Тайная жизнь петербургских памятников. Полная версия

Редька?.. Тыква?.. Каша?

Старо-Манежный сквер сочли пригодным для памятника Тургеневу главным образом по той причине, что рядом, на Малой Садовой, в демидовской гостинице (для заезжих артистов), будущий классик познакомился с Полиной Виардо. Но по той же логике здесь можно было бы установить памятник не Тургеневу, а самой Виардо. Более того, если уж быть последовательным до конца, надо признать, что памятник Полине Виардо здесь был бы гораздо уместнее.

Действительно, суперэлитный дом в качестве фона не лучшее место для (почему-то) пожилого Тургенева, а вот для памятника молодой Виардо он бы мог подойти вполне. Двадцатидвухлетняя, она купалась в лучах всеевропейской славы, он был старше ее на три года и покамест слыл не очень успешным поэтом. Француженка, дочь испанца, воплотись она в бронзе, Полина Виардо непременно украсила бы чопорно-гламуристую мужскую компанию, представленную итальянскими архитекторами, чьи бюсты установлены тут же, на Манежной площади… А то, что Тургенев посещал Александринский театр, не столь далеко отсюда расположенный, это опять же не сильный аргумент в пользу памятника Тургеневу – мог ли влюбленный поэт куда-нибудь стремиться с бо́льшим рвением, чем на «Севильского цирюльника» – рукоплескать Виардо, исполнявшей партию Розины? Спросили бы тогда Тургенева, кому установить памятник в Петербурге, ему или его возлюбленной, он бы, несомненно, ответил: «Ей». Мы можем что угодно думать об этих узах, но лучший памятник Тургеневу – это памятник Виардо. По крайней мере, здесь, на этом месте…

Жизнь так сложилась, что Виардо имела трех дочерей и сына, да еще принимала участие в воспитании дочки Тургенева от белошвейки Авдотьи Ермолаевны. Но и здесь «память места» могла б подсказать преемственность: раньше в этом скверике была установлена скульптурная композиция, посвященная материнству, – цементная мать и два резвящихся счастливых младенца.

Я знал эту скульптурную семью в печальную пору ее разрушения. И без того безносое лицо матери было обезображено крупнозернистыми выщербинами, а недостающие конечности детишек выразительно обозначались оголенной арматурой. Время переориентировало направление художественного высказывания – то, что раньше мыслилось социалистическим реализмом, стало восприниматься как мрачный сюр. Не о радостях материнства и не о счастливом детстве предоставлялось думать, сидя на скамейке и попивая пиво (обычное занятие посетителей скверика), а о бренности бытия, о дыхании смерти.

Посмертная маска Тургенева была использована в работе над памятником. Когда открывали монумент, это обстоятельство отмечалось во всех репортажных выступлениях, – надо полагать, фактор маски воспринимался как залог подлинности, натуральности сходства с живым (по сути, мертвым) Тургеневым. Сходство есть. По сравнению с маской лицо памятника несколько оживлено (изображение маски можно легко найти в Интернете) – чересчур впалые щеки выровнены, выпрямлена спинка носа, внезапно обнаружившего по истечении жизни округлую горбатость. При том осталось общим главное – собственно выражение лица, запечатлевающее если не смертную муку, то, во всяком случае, что-то нездешнее, потустороннее. Хочется сказать, что лицо Тургенева-памятника – это та же посмертная маска, только открывшая глаза.

Маску снимают через несколько часов после смерти. Можно предположить, что «живое» лицо памятника зеркально отражает смерть, до которой остаются те же часы (вовсе не обязанную соответствовать исторической, «правильной» смерти Тургенева-человека).

Правой рукой Тургенев опирается на трость. Если он не изображает из себя самодержца со скипетром, эта позиция означает только одно: готовность встать. Зачем? Вопрос непростой. И выражением лица, и уверенным обретением точки опоры бронзовый Тургенев выдает готовность совершить что-то чрезвычайно важное, возможно, еще неясное ему самому. По большому счету это готовность номер один.

Но к чему готов Тургенев? Что за «момент истины» переживет он сейчас?

По ликвидации ларька на Итальянской улице пиво в Старо-Манежном сквере больше не пьют, но к услугам потребителей блинов (киоск рядом) всегда три скамейки австралийского производства (это один из самых ранних иностранных даров к 300-летию Санкт-Петербурга, – говорят, изготовили скамейки незрячие мастера из города Мельбурна). Едоки блинов со смешанными чувствами рассматривают Тургенева. Что-то их в нем как будто тревожит.

Приглядимся к одежде и мы. Сюртук застегнут на одну пуговицу. На первый взгляд может показаться, что мы застаем Тургенева в том же плачевном состоянии, в каком нашел его в парижской глухомани А. Ф. Кони, когда на летнем пальто состарившегося писателя он обнаружил недостаток пуговиц. Нет, присмотревшись, мы разглядим три пуговицы на сюртуке, – судя по количеству петелек, это полный комплект. Но все равно как-то странно сидит сюртук на Тургеневе – словно Тургенев застегнулся не на ту пуговицу. Да и верно, проще поверить, что он застегнулся не на ту пуговицу, чем в то, что мы обнаруживаем, внимательно приглядевшись. Одна пола сюртука значительно – значительно! – длиннее другой! Когда Тургенев сидит, это, в общем-то, незаметно (но не для нас!), однако стоит ему встать, и все увидят совершенно дикий фасон его одежды. Щегольской галстук-бант лишь усилит впечатление маскарада!

Иван Сергеевич Тургенев иногда позволял себе эпатаж.

И здесь для нас более ценно свидетельство другого мемуариста – графа Соллогуба^[15].

Гламурный антураж памятника заставляет вспомнить об одном удивительном эпизоде из жизни Тургенева. Речь идет о «лондонском сумасбродстве», известном нам по воспоминаниям графа Владимира Соллогуба, записавшего устный рассказ самого Ивана Сергеевича. Как-то раз писателю довелось посетить, сказали бы сейчас, сверхэлитный лондонский клуб («высокотонный» – вслед за Тургеневым повторяет мемуарист). Неестественность обстановки потрясла Тургенева: «Уже с передней меня обдало холодом подавляющей торжественности этого дома». Мало того что Тургенев был принужден явиться в белом галстуке – «иначе нас бы не впустили» (вероятно, как и памятник без галстука не впустили бы в этот сквер), – он был еще изумлен и напуган «священнодействием» дворецких, «гораздо более… походивших на членов палаты лордов». Подавая бараньи котлеты, они с необыкновенной торжественностью объявляли: First cotlett, second cotlett, third cotlett. «Я чувствовал, что у меня по спине начинают ходить мурашки…» Тургенева обуяло, по его словам, «какое-то исступление». «Мочи моей нет!.. душит меня здесь, душит!.. Я должен себя русскими словами успокоить!» Вот они, эти слова, которые он, ударив кулаком по столу, «принялся, как сумасшедший, кричать»: «Редька! Тыква! Кобыла! Репа! Баба! Каша! Каша!» – спустя годы тургеневские выкрики станут предметом дотошного лингвистического анализа Романа Якобсона^[16]. Знаменитый языковед и семиотик отнесся с неподдельной серьезностью к тургеневскому эксцессу.

Памятникам небезразлично, на что они смотрят. Тургенев, опирающийся на трость, глядит на киоск, в котором продают блины. Этот киоск не просто «элемент контекста». Тот факт, что киоск был установлен практически одновременно с памятником, убеждает нас в одном: оба они, киоск и памятник, представляют своего рода ансамбль. Стоит приглядеться к блинному репертуару. Несколько лет его украшением был «блин с маком по-колумбийски» (изготовление прекращено в 2006-м), бо́льшую долгопродажность демонстрируют блины «греческий» и так называемый «e-mail с грибами в сливках». Справедливости ради надо сказать, что здесь продаются и обычные блины, но, пожалуй, именно этот недоступный пониманию Тургенева «e-mail с грибами в сливках», может, и есть та последняя капля, переполняющая чашу терпения невольного заложника гламура. Известно: памятники безъязыки. Но, восстав, бронзовый Тургенев способен огорошить всех видом своего кривобокого, почти клоунского костюма, словно застегнутого не на ту пуговицу, и это было бы равносильно тому, если бы он – «в исступлении» (как тогда) – прокричал русское слово:

– Блин!

Март 2007

P. S. (Февраль 2020)

Прошло тринадцать лет. Блинные ларьки, подобные этому, постепенно исчезают в городе, однако киоск на Манежной площади до сих пор держится. Скоро будет двадцать лет, как он испытывает на себе взгляд Тургенева. Да, памятник Тургеневу и блинный киоск действительно составляют ансамбль – само время подтвердило эту догадку. И что замечательно: под пристальным взглядом Тургенева образ бренда, оказывается, способен подвергнуться радикальной коррекции. Вслед за блинами «по-колумбийски» исчез «e-mail с грибами в сливках». Теперь к нашим услугам «блинчик с вишневым вареньем», а также «блин с натуральной клюквой, перетертой с сахаром». Пожалуй, блин с клюквой, тем более натуральной, мог бы устроить Ивана Сергеевича. Но по его напряженной позе, по сосредоточенному лицу видно одно: нельзя расслабляться!

Незрячая с книгой

Среди блочных строений хрущевской поры, чуть в стороне от проспекта, названного именем одного из двадцати шести бакинских комиссаров, эта скульптурная композиция с колонной коринфского ордера выглядела бы неуместно, если бы не вывеска на здании рядом: «Специальная (коррекционная) школа-интернат № 1 имени К. К. Грота». Ему и памятник – Константину Карловичу Гроту, основателю Попечительства о слепых и первому председателю его совета.

На проспект Шаумяна школа-интернат для слепых и слабовидящих переехала в начале шестидесятых, а вместе с ней и памятник. До того и школа, и памятник находились на Аптекарском острове – на улице Профессора Попова, в прошлом Песочной. Размещалась школа-интернат в историческом здании Александро-Мариинского училища для слепых, основанного Гротом. Большой кирпичный дом (37БА) стоит до сих пор. Когда-то он строился с учетом немецкого опыта и был максимально приспособлен к нуждам слепых. Но сегодня к судьбам незрячих здание отношения не имеет; о его прежнем назначении напоминают лишь чудом сохранившиеся перила на лестнице – дополнительные, вдоль стен.

«Государственный деятель, филантроп и гражданин» – так назвал Грота один из выступавших на открытии памятника. Был октябрь неспокойного 1906-го. Губернаторствовал бы тогда Грот где-нибудь, как когда-то в Самаре, возможно, и в него бы бросили бомбу. В Самаре между тем до сих пор вспоминают Грота добрым словом – городской публичной библиотеке, достаточно сказать, он подарил свое уникальное собрание книг. В Петербурге был на высоких постах, входил в Государственный совет. Где бы он ни служил, всюду занимался делами что ни на есть реальными, например, разработкой акцизной и тюремной реформ… В возрасте, который называют преклонным, целиком отдался идее помощи слепым. С присущей ему неугомонностью ездил в Германию изучать опыт организации школ для слепых – ничего подобного в России не было…

Училище на Песочной – само по себе памятник Гроту. Что касается памятника в прямом смысле, к его появлению причастны многие. Сначала была некоторая сумма, остававшаяся после приобретения венка на могилу, к ней стали прибавляться пожертвования, в том числе и от семей благодарных выпускников училища, – шел сбор по подписке. Марк Матвеевич Антокольский, сочувствовавший делу Грота, существенно сократил первоначальную смету за счет вознаграждения своего труда. Он был европейской знаменитостью. Живя в Париже, согласился взяться за работу на двух условиях: во-первых, от него не должны требовать предварительного эскиза и, во-вторых, обойтись без комиссии, «которая бы следила за подробностями работы». Это нашли разумным. Всю работу предполагалось выполнить во Франции. Так бы оно и было, если бы в 1902 году Антокольский не умер от болезни легких. Что он успел, так это создать фигуру незрячей девочки с книгой на коленях. Изготовление бюста самого Грота вдова художника поручила одной из парижских мастерских – ученикам Антокольского. С гранитными частями монумента приключилась своя история. «Совет Попечительства, – читаем в отчете, – счел возможным освободить наследников М. М. Антокольского от забот о гранитных частях, удержал стоимость их по заявленным сметам из той суммы, которая причиталась к выдаче за памятник». К такому решению подвигли заказчика хорошие рекомендации от владельца каменотесной фабрики в городе Житомире С. Олешкевича, чьим предложением и было решено воспользоваться. Работа в Житомире стоила значительно дешевле, чем в Париже и, к слову сказать, в Петербурге.

В Житомире, однако, все пошло не так гладко – долго искали монолит, а потом начались забастовки. Зимой 1905-го отправить гранитные части в Петербург не удалось. Предприятие, вообще говоря, оказалось не таким дешевым. Но – дело богоугодное, сам министр финансов вмешался, статс-секретарь В. Н. Коковцов, лично распорядившийся о бесплатном провозе гранитных частей памятника от Житомира до Петербурга.

Гражданские инженеры В. А. Лучинский и В. А. Шевелев руководили сборкой и установкой памятника. Консультациями по этой части помогал знаменитый академик А. М. Опекушин. Другой академик, архитектор В. П. Цейдлер, планировал местность.

«Особое содейство» этих достойных людей отмечалось на «Чрезвычайном Общем Собрании членов Попечительства по поводу исполнившегося двадцатипятилетия Попечительства Императрицы Марии Александровны о слепых»^[17]. В ознаменование этой даты и был открыт памятник. Проходило собрание в здании того самого училища, первого из числа созданных при жизни Грота.

Журнал «Слепец», публикуя отчет о событии, несколько страниц отдал поздравительным телеграммам. Среди прочего напечатано стихотворение «Памяти Константина Карловича Грота», завершающееся такими словами:

 
В грядущем твой высокий труд
Мильоном уст благословится,
И под щитом твоим укрыться
Страдальцы многие придут.
 

Подпись: «Слепец Шилов, бывший воспитанник Костромского училища слепых».

А еще нам надо назвать имя другой воспитанницы училища для слепых – Елены Супсе. Это она позировала Антокольскому в Париже. Так что прислонилась к холодной колонне не абстрактная девочка, а Елена Супсе – это ее образ.

А еще нам надо назвать Константина Дмитриевича Ушинского, педагога. Это его книга лежит у нее на коленях: «Детский мир» – книга для первоначального чтения.

А еще надо назвать Александра Ильича Скребицкого, историка, автора фундаментального четырехтомного труда о крестьянской реформе и врача-окулиста. Попечительство о слепых Грот создавал вместе с ним. Книга Ушинского, что на коленях у девочки, – это не просто одно из бесчисленных изданий «Детского мира», это первая русская книга для незрячих, вышедшая в феврале 1882 года тиражом триста экземпляров. И была она издана благодаря энергии, воле, не сказать, одержимости Скребицкого. Разработка шрифта, расходы на издание, решение множества технических задач – все это он брал на себя. Позже Скребицкий станет приверженцем Брайля, но тогда Экспедиции заготовительных государственных бумаг, выпустившей книгу в свет (как только не обыгрывалась эта оппозиция тьмы и света!..), пришлось изобретать особую бумагу, пригодную для рельефного шрифта.

Шрифт Скребицкого изготавливали в Вене, а в Париже спустя двадцать лет Антокольский с невероятной дотошностью воспроизводил истинные формы страниц, на которых незрячая девочка в его мастерской открыла книгу. Можно подойти к памятнику и посмотреть, что читает слепая, касаясь пальцами правой руки рельефных букв книги. Это 95-я страница – выпуклые буквы отчетливо видны. Буквы на 94-й, что слева, тоже видны, но они вдавлены и даны в зеркальном отражении, эта страница не для чтения, это всего лишь обратная сторона «читабельной», закрытой от нас 93-й.

Первая фраза на 95-й имеет начало на предыдущей странице, там, если перевести с зеркального:

МНОГО, ОЧЕНЬ МНОГО —

…и далее на 95-й уже:

ЗНАЕТЪ И УМЕЕТ ДЂ-

ЛАТЬ КРЕСТЬЯНИНЪ И

ЕГО НИКАКЪ НЕЛЬЗЯ

НАЗВАТЬ НЂВЕЖДОЮ,

ХОТЯ БЫ ОНЪ И ЧИТАТЬ

НЕ УМЕЛЪ. ВЫУЧИТЬСЯ

ЧИТАТЬ И ВЫУЧИТЬСЯ

МНОГИМЪ НАУКАМЪ ГО-

РАЗДО ЛЕГЧЕ, ЧЂМЪ

УЧИТЬСЯ ВСЕМУ —

дальнейшее закрывают пальцы. Невероятный памятник. Это еще и памятник книге – абсолютно конкретной книге. В Петербурге немало как бы «читающих» памятников, но только здесь читают по-настоящему.

О чем читаем, о том и думаем. Вот еще удивительная особенность этого памятника. Нам достоверно известно, о чем думает девочка со столь сосредоточенным лицом. Это еще и памятник определенной мысли.

Пожалуй, самый трогательный памятник в Петербурге. И хотя каламбурить здесь не совсем уместно, скажу, что он действительно провоцирует на тактильное восприятие – хочется потрогать. Памятник, несомненно, был выполнен с тем расчетом, чтобы его касались, и особенно – букв 95-й страницы. Для того не надо ни вставать на цыпочки, ни наклоняться.

Различая пальцами формы букв, я вспомнил, как в Гамбурге оказался на необычной интерактивной «экспозиции». Нам предлагалось почувствовать на себе, что такое мир незрячего. Выдав каждому по трости, нас запустили в абсолютно темное, специально организованное пространство. Мы «шли по городу», переходили улицу, прислушиваясь к шуму машин; очутившись на рынке, старались сделать покупки, выбирая на ощупь фрукты и овощи… Заходили в дом, полный самых обычных предметов, переставших казаться знакомыми. Ощущения непередаваемые. Там умеют обращать внимание на чужие проблемы.

Это я к тому, что, касаясь бронзовых букв, отчетливо понимаешь, насколько для многих памятник «свой». Вот и маленький тайничок, в который уместилась пара монеток…

В год столетия училища на Песочной кто-то перед школой на Шаумяна пытался украсть фигуру девочки с книгой. Еще бы немного, и арматура была бы окончательно перепилена… Пришлось фигуру убрать, одно время бюст Константина Карловича пребывал в одиночестве. Каким-то специальным способом фигуру девочки потом приварили, говорят, навечно, – академику Опекушину такая инженерная задача и в дурном сне не могла бы присниться.

А в мае 2000-го украли бюст Грота. Через несколько дней он был обнаружен милицией. Разумеется, в скупке.

Сейчас памятник цел. Площадка благоустроена. Даже раскрашен бетонный забор со стороны интерната – с геометрическим разнообразием. Разноцветно. Нарядно. Хотя и не все видят.

Апрель 2008

P. S. (Февраль 2020)

По прошествии двенадцати лет можно отметить, что в Петербурге тоже стали появляться тактильные макеты архитектурных памятников для незрячих. И это хорошо.

Ленин затаившийся

Иногда памятникам бывает полезно не показываться на глаза людям, особенно если в силу исторических катаклизмов возникает в обществе против увековеченного лица устойчивое предубеждение. Вот такое нехорошее отношение к себе начал как-то у многих вызывать Ленин Владимир Ильич, и стало ленинским памятникам доставаться… Тут бы им и притаиться, переждать, спрятавшись, трудное время. А как это притаиться, если памятники Ленину, как правило, на виду? Да и вообще памятникам по жизни надлежит быть хорошо видимыми…

Одному определенно удалось. Один точно спрятался. Памятник Ленину в Ботаническом саду, установленный здесь в начале тридцатых. С книгой в руке сидит Ильич и о чем-то мечтает. Сам из бетона отлит, и пьедестал тоже бетонный. Уж если бронзовому вождю, да еще с дорогим гранитным пьедесталом, суждено было исчезнуть из Юсуповского сада, то, казалось бы, этому в Ботаническом, по-простецки бетонному, и подавно подписать приговор ничего не стоило – даже без всяких ссылок на идеологию, по чисто формальной причине: срок, мол, истек, пора – материал временный, бетон есть бетон.

Нет, уцелел. Он в зелени спрятался. Из-за ограды его не увидишь. И даже не разглядишь со ступенек, ведущих в здание Ботанического института, рядом с которым он и воздвигнут.

Строго говоря, это не оригинальный памятник. Это клон. Но тем он и замечателен, что первый из серии клонов. Ибо оригинал приказал долго жить, а за гибелью оригинала его почетный статус как бы завещается последователю.

Под словом «оригинал» я имею в виду точно такой же бетонный памятник Ленину с книгой в руке, установленный чуть раньше, в 1932 году, на главной аллее парка Политехнического института. Вот тот был на виду.

Автор памятника Сергей Дмитриевич Меркуров – скульптор в свое время очень известный, очень влиятельный, очень, если можно применить к такой величине это слово, успешный. Дважды получал Сталинскую премию, и оба раза за памятники Сталину. Нет, уточним: первый раз, собственно, за два памятника – и Ленину, и Сталину (Кремль, ВСХВ – соответственно из мрамора и железобетона), а вот второй раз – уже за Сталина единолично – из кованой меди (Ереван). Высота ереванского вместе с пьедесталом была под пятьдесят метров! Меркуров и прославился как скульптор-монументалист. Знаменитые Ленин-колосс и Сталин-колосс на берегах канала им. Москвы воздвигались трудом заключенных по проекту Меркурова. Модель, созданная Меркуровым, должна была служить прообразом восьмидесятиметрового Ленина на верхотуре так и не построенного Дворца Советов.

По сравнению с этими гигантами бетонный Ленин с книгой в руке просто пылинка. Высота Ленина в сидячем положении всего лишь два метра двадцать сантиметров. Плюс еще пьедестал около двух метров. Такой памятник действительно способен спрятаться, если рядом кусты и деревья. Но где ж их взять, если их нет?

Рядом с Лениным у Политехнического кустов и деревьев не было, это не Ботанический сад. Никто и не заметил, как Ленин пропал вместе с книгой. То ли дело в Ереване – там меркуровского Сталина низвергали с пьедестала с помощью нескольких танков!..

В середине тридцатых в Ленинграде возник еще один клон – все тот же Ильич, отлитый из бетона, с книгой в руке. Установили его в сквере на территории бывших боен за Обводным каналом. Чуть раньше на этой территории озаботились производством молочных продуктов. Нынешний «Петмол» – это там, кстати. А когда я учился в школе, нас в порядке трудового воспитания водили туда оказывать шефскую помощь молочному комбинату – мы укомплектовывали ящики пустыми бутылками из-под молока. Ленина я видел, но плохо помню. Впрочем, что тут помнить? Такой же, как в Ботаническом, только пьедестал пониже.

Перед самой войной еще один клон был установлен на фабричной территории, которую сейчас, несколько упростив задачу, можно назвать бывшей южной площадкой завода «Эскалатор». Это 18-я линия Васильевского острова. Сегодня там находят пристанище множество фирм, есть даже мастерские по производству памятников (естественно, кладбищенских). Между заводскими корпусами не обошлось без небольшого скверика – под тополем Ленин с книгой сидит почти на земле (в смысле почти без пьедестала). Враг дорогу к нему не найдет, можно не беспокоиться.

А через два года после смерти Меркурова – в 1954 году, соответственно к тридцатой годовщине со дня смерти Ленина – сразу два клона были воздвигнуты по обе стороны проспекта Обуховской Обороны: один – на главной аллее сада им. И. В. Бабушкина, а другой – на территории фабрики «Рабочий». Ну, «бабушкинов» в конечном итоге исчез, слишком мозолил глаза, а вот «рабочий», хотя и не в презентабельном виде, до сих пор держится. Насмотрелся этот бетонный Ильич на гримасы капитализма! Знаете, какой подарок был преподнесен памятнику на его пятидесятилетие (памятники, как и люди, чувствительны к своим юбилеям, только отмечают они их про себя, незаметно)? На пятидесятилетие памятника (2004) перед его глазами был устроен жестокий акт передела собственности. С пистолетами и бейсбольными битами. С выламываньем дверей. С вмешательством сил правопорядка. Пострадало девять человек. Если есть любопытствующие, отсылаю к прессе тех дней.

И все же, как бы действительность ни глумилась над ленинскими идеалами, памятник на фабрике до сих пор стоит, может, только бетон стал крошиться быстрее, потому что к фактору времени, несомненно, прибавился фактор стресса. А вот из общедоступного сада им. И. В. Бабушкина, где, казалось бы, памятнику с книгой сидеть и удобнее, и безопаснее, говорю, исчез памятник. Точно так же как пропал в новейшее время первозданный «политехнический» Ильич, повторенный в давние годы серией вышеперечисленных клонов.

И вот что важно. С пропажей из парка Политехнического института того первозданного Ленина с книгой в руке – по принципу старшинства и очередности – статус основного памятника перешел к Ленину с книгой в Ботанический сад. Это надо понять и запомнить.

Обобщая сказанное, попытаемся сформулировать правило для данного класса объектов. Оно простое: там, где режим пропускной и куда вход посторонним заказан, – там бетонному Ленину с книгой в руке угроз практически нет, а где все на виду, там обязательно на крутом повороте истории Ленина с книгой снесет. И потом будет вспоминать публика: а был ли Ленин?

Вернемся в Ботанический сад, однако. Вход сюда хоть и платный, но абсолютно свободный. Следовательно, согласно нашему правилу Ленина с книгой в руке здесь обязательно должны были списать. А он уцелел! Спрятался в зарослях – и уцелел! Вот кто по-настоящему жил тайной жизнью, да и сейчас продолжает!

Сталину не повезло. Он тоже здесь был, но по другую сторону от пути к зданию института. Вместе с Лениным составлял композицию. Демонтировали, когда решили восстановить ленинские нормы (во всем). А когда настало и для Ленина тревожное время, деревья и кусты уже подросли.

Когда-то очень давно (и очень недолго) перед Сталиным и Лениным било по одному фонтану. На невысокие бетонные стенки, окаймляющие фонтанные бассейны, можно и сейчас посмотреть. Сооруженное справа одно только и напоминает о прежнем сталинском местоблюстительстве, а сооруженное слева – ленинское – к самому Ленину уже никак не относится. Потому что Ленин с книгой в руке, хотя он и рядом, давно потерял интерес к архитектурным излишествам. Прячется от всего суетного за деревьями редких пород и разнообразным кустарником.

Хорошо ему здесь, в тени высоких растений. Птички поют, пахнет свежескошенной травой. Место уютное – никто на тебя не смотрит, никому ты не нужен. На березе, что растет за спиной, сидит ворона. Ленин с книгой в руке здесь похож на ботаника. Дендрологическая ценность хвойных пород интересует его сейчас больше, чем государство и революция. Где еще можно увидеть такой чудесный экземпляр сосны Веймута (pinus strobus), очаровательные шишки лежат на земле. Ильич ими любуется. Лицо просветленное, взгляд добрый. Счастливый памятник, один из самых счастливых. Даже непамятник ему позавидует.

Да, о лице… Гипсовую маску с мертвого Ленина снимал, между прочим, скульптор Меркуров. К телу он успел одним из первых. Раньше многих и многих других.

Май 2007

P. S. (Февраль 2020)

Сейчас ему ничего не угрожает, кроме времени: бетон недолговечен, а время идет. Хотя именно здесь, в Ботаническом саду, более чем в любом другом месте, кажется, что время застыло. Памятник по-своему почитаем: вместо цветов ботаники кладут на пьедестал шишки. Все его бетонные собратья из числа клонов, перечисленных в очерке, уже бесследно исчезли. Более того, вслед за своим памятником со своей же обширной территории целиком исчез молокозавод, теперь на этом историческом месте бывшего Скотопригонного двора (бывших боен) возводят жилой массив – там все изменилось до неузнаваемости.

Имя скульптора Сергея Меркурова часто упоминали в конце 2013 года в связи с событиями в Киеве. Там 8 декабря местными националистами был свергнут с пьедестала памятник Ленину из красного кварцита (редкой породы, трудно поддающейся обработке) и разбит кувалдой.