И ВСЕ ДЕЛА. рассказы, повести

ИЗ РАЗНЫХ ГОРОДОВ

Самолёт, на котором я летел из Смоленска в Москву, был маленький, как микроавтобус. Гул двигателей закладывал уши. Вращающийся пропеллер обозначился прозрачным диском. Мы летели относительно низко: облака были над нами. Вид на землю был, примерно, такой же, как с крыши небоскрёба. Пассажиры смотрели в окна с любопытством, ожиданием новых приятных впечатлений. Дома и автомобили выглядели, как игрушечные; лес, – как трава. Свет падал на землю через проёмы облаков широкими золотистыми полосами. Зелёные острова леса менялись желтеющими полями. Блестели речки и озера. Самолёт раскачивало, кидало вверх-вниз, – это сначала мне нравилось. Но вскоре меня укачало. И не только меня. Пассажиры заметно поскучнели. С мужчиной на соседнем ряду сделалось плохо. Он морщился, потный, в расстёгнутой у ворота рубашке, вытирал шею и лоб платком. Неожиданно щёки у него округлились. Зажав рот рукой, он быстро поднялся и ушёл в хвост самолёта.

Приземлились в московском аэропорту Быково. Я вышел из самолёта с чувством глубокого облегчения: больше не качало и не гудело. Было приятно ощутить тёплое ласковое дуновение ветра, мягкий свет вечернего солнца, ароматы травы и цветов, слышать трескотню кузнечиков.

Автобус подвёз нас к выходу с лётного поля. Среди встречающих были, как всегда, таксисты. Один из них спросил меня:

– На Ярославский, Казанский?

– А сколько возьмёшь?

– Ну, тридцать рублей.

– Не поеду.

– На автобус очередь километр, – он шёл за мной, как привязанный.

– Всё равно не поеду.

Если мне надо в Москву, я добираюсь на электричке. Рядом с аэропортом находится железнодорожная станция. Он запросил тридцать рублей. Билет до Казанского вокзала стоит всего двадцать пять копеек!

На лавочках у аэровокзала, двухэтажного стеклянного, похожего на аквариум, здания, сидели люди. Вечернее солнце отражалось на больших окнах.

В зале ожидания я ознакомился с расписанием рейсов самолётов, которое находилось на треугольной тумбе. Мне нужно лететь дальше – домой, в Горький. Самолёт будет через три часа.

За тумбой было несколько рядов кожаных диванов. Свободные места были. Меня это обрадовало: не придётся ждать вылета на ногах.

Я обратил внимание на малыша, неаккуратно евшего мороженое. Это мороженое было у него на руках, носу, щеках, рубашке. Родители не следили за ним. Отец дремал, откинувшись на спинку дивана и далеко выставив ноги. Мама устало обмахивала себя газетой.

А потом я увидел на соседнем диване белокурую девушку в коричневом платье ниже колен. Она была красивая!

«Надо запомнить номер рейса», – подумал я, но опять посмотрел на девушку. Сняв туфли, она поставила ноги на дорожную сумку. Её рассеянный взгляд вдруг остановился на мне, стал осмысленным. Она смотрела на меня так, как будто бы старалась разобраться в чём-то. Её взгляд незаметно светлел. Я не ожидал, что она улыбнётся. Мне давно никто не улыбался. Я снова посмотрел на расписание: «Ну и что теперь делать?» Самолёт меня укачал, – я был под впечатлением. А самое главное, мне надо лететь домой. И вдруг эта девушка. Я решил купить билет, а потом подойти к ней.

Я направился к кассе. «Она уйдёт, пока я буду брать билет», – подумал я. Мне это стало настолько очевидно, что я остановился, как вкопанный, как будто упёрся в стену, и пошёл обратно к девушке.

Она по-прежнему сидела на диване, равнодушная. Увидев меня, сдержанно улыбнулась, отвела глаза. А когда я сел рядом, на её лице вдруг появилась растерянность, лёгкая паника. Я не знаю, о чём она подумала.

– Добрый вечер. Вы далеко летите?

– Начинается.

– Вдруг нам по пути? Возможно, мы живём в одном городе.

– Ага, – усмехнулась она.

– На одной улице, – сказал я и удивился: а вдруг мы, действительно, живём в одном городе и на одной улице!

Она очень серьёзно смотрела перед собой. Её губы были накрашены слабой розовой помадой с перламутром, ногти – зелёным лаком. Такой цвет я увидел впервые. Может, сейчас так модно? Смотрелось оригинально. Она изо всей силы старалась быть серьёзной. «Ей не больше двадцати», – подумал я.

По другую сторону от неё сел парень. Я обратил на него внимание только потому, что он заговорил с ней. По интонации её ответа я догадался, что они знают друг друга. «Наверное, муж», – первое, о чём я подумал.

– …купил на тридцатое, – говорил парень.

– Сейчас – домой?

– На такси, – значительно сказал он.

Они замолчали. И поскольку молчали долго, я сказал ей:

– Душный вечер, не правда ли?

– Душный, – согласилась она.

– А у тебя платье тёмное. Солнце липнет к тёмному.

Кивнув, она разровняла платье на коленях.

– Серьезно, ты далеко летишь?

– В Воронеж.

– Бывал я у вас. Хороший город. Универмаг «Россия».

– Я в отпуск лечу.

– А сама откуда?

– Из Норильска.

– И в Норильске я тоже бывал. Тоже хороший город. Магазин «Космос». Только у вас очень холодно.

– А у нас только вчера объявили, что будет плюс пятнадцать. А так плюс пять было, плюс семь.

– Комары летают?

– Скоро появятся. Такие большие, – она показала, какие они большие. – Постой, а как ты попал в Норильск? Это же закрытый город. И что ты там делал?

– Получил, как все, пропуск. Ремонтировал у вас телевизоры. На телевизионном заводе работаю. Телевизоры ещё не проданы, а уже неисправны. Предторговый ремонт называется. Тебя как зовут?

– Дина.

– Дина?

– Редкое имя?

– А меня зовут Алексей, – кивнул я.

Я видел краем глаза, что парню хочется заговорить с ней. Он пошвырялся в своей сумке, встал:

– Ну, тогда до свидания.

Она кивнула ему. Он пошёл к выходу из аэровокзала.

«Это не муж», – подумал я.

– У меня есть подружка, – продолжала девушка. – Зовут Аля. Тоже редкое имя. Обычно знакомимся с парнями: «Аля». – «Дина». – «Ну, девчонки, какие у вас имена!»

– Ну и чем занимается молодёжь в Норильске?

– Развратом и пьянкой! Водки нет, сухого вина не достать. Глушат спирт и коньяк за четырнадцать восемьдесят.

– У нас в Горьком коньяк тоже четырнадцать восемьдесят.

– Так ты в Горьком живёшь? А что ты про Воронеж говорил? Ах да, я забыла. И часто ездишь в командировки?

– Часто.

– А жена, что говорит?

– А я холост.

– Холост, – улыбнулась она.

Её глаза были нежно голубого цвета. Я сразу обратил на это внимание.

– Послушай, тебе сколько лет? Двадцать?

– Девятнадцать, – поправила она с такой интонацией, как будто я состарил её на десять лет.

– А мне двадцать семь. Чем хороша моя работа, чувствуешь себя свободным человеком. Могу поехать домой, а захочу – в Воронеж. Приглашай в гости.

– Ты серьезно?

– Да.

– Ты не поедешь, – самоуверенно сказала она.

– А ты пригласишь?

– Даже не придумывай, – посмотрев на меня, вдруг забеспокоилась она. – Нас на порог не пустят. Дед скажет, уже подцепила кого-то.

– Строгий у тебя дедушка.

– Ты не хочешь покурить?

– Давай. Но только я не курю.

Не успели мы выйти на улицу, как какой-то мужик с выпирающим брюшком преградил нам дорогу – таксист!

– Куда едем, ребята?

– Спасибо, не надо, – ответила Дина.

– Ну а всё-таки? Довезу дёшево.

– Послушай, шеф, мы никуда не едем, – сказал я.

Дина постелила большой целлофановый пакет на низкий приступок, который тянулся во всю длину стены аэровокзала, Мы сели, и она закурила.

– Ты знаешь, я с двенадцати дня в этом долбанном Быкове, – говорила она. – Приехала сюда из Внукова. Большую сумку сдала в камеру хранения. Сижу на диване. И тут подходит этот парень. И вот смотрит на меня, смотрит. Куда я пойду, туда и он. И всё смотрит, главное, смотрит. Я не выдержала: «Ну, чего тебе надо?» Да вот, говорит, собираюсь лететь в Брянск. Занял очередь в кассу за билетом. Сообщил, что живёт где-то рядом, про японскую аппаратуру говорил чего-то, про трёхкомнатную квартиру.

– А твои родители давно в Норильске?

– Их привезли ещё маленькими.

– Значит ты коренная норильчанка.

– Сегодня утром ехала в аэропорт, а кругом кочки – тундра. Солнце светит круглые сутки, а не греет, как лампочка. И вдруг до того мне стало жалко расставаться, так жалко. Я решила, что не променяю этот город ни на какой другой.

– А это что за лак? – Её ногти были выкрашены в необычный зелёный цвет.

– Отечественный. Больно цвет был плохой. Комбинируешь – смешаешь между собой. Зелёночки чуть-чуть добавишь. Ты не хочешь перекусить?

Столовая находилась в цокольном этаже аэровокзала.

Посетителей было мало. Раздатчица неторопливо протирала тряпкой стойку; женщина за кассой пересчитывала деньги.

– Что там? – спросил я Дину, которая читала меню.

– Мясо тушённое, котлеты полтавские, кофе, чай. А где гарнир? Не написано.

– Смотри ниже.

– Гречка, горох. Представляешь, горох. Больно надо.

– Что будем брать?

– Мясо тушёное с гречкой, кофе.

– Мясо тушёное с гречкой, – попросил я раздатчицу.

– Мясо кончилось, – она подала тарелку с котлетой и горохом.

– Сделайте две порции – с гречкой.

– Гречка тоже кончилась.

– Ну а кофе?

Ничего не ответив, она налила два стакана чаю.

Мы сидели напротив друг друга.

– Ты знаешь, – подбирая вилкой горох, говорила Дина, – мне всё равно – я хочу есть. Голод не тетка.

Началась пересменка. Уборщица закрыла входную дверь на защёлку. Выпуская посетителей, говорила кому-то за дверью:

– Уже не работаем. Приходите через час.

– Ты, почему плохо ешь? – спросила Дина.

– Расхотелось. Всё на тебя смотрю. – Я опять отметил, что её глаза были голубого цвета.

– Нашёл на кого смотреть!

– Такие встречи бывают редко. И очень жаль, что мы скоро расстанемся.

Уборщица недовольно посмотрела на нас: мы одни остались в столовой. Что-то пробурчав, прошла мимо. Дина передразнила её.

– У тебя, во сколько самолет? – спросила она.

– Уже началась регистрация.

– Не опоздаешь?

– Ты весь отпуск проведёшь в Воронеже?

– Через неделю приедут родители, и мы поедем в Сочи.

Уборщица опять недовольно прошла мимо нас.

– Пускай себе ходит, – сказала Дина.

В Воронеже я могу поселиться в гостиницу. У меня в запасе два рабочих дня, плюс суббота и воскресенье. Мне не хотелось так скоро расставаться с Диной. С другой стороны, у неё свои планы. До меня ли ей будет? Мы совсем не знаем друг друга. А потом врать на заводе, что потерял билет, что приехал домой из Москвы в пятницу, хотя на самом деле прилетел из Воронежа в воскресенье.

– А в Норильске ты, где живешь? Может быть, оставишь адрес? На всякий случай.

– Записывай.

Мы поднялись из-за стола. Уборщицы не было. Отодвинув защёлку, я открыл входную дверь. У порога стояли несколько человек.

– Уже закрыто? – спросил один из них.

– Заходите быстрее! – сказала Дина. – Заходите!

В зале ожидания было многолюдно, светились вывески с различными указателями. Заглушая голоса, раздавались сообщения о прибытии самолётов, задержках, начале регистрации.

– Может быть мороженого? – я указал на буфет. – На десерт.

– Обожди, – она напряжённо слушала очередное объявление.

– …к сведению встречающих, – гремело по залу, – совершил посадку самолёт рейса 1862 Ужгород – Быково…

– Я боюсь опоздать, – призналась она.

– У тебя во сколько самолёт?

– В десять.

– А сейчас только восемь. Целый час можешь ни о чём не думать. Потом начнётся регистрация.

– Надо узнать, в каком секторе.

– Они сами не знают. Какой сектор освободится, там и будет.

– Нет, нет, – она выглядела озабоченной. – Я хочу узнать.

В справочной ей ответили:

– Ждите. Объявят.

– А у тебя какие планы? – она спросила меня.

– Я не могу уехать раньше тебя. Я хочу проводить.

Мы решили посидеть на улице: в зале было душно.

Воздух терял прозрачность. Темнело. Она опять постелила целлофановый пакет, и мы сели рядом. Напротив аэровокзала за площадью на постаменте стоял двухмоторный самолёт Ил-14 с квадратными окошками. Рядом с самолётом росло несколько сосен.

– Проводишь меня, а потом куда?

– Уеду на поезде.

Она закурила.

– Я тоже когда-то курил – в седьмом классе. Всё началось с подражания взрослым. Мне повезло – я не пристрастился.

– А я начала курить… – она задумалась. – В шестом классе! – и засмеялась. – Вернее, баловаться начала. И тоже по глупости. А сейчас все домашние знают. Однажды я спросила маму, трудно ли было меня рожать? Обожди, как же она ответила? Говорит, как тяжело с тобой было при родах, так тяжело с тобой и сейчас! Знаешь, мне понравился её ответ. Посмотри, какой хорошенький.

К нам подбежал малыш, лет пяти, в шортах, майке.

– Нравится?

– Да, – кивнул я.

Следом подошла полногрудая молодая женщина и взяла малыша на руки.

– Мама тоже ничего.

– Ну вот.

– Извини.

– Мне отец говорил, что когда-то в Норильск прилетали на этих самолетах, – она указала на Ил-14.

– Тебе в Норильске не предлагают замуж?

Она вытащила из сумки фотографию:

– У меня есть парень. Служит в армии.

На фотографии был запечатлён полнощёкий парень в рубашке.

– Александр.

«Он ещё найдёт себе девушку», – подумал я.

– Как мне надоели эти долбанные туфли, – она сняла туфли и, поставив ноги на сумку, с удовольствием пошевелила пальцами: – Ноги устают ужас как.

Через месяц я забуду её лицо, останется в памяти неясный силуэт. Ещё через месяц я буду помнить, что она мне нравилась. Именно помнить, но уже не чувствовать.

Неизвестно, поеду ли я в Норильск ещё когда-нибудь? Или, может, полететь сейчас с ней – в Воронеж? Поселюсь в гостиницу. Самое главное не думать, что будет дальше. Надо полететь и всё.

– …регистрация… – гремело очередное сообщение, – …Быково – Киров…

– Сдалось им это Быково, – сказала Дина. – Весь день слушаю. Я в Москве или нет? Началась регистрация на самолёт Москва – Киров. Звучит гораздо привлекательней. У нас дома сейчас час ночи, – посмотрев на часы, она сдержала зевок: разница во времени с Норильском была четыре часа.

– У деда отоспишься.

– Буду спать весь день.

– А когда проснёшься, – опять ляжешь спать!

Объявили регистрацию на Воронеж.

Регистрировали и досматривали багаж в соседнем с аэровокзалом здании. Дина достала из сумки паспорт, билет. Я вдруг почувствовал себя посторонним, ненужным, лишним. Дальше ждать чего-либо теряло смысл.

– Ну ладно, Дина, я пойду.

– Задержался ты со мной, – она устало кивнула.

– Ерунда. Счастливо тебе.

– Тебе тоже счастливо.

Окончательно стемнело. По-прежнему на лавочках у аэровокзала сидели люди. Громко, закладывая уши, гудели двигатели самолётов.

Я обернулся. Дверь в зал регистрации была открыта. Я с трудом разглядел Дину среди других пассажиров. Она скрылась за дверью. Я успокаивал себя мыслями, что напишу ей, что приеду в Норильск, и мы обязательно встретимся.

От стоянки автобусов я свернул на прямую улицу. Светились окна домов. Потухшее небо чернело к горизонту. Впереди, где находилась железнодорожная станция, проносился пассажирский поезд, мелькали освещённые окна вагонов.

НЕСЧАСТЛИВАЯ РАБОТА

Виктор Зуев сообщил мне, что Костерина посадили в тюрьму. Меня ошарашила эта новость. Я недоумённо посмотрел на него.

– Серьёзно тебе говорю. Я в Оренбург летал за его «дипломатом». В магазине он украл десять японских кассет. В субботу на складе никто не работал. Его закрыли на складе одного. Он и спёр. Причём, просили по-хорошему. Отдай. Он начал отпираться. Говорит, не брал. Вызвали милиционера. Поймали с поличным. Статья от двух до пяти лет. Глупый, да? Вернул бы эти кассеты. Просили же. Отдай! Не отдал. И дождался на свою голову. А эта женщина смотрит, в пачке не хватает пяти кассет. Подумала, в магазин забрали. Закрыла Костерина на складе. А когда вернулась, – ещё пяти кассет нет. Кто же взял, если не он?

Иван Костерин мог украсть. Мы как-то были с ним в командировке. Он дал мне понять, что хотел украсть фломастеры. На складе магазина, в котором мы работали, чего только не было. И товар лежал от нас на расстоянии вытянутой руки. Он не украл, постеснявшись меня. «И почему я фломастеры не взял? – сказал он, словно бы проверял меня на совместимость. – И удобно лежали. Зря не взял». Я не сказал своё мнение. Но оно было, разумеется, отрицательным. Обыденное условие нашей работы – заваленные «плохо лежащим» товаром склады магазинов. Но мне даже в голову не приходила мысль что-нибудь украсть!

В автобусе он опустил в кассу одну копейку и открутил два билета на нас двоих. Проезд стоил пять копеек. А потом взял сдачу, объявив, что он опустил двадцать копеек одной монеткой. Пассажиры, оплачивая проезд, давали деньги ему. Я стал его должником: он оплатил мне проезд. В следующий раз он предложил мне оплатить проезд аналогичным образом. Я демонстративно оплатил, как положено. Ему не понравился мой поступок. Он во мне разочаровался.

Больше мы с ним в командировки не ездили. Эта командировка с ним была первая и последняя.

Костерин был человеком неординарным.

Помню, на железнодорожном вокзале я стоял в кассу за билетами. А он решил узнать, где находится камера хранения. Наш поезд был через шесть часов.

– Прикинь, Алексей, мне сейчас уборщиком предложили поработать, – весело сообщил он, когда вернулся. – Смотрю, мужик в форме железнодорожника. Я спросил его про камеру хранения. А он спросил, зачем я приехал? Я ответил, что хотел поступить в институт. Не сдал экзамен. А он мне: «На следующий год. Оставайся! – Костерин вытаращил глаза, изобразив своего собеседника, и продолжил с жарким напором: – Мы тебя уборщиком устроим. Общагу дадим!»

После службы в армии он решил уехать на Север.

– В Тикси строили крупный порт, – рассказывал он. – Ну, я и написал туда. Мне сделали вызов. Знаешь, я совсем тогда не знал, какая разница между пропуском и вызовом. Когда я прилетел в Якутск, на Тикси мне билет не продали. Говорят, давай пропуск. Какой ещё пропуск? Но я всё равно улетел. Мы приземлились. В самолёт зашли погранцы. Меня за хибон. Трое суток держали. А потом я полетел домой. Так окончился мой Север.

Служба в армии у Костерина была ненормальной: он каждый день рисковал своей жизнью, как на войне. Он рассказал о службе в армии после того, как в программе «Время» сообщили об очередной успешной военной операции наших доблестных войск в Афганистане.

– Героика, – уничижительно сказал он. – А прикинь-ка, у нас случай был. Узкий коридор, как эта дверь, заполнен хлором, – он указал на дверь нашего гостиничного номера. – А ты знаешь, что такое хлор? В нём даже муха дохнет! Такое белое облачко. Соединится с водой, – кислота капает. Накроет дерево, – все листья пожелтеют. Короче, надо спуститься в коридор. И закрыть задвижку. Десять человек в моём подчинении. Кого послать? Ведь не прикажешь. Решил пойти сам.

– Без противогаза? – глупо предположил я, подумав, что в противогазе любой из них смог бы легко закрыть задвижку.

– В противогазе! Но всё равно неприятно. А вдруг что-нибудь? Тут подходит ко мне один парень и говорит: «Давай я. Девчонка всё равно меня не дождалась. Вырос в детдоме. Давай».

– Слушай, где ты работал? – перебил я, решив, что он говорил о какой-то своей прежней работе.

– На химзаводе, – в армии, когда служил в Зиминском исправительном полку.

– А почему в исправительном?

– Хотели сначала в дисбат отправить. На трибунале, когда дали последнее слово, я сказал, что хочу остаться солдатом. Спасибо адвокату. Надоумил. Меня и определили в этот полк.

– Ничего себе, надоумил.

– Ты хочешь сказать, что в дисбате или на зоне лучше?

– А за что в дисбат?

– Молодому голову проломил.

– Ну и как, слазил парень?

– Мы вместе спустились в тот коридор. А прикинь, ещё один случай. Труба дала трещину, – и хлещет азотная кислота. Из коридора не выскочишь. Ждать нельзя. Затопит. А по колено в кислоте не походишь. Ну, вот как бы ты поступил?

– Не знаю.

– Один парень предложил своей спиной щель закрыть. Прикидываешь? Когда он закрыл, мы все проскочили, затем его под руки и бегом в душ.

– И что с ним стало?

– Он только ожоги получил. Главное, сразу под душ. А вот ещё: меняли заглушку с фосгеном. А фосген этот – хуже нет. У нас даже противогазы специальные были, – чёрные. И что ты думаешь, один парень зацепился трубкой, – дыхнул газу. Мы его сразу наверх, вызвали доктора. А доктор – молодая баба лет пятнадцати. Ну, не пятнадцати, – двадцати. А парнишка хрипит. Весь дыхательный путь обожжён. Говорю, сделай ему хоть укол! Она сделала. А у него рука уже холодеет. Я его руку держал. Парень, конечно, сам виноват. Я, кстати, тоже чуть не погиб. Хлора дыхнул. Смотрю, вроде, белое облачко. Ну, не знал сначала-то. А как дыхнул, сразу закашлял. До крови. И не могу остановиться. Хорошо ребята меня вытащили. Сразу спирта стакан. Я его, как воду выпил. Помогает, когда хлора дыхнёшь. Там во всех аптечках стоит чистый медицинский спирт. А умер бы, никого не наказали бы: сказали бы, что был пьяный… Сидишь в комнате и смотришь, какая лампочка загорелась. Если жёлтая, значит, хлор. Если красная. Ну, если красная, значит, ртуть закипела или ещё что-нибудь. Командир полка собрал в моём отделении всё отребье, – и тех, кто спорил с командирами, и тех, кто любил выпить. И все мы перемешались. С кем поведёшься, того и наберёшься. И стали мы все водку пить и спорить с командирами. А ты говоришь, Афганистан, – он вдруг опять сказал уничижительно, упрекнув меня, как будто я был сторонником мнения, что только в Афганистане есть место для подвига.

Кстати сказать, о войне в Афганистане говорили постоянно. По телевизору сообщали только о победах наших войск. Источником информации о локальных боевых неудачах, неустроенности быта были устные рассказы редких очевидцев.

У нас в отделе один регулировщик, служивший в Афганистане, впервые сообщил мне неприятную правду об уязвимости танков. «Танк, танк, – пренебрежительно сказал он. – Выстрелил с гранатомёта, – и нету танка». Мой одноклассник служил в Афганистане в подразделении, которое ремонтировало повреждённую после боёв технику. Я воспринял равнодушно его скупой информативный рассказ о погибшем товарище. А его глаза вдруг увлажнились.

Однажды я познакомился с прапорщиком, находившимся в отпуске после ранения в Афганистане. Он ходил с тростью. Мы летели с ним из Горького в Саратов. Их разведроту отправили на поиски неразорвавшейся вакуумной бомбы, в то время нового секретного оружия. Один самолёт кидал бомбы, другой – фиксировал взрывы. Душманы опередили их. Привезли бомбу в аул. А она вдруг взорвалась. Наши солдаты пришли в аул, собрали оружие. Их чуть не погубил свой самолёт, когда они остались без рации. Радист повесил тяжёлую рацию на осла. А сам шёл рядом. Вдруг началось большая стрельба. Испуганный осёл убежал вместе с рацией. Они не смогли догнать его. А потом вдруг прилетел штурмовик. Связаться с командованием и лётчиком они не могли. Самолёт зашёл на боевой курс. Они удачно выбежали из сектора обстрела. Лётчик опять атаковал. Они опять уклонились. Лётчик больше не стрелял по ним, догадавшись, что атаковал своих: они не стреляли по нему и подозрительно грамотно выбегали из сектора обстрела. Прапорщик потерял кроссовку, увязшую в грязи сельскохозяйственного поля, по которому они бегали. Ему не дал забрать её командир роты, ударив его прикладом автомата по спине. Если он замешкается, – погибнет. Они воевали в кроссовках. В неудобной армейской обуви воевать было невозможно. Кроссовки покупали в Ташкенте. Однажды в Ташкенте они познакомились с женщинами. Он сказал женщине, указав на своего товарища, который шёл впереди с её подругой: «Спорим, он сейчас упадёт?» Он выстрелил вверх из пистолета. И военнослужащий рефлекторно упал, как подкошенный! Война приучила их сначала упасть, а потом выяснять причину выстрела. Следующий выстрел мог быть по нему.

Костерина не посадили в тюрьму. Нам сообщил об этом Михаил Добрый, вернувшийся из командировки в Оренбург. Они случайно встретились на аэровокзале. Настоящая фамилия Михаила – Старцев. Однажды разговор почему-то зашёл о рае и аде. Михаил уверенно сказал, что он в ад не попадёт. «А почему ты в ад не попадёшь?» – насмешливо спросил кто-то. Тот ответил с мягкой обезоруживающей улыбкой: «Я – добрый». С тех пор его стали называть Добрым.

Костерин появился в отделе дня через три после сообщения Михаила. Регулировщики с радостным любопытством здоровались с ним. В общей сложности его не было в отделе четыре месяца.

– Мне эти кассеты грузчик продал, – объяснял он. – А потом ещё пять штук дал. А тут эта баба пришла с милиционером. Говорит, кассеты пропали. У них, кстати, там много чего не хватает. Решили найти крайнего. Я сначала не понял. А потом говорю, в моей сумке лежат. Три месяца отсидел – ни за что. А на суде всё-таки пришлось сказать, что это я украл. А так бы ещё затянулось.

– И суд был?

– Был. Два года условно и двадцать процентов выплаты из зарплаты. Милиционер говорит, подпишись ещё на один магазин. Тебе всё равно сидеть. Подпишись, чего тебе стоит. Точно сел бы годика на три. А тут этот Добрый увидел меня в аэропорту и как заорёт на весь зал: «Здорово, Иван, а мы уже думали, что тебя посадили!» Я в буфете в очереди стоял. Народ кругом – посмотрели на меня. Даже продавщица высунулась: кого это там чуть не посадили? А я в лёгкой курточке. На улице – мороз. Зима. Четыре месяца, как из дома уехал.

Костерин стал не выездным. Руководитель нашего подразделения Захаров опасался отправить его в командировку: вдруг он опять обворует магазин? Он ремонтировал гарантийные телевизоры на дому у заказчиков, развозил телевизоры заказчикам, которые отремонтировали в мастерской отдела. Кроме предторгового ремонта, наш отдел занимался ещё и гарантийным обслуживанием.

– На этой работе мне точно не везёт, – однажды он сказал мне. – Вчера с Зуевым развозили телевизоры. Одной бабе затащили в квартиру на пятый этаж. Говорим, включать не будем: с мороза, надо выждать часа два. Распишитесь за доставку. Расписаться она, конечно, отказалась. Говорит, вы все новы детали из телевизора вытащили, поэтому и не хотите включать. А как она нас материла в подъезде! Приезжаем в отдел. Нас встречает Захаров: «Ребята, как на духу, пили сегодня?» – «Нет, конечно». – «А вчера?» – «Не пили». Оказывается, эта дура позвонила в отдел и сказала, что мы были пьяные. Захаров говорит нам: «Как хотите, ребята, а представьте мне справку, что вы оба трезвые. Езжайте в поликлинику на экспертизу». Эта дура пообещала весь отдел оставить без премии.