он говорил о бесхитростных, обычных вещах. Ему надо к дочери в Краснокаменск, районный центр Читинской области. Раньше он тоже жил в Краснокаменске, а когда ушёл на пенсию, переехал в Саратов, город на Волге, в пяти тысячах километрах отсюда. Я слушал его невнимательно, но вдруг насторожился: он начал рассказывать интересно.

– Вызывает меня к себе Бубнов, собирайся, говорит, поедешь в командировку на месяц. Там, говорит, два экскаватора. Своих механиков нету. Отладить машины некому. Я отвечаю, что я один не справлюсь за месяц, что нужен помощник. «Бери кого хочешь!» Я взял Андрея Куликова. Он сразу обрадовался: «Спасибо, Семёныч! А куда ехать-то?» Сам знаешь, лишь бы уехать куда-нибудь подальше! Собрались мы, сели на самолет. И через два дня были в Краснокаменске. Поселились в общагу. Первый день, как всегда, конечно, пили. К работе приступили на третий день. Осёвка, центровка, поворотный круг. Надели гусеницы. Сам знаешь. Управились с работой за два месяца. Вызывает меня Онищенко. Думаю, зачем вызывает? «Ты знаешь, – говорит мне, – оставайся у нас. Оклад хороший. Нам специалисты нужны». – «Не могу, Василий Петрович, надо посоветоваться с женой. У меня большая семья. Вся жизнь пойдёт кувырком. Представляете? У меня, понимаешь, жена, две дочери, я сам, мать, отец». Мать и отец жили в Саратове. Это я до кучи, чтобы, значит, получить трёх-четырехкомнатную квартиру, если что. «Какой разговор, – согласился Онищенко, – сдадим первый дом, – выберешь любую квартиру!» Вернулся домой. Жене, мол, так и так, собирайся. Жена: «Я никуда не поеду!» Вопрос решённый, говорю, уеду один!

Короче говоря, приступил к работе. И в первый же месяц заработал семьсот рублей и триста подъёмных! Отослал жене восемьсот рублей. Ей-богу, Алексей, не без гордости отправил. Пусть, думаю, удивится. И что ты думаешь? Не прошло и недели, как посыпались письма. Слушок-то прошёл, что я выслал Нинке восемьсот рублей! И товарищи по старой работе решили, если я выслал столько, значит, зарабатываю в два раза больше! Семёныч, пишут, походатайствуй, замолви словечко, – его голос стал просящим, заискивающим, – мы с тобой старые товарищи. Слушай, Алексей, – он посмотрел на меня с видом человека, которого обвинили напрасно, – ты извини, что я так говорю. Я недавно вставил зубы. Никак привыкнуть не могу.

– Вроде, ничего, – сказал я. Он, действительно, шепелявил. Я привык к его говору и уже не замечал.

– А хочешь я тебе, Алексей, расскажу, как продавал машину? – он оживленно посмотрел на меня. – Я купил «Москвич 412», – уже здесь, в Краснокаменске, отдал, как сейчас помню, пять тысяч рублей. Откатался год. И появились у нас «Жигули». Машина скоростная, манёвренная. Что ты! Зимой едешь в одной рубашке. Хочешь сто – едешь сто. Хочешь сто двадцать, – пожалуйста! Мечта, а не машина! Загорелась у меня душа! И решил: продаю «Москвич», покупаю «Жигули»! Андрей Куликов говорит, пиши на меня доверенность, я твой «Москвич» продам в Иркутске за семь тысяч. Я согласился, говорю, продай хоть за десять, а мои пять верни. Заверил доверенность у нотариуса, отдал Андрею машину. Неделю от него нет ни слуху, ни духу, – он с недоумением пожал плечами, как будто до сих пор не мог понять, – другую неделю. Жена заволновалась, слушай, говорит, ты кому отдал машину? Я, мол, так и так. Она уезжала в Кисловодск по путевке. Ты, говорит, сообщи мне, что бы я это, не думала ничего такого, понял? Андрей появился через месяц. Отдал пять тысяч. Говорит, пересчитай. Я пересчитал. Андрей был с товарищем. А теперь, говорит, напиши бумагу, что я отдал тебе деньги. Я написал, расписался. Расписались все – и его товарищ, как свидетель. Мы это дело обмыли. Деньги я спрятал под матрац. В общем, выпили. Показалось мало. Андрей сбегал за второй бутылкой. А потом – за третей! Место под матрацем мне показалось ненадежным, я перепрятал деньги в шифоньер, засунул в унты. Затем мы опять что-то пили. Я говорю, ладно, ребята, хватит. Они ушли, а я опять перепрятал деньги, в другое место – на кухню, в ящик на верхней полке.

Просыпаюсь утром, поднял матрац, – нету денег! Всю постель перевернул. Не помню, куда спрятал! Ладно. Пошёл на работу. А у самого деньги не выходят из головы. Вернулся с работы. Опять обсмотрел всю квартиру. Куда я только не лазил! Позвонил Андрею: так и так, мол, не могу найти денег. У меня жена в Кисловодске, если узнает, умрёт от инфаркта. «Да ладно тебе, Семёныч, ты же их положил под матрац, затем перепрятал в унты, всё дверью шкафа хлопал». – «Ну, хлопал, хлопал, а денег-то нет! Давай искать вместе». Разделили мы комнаты. Пошёл я на кухню, взялся я за ящик на верхней полке, а деньги так и посыпались. По этому поводу мы опять выпили!.. А что у нас по телевизору? – он посмотрел на телевизор, который стоял рядом с моей кроватью.

Я включил телевизор: мне было ближе.

Однажды моим соседом в комнате отдыха на железнодорожном вокзале города Мичуринска, районном центре Тамбовской области, знаменитом яблочном крае, оказался молодой мужчина импозантной внешности: высокого роста, рельефными, тренированными мышцами, золотистыми длинными волосами, утонченными, благородными чертами лица. Такие играют в кино героев. Обычная, размеренная жизнь была не для него, – это сразу угадывалось, – была в нём скрытая, могучая сила, жажда действия. Его жена погибла, выбросившись из окна; с подачи шурина, милицейского начальника, его обвинили в убийстве, но суд оправдал, тогда шурин упрятал его в дурдом, сейчас я не помню по какому поводу; его выпустили через два года со справкой, что он псих. «Тебе эта справка ещё пригодится», – успокоил врач. Он не вернулся на прежнее место жительства, в крупный заполярный город, он вернулся на родину, известный город металлургов, шахтеров, хулиганов. Сейчас я не помню, чем он занимался в этом городе, на какие деньги жил. В моей памяти осталась такая картина: ресторан, драка с милицией, охотничий нож, какая-то женщина. Его не посадили только потому, что у него была справка. «Врач не обманул, – улыбнулся он. – Пригодилась справка!» Он рассказывал интересно, с оригинальными, неожиданными подробностями, которые придавали его повествованию неповторимый, исключительный аромат – о моральном климате на прежнем месте работы в заполярном городе, жене, которая выбросилась из окна, суде и судьях, порядках в дурдоме. Его речь изобиловала юридическими терминами, статьями Уголовного кодекса. Он рассказывал несколько часов подряд! Я не записал по горячим следам. А через месяц уже ничего не помнил, то есть, совсем ничего! Я до сих пор жалею, ругаю себя.

Рассказ Игоря Семеновича мне тоже показался любопытным. Я решил записать его утром, когда останусь один. Но вдруг испугался, что забуду. Моя память оставляла желать лучшего. Игорь Семенович смотрел телевизор. А я взял тетрадь, ручку и вышел из номера.

Я сел на диван в общем зале, деливший длинный коридор пополам. Было тихо, спокойно, как в библиотеке. Постояльцы гостиницы, время от времени появляющиеся в коридоре, не обращали на меня внимания.

Игорь Семёнович по-прежнему смотрел телевизор, – лежал на кровати, в очках, полосатой пижаме. Ему было скучно смотреть телевизор.

– Алексей, ты был в Ленинграде? – спросил он.

– Я там служил.

– Да? – он удивился. – Я тоже служил в Ленинграде, в 1944 году. После десятого класса меня направили учиться на офицера в морское училище. Учился, я тебе скажу, неплохо. Однажды в патруле познакомился с девочкой, Таней Филипповой. Соскучился по женскому обществу за восемь месяцев! Поговорили, посмеялись, договорились встретиться. Времени до вечерней справки было много. Я пролез под забором. Там ещё бутылки, консервы американские валялись, разный мусор. Встретились, поговорили о том, о сём. Я успел к вечерней справке, но старшина заметил, что меня не было. Спросил: «Где был?» Если бы я знал, Алексей, – он сказал вдруг упавшим голосом, – какое постигнет меня наказание, я никогда бы не сказал правду! Лучше бы я солгал, что заснул под забором! «Прогулялся по набережной», – отвечаю. Старшина вычислил, что меня не было в училище больше двух часов. Доложил взводному, тот, в свою очередь, – командиру роты. За отлучку более двух часов по закону военного времени полагается трибунал! Повели меня к начальнику училища. Тот выслушал и говорит: «Учитывая вашу молодость, мы не отдадим вас под трибунал, но из училища отчислим». Утром перед строем зачитали приказ: «Курсанта Белоусова Игоря Семёновича отчислить из училища за то, что он был в самовольной отлучке полтора часа». Полчаса они скостили, – с сарказмом сказал он. – Не ожидал я, конечно, что так получится. А что я, думаю, напишу родителям, девочке, с которой дружил в школе? Голова вот такая сделалась! Теперь все ребята строятся, учатся. Мы строились двадцать раз в день. На зарядку – стройся! В казарму – стройся! На завтрак – стройся! А я целыми днями чистил картошку. Приехал за мной офицер. Командир роты сказал, чтобы я забрал у старшины свои вещи. Я иду злой, думаю, конец. Суд – штрафной батальон – поминай, как звали! Говорю старшине: «Давай мои шмотки!» – «Зачем?» – «Пошёл ты на…». Честно скажу тебе, Алексей, так и послал его, стукача. Думаю, всё равно пропадать. Сели мы на катер и поехали, как я потом узнал, в Кронштадт. Офицер спрашивает меня: «За что тебя отчислили?» А я как заплачу! Он похлопал меня по плечу: «Ладно, не унывай. С кем не бывает». Финский залив, Балтийское море. Я никогда раньше не видел моря. Жил я в Узбекистане. А в Узбекистане, какое море? Попал я в учебку на шифровальщика. Ты был в Кронштадте, Алексей?

– Не довелось. – Я служил в Красном Селе, пригороде Ленинграда.

– Я выучился на шифровальщика и попал в спецкоманду. По мирному договору флот Германии был разделён между Англией, США, Францией и нами. Получив тральщики, мы сделали переход в Чёрное море. Но прежде зашли в Англию, Гибралтар и Мальту. В Англии, Алексей, я впервые увидел вот такие огурцы, – он с удивлением показал длину огурцов, получилось с полметра. – И вот отслужил я три года. Вызывает меня командир корабля. Садись, говорит, Белоусов, а не скажешь ли ты, почему тебя выгнали из училища? Я, мол, так и так, по своей же глупости. А не хочешь ли ты, предложил он, опять учиться на офицера? «Никак нет, товарищ капитан второго ранга» – «Это почему?» – «Надо посоветоваться с родителями». – «Ты что, Белоусов, заливаешь?! Ты у нас главный шифровальщик! Фигура! – У меня был пистолет. Меня охранял часовой, когда я ходил в штаб. – Советоваться он с бабушкой вздумал. Подумай и доложи!» Я согласился. Отослали меня в Выборг, город под Ленинградом, где я и окончил трёхгодичное интендантское училище.

– Почему интендантское? Вы же шифровальщиком были.

– Не знаю! Послали и всё. Я окончил училище с отличием. Опять попал на Черноморский флот. Женился. Получал две тысячи, старыми деньгами. Двести рублей – по нынешнему. Так, может быть, и остался бы я на флоте, но вскоре попал под сокращение. Армию сократили на миллион двести тысяч человек. Собрали нас, шестьдесят человек, повезли в Штаб флота. А зачем? Никто не знает. Начальник штаба обрадовал: «Не хотите демобилизоваться? Подумайте». А потом начал вызывать по одному. Меня тоже вызвал. А чего мне, отвечаю, когда я вам был нужен, вы меня призвали. Теперь не нужен, – стало быть, увольняете. «А как семья?» Чего, говорю, семья? Жена, дочка. Демобилизовали меня, – с горькой усмешкой сказал он. – Да, – он поднял к верху палец, подчеркивая значение момента, – нам зачитали приказ, что местные власти помогут демобилизованным устроиться на хорошую работу.

– А из тех шестидесяти оставили кого-нибудь?

– Всех уволили! Вернулся я, значит, домой, в Узбекистан. Встал на учёт в военкомате. И помня тот приказ, о помощи с устройством на работу, обратился к начальнику военкомата. Он увидел меня, поднялся из-за стола: «Что нада, дарагой? Какая судьбой к нам?» Так и так, отвечаю. Старший лейтенант запаса. Начал служить на Балтике, окончил на Чёрном море. Помогите устроиться на работу. А он даже и не слышал о таком приказе. «Какой специальность имеишь?» – «Окончил трёхгодичное интендантское училище». Короче говоря, он посватал меня бухгалтером. Я пришёл туда, поговорили. «А какой у вас оклад?» – «Шестьсот пятьдесят рублей». Шестьдесят пять, по нынешнему. Раньше я получал две тысячи. И это только хватало жене. Я ходил во всём казённом. Не, думаю, маловато. Опять – в военкомат. Он увидел меня, вытаращил глаза: «Что такой?… Падажди!» Опять посватал на должность бухгалтера – в другую организацию. «А какой у вас оклад?» – «Шестьсот семьдесят пять рублей». Я больше не ходил в военкомат. Вернулся домой. День сижу, два сижу. Жена уже шепчет, что не хорошо, мол, объедать стариков. А пока я сидел дома, – он интригующе посмотрел на меня, – я узнал, что мой школьный товарищ работает в каком-то Каркане, в ста километрах от нас. И получает большие деньги – три-четыре тысячи рублей в месяц! Бывает дома по воскресеньям. Я дождался его, расспросил. Говорит, добываем руду. Мы уехал в Каркан. Я сказал в отделе кадров, что я старший лейтенант в отставке, начал службу на Балтике, окончил на Чёрном море, – его выражение лица приняло усталое выражения: похоже, ему надоело перечислять, где он служил. – И ты представляешь, – он обескуражено развёл руками, – мне опять предложили должность бухгалтера! Ну, думаю, ладно! «А сколько у вас оклад?» – «Тысяча двести». Ха-ха! – он радостно потёр руки. – Тысяча двести рублей! Жить можно! Тысяча двести, плюс тридцать процентов коэффициент, плюс шестьсот рублей за старлея. Офицеру, уволенному в запас не по пенсионному возрасту, ещё год платили за звание! Вернулся домой, получил паспорт, опять приехал в Каркан. А мне и говорят: «К сожалению, мы не можем взять вас на работу бухгалтером. – У меня сердце сразу упало. – Будете мастером сантехником». – «А какой оклад?» – «Тысяча шестьсот рублей!» – сказал торжественно Игорь Семёнович. – И вот, Алексей, потихоньку начали копиться деньги. С жильем было плохо. Я построил землянку, завёл корову.

– Землянку? Какую землянку?

– Самую обыкновенную, – кивнул он. – Землянку. Обложил стены кирпичом. Ну, как вспомню, как начинал, самому не верится! А сколько времени? – он спохватился и поглядел на стол, на котором лежали его часы.

Было десять вечера.

– Извини, Алексей, мне завтра рано вставать, – Игорь Семенович начал разбирать постель.

А я взял ручку, тетрадь и вышел в коридор. А что мне оставалось делать?