Вера Сергеевна вернулась к Кольке, пытаясь сосредоточиться на занятии, но в голове роем кружили разные мысли: «Что за Славик? Зачем приходил? Нет, номер свой я ему правильно сделала, что не дала, но всё равно как-то неловко получилось. Если бы Вась-Вась не сидел на своём пункте наблюдения в машине, может, и поговорила бы с человеком. Мало ли, времена какие сложные, человек в беду мог попасть. А так неудобно перед Рябоконем, он платит деньги, тратит своё время, ждёт, а я во время занятия с его сыном не могу с непрошенными гостями разобраться. Ох, а ведь чесались брови-то как с утра, Катя говорила, что это примета к гостям. Всё, Минина, выдохни. Если человеку очень надо, придёт второй раз».

Занятие Вера Сергеевна заканчивала нервно и скомкано, на это даже Колька обратил внимание. Мол, не случилось ли чего у учительницы. Но та отвечала, что всё в порядке, просто нездоровится. Человечество ещё не придумало более распространённого и железобетонного оправдания своему поведению, чем ссылка на неожиданно пошатнувшееся самочувствие.

3

Весь день Вера Сергеевна ждала окончания рабочей смены Кати. Очень хотелось поговорить, просто выжигало всё внутри ярким пламенем – так хотелось. С сыном Сашей не виделись уже девять лет, как началась братоубийственная война, так он ни разу из Киева и не приехал. Не разделил политических взглядов матери. Ненасытная злодейка-война разделила многие семьи. А после того, как Вера Сергеевна получила желанный российский красный паспорт и сообщила об этом Саше, тот и вовсе истерично крикнул в трубку, что у него больше нет матери. Потом поменял номер, а после и вовсе вся украинская связь в республике исчезла.

Поплакала несладко, решила, что мыкать старость ей хоть так, хоть эдак, а придётся в одиночку. Но не за себя тревогою рвала сердце Вера Сергеевна. За сына. Где он сейчас, чем занят, не пошёл ли по зову американских ястребков на войну против братьев своих и сестёр, против матери своей и вопреки завещаниям деда-ветерана, прошедшего в Отечественную и сталинградский огонь, и днепровскую воду и берлинские медные трубы.

Катя зашла в квартиру Веры Сергеевны без стука и звонка. У неё был свой ключ, даденный ей на всякий пожарный случай. Пожара никогда не случалось, но ключ пригождался часто, особенно когда Веру Сергеевну сбивали с ног мучительные боли в спине, и нужно было возвращать её к жизни.

– Как прошло занятие? – из прихожей защебетала Катя, лицо хоть и расписано правильными чертами, но посеревшее – устала.

– Ой, Катенька, да как обычно, всё слышит, но ничего не запоминает, сложный мальчик. А ты как отработала?– засуетилась Вера Сергеевна.

– На позитиве. Чего расстраиваться, моего пивца, как всегда, нет. Свобода, дыши – не хочу! Хоть домой не возвращайся, считай, что не с мужем, а с соседкой живу.

– Может, поужинаем вместе, – предложила Вера Сергеевна.

– Давайте. Вы сидите, я сама что-нибудь приготовлю, – Катя скользнула на тесную кухню в пять квадратных метров, где практически всё пространство занимала газовая плита, холодильник, кухонный стол и высокая полупустая пластиковая ёмкость для воды.– Воду не качали сегодня?

– Да от них дождёшься, скоро лягушки заведутся, – ответила Вера Сергеевна, медленно переставляя ноги по пути на кухню. – Я тут, Катенька, сегодня попала в непонятную и странную ситуацию. Приходил ко мне какой-то мужчина, неопрятный, грязный, одет как шпана беспризорная, по-видимому, больной, рука у него что ли плохо работает, голос шипящий, и взгляд такой туманный, как у наркомана. Мне показалось, что это кто-то из моих учеников. Но не узнала, кто именно.

– Так спросили бы, – удивилась Катя.

– Да не успела я, – оправдывающимся голосом буркнула хозяйка. – Сначала испугалась его, потом задёргалась, у меня ж занятие, а в машине контролёр сидит – Василий Васильевич. В общем, как-то неловко с этим мужчиной вышло. Дверь у него перед носом закрыла. А теперь сижу и думаю, кто это был – ума не приложу. Назвался Славиком, Станиславом, вроде как…И чего приходил – не знаю…

– Станислав?– переспросила Катя.

– Да. Точно Станислав.

– Хм…Так альбомы выпускные надо посмотреть, может, узнаете его. Где у вас альбомы хранятся?

– Там, Катенька, в спальне, на шифоньере в коробке от новогодней ёлки. Только аккуратно доставай, стул уже сто лет не знал ремонта, весь шатается.

Катя вернулась на кухню с толстой стопкой школьных альбомов и фотографий разных лет.

– Станислав, говорите? Помню я одного Станислава, на год старше меня учился, была с ним у меня одна история. Но, судя по вашему описанию, вряд ли это он. Тот Станислав сейчас, наверное, где-то в Москве стольной, ходит по дорогим бутикам, ест в шикарных ресторанах. Но давайте всё-таки с него и начнём. Мало ли… Это был выпуск, сейчас скажу, тысяча девятьсот девяносто четвёртого года. Ищем.

Вера Сергеевна, надев очки в толстой пластмассовой оправе, внимательно вглядывалась в каждую фотографию найденного альбома выпуска 1994 года. Из глубины чёрно-белых фотоснимков далёкого беззаботного прошлого смотрели наивные глаза будущих врачей, учителей, военных, инженеров – отличников и хорошистов, добрых и дерзких, таких близких и уже таких далёких.

– Ну, узнаёте Станислава?– нетерпеливо спросила Катя, уже тянущаяся пальцем показать его фотографию. – Вот. Станислав Воскресенский, тот, про которого я вам говорила. Узнаёте? Он или нет?

– Ты знаешь, Катенька, очень похож, наверное, он. Но я не уверена, – тягуче и задумчиво протянула Вера Сергеевна. – Давай мы с тобой поужинаем, а я посижу, посмотрю повнимательней, подумаю. Тут ведь так просто и не скажешь. Воскресенского я вспоминаю. Тихий такой был мальчик, худенький, личико маленькое, светящееся, фотография этого не передаёт. Кажется, в футбол играл, помню, что постоянно его отпрашивали с уроков на какие-то соревнования. А этот, что приходил, не такой. Черты грубые, суровые, взгляд тяжёлый, угнетающий. Неужели жизнь могла так человека изменить?

– А другие Станиславы в нашей школе ещё учились?

– А кто его знает. Вот не помню. Были какие-то Славики, но полные имена разве сейчас восстановишь в памяти? Так а что за история у тебя была с ним?

– Была, у-ух, – кокетливо ухмыльнулась Катя, одной рукой поглаживая длинные чёрные волосы, другой – высокую грудь, натягивающую короткое бирюзовое платье. – Записки мне писал, в любви признавался. А я ж уже тогда с Витькой Брехуновым шуры-муры крутила.

– И что дальше? – заинтриговалась Вера Сергеевна.

– А что. Отшила я его.

– Не нравился?

– Почему же. Нравился. Только с Витьком ему было не справиться, хиленький сильно. А я если б попыталась порвать с Брехуновым, то он бы ни мне, ни ему жизни не дал. Вот как-то так и сложилось. Мой же пивец тогда в школьном ансамбле пел. Так я этому Славику, смеясь, так и сказала: «Научишься петь, как он, тогда посмотрим, может, и буду с тобой встречаться». Повеселила девок в классе.

– А он?

– А он и правда, говорят, пошёл к какому-то преподавателю по вокалу, занимался всерьёз. Хотел мне что-то доказать. Только не понимал, глупый, что всё сказанное было шуткой.

– Разве можно с влюблёнными так шутить?

– Молодые были, Вера Сергеевна, бестолковые. И время было другое. Сейчас бы меня тот Славик, наверное, послал куда подальше. А тогда – честь, слово, романтика. Он даже на музыкальный факультет поступил. Писал мне об этом в письме, адрес-то мой знал. А я не отвечала. Ну, поступил, твоё дело, мне-то что. Остался бы в городе, пытался бы ухаживать, может, и иначе бы всё у меня в жизни сложилось. Мы с Витькой по молодости часто ругались, то сходились, то разбегались. Были варианты и промежутки для нового романа, одним словом.

– В общем, вела ты себя, Катенька, как собака на сене, ни сама не брала, ни от себя не отпускала, – пошутила Вера Сергеевна.

– Можно и так сказать. Что теперь об этом вспоминать. Через несколько лет после этой истории Славик приехал к моим родителям, в военной форме, в армии, наверное, отслужил. Мы с Витьком уже сюда перебрались. Узнал адрес, явился, а я вот тут, под этими окнами во дворе, с коляской прогуливаюсь, Юлька только родилась. Славик издали посмотрел на меня, на коляску, грустный такой, красивый, чёрт, в форме, кивнул несмело, и быстро зашагал прочь. Мог бы и заговорить, не кусаюсь ведь.

– Могла бы и остановить, – заметила Вера Сергеевна.

– Могла, да не стала. А о чём говорить? Всё всем понятно.

– Жалеешь?

– Не знаю. Хороший он парень, да не мой. Слышала от кого-то, что он уехал в Москву, поступил в консерваторию. Представляете, он действительно решил стать певцом. Стал или нет – не знаю. Пути-дорожки разошлись. Вот и думаю, мог ли Славик сюда явиться в обносках?

– А родители его здесь?

– Умерли, отец ещё в конце девяностых, а мама лет пять его пережила. Сейчас в их доме какие-то другие люди живут.

– Грустная история. Но ты меня ею прямо возбудила. Знаешь, что я ещё вспомнила? – подняла вверх указательный палец Вера Сергеевна.– Вспомнила, что Станислав этот где-то тут неподалёку к какому-то однокласснику заходил. Это он мне успел сказать. Ну-ка, вспоминай, с кем он дружил?

– Ой, так сразу и не вспомнишь. Дайте я на фотографию посмотрю ещё раз, – Катя задумалась. – Часто его видела в школе в компании вот с этим, с Григорьевым Володей, и вот с этим, с Игорем Шимко. Григорьев, вы знаете, сейчас магазин держит, весь на понтах, через губу не переплюнет. А Шимко, слышала, что работает в соцзащите, что-то там типа гуманитарной помощью занимается. Точно вам говорю, подруга обращалась.

– Может, узнать, приходил ли к ним Славик Воскресенский? А если приходил, то наверняка что-то о себе рассказывал, номер телефона оставил. Смотри, что я подумала. Мог ведь Воскресенский в какую-то беду попасть, и приехал за помощью к своим друзьям – к бизнесмену или к чиновнику?

– Точно! Мог! Вы проницательный человек, Вера Сергеевна, скажу я вам. Давайте уже завтра этим займёмся. А сегодня сил нет, в больницу новых раненых привезли, работы невпроворот, ноги отваливаются, пора принимать горизонтальное положение. Ещё б воду эти мучители дали, в квартире лишних полведра нет. Вы там как-нибудь надавите на этого Вась-Вась, пусть даст команду качнуть водичку на наш дом, хоть нормальный запас сделаем.

– Хорошо, Катенька, отдыхай, а я поговорю, – вздохнула Вера Сергеевна, которая уже не единожды и слёзно и ультимативно обращалась к Рябоконю с вопросом отсутствия воды, но ответ у него всегда один: «Воды нет, и не ждите. Радуйтесь тому, что имеете по графику». А график – вода подаётся один раз в неделю на два часа. Как тут жить? И ведь живут люди, у некоторых и этого нет. Вера Сергеевна заглянула в полупустой бак, увидев в мутном зеркале водного запаса своё измученное отражение: «Пора и мне на диван, и так целый день на ногах».

4

Катя вернулась в пустую квартиру. Когда-то в ней жила хохотушка-бабушка, бывшая железнодорожница, оставившая скромное, полученное от государства наследство. Застывший в неподвижности аккуратно сделанный ремонт зала, меблированного советской стенкой фабрики «Луч». Кухня с современным гарнитуром, купленным за собранные Катей деньги от подработок на процедурах. Старый провалившийся диван, на котором несколько лет назад спала дочка Юля, а сейчас приходит перекантоваться после попоек и чужих женщин так называемый муж. За квадратом окна небрежно застеклённый балкон со слегка прогнившими еловыми рамами, хранящий выставленные из квартиры ненужные вещи. Всё как у обычных людей, у которых не было ни серьёзного бизнеса, ни высоких должностей, ни богатых родственников.

Катя вошла в тесную спальню, рухнула на толстый матрас недавно купленной через Интернет одноместной кровати, и задумалась. Нет, совсем не о живущем своим параллельным обитанием загулявшем в очередной раз муже Викторе, с которым Катю уже практически ничего не связывало, кроме общего управления жилищной площадью и определённого взаимного желания раз и навсегда разъехаться в разные стороны. Задумалась о том, что не всю правду рассказала Вере Сергеевне касательно истории со школьным ухажёром Станиславом Воскресенским. За годы соседствования со своей учительницей много сюда приходило учеников родной школы, да только неожиданная весть о возможном появлении Славика обнажила в душе Кати какую-то спавшую годами дремучую надежду.

Да конечно же это был он, Воскресенский, кто ещё мог придти? Училось в школе немало разных Славиков, да только за четверть века, сколько Катя живёт в бабушкином доме, ни один из них и нос не повернул в сторону кланяющегося земле приземистого подъезда и матово выкрашенной деревянной двери Веры Сергеевны. А Воскресенский сюда дорогу знал, да и Минину всегда награждал только положительными эпитами.

В тот самый год, когда Катя сдала выпускные экзамены, случился у неё с Виктором Брехуновым первый серьёзный разлад. Брехунов, решил поступать на факультет физической культуры в педагогический, желая, чтобы в том же вузе училась и Катя.

«Если ты меня любишь, то должна быть рядом», – твёрдо убеждал он возлюбленную.

А Катя мечтала о медицинском университете. И не уступила – развернулась и поехала сдавать документы туда, куда у неё душа рвалась.

«Ну, и проваливай! – зловеще хохоча, кричал на трамвайной остановке областного центра Брехунов.– Только знай, от меня ты всё равно никуда не уйдёшь! Это судьба твоя – либо быть со мной, либо ни с кем! А пока попробуй без меня, посмотрим, что получится».

Серьёзно тогда девушка раскинула свои мысли. Если возлюбленный сейчас такие ультиматумы ей ставит, то что же будет дальше? Пожаловалась маме. А та жёстко в ответ: «Поступай, куда желаешь, и никого не слушай! Никого не бойся! Мы с отцом тебя в обиду не дадим. Так этому Вите и передай!».

В медицинский Катю не приняли, чуть-чуть не добрала баллов. Пришлось со слезами отчаяния возвращаться домой. Весь мир, казалось, перевернулся кверху дном. Посоветовавшись с родителями, решила идти работать санитаркой в больницу, а по вечерам учиться в местном медицинском училище. Там, в больнице, в списке поступивших пациентов случайно увидела знакомую и нераспространённую в городе фамилию «Воскресенский К.Э.», поняла, что это отец Славика.

Широкоплечий, не в пример сыну, крутогрудый богатырь Константин Эдуардович Воскресенский работал горным мастером на одной из шахт соседнего района. Ездить приходилось далеко, да ещё и сама шахта была с глубокими горизонтами и широкими полями. Накопленная усталость, нешуточный силикоз, нервные срывы и годами нелеченные хронические болезни в какой-то момент скосили мастера и уложили на больничную койку с сердечным приступом. Прибираясь в больничной палате, Катя сказала Константину Эдуардовичу, что знает его сына Славика, но была ошеломлена последовавшим ответом.

– Я тоже тебя знаю, Стас рассказывал и даже фотографию показывал. У него хороший вкус, жаль, что в ваших отношениях ничего не получилось. Однако здесь нет ни его, ни твоей вины.

Катя смутилась, но тёплый убаюкивающий голос Константина Эдуардовича успокоил её. Оказалось, что Стасу, а именно так называл его отец, она нравилась с первого класса. Стас сочинял и посвящал ей стихи, которые прятал на вырванных из тетрадей листах под выдвижным ящиком письменного стола, украдкой рвал цветы на придомовой клумбе и носил их в почтовый ящик Кати. Действительно, мама часто вынимала из него букеты, приносила их в квартиру, ставила в вазу на круглом столе и, улыбаясь, говорила: «Везёт же тебе, Катька, а здесь хоть бы верблюжью колючку кто подарил на день рождения». Отец-выпивоха не баловал маму подарками и приятными сюрпризами, считая, что она и так, выйдя за него замуж, вытянула счастливый билет.

Как рассказал отец, Славик знал, что Катя не поступила в университет, что трудится в больнице санитаркой, знал и про ультиматум Виктора – «либо со мной, либо ни с кем». Катя стала часто забегать в палату к Константину Эдуардовичу, с особым усердием наводила порядок вокруг его кровати, меняла воду в графине на тумбочке, до блеска натирала стаканы. Ей было приятно говорить на разные темы с этим огромным добрым мужчиной, который при определённых обстоятельствах мог бы стать и свёкром. Катя бессознательно даже представляла себя в роли невестки в доме Воскресенских. И фамилия их с неким княжеским ореолом ей очень нравилась, не то, что стать в замужестве Брехуновой.

Но Славик учился в областном центре, хоть и недалеко географически, но за семью горами психологически, сама ведь виновата, что ставила перед парнем барьеры. А он всё детство мечтал о ней, в конце концов, набрался смелости – написал записку, которую она, дурочка, на смех вслух прочитала одноклассницам. Он всего-то предлагал встретиться. Почему отказала? Зачем обсмеяла и опозорила? Боялась неадекватной реакции Витьки, он ведь и свои кулачищи мог в дело пустить. Да и сама ведь, считай, выставила условия торга – стань певцом – может, и буду с тобой встречаться. Тоже мне, нашлась царевна, за сердце которой королевичи на турнирах бьются.

«Вот и поделом тебе, девица красная, – печально размышляла тогда Катя. – Славик кончит институт, устроится в филармонию, уедет с оркестром на гастроли, а ты так и будешь тут горшки за больными выносить и с Брехуновым отношения выяснять. Значит, судьба такая, наверное. Бабушка всегда говорила, что у каждого человека своя судьба, и ничем её не перешибёшь».

Однажды, прибежав на работу, Катя не обнаружила в палате Константина Эдуардовича. Его койка была аккуратно заправлена свежим бельём, тумбочка пуста. Бурно общаясь накануне вечером, Константин Эдуардович тихо попросил: «Катя, пообещайте мне, что вы встретитесь и поговорите со Стасом. Я же вижу, что вы тоже немножко неравнодушны к нему. Просто поговорите, мало ли. Хорошо?»

Катя кивнула, закрыв глаза и ничего не ответив. После глубоких ночных раздумий ей почему-то очень захотелось пообещать Константину Эдуардовичу, что она обязательно найдёт время и возможность встретиться с её сыном, и что она сама этого страстно желает.

– Чего застыла, красавица? – спросил у опешившей перед пустой койкой Кати лысый беззубый дедок, сгорбившийся в углу больничной палаты над табуреткой с лекарствами.

– Скажите, а вот здесь мужчина лежал, его, наверное, выписали или перевели в другое отделение?– не узнавая себя, нервно спросила Катя.

– Ага. И выписали, и перевели. Выписали на тот свет, красавица, а перевели в патологоанатомическое отделение. Ночью тут дал чертей, всех врачей поднял, поспать никому не дали, – злобно прокряхтел дедок.

Ледяной комок застыл в горле у Кати. Как же так? Ещё вчера Константин Эдуардович с румянцем на лице бодро шутил и стыдливо огорчался, жизнерадостно смеялся и искренне грустил, и вот его нет. Бедный Славик…Катя решила, что обязательно пойдёт на похороны, и там поговорит со Стасом, выполнив так и не данное обещание его отцу. Она не знала, в качестве кого пойдёт и о чём будет этот разговор, да ещё в день похорон, но чувствовала, что нужна будет Славику, и понимала, что и он ей нужен. Узнав у патологоанатомов, когда родные будут забирать тело, Катя прибежала к бабушке. Почему-то только с ней, а не с матерью, у девушки ладились откровенные разговоры о женских тайнах.