«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг.

Объявление войны послужило усилению антинемецких настроений среди русского населения. В тот вечер в Санкт-Петербургское телеграфное агентство со всех концов России поступали многочисленные телеграммы о происходивших патриотических манифестациях, подъем народного духа везде был необычайный. В различных частях крупных городских центров в патриотических манифестациях участвовали многие тысячи людей разных общественных слоев и групп. Такие же манифестации происходили во многих средних, малых и совсем ничтожных по количеству населения местечках. В газетах можно было прочесть о манифестациях в Харькове, Киеве, Одессе, Варшаве, Риге, Саратове, Тифлисе, Твери, Кишиневе, Рязани, Азове, Ялте, Тихвине, Новой Ладоге и т. п.

Распространившееся по Санкт-Петербургу известие об объявлении Германией войны России было встречено грандиозными манифестациями.

19 июля в ресторане «Вена» состоялся очередной славянский обед, где присутствовали представители всех славянских обществ и организаций. На собрании было определено время и место грандиозного митинга, устраиваемого

20 июля. Так, в два часа дня предполагалось отслужить молебен в Казанском соборе о даровании победы русскому оружию, затем отправиться по Невскому проспекту к посольствам Сербии, Франции, Англии и Болгарии, а оттуда – на Марсово поле, где, соорудив четыре трибуны для произнесения речей, устроить митинг под открытым небом. Комиссия, избранная советом Общества славянской взаимности для организации митинга на Марсовом поле, провела переговоры с исполняющим обязанности петербургского градоначальника генерал-лейтенантом И.О. Вендорфом. Он заявил, что, «в принципе, ничего не имеет против такого митинга, но опасается разрешить его, так как в Петербурге ощущается недостаток нижних чинов полиции, а потому трудно будет предотвратить возможные беспорядки»^[74].

Ходатайство комиссии было передано на рассмотрение министру внутренних дел Н.А. Маклакову, который также не решился дать согласие на это мероприятие. Кроме того, в этот же день в петербургских газетах было напечатано официальное обращение правительства к населению, в котором звучал призыв соблюдать спокойствие и сдержанность. Несмотря на это, ночью по Невскому проспекту проехала процессия из нескольких автомобилей, стоявшие в них мужчины и женщины кричали: «Долой немцев из русских предприятий!», «Долой германские товары!»^[75].

20 июля грандиозная демонстрация по случаю объявления Германией войны была устроена перед Зимним дворцом, в котором состоялся торжественный молебен о ниспослании русскому оружию победы над вражеским игом. На молебне присутствовали Николай II, императорская фамилия, высшие военные и гражданские чины, офицеры и дипломатический корпус (в том числе французский посол М. Палеолог и сербский посланник М. Спалайкович). Манифестанты расположились около ворот дворца, заняв чуть ли не всю Дворцовую площадь. Было поднято несколько флагов, в том числе русский национальный, сербский и французский, под сенью которых толпа несла портрет императора.

По окончании богослужения Николай II произнес речь, благословляя армию на труд ратный, после чего все военные во главе с великим князем Николаем Николаевичем опустились на колени, и оглушительное «Ура!», а затем «Боже, царя храни» прозвучали под дворцовыми сводами. После манифестации Николай II отбыл в Новый Петергоф, а народная волна от дворца переместилась к зданию военного ведомства. При появлении манифестантов на балконе министерства показалось несколько высших чинов. Манифестанты пели «Спаси, господи, люди твоя», а затем гимн, который завершили восторженные «Ура!», «Да здравствует государь император!», «Да здравствует русская армия!».

Несмотря на отсутствие официального разрешения на проведение грандиозного митинга, задуманного 19 июля на собрании славянских обществ, 20 июля прошли стихийные манифестации на Невском проспекте, на Марсовом поле, у французского и английского посольств и сербской миссии. Участники шествий держали транспаранты «Долой Австрию!», «Война Германии!». В патриотически настроенных манифестациях прошел еще один день – 21 июля, и вновь Санкт-Петербург гудел и волновался. Во время шествий по улицам города рождались следующие лозунги: «Долой немцев!», «Бей их!», а также решались вопросы дальнейшей судьбы немецкого населения.

По сведениям рапорта петербургскому градоначальнику пристава I участка Казанской части, толпа манифестантов в количестве от 3 до 4 тыс. человек с национальными флагами подошла к Казанскому собору и пропела несколько раз гимн, после чего кем-то из толпы было предложено обратиться к градоначальнику с ходатайством об удалении всех немцев и немок с телеграфных учреждений. По отношению к немцам было решено держать себя спокойно, но ходатайствовать перед правительством об удалении их из Санкт-Петербурга. При этом указывалось, что если правительство не примет соответствующих мер, манифестанты будут расправляться с немцами своими силами. Этим же днем у подъезда германского посольства со стены была снята медная доска, на которой значилось, что в этом доме помещалась канцелярия германской миссии.

Предложения объявления бойкота всем немцам, оставшимся в России, а также аналогичные требования немедленного их выселения можно было услышать и во время патриотической манифестации рабочих Петербургской стороны, проходившей около шести часов вечера 22 июля. Тем не менее ждать действий со стороны правительства у населения Петербурга терпения не хватило, и события приняли другой оборот.

День 22 июля во всех районах столицы и на окраинах прошел с удивительным подъемом. В разных частях города, за заставами были организованы грандиозные патриотические манифестации. К вечеру по городу распространились слухи о крайне некорректном отношении немецких правительственных органов к покидавшим Германию российским подданным, в том числе и к чинам российского дипломатического представительства; о задержании поезда, в котором следовала вдовствующая императрица Мария Федоровна; о том, что немцы не отнеслись с должным уважением к великому князю Константину Константиновичу, который был вынужден пешком перейти границу; о враждебной демонстрации перед русским посольством в Берлине и даже о его разгроме. Кроме того, в этот вечер Англия предъявила ультиматум Германии с требованием безоговорочного нейтралитета.

Известие об этом событии быстро распространилось в Санкт-Петербурге, что также вдохновило манифестантов. На Невском проспекте стали собираться толпы народа, над ними появились портреты Николая II и цесаревича Алексея, национальные русские флаги и стяги с различными плакатами. Манифестанты направились к английскому посольству, по пути остановились у Казанского собора, затем направились на Дворцовую площадь. У Александровской колонны выступивший оратор объявил, что России суждено начать вторую отечественную войну, и с пением «Славься ты, славься, русский царь!» манифестанты двинулись на Миллионную улицу^[76].

Возглавляли шествие офицер и два нижних чина, которые несли большой национальный флаг. Вскоре толпа вышла на Суворовскую площадь, где около памятника А.В. Суворову состоялся патриотический митинг. Преклонив колени, манифестанты спели «Вечную память» и двинулись к зданию английского посольства. Так как посол отсутствовал, манифестанты постепенно стали расходиться. Часть из них отправилась к французскому посольству, а часть, исполнив гимн, спокойно рассеялась по набережной. В это же время состоялась манифестация у памятника Александру III на Знаменской площади (ныне площадь Восстания).

Этот день мог бы показаться таким же, как и предшествующие, если бы не антигерманские и антиавстрийские погромы, эпицентром совершения которых стал район Невского проспекта – Исаакиевской площади, мест сосредоточения манифестирующих. Около половины десятого вечера на Невском проспекте собралась огромная толпа, занявшая пространство от Фонтанки до Садовой улицы. Здесь слились манифестанты, собравшиеся на Невском проспекте, вернувшиеся из Александро-Невской лавры, подошедшие к Аничкову дворцу от Троицкого моста и Марсова поля, а также с Фурштатской улицы. В толпе было много национальных флагов и плакатов с надписью «Долой немцев!». Толпа в несколько тысяч человек направилась по Невскому проспекту.

Вскоре ее внимание привлекло кафе «Рейтер», находившееся на углу Садовой улицы и Невского проспекта, напротив места, где обыкновенно собирались патриотические манифестации. Кем-то из участников шествия было выдвинуто предположение, что из окон этой немецкой кофейни немецкие шпионы наблюдали за русскими и доносили своему правительству. Кто-то предложил разбить надпись с фамилией Рейтер на витринах, и все витрины огромного помещения кафе, выходящего на две центральные улицы, были разбиты палками. Одновременно манифестанты очистили тротуар на Садовой улице и, разобрав мостовую, начали камнями бомбардировать окна кафе. Городовые тщетно пытались оттеснить толпу, запрудившую весь Невский проспект. Между тем владелицей упомянутого кафе оказалась Варвара Николаевна Рейтер, жена почетного гражданина чеха Филиппа Робертовича Рейтера, в девичестве дворянка Васильева. После разгрома кафе по требованию полиции было закрыто.

В этом же доме (Невский проспект, 50) находился модный магазин «Венский шик», владельцем которого был И.Л. Фридлендер. В нем были разбиты окна. Жертвами манифестантов стали также витрина и крыльцо книжного магазина «А. Излер», владельцем которого был швейцарский подданный Бруно Андреевич Излер, и редакция немецкой газеты St. Petersburger Zeitung (оба помещения – Невский проспект, 20).

В предшествующие дни манифестанты, проходящие мимо редакции, не раз выражали свое недовольство вывеской на немецком языке. 22 июля 1914 г. они решили самостоятельно исправить положение. По описанию очевидца событий, главного редактора немецкой газеты Карла Павловича Кюгельгена, идущие впереди толпы мальчишки по знаку вожаков выстроились цепью перед зданием редакции, перегородив Невский проспект, и, обращаясь к многотысячной толпе, стали требовать снятия немецких вывесок.

Нападению подверглись витрины книжного магазина Излера. С криками «Ура!» толпа разбила стекла, выбросила на улицу книги, которые тут же были изорваны так, что повсюду в воздухе летали листки бумаги. При этом многие прохожие осуждали подобный «вандализм». Затем в толпе появилась лестница, один из вожаков взобрался по ней и прикрепил веревку на вывеску книжного магазина. Первая попытка стащить вывеску вниз не удалась, так как веревка не выдержала и порвалась. Но манифестанты не отступали. Была разбита и вывеска немецкой газеты. Несколько человек выбили стекла в двери редакции, несмотря на уговоры офицера, пытавшегося оградить редакцию от разгрома. Не остановила толпу и пространная речь военно-морского офицера, в которой он призывал задуматься о том, как будет огорчен император, когда узнает, что его народ под звуки национального гимна выбивает стекла и срывает вывески. Его выступление выслушала лишь небольшая группа манифестантов. Находящийся на месте погрома помощник пристава сказал членам редакции, что сделать ничего нельзя и нужно ждать подкрепления. Редакция была предупреждена о готовящейся враждебной манифестации и обратилась в градоначальство, но жандармы не успели приехать до начала разгрома. И вот, наконец, когда подкрепление прибыло и оттеснило толпу, манифестанты, вполне удовлетворенные содеянным, двинулись дальше.

Пройдя через Невский проспект, толпа, состоявшая, по сведениям пристава столичной полиции подполковника А.Н. Перепелицына, преимущественно из рабочих низшего класса и подростков, с прилегающих улиц (главным образом, по улице Гоголя (Малая Морская) и Вознесенскому проспекту) направилась к германскому посольству на Исаакиевской площади, 43. Здание охраняли восемь конных городовых, наряд из 20 пеших городовых при двух офицерах и взвод жандармов. При появлении манифестантов они вышли им навстречу, но были смяты толпою и, потеряв между собою связь, быстро прошли ближе к зданию посольства, где соединились у тротуара^[77].

Число манифестантов было столь велико, что оттеснить их от посольства не было возможности. Несмотря на усилия конной полиции, манифестантам удалось выбить стекла в нижнем этаже здания. Через 5-10 минут бегом, с флагами в руках, толпа бросилась к железным воротам здания, которые после нескольких атак были открыты. Двум-трем десяткам манифестантов удалось проникнуть во двор здания. Однако дальнейший доступ во двор энергичными действиями полиции был прекращен. Пока погромщики вели переговоры с полицией о допущении их внутрь, несколько человек показалось на крыше посольства. В толпе раздались крики: «Ура!», «Браво!», «Вон коней и фигуры!», «Долой немецкий штандарт!». Германское знамя и штандарт вскоре были сброшены с крыши на землю, где в миг превращены в жалкие остатки. Вместо германского герба, утопленного затем в реке Мойке, появился русский флаг. С прибытием к посольству дополнительных нарядов и петербургского градоначальника толпу удалось несколько отодвинуть от здания. Постепенно были удалены и проникшие в помещения посольства «дебоширы».

В этой ситуации манифестанты решили идти к австрийскому посольству на Сергиевской улице. Узнав об этом, градоначальник и дополнительный полицейский отряд направились им наперерез. Встретив сильное сопротивление полиции, не пропущенная к австрийскому посольству толпа по Кирочной улице, через Знаменскую площадь, по Невскому проспекту вернулась на Исаакиевскую площадь. Здесь оставшимся без поддержки полицейским чинам не удалось предотвратить проникновение группы манифестантов через разбитые окна посольства со стороны Исаакиевского сквера внутрь здания. В посольстве оказалось около 1 тыс. человек. Энтузиазм толпы продолжал расти. Двери со стороны Морской улицы вновь были открыты, и толпа хлынула внутрь. Прижатые к дверям, полицейские чины требований удалиться манифестантам уже не предъявляли и вынуждены были просить их хотя бы проходить, в здание по одному.

Чтобы понять ненависть русского населения Санкт-Петербурга к внешнему виду германского посольства нужно вспомнить то, что 27 января 1913 г., в день рождения императора Вильгельма II, состоялось торжественное открытие нового здания германского посольства. Над зданием был поднят флаг Германии, и когда полотно, закрывающее конструкцию на крыше, сползло вниз, публика застыла, пораженная увиденным. На крыше посольства стояли мощные страшные тевтонские Диоскуры (диоскуры – в греческой мифологии Кастор и Полидевк, близнецы, сыновья Зевса, братья Елены и Клитеместры; по одной из версий мифа, Полидевк и Елена – дети Леды от Зевса, Кастор и Клитеместра – ее дети от спартанского царя – ее супруга Тиндарея (поэтому Полидевк считался бессмертным, а Кастор – смертным)). Угроза, выраженная в камне и бронзе, была очевидна для всех. Критик описывал: «Две фигуры изображающие бритых молодых людей жирного телосложения и весьма безучастного вида». «Грозят ли они… стерегут? А кто эти люди – боги или конюхи?…Сила животная рядом с силой человеческой, откормленной, покрытой чудовищной мускулатурой»^[78]. Выставив гигантские скульптуры на крыше, немцы обошли указ Николая I 1844 г., ограничивающий высоту гражданских зданий на одну сажень ниже карниза Зимнего дворца. Высотность по карнизу была соблюдена, а ограничения по высоте на скульптуру не распространялись.

Здание, благодаря семиметровым Диоскурам откровенно доминировало на площади. Грубая, безжалостная мощь архитектуры Беренса ассоциировалась у петербуржцев с германским милитаризмом.

Скандал разгорелся сразу же. Если сам корпус здания вызывал только ехидную критику («фантазии на темы тюрьмы, фабрики и казармы»), то скульптурная группа на крыше пробуждала откровенный гнев. Общественность требовала убрать этих чудовищ. Первыми свою позицию обозначили градоохранители. Они заявили, что в таком виде здание не согласовывалось с городскими властями. С протестами выступили и православные активисты, посчитавшие, что публичный эксбиционизм двух германских язычников рядом с кафедральным собором есть неуважение к чувствам верующих христиан и самому Исаакию Далматскому (германские парнокопытные напротив Исаакиевского собора). Сказали свое слово и русские националисты: «Угрожающе нависшие над русскими прохожими германские половые органы есть жест демонстративный. Это неприкрытая демонстрация немецкого национального превосходства. Вот оно отношение немцев к русским! И то, что русское Министерство иностранных дел не заявляет по этому поводу ноту протеста, говорит о всевластии немецкой партии при дворе. Как долго будет продолжаться это издевательство?»^[79].

Развернувшаяся дискуссия о здании германского посольства была прервана Первой мировой войной. И теперь местному населению предоставилась возможность расквитаться. Генерал-майор Отдельного корпуса жандармов А.И. Спиридович оставил воспоминания о разгроме немецкого посольства в Санкт-Петербурге. Причиной, по его мнению, было оскорбление немцами членов императорской фамилии: «22-го в газетах появились сведения, что немцы задержали на границе поезд с императрицей Марией Феодоровной и ее величеству пришлось вернуться в Данию. Негодование было общее. Появилось известие, как великий князь Константин Константинович должен был пешком перейти границу. Все бранили немцев. К вечеру я был послан в Петербург за всевозможными справками. Погода дивная, летняя. Невский полон народу. Было уже темно, когда я вошел в один из ресторанов, и едва успел сесть, как кто-то вбежал с криком – громят немецкое посольство. Я поспешил туда. По Морской бежал народ, скакали извозчики, неслись автомобили. Громадная толпа, с царским портретом впереди, шла к посольству. Слышались ругательства, угрозы по адресу Германии, императора Вильгельма. Странное зрелище увидел я, подъехав к площади, где, на углу Морской, возвышалось суровое здание немецкого посольства. Толпы народа вперемежку с извозчиками и автомобилями запрудили всю площадь и тротуары около посольства. Эскадрон конных жандармов удалял публику с тротуара посольства. Против здания, к стороне Исакия, горел громадный костер. Там копошились пожарные. „Это жгут Вильгельмовские портреты“, – сказал подбежавший ко мне юркий молодой человек и, прибавив, что скоро будет еще лучше, убежал. Громадное здание посольства было освещено только внизу. Там бегали какие-то люди и выбрасывали в окна какие-то предметы»^[80].

Ситуация все больше и больше накалялась: «Скоро появился свет во втором этаже, затем и выше. Бегающие фигуры появились во всех этажах. Особенно суетилась там какая-то барышня в шляпке. Кипы бумаг полетели из окон верхнего этажа и, как снег, посыпались листами на толпу. Летели столы, стулья, комоды кресла… Все с грохотом падало на тротуары и разбивалось вдребезги. Публика улюлюкала и кричала «Ура». А на крыше здания какая-то группа, стуча и звеня молотками, старалась сбить две колоссальные конные статуи. Голые тевтоны, что держали лошадей, уже были сбиты. Их сбросили, с крыши и, под восторженное „Ура“, стащили волоком к Мойке и сбросили в воду. Около, на тротуаре, стал городовой. Кругом меня все галдело. Галдела интеллигенция. А из посольства все летели, летели разные предметы. Раздававшийся от падения треск и грохот вызывал „Ура“. Чем сильней был треск от разбитого, тем громче было „Ура“ и улюлюканье. Полиция только просила не ходить на тротуар посольства. Эскадрон стоял наготове. На площади был сам министр внутренних дел Маклаков, был и только что назначенный новый градоначальник князь Оболенский. Вдруг пронеслось, что на чердаке громилы нашли труп убитого человека. То был русский, долго служивший в посольстве. В группе начальства заволновались. У эскадрона жандармов послышалась команда. Публику стали просить расходиться. Никто не слушался. Появилась пожарная машина, в толпу направили струю воды, с хохотом стали разбегаться. Я сел в экипаж и поехал телефонировать моему начальнику. По дороге обогнал большую толпу. Шли громить австрийское посольство, но полиция не допустила разгрома. Я доложил обо всем генералу Воейкову. Он просил меня остаться в городе до утра. Утром, едучи на вокзал, я проехал посмотреть на посольство. Жуткая картина. Колоссальное здание зияет разбитыми окнами. На крыше покосившиеся лошади. Их не сумели сбить. Тротуары завалены грудами обломков и осколков. Полиция не позволяет приближаться. Публика смотрит молча. Ходят на Мойку смотреть, где сброшены статуи»^[81].

По другим сведениям толпу рассеивали усиленные наряды конной полиции, были вызваны войска. По данным, которыми располагал К.Д. Кафафов, при задержании нескольких студентов старший городовой обратился к ним с советом выбросить из карманов какие-либо немецкие вещи, если таковые туда «случайно попали», чтобы их потом не обвинили в грабеже. Но в карманах у задержанных и правда ничего не оказалось.

Труп, найденный в немецком посольстве, был обнаружен в уединенном месте чердака, куда, судя по уцелевшей обстановке, толпа не заходила, и только случайно находившийся на крыше участник погрома проник на чердак и, увидев тело, сообщил о нем полиции. На место немедленно были вызваны чины сыскной полиции и судебно-следственные власти. Был составлен протокол, и толпа разошлась, обнажив головы. Из опросов сторожей посольства и некоторых лиц, живших рядом со зданием, в убитом опознали по приметам и по буквам «А.К.» на рубашке драгомана (драгоман – официальная должность переводчика и посредника между ближневосточными и азиатскими державами, и европейскими дипломатическими и торговыми представительствами; должность предполагала как переводческие, так и дипломатические функции) посольства, служащего российского происхождения шестидесятилетнего Альфреда Маврикиевича Кетнера, который служил при посольстве нештатным переводчиком и корреспондентом, а также исполнял обязанности смотрителя здания. Он жил в доме № 7 по 12-й линии Васильевского острова и по домовым книгам значился выбывшим за границу 20 июля, в день отъезда германского посла из Санкт-Петербурга. В день объявления войны А.М. Катнер ушел из дома и не вернулся. Лицо, близко знавшее покойного, поведало, что Ф. фон Пурталес относился к Катнеру свысока и что Альфред Маврикиевич ни раз на него жаловался.

Дело о загадочном трупе было передано судебному следователю 28 участка, а здание затем неоднократно посещали министр внутренних дел Н.А. Маклаков, петербургский градоначальник А.Н. Оболенский, начальник Сыскной полиции В.Г. Филиппов и высшие судебные власти.

По воспоминаниям дворцового коменданта В.Н. Воейкова разгром немецкого посольства был спровоцирован германским послом Ф. фон Пурталесом, который угрожал России революцией в случае ее вступления в войну с Германией: «Накануне объявления нам войны германский посол граф Пурталес при посещении в Петергофе министра двора графа Фредерикса выставлял одним из мотивов необходимости для России подчиниться указаниям Берлина то обстоятельство, что в момент выступления мобилизованных войск в России может вспыхнуть революция, признаками которой, по словам посла, служили забастовки, в те дни происходившие на многих крупных фабриках и заводах Петербурга. Упорно циркулировали слухи, будто бы деньги на забастовочное движение широко лились из „Дойчебанк“. Этим обстоятельством многие объясняли осведомленность графа Пурталеса в деле настроения рабочих масс. Но в этот раз, несмотря на революционное настроение наших прогрессивных кругов общества, прилив немецкого золота не дал ожидаемых результатов. Можно было думать, что патриотизм в народе еще был силен: все немецкое усердно изгонялось, даже произошло казавшееся необходимым переименование Санкт-Петербурга в Петроград благодаря настоянию перед его величеством статс-секретаря А.В. Кривошеина. В действительности же, так как всякая война ложится тяжелым бременем главным образом на народ, это обстоятельство было и на этот раз учтено сеятелями смуты, которым было на руку возбуждение военного патриотизма. Мирные жители, ограничившиеся первые два дня после объявления войны ношением по улицам столицы портрета государя и пением народного гимна, решили на третий день принять более активное участие в начавшейся войне и разгромили здание германского посольства на углу Большой Морской и Исаакиевской площади. Не избегли уничтожения и бронзовые кони, украшавшие это весьма неудачное в архитектурном отношении здание. Снятые с крыши, они не без большого труда были потоплены в Мойке якобы патриотически настроенной толпою. От внутреннего убранства помещений посольства остались одни лишь воспоминания»^[82].

Французский посол М. Палеолог также оставил описание разгрома германского посольства, хотя и не столь детальное: «около десяти часов… мне докладывают, что народная толпа бросилась на германское посольство и разграбила его до основания. Расположенное на самой главной площади города, между Исаакиевским собором и Мариинским дворцом, германское посольство представляет собою колоссальное здание. Массивный фасад из финляндского гранита; тяжелые архитравы; циклопическая каменная кладка. Два громадных бронзовых коня на крыше, которых держат в поводьях гиганты, окончательно подавляют здание. Отвратительное как произведение искусства строение это очень символично; оно утверждает с грубой и шумной выразительностью желание Германии преобладать над Россией. Чернь наводнила особняк, била стекла, срывала обои, протыкала картины, выбросила в окно всю мебель, в том числе мрамор и бронзу эпохи Возрождения, которые составляли прелестную частную коллекцию Пурталеса. И, чтобы кончить, нападавшие сбросили на тротуар конную группу, которая возвышалась над фасадом. Разграбление продолжалось более часу, под снисходительными взорами полиции. Этот акт вандализма, будет ли он иметь также символическое значение? Предвещает ли он падение германского влияния в России?»^[83].

Пыл погромщиков усилился после того, как в погребе нашли большое количество шампанского. Полиции с трудом удалось выдворить «патриотов» из здания. Всего задержали и арестовали 101 человека. Арестованные – рабочие, подмастерья, официанты и прочий питерский люд. Отсутствие в здании сотрудников немецкого посольства объяснили наличием тайного подземного хода между зданием посольства и зданием гостиницы «Астория», строившихся почти одновременно.

После разгона манифестантов у посольства была оставлена сильная охрана. До утра 23 июля на месте разгрома находились пожарные, которые убирали остатки мебели, камни и стекла. Поломанную мебель вносили в здание посольства, где складывали в кучу в одной комнате. Лежавшую на краю крыши поваленную статую пожарные в целях безопасности передвинули на середину. Утром же пожарная команда Казанской части с помощью канатов извлекла из Мойки сброшенную туда статую, бывшую на крыше германского посольства.

Несмотря на ранний час, обе стороны набережной были усеяны народом, с большим интересом наблюдавшим за работой пожарных. Вынутую из воды статую перетащили двор посольства. К первому часу дня 24 июля были завершены срочные работы по зашивке окон германского посольства, выходящих на Исаакиевскую площадь и Морскую улицу. Также по приказу градоначальника с крыши были сняты медные конные статуи. Фирма, пославшая опытных слесарей для работ по снятию лошадей, от денежного вознаграждения отказалась. Проведенный рабочими осмотр конных статуй показал, что крепления их с металлической фермой, служащей основанием, были погромщиками сильно расшатаны. Оставление статуй в таком состоянии на крыше посольства было признано опасным, так как вес каждого коня в отдельности составлял около 80–90 пудов.

Впоследствии эти события обрастали все новыми подробностями. Стали говорить, что на землю были сброшены и фигуры коней, причем из брюха одного из них будто бы выпала искровая радиостанция. Там же якобы виднелись остатки небольшой металлической лестницы, ведущей внутрь коня с чердака посольства, а проводимое тогда расследование будто показало, что эта радиостанция была связана с находящейся напротив посольства «Асторией», где обосновался один из шпионских центров германской разведки.

Российская пресса так осветила разгром германского посольства: около ста человек с топорами и кольями взобрались на крышу и стали сбивать гигантские бронзовые фигуры тевтонов и лошадей. «Каждый удар вызывал дружное одобрение и восторженные крики толпы», – отмечали репортеры, падение же одной из скульптур было встречено неописуемым ликованием. Одновременно часть толпы ворвалась внутрь посольства и устроила погром, не пощадив ни винный погреб с солидным запасом шампанского, ни хрустальную посуду, ни старинные картины, ни коллекцию бронзы эпохи Возрождения. Но при этом погромщики забрали из зала для приемов портреты Николая II и императрицы Александры Федоровны и затем с пением гимна пронесли их по городу. В какой-то момент в спальне посла Пурталеса начался пожар, и вскоре огонь охватил все здание. «Небывалое зрелище представляет собой бурное море десятков тысяч публики, через которое с большим трудом пробирались пожарные, освещая своими факелами толпу и придавая площади какой-то фантастический вид, – описывал происходившее журналист «Биржевых ведомостей». – Публика кричала „Ура“ и восторженно встречала пожарных, которых, однако, старалась не допустить до места пожара. „Пусть горит, пусть погибнут немцы“, – кричала толпа»^[84].

Встречались и такие объяснения произошедшего: несмотря на запрещение продажи спиртных напитков сначала на время мобилизации, а 22 июля 1914 г. и на все время войны, существовало мнение, что погромы были вызваны обыкновенным опьянением народа. «К сожалению, опьянение непривычным угаром выразилось в весьма печальном явлении разразившихся погромов… Привычка опьяняться взяла свое», – писал автор статьи «Перекаты и буруны» в газете «Санкт-Петербургские ведомости»^[85].

Одновременно с начавшимся погромом здания посольства, вечером 22 июля, часть толпы прошла в Кирпичный переулок и забросала камнями окна венской булочной (угол Кирпичного переулка, 3 и Морской улицы, 13), владельцем которой был австриец Генрих Робертович Сартори.

В двигавшейся от посольства по улице Гоголя толпе раздавались голоса, предлагавшие разгромить ресторан «Вена» (улица Гоголя, 13/8). Однако предложение не встретило сочувствия, так как в этом ресторане регулярно собирались славянские обеды и «Вена» пользовалась большой популярностью среди русских поэтов, писателей и художников. К тому же владельцем этого ресторана с 1903 г. был человек с отнюдь не австрийской фамилией – Иван Сергеевич Соколов. Из патриотических соображений «Вену» в августе – сентябре 1914 г. переименовали сначала в «Ресторан Ивана Сергеевича Соколова», затем в «Белград», а затем снова в «Ресторан» теперь уже «И.С. Соколова».