Люди такие разные. Записки газетчика

ИСТОРИЯ ТАБАКЕРКИ

Об этой истории я вспомнил после того, как по НТВ посмотрел передачу «Следствие вели…» с Леонидом Каневским. Речь в ней шла об убийстве актрисы Зинаиды Райх, и в памяти сразу же всплыла встреча с сыном Сергея Есенина и Зинаиды Райх Константином Есениным.

В 1972 году Константин Сергеевич был главным специалистом Госстроя РСФСР и по каким-то строительным делам приехал в Невинномысск. Я же знал Есенина как футбольного статистика и даже не подозревал о его звёздных родителях.

Но информация о приезде Есенина до меня дошла. Мы со Славой Стадниченко явились в гостиницу, где остановился гость из Москвы, прихватив бутылку коньяка. Познакомились, а после того, как Слава дважды сгонял в магазин за подкреплением, Есенин и рассказал эту историю.

Собственно, она не является тайной. В ночь с 14 на 15 июля 1939 года Зинаида Райх была убита. Это случилось спустя 24 дня после ареста её мужа – Всеволода Мейерхольда. По приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны в июле 1941 года обвиненные в убийстве В. Т. Варнаков, А. И. Курносов и А. М. Огольцов.

Вот, собственно, и всё, что сообщалось об этом в газетах. Но Константин Сергеевич владел более обширной информацией. В июле 1939 года ему было 19 лет, он с сестрой Татьяной находился в тот день на даче в Балашихе. По его словам, милицию вызвал дворник Сарыков. Он услышал крики в квартире Райх, но дверь ему не открыли. Тогда он приставил лестницу к окну на втором этаже и увидел два окровавленных тела.

Второй пострадавшей оказалась домработница Лидия Чернецкая. Её ударили по голове, и она потеряла сознание. Нападавших она не видела. Из квартиры ничего не пропало, за исключением черепаховой табакерки в золотой оправе, которую Мейерхольд привёз из-за границы и подарил жене — в то время было модно нюхать табак.

Довольно долго преступников не могли найти. Потом за драку были арестованы Владимир Варнаков и Анатолий Огольцов. Выяснилось, что не поделили они студентку художественного училища Юлию Матюхину. Но оказалось, что Варнаков скрыл своё прошлое. В 1932 году он был осуждён за кражу на 5 лет лагерей.

На квартире его произвели обыск. И нашли ту самую табакерку. Или не ту. Не удивительно, что вся троица призналась в соучастии в преступлении. В тридцатых годах под пытками признавались и не в таких грехах. Суд не обратил внимания на то, что Варнаков утверждал, будто взял шкатулку из кабинета Мейерхольда. Но он был закрыт и опечатан, и проникнуть в него, не нарушив печать, было нельзя. И обвиняемые получил по полной программе. Варнаков был осуждён на 15 лет, Огольцов и Матюхина — на семь. А потом их, за исключением Матюхиной, расстреляли.

Но история продолжалась. Кто-то прислал анонимный донос на соседа Зинаиды Райх по дому в Брюсовом переулке. В этой анонимке утверждалось, что черепаховую табакерку видели у оперного певца Дмитрия Головина. Эти сведения подтвердились. Табакерку, абсолютно идентичную той, что изъяли у Варнакова, по словам Головина, подарил ему его сын Виталий.

Фамилия Головин показалась мне очень знакомой.

— А он случайно не из Ставрополя? — прервал я рассказ Константина Сергеевича.

– Да, оттуда, — сказал он.

Земля тесная. Оказалось, что Дмитрий Данилович Головин приезжал в Ставрополь в 1964 году, когда я ещё учился в школе. Он побывал на своей родине в селе Безопасном Труновского района и заглянул в гости к давнему другу — артисту Ставропольского драмтеатра Михаилу Кузнецову, а я поддерживал приятельские отношения с сыном Кузнецова Гошей. В тот день я был у них дома, и мы стали свидетелями разговора двух друзей, из которого стало понятно, что Дмитрий Головин десять лет провёл в ГУЛАГе.

— Его всё-таки осудили за убийство вашей матери? — спросил я.

— Нет, приговорили к расстрелу его сына Виталия — пояснил Константин Сергеевич. — Тот признался, что убил маму. А Дмитрия Даниловича посадили позже — во время войны. Кажется, за какой-то анекдот. Но я думаю, НКВД таким образом убирало лишних свидетелей. Жалко Головина-старшего. Он был прекрасным певцом. Мы переписывались с ним, он жил под Туапсе, а умер в 1966 году.

— Так кто же настоящий убийца? – задал я вопрос Константину Сергеевичу.

— Люди Берии, — ответил он после некоторой паузы.

У него были все основания так думать. Уже после войны, где сын Есенина получил три ранения, его пригласили в НКВД. Следователь интересовался судьбой архива Мейерхольда, который дети Есенина спрятали на даче в Балашихе.

— И вдруг, — рассказывал Константин Сергеевич, — он вынимает из кармана портсигар. Я его сразу узнал — он принадлежал отчиму, Мейерхольду, и был куплен им вместе с табакеркой. Не знаю: случайно это было сделано или специально. Скорее всего, специально, чтобы показать могущество НКВД и вынудить меня указать, где находится архив отчима.

Впрочем, во всесильности карательных органов дети Есенина убедились значительно раньше. Их выселили из просторной квартиры в Брюсовом переулке, а в ней прописались одна из бесчисленных любовниц Берии, 18-летняя Вардо Максимилишвили и его личный шофёр.

Я до сих пор удивляюсь, почему Константин Сергеевич откровенничал с нами. Наверное, что-то располагало в нас, и это было приятно.

Потом мы ещё дважды (уже без Славы) встречались с Константином Есениным, переписывались. Он умер в 1986 году. Ну а тайна смерти Зинаиды Райх по-прежнему остается тайной. У чекистов много тайн, которые не поддаются расшифровке.

СТРАШНАЯ МЕСТЬ

Позже я работал в редакции заводского радиовещания. Она находилась в здании заводоуправления и была оснащена хорошим по тем временам оборудованием. Имелся портативный магнитофон и неплохой микшерский пульт. А секретарь комитета комсомола химкомбината, Валера Галиндабаев (бурят по национальности), сказал мне однажды:

– Слушай, ведь твою аппаратуру спиртом промывать надо. Сходи к секретарю парткома, попроси, чтобы он написал соответствующую бумагу. А за мою подсказку будешь меня опохмелять, если нужда такая возникнет.

Я пошёл к секретарю парткома, фамилия которого была Балин. Он выдал нужную бумагу. И я получал ежемесячно по две трехлитровых банки спирта.

Но этого количества для промывки аппаратуры все равно не хватало. Утром ко мне тянулись страждущие со всего заводоуправления. Каждому из них тоже требовалось промывание. Несмотря на то, что я заблаговременно включал табло, где высвечивались слова «Тихо! Идет запись», начинали недуром ломиться в дверь. И я вынужден был открывать…

Однажды я, закончив запись передачи, не стёр предыдущую – обычно нужно было воссоздать тишину на 1—2 минуты. И вышло так: после слов «Вы слушали передачу редакции радиовещания Невинномысского химического комбината, всего доброго, товарищи!» раздался как бы пронзительный истерический крик – там была другая запись, и певец как раз взял высокую ноту. Потешались надо мной долго. Особенно Галиндабаев.

Но я ему все-таки отомстил. Как-то на заседании комитета комсомола, где я присутствовал, не было кворума. Ждали опоздавших и трепались обо всём понемногу. Речь зашла и об экстрасенсах. И я не утерпел, говорю: ничего тут сложного нет, могу это продемонстрировать.

Мне, понятно, не верят. Но я уверен в себе. Предлагаю написать на бумажке названия двух пород обезьян, прочитать первую, а вторую я угадаю.

Я вышел, постоял немного, возвращаюсь. Комитетчики ждут. Спрашиваю их:

– Какая первая порода?

– Горилла! – выпаливает Галиндабаев.

Я подхожу к нему, протягиваю руку.

– Рад познакомиться, – говорю. – Моя фамилия – Степанов.

Что тут было! Галиндабаев действительно походил на гориллу.

ЛУННАЯ СОНАТА

Слава Стадниченко женился, когда ему было 38 лет. Его избраннице, Ларисе, было лет на десять меньше.

Слава жил в большом казачьем курене, построенном его прадедом. Свадебный стол накрыли в саду..

Я был свидетелем со стороны жениха, и мне пришлось вникать в тонкости казачьих обрядов. Но всё было сделано, как надо. Дед Славы, который чтил традиции предков, остался доволен. Он зорко следил за тем, чтобы все осушали бокалы, приговаривал при этом:

– Кто не пьёт, бо хворый, бо подлюка.

После этого пили все.

Вино лилось рекой. Была уже поздняя ночь, когда гости стали расходиться. Хотел уйти и я, но Слава попросил остаться. Сказал:

– Пойдём побродим. Я очень устал от этой суеты.

– Ты в своём уме? – попытался я пресечь его намерения. – У тебя же первая брачная ночь.

Но Славу переупрямить было крайне трудно. В нём текла казачья кровь. И мы отправились на прогулку. Слава пообещал, что через полчаса он уже придёт в норму и вернётся.

Ночь была лунная. Мы шли тёмными окраинными улочками, которые ещё сохранили дух станицы, и вдруг перед нами замаячила какая-то тёмная и не вполне трезвая личность, находящаяся примерно в таком же состоянии, как и мы. Она произнесла:

– Я заблудился. Вы не знаете, где улица Лунная?

– Лунная? – переспросил Слава. – Ты что, с Луны свалился? У нас в Невинномысске такой улицы нет.

– Как нет? – удивился мужик. – Есть!

– Я тут каждый закоулок знаю, – начал спорить Слава. – Нет такой улицы.

– Может, и нет, – согласился мужик. – Может, это народное название. Но там «Лунную сонату» гонят.

– Какую ещё такую «Лунную сонату»? – настал черёд удивиться мне.

– Нормальную. Градусов под шестьдесят.

Это была подсказка. Слава врубился.

– Теперь я понял, – сказал он. – Я знаю это место. Тётя Клава действительно гонит самогон, но продаёт его из конспирации только по ночам. Поэтому его, наверное, и назвали «Лунной сонатой».

Слава привёл нас к дому самогонщицы. Мужик взял бутылку первача и солёный огурец на закуску. Он угостил нас, и мы отметили хорошее качество «Лунной сонаты». Но Славу развезло так, что мы с мужиком еле-еле довели его до дома.

У калитки нас встречала очень сердитая Лариса.

– Откуда вы такие хорошие? – спросила она.

– Почти с Луны, – гордо ответил я. – А что, разве не видно?

На второй день свадьбы Слава на вопрос, как он себя чувствует, ответил так:

– Первая брачная ночь была перенесена по техническим причинам.

ОНИ НЕ ВЕРИЛИ

Брат Кочубея был тогда ещё жив

В 1957 году прах Ивана Кочубея, повешенного белогвардейцами, был торжественно перенесен со старого кладбище на новое. Я жил тогда в Буденновске. Не помню точно, когда это было, скорее всего, весной, а не во время летних каникул.

Когда вскрывали братскую могилу, где были погребены тела Кочубея и большевиков, казнённых ранее, туда, кроме родственников Кочубея, никого не допускали. Опознавание по остаткам одежды производила сестра Ивана Антоновича. Но у него было три сестры – Мария, Олимпиада и Варвара, и какая из них выполняла эту скорбную миссию, неизвестно.

Надо сказать, что тогда, кроме сестер героя Гражданской войны были живы и два его брата – Илья и Порфил, а также многочисленные племянники. В 1919 году погибли только отец Кочубея, который истёк кровью после ранения (краевед Владимир Сербиненко утверждал, что он был замучен в белогвардейских застенках, но это не так), и брат Антон. Ещё один брат, Степан, пропал без вести в годы Великой Отечественной. Порфил жил в Ставропольском крае, в Невинномысске, однако из-за болезни в 1957 году в Буденновск не приезжал.

Об этом много позже, я узнал от его сына, Петра Перфильевича (получая паспорт, он не заметил ошибку в отчестве, пытался потом её исправить, но столкнулся с таким крючкотворством, что вынужден был закрыть на всё глаза). Встреча в Невинномысске с родственниками героя (в 1972 году был жив и Порфил Антонович) не носила какой-то плановый характер. Всё произошло совершенно случайно.

Петру исполнилось тогда 33 года. Он был похож на своего дядю, каким он предстаёт перед нами на фотографиях. Я был у него в гостях и услышал много удивительного. К сожалению, записывал рассказы Порфила Антоновича и его сына на магнитофон. Но тогда магнитофоны были плёночные, запись не сохранилась. Как не сохранились и фотографии. Кроме одной-единственной, на которой изображены Иван Кочубей с Петром Чикильдиным.

Порфил Антонович до самой смерти своей не верил, что брата его казнили. Он считал, что Олимпиада (по его мнению, именно она проводила опознание) могла и ошибиться.

– Мала была Липа, Ваньку-то и не помятала (не помнила, – С.С.-П.), як треба, – говорил он на суржике. – И про одёжу, в яку вин рядился, – звидки (откуда, – С.С.-П.) вона знала?

А Пётр, когда отец ушел спать, рассказал такую историю.

– Во время Великой Отечественной войны до отца дошли слухи, что Иван Кочубей жив, что его из лагеря перевели в Краснодарскую тюрьму. От него требовалось, чтобы народный герой (легенда о его чудесном спасении уже якобы была сочинена) обратился к кубанским казакам с призывом встать на защиту родины. В НКВД эти слухи не опровергли, но взяли с отца подписку о том, чтобы он эти слухи не поддерживал и вообще молчал о своём брате.

– И ты сам в это тоже веришь? – спросил я. – Ведь есть убедительные свидетельства, что 22 марта 1919 года белые казнили именно Кочубея.

– История порой преподносит такие сюрпризы, что дальше некуда, – сказал Пётр. – Мне кажется, версия, что вместо Кочубея казнили кого-то другого, вполне имеет право на жизнь. Вот ответь мне на вопрос, почему во время войны, когда восхваляли подвиги наших предков, начиная с Александра Невского и Дмитрия Донского, про Кочубея ни слова? Симптоматично? А теперь ещё теплее. Аркадий Первенцев, когда писал свой роман, зачем-то ездил в командировки в Норильск и Магадан. Зачем? Не догадываешься? Одно из двух: либо был жив сам мой дядюшка, либо его ближайшие сподвижники. Куда, к примеру, делся Петр Чикильдин? О нём вообще никаких упоминаний, кроме стихотворения, написанного краснодарским поэтом Иваном Беляковым. Но о Чикильдине тот узнал со слов отца.

Как и Пётр, как его отец, который скончался в 1977 году, я тоже тогда во многом стал сомневаться.

Были друзья, стали враги

Подавляющее большинство историков считает, что Иван Кочубей действительно был казнён. Но есть вопросы. При вскрытии братской могилы и извлечении останков Кочубея не было квалифицированных патологоанатомов, вообще всяких судебных медиков. Почему? Все ограничилось только опознанием останков сестрой Кочубея. Но как она спустя почти сорок лет после казни брата могла вспомнить, во что он был одет? Нет никаких свидетельств того, что родственники Кочубея присутствовали на его повешении. Разве что только жена, которая была арестована вместе с Иваном Антоновичем. Судьба её тоже, по сути дела, неизвестна.

Разумеется, во время войны, когда руководство страны сомневалось в благонадежности кубанских казаков, многие из которых воевали на стороне белых и эмигрировали, сделать ставку на Ивана Кочубея было своего рода козырной картой. Тут вариантов много. Даже если настоящего Кочубея казнили в 1919 году, можно было подыскать Кочубея фальшивого, обучить его соответствующим образом, придумать легенду чудесного спасения, запугать родственников или вообще их устранить и так далее.

Что реально в этом? Прежде всего, фигура друга-врага Кочубея Андрея Григорьевича Шкуро (19 февраля 1886—16 января 1947). Это была уникальная личность. Шкуро получил блестящее образование. В царское время проявил себя на Кавказе, ликвидируя банды, проникавшие из-за границы, а когда началась Первая мировая война, прославился своей храбростью. Сформированный им Кубанский конный отряд особого назначения наводил ужас на врага. В этом отряде служил и Иван Кочубей. И Шкуро с ним подружился. Что объединяло неграмотного казака с человеком голубых кровей, сегодня не знает никто. Я рискну выдвинуть свое предположение: безумная храбрость, готовность пожертвовать собой во имя родины.

Но после прихода к власти большевиков бывшие друзья стали врагами. Шкуро примкнул к Белому движению, Кочубей – к красным. И Шкуро добивается гораздо более весомых успехов, чем Кочубей. В ноябре 1918 года он назначается начальником Кавказской казачьей дивизии и получает чин генерал-майора. В станице Баталпашинской (ныне Черкесск, я жил здесь с 1974 по 1980 годы) Шкуро организовал производство снарядов, патронов, сукна, кожаных сапог, бурок и шуб для Белой армии. В Зеленчуке по его же приказу началось строительство лесопильного завода для восстановления разрушенных станиц. Кочубей, увы, прославился в основном как анархист.

Шкуро представлял для Сталина реальную опасность, поскольку сотрудничал с гитлеровцами. В 1944 году он был назначен начальником Резерва казачьих войск при Главном штабе войск СС, зачислен на службу как группенфюрер СС (чин, соответствующий генерал-лейтенанту). Подготовленные им казаки жестко подавляли выступления партизан в Югославии.

Так что совсем не случайно Сталин и его окружение, вероятно, вспомнили о Кочубее. Без него, правда, обошлись. Шкуро был выдан англичанами СССР и повешен в 1947 году. Необходимость в появлении Кочубея отпала. Но архивные документы, касающиеся Шкуро и Кочубея, до сих пор не рассекречены. Интересно, не правда ли? Я, имея допуск для работы в архивах, затребовав нужные материалы, тотчас же получал отказ. Всё было точно так же, когда я хотел ознакомиться с делом Валленберга, который, по некоторым данным, скончался от цинги в одном из лагерей Горьковской области. Один, к сожалению, сценарий утаивания нашей истории.

БЛОХА, НО НЕ ПО ЛЕСКОВУ

В Черкесске я жил сначала в гостинице, но там меня обокрали. Вытащили деньги, сняли со спящего часы. Тогда я поселился в общаге завода резиновых технических изделий. Это была рабочая общага с такими же нравами, как и в Невинномысске.

Мой сосед по комнате по фамилии Блоха работал на заводе, а в свободное время чинил часы. Узнав о том, что у меня часы украли, подарил мне собранные им самим из запасных частей. И надо сказать, они были у меня долго и шли исправно.

ГЕОРГИЙ МИРОНЕНКО

Меня определили в отдел промышленности, строительства и транспорта областной газеты. Этим отделом заведовал Георгий Тимофеевич Мироненко, обаятельный и добрейшей души человек, профессионал своего дела, хотя никаких институтов не кончал.

Он воевал в Заполярье. Немцы подбили его самолёт, он загорелся. Мироненко получил сильные ожоги. В одном унте он двое или трое суток добирался до своей части.

После первой же зарисовки о бондарях, которую я написал под псевдонимом, поскольку так случилось, что один из героев моего материала был мой однофамилец, Георгий Тимофеевич сказал мне:

– Я беру тебя, потому что вычеркнул всего три слова.

И я был принят без испытательного стажа. Это происходило в сентябре, а в декабре меня из младшего литсотрудника перевели на должность старшего корреспондента, минуя должность просто корреспондента. И я стал выдавать больше всех строк. Это весьма ценили, поскольку наша газета считалась газетой второй категории (она выходила пять раз в неделю). Штат редакции был почти вдвое меньшим, чем у областных и краевых газет первой категории, выпускавшихся шесть раз в неделю. Каждый литбоец был на счету, и почти всегда приходилось работать за себя и «того парня». Нагрузка была сумасшедшей, если учесть, что маленькая область, где проживало всего 480 тысяч человек, была изъезжена и исхожена вдоль и поперёк, а повторы в тематике и сюжетах отнюдь не приветствовались.

Узнав, что я живу в общаге, Мироненко неожиданно предложил:

– Слушай, перебирайся ко мне. Квартира просторная, нас всего трое: я, жена и дочь.

Я стеснялся. Отнекивался. Но однажды мы с Мироненко поехали в командировку вместе. Возвращались уже поздним вечером, и он всё же настоял, чтобы я переночевал у него. И я познакомился с его семьёй. Его жена была сербка по национальности. Её звали Милиция Брониславовна. Она работала врачом-офтальмологом.

Своих детей у четы Мироненко не было. И они удочерили девочку из детдома. Тогда ей было лет 13—14, и она знала, что она – приёмыш. И вела себя крайне вызывающе. Мироненко жаловался, что не может на неё повлиять.

Девочку эту красавицей назвать язык не поворачивался. Выражение её лица было почти всегда злобным, на любое замечание реагировала неадекватно. Мне же удалось установить с ней контакт.

– Чем ты её обворожил? – поинтересовался Георгий Тимофеевич. – Она ведь вообще ни с кем не дружит, ни с кем не общается.

– Есть один величайший секрет, – ответил я. – Человека нужно сильно удивить, а когда он поступает по принципу «всё наоборот», руководствоваться именно этим принципом. То есть заранее предугадывать, что произойдёт, и порой давать задание совершать то, что вообще не следует. В этом случае упрямец сделает то, что нужно.

– Как тебе в голову пришла такая гениальная мысль? – удивился Мироненко. – Гляжу, да ты просто Песталоцци. Или Макаренко.

– По-моему, как раз Макаренко писал об этом в своей «Педагогической поэме».

– Но признайся, чем же ты всё-таки её купил? – допытывался Мироненко.

– Ваша Оля глядит на себя в зеркало и думает: «Какая я некрасивая по сравнению с другими девочками». А я сказал ей, что она хорошенькая, что была бы постарше, стал бы её кавалером. Впрочем, у меня есть шанс дождаться.

– И как на это Оля прореагировала?

– Ей было приятно это услышать. И она улыбнулась.

Надо отметить, что улыбка у неё была хорошая. И лицо девочки сразу изменилось. Злобное выражение стёрлось.

Смерть Мироненко была второй смертью в редакции за то время, пока я в ней работал. Перед этим хоронили заведующего партотделом Ситникова, который погиб в автомобильной катастрофе. Водитель Вася Садловский отделался царапинами. За год до этого он утопил редакционную машину в болоте, а сам не пострадал. Есть такие везунчики.