Кулай – остров несвободы

Кулайская аномалия

Батюшка считает, Яглы – это остров на острове. Болота кругом. Проход, конечно, должен быть – ведь ходили с Яглов, ездили в Нижний Кулай. Но никто ничего сказать не мог. Кладбище тоже так и не отыскал. Не могли хоронить в Нижнем Кулае, далеко. Но и рядом с посёлком ничего похожего на кладбище. В Васиссе у кого ни спрашивал, пожимали плечами. Никого старожилов не осталось. В приезд, когда ставили Поклонный крест, батюшка один день отвёл на изучение окрестностей Яглов. Заблудился так, что часа четыре искал дорогу к избушке.

Потерять направление в тайге городскому человеку легче лёгкого. Что тайга, у батюшки был случай в Нижнем Кулае вдвоём с монахиней, если не в трёх соснах заблудились, то около этого. Сколько может расти тех самых сосен на площади в два футбольных поля… В таком лесу заблудились. Договорился батюшка с вертолётчиками, их начальство всегда шло навстречу. Уважали отца Андрея за решимость, нацеленность на Кулай. Человек, если он человек (не важно – верующий в Бога или нет), чувствует сердцем: брошенные кладбища, могилы без крестов – это не по-людски. Каждый, связанный с Васиссом, знал о Кулае, его печальном прошлом. Кому-то Кулай был интересен сугубо с практической стороны – взять от него лес, зверя, ягоду, но были и такие, у кого тревожно отзывалось сердце при упоминании об этом месте.

В тот раз прилетели в Нижний Кулай под вечер. Не успели расположиться в избушке, монахиня засобиралась к реке. Стоит в её присутствии сыронизировать по поводу слабости к рыбной ловле, непременно вспомнит святого Симеона Верхотурского, которого даже на иконах с удочкой. Дескать, если уж святой праведный Симеон позволял себе с удочкой посидеть, рыбки на прокорм половить, что уж нам многогрешным чураться этого.

Рыбачили на стрелке, Нижний Кулай впадает в Ягыл-Ях, на месте слияния омуты уловистые. В две удочки натаскали окуней. Симеон Верхотурский лишнюю рыбу не ловил, и они не стали. В предвкушении вкусной ушицы направились к избушке. И заблудились. Идут-идут, нет избушки. Сколько раз этим путём следовали, никаких аномалий… Ладно, один потянул не в ту сторону, оба весело шагали в ложном направлении. Друг на друга посмотрели, посмеялись над собой – прицел у обоих сбился. Самое правильное в его отладке – вернуться на исходную позицию. К реке вышли, уточнили курс… И снова мимо цели. Да что ты будешь делать? Смешно сказать, идти всего ничего, пятьдесят метров с небольшим. Раз промазали, другой… Отец Андрей весь на взводе, куда избушка могла деться? Как в тартарары провалилась…

– Не можем взять в толк, – рассказывал он, – вправо или влево забираем. Я до этого всё исходил в районе избушки, считал, знаю этот кусок тайги, как свои пять пальцев, и вдруг… Монахиня, которая всего боится, годом раньше одна с удочками ходила к реке. И вот – здрасьте, тыкаемся, как слепые котята, будто в первый раз…

Пока безуспешно пытались решить навигационную задачу, на небо тучки набежали. Август не июнь, день короче, того и гляди, придётся оставить хождения меж берёз и сосен до утра. По темноте лучше всего сидеть на одном месте и молиться, чтобы никакой зверь не вышел. Ни спичек с собой, ни фонарика. Зачем, спрашивается, фонариком светить среди белого дня? Поплавок и так видно.

– Давай-ка, – предложил батюшка, – пока не стемнело, сделаем так, ты в одну сторону идёшь, я в другую, и перекликаемся.

Не прошло пяти минут, на весь Кулай раздался счастливый крик монахини:

– Нашла!

Батюшка ринулся на голос, а обнаружив избушку, первым делом вбежал в неё, схватил топор и начал просеку делать к реке. Принялся мелкую поросль вырубать, делать проход, при наличии которого заблудиться невозможно. В результате его стараний, стало как в парке культуры и отдыха – слепой дорогу отыщет.

Во время той экспедиции батюшка окончательно утвердился в мысли ставить скит в другом месте. Перекопанный Нижний Кулай наводил на грустные мысли, перспектива жить в дикой тайге на краю свежевырытого карьера, на узенькой полоске, которую обещал оставить «прокурор из Москвы», не прельщала.

Потом пришла идея скита в Яглах. Матушке место тоже понравилось. Они установили Поклонный крест, скоротали ночь в походных условиях, монахиня не хуже космонавта походила по звёздному небу, утром отслужили у Креста обедницу, потом – панихиду.

– Мы тогда на три дня прилетали, – с удовольствием вспоминает батюшка приключения той экспедиции. – Поклонный крест поставить и разведку окрестностей провести, надеялся кладбище найти, и вообще хотелось посмотреть, что за тайга в округе. От Креста до избушки метров восемьсот. Спускаешься с горки, и вот она стоит родная. Рядом речка бежит. Строили так, чтобы за водой далеко не ходить. От избушки до Креста дорога всё время на подъём. Кладбища я не нашёл, ещё и заблудился, часа четыре блукал. Слава Богу, вышел. Матушка уже паниковать начала, нет меня и нет. Места вокруг Яглов интересные. По настоящему дикие. Только охотники туда зимой добираются, летом – никого.

В день отлёта мы вещи загодя собрали. Четыре сумки, топор, пила, две лопаты, палатка. Контрольное время прибытия вертолёта – четырнадцать часов, ноль-ноль минут. В тринадцать ноль-ноль мы сумки собрали. Монахиня говорит:

– Пойдёмте, батюшка потихонечку. Дорога в гору, лучше по ней не торопясь двигаться, а то начну задыхаться.

Только она это проговорила – шум вертолета. Откуда – рано же! Но мы хватаем сумки, бежим. А гора. До половины склона добежали, монахиня не может больше – астматик, не хватает ей воздуха я выдохся. Сумки бросил, порысил налегке, только бы вертолётчикам дать знать – мы живы-здоровы, готовы к посадке на винтокрыл! От Креста, где они приземлились, не видать взбирающихся в гору. Не успел подняться, слышу, вертолёт взлетел.

Дотащились мы с сумками до Креста, настроение на нуле. Была надежда – вдруг вернётся, знают: сами мы никуда уйти не можем. Из еды остались две упаковки лапши «Ролтон», банка «Сайры» и семилитровое ведёрко солёной рыбы. Условно солёной, пока по тайге шастал, монахиня наловила и засолила. На Яглах тоже рыбалка хорошая. Сказать, я запаниковал – с голоду помрём, нет. В избушке охотничьи запасы имелись. И всё же весёлого мало. И солнце разошлось – давит жарой. Место открытое – ни деревца, ни тенёчка. Взял лопаты, воткнул в землю в качестве столбиков, накинул покрывало, тенёк для монахини смастерил. Она умостилась под сенью и на небо посматривает на предмет вертолёта. Ничего хорошего не дождалась, а тучу принесло, с дождиком.

– Пошли, – говорю – в избушку.

– А вдруг прилетит.

– После дождика в четверг?

– Не, в четверг не пойдёт, – не согласилась монахиня на такое расписание полётов, – сегодня пятница, завтра у нас всенощное бдение с полиелеем. Бабушки помазание любят.

– Будем здесь служить.

– Здесь не хочу!

Делать нечего, надо ставить палатку. Переждали в ней дождик. А там уже и сумерки опустились, с ними холод пришёл. Нешуточно, надо сказать, похолодало, пришло здоровое желание растопить печурку. По темноте в избушку не пойдёшь. Монахиня предлагает:

– А если свечами греть палатку. Свечи большие, мы сразу несколько зажжём.

Одну зажгли, вторую, быстро убедились эффект нулевой. Как ещё палатку не прожгли. Новенька палатка… Но закоптили. Потом-то узнали, температура в ту ночь опускалась до минус двух градусов в Васиссе, на Яглах, скорее всего, и того больше – все четыре.

Монахиня не могла не спросить:

– Медведь не заявиться к нам непрошенным гостем?

Я и сам не исключал подобного развития событий. Палатка не избушка, тряпичные стены плохая защита. Не стал пугать монахиню информацией, что поблизости проходит водопойная тропа, зверьё к речке ходит. Накануне на берегу наткнулся на медвежий след. И лосиный тут же. Причём топтыгин серьёзный, лапищи пятьдесят последнего размера. И не потому, что у страха глаза велики, к тому времени медвежий след много раз встречал, есть с чем сравнивать. И волк у речки прошёлся, тоже испить водицы наведывался. Перед моим броском в тайгу дождик прошёл, после него волчий след чётко отпечатался. Думаю, дай-ка замерю. Кулак в ямку сунул, весь уместился, а ещё когти. Волк до восьмидесяти килограммов доходит. Похоже, в окрестностях избушки на Яглах бройлерный экземпляр живёт.

– Да кому мы нужны, – сказал бодрым голосом, успокаивая монахиню и себя. – Звери сейчас запитаные.

– Это хорошо, что не голодные! – согласилась монахиня. – Очень хорошо!

Кстати мужчина на «Волге», которого я зимой сопровождал на Кулай, рассказывал: бабушка, дед и отец жили в Яглах, потом перебрались в Нижний Кулай. Проронил мечтательно: «Эх, в Яглах бы поохотится». Ему отец рассказывал: так, как в Яглах, он нигде больше не охотился. А всю жизнь с ружьём не расставался. Бил в районе Яглов лосей, на медведя ходил, соболя брал, про зайцев и говорить нечего, волков стрелял.

Еле-еле ту ночь высидели мы в палатке. Намучались, утром солнышко выглянуло, теплом повеяло, ночные страхи улетучились – жить можно. Монахиня завернулась в спальник, на солнышке пригрелась. У меня под ложечкой засосало, желудок зазвонил: пора завтраком повеселить его. Вечером мы консервами поужинали, банку «сайры» без хлеба умяли, один «Ролтон» остался. Неподалёку от Креста лесок, пошёл туда, сучьев насобирал, воду на костерке вскипятил, заварил лапшу, подхожу к монахине, а она рыбину из ведёрка достала, накануне посоленную, и с аппетитом наворачивает.

– Ты что, – говорю, – просолиться не успела!

– Отличная, лучше не надо с голодухи!

И довольная. Отогрелась после жуткой ночи, подкормилась. А тут ещё я с лапшой веселья добавил.

Лапшу вертолёт не дал употребить, только прицелились в «ролтон» вилками, винт загремел над головой. Оказывается, в Васиссе бучу подняли – священник с монахиней пропали на Кулае. ЧП местного масштаба. Начальник вертолётчиков извинялся потом передо мной, а летунам дал взбучку: десяти минут не подождали – не покричали, не поискали, круг не сделали над Яглами…

Приехали мы домой, смотрю на часы – ровно минута в минуту на час отстают. Сразу вспомнился Нижний Кулай.

Там впервые столкнулся с подобным. Тогда электронные носил. Ровно на час отстали. Преспокойненько собираемся с монахиней, куда торопиться – времени вагон. Слышим вертолёт. В Нижнем Кулае проще, не надо совершать марш-бросок, избушка недалеко от посадочной площадки.

– Что так рано? – спрашиваю вертолётчиков.

– Как рано? Может на пять минут всего!

И называет время. Мои часы, а носил электронные, ровно на час другое время показывают. Я их тут же на берёзу повесил, взамен купил механические. Считал, шестерёнки, колёсики не подведут, заводи вовремя и милое дело. С ними случилась кулайская аномалия на Яглах, на тот же час отстали от вертолёта. Пришлись и с ними расстаться – в детский дом отдал, детям на Кулай не летать.

***

Читая газеты, документы

Группу беглых, среди которых была и семья Кучер, проводник через болота провёл удачно. А потом их перехватила охрана. На обратной дороге некоторых беглецов пришлось нести на носилках – конвойные прикладов не пожалели. «Комендантом Шевченко было. Ох, и добрая сатана. Мог конём стоптать, мог нагайкой полоснуть. А уж беглого мог до смерти забить. Что ему? Кулака, как собаку, убьёшь – ничего не будет» (из воспоминаний Н.П. Неупокоевой). Рассказывает А.О. Обухова: «Одного парня к кобыле привязали и галопом её гоняли. Видать, из беглых он был».

«Там, за болотом…» «Молодой сибиряк», 22 октября 1990 года, № 44

Подранок

Монахиня Евдокия отправилась на пару недель из Васисса в родную обитель, Ачаирский монастырь. В Омск заехала, маму проведала, лекарством запаслась. В монастыре на трапезе смотрит, все лица те же, кроме одного, с краю сидит наголо постриженная девчонка. Никакого ёршика, абсолютно наголо. Кто? Откуда? История невесёлая. Мать привезла к воротам монастыря с полупустой сумкой и оставила. В прежние времена младенцев женским монастырям подкидывали, здесь семнадцатилетнюю девчонку. Высокая, худенькая, прозрачная, в чём только душа держится. В сказке «Морозко» родной отец отвёз дочь в лесную глушь на радость мачехе, Любу-Любашу мать родная подальше от отчима увезла. Другие времена, другие сказки.

Семнадцать лет, но дитё дитём. И фигурой – щупленькая, и глаза растерянные, подранок и подранок. Прислониться в монастыре не к кому, монахини все возрастные. Матушка поговорила с Любашей, поспрашивала о житье-бытье с родной мамой и чужим дядей. Личности, что один, что другая – мутные. В свою очередь монахиня рассказала про Васисс, Кулай, отца Андрея. Любаша запросилась:

– Матушка, возьмите с собой. Я всё умею, в тягость не буду! Готовить, печь топить…

Монахиня подумала: почему бы и нет, в монастыре некому с ней возиться, некому отогреть. Позвонила батюшке Андрею, тот разрешил.

Дело происходило морозной зимой, других в Васиссе при отце Андрее не наблюдалось. Монахиня с батюшкой несли в церкви послушание истопников. При передаче здания церкви имело оно центральное отопление. Время наше оптимизационное. Чаще почему-то прогресс боком выходит для оптимизируемых. Васисской церкви точно не повезло – отрезали от котельной. По лени или по деревенской расчётливости, предполагая возможность такого поворота событий, печь не развалили в своё время, стояла в углу. Дров матушка с батюшкой при помощи «броника-истребителя» наготовили достаточно и назначили себе послушание истопников. Наёмному работнику (и не один кочегар нужен) деньги платить надо, а где их взять?

В литейном цехе производство безостановочное, у церковной печки аналогичное расписание трудовой повинности. Морозы Васисс стороной не обходили, любили в гости заглянуть и не на пару деньков – гостить, так гостить! Случались дни – градусника не хватало для предоставления объективной информации о температурном режиме. Красный столбик съёживался до предела, его и дальше морозы заставляли ужиматься, да некуда – шкала с цифрами упиралась в донышко.

Батюшка печь модернизировал, поставил котёл, к чугунным радиаторам отопления подключил, давая возможность теплу равномерно распространяться по храму, создавать прихожанам комфортные условия для молитвы, дабы не жались к обогревателю. Зато истопнику в холод приходилось жить рядом с топкой. Батюшка методом проб установил оптимальный производственный график: в морозы каждые четыре часа печь надлежало чистить, загружать дровами и засыпать новой порцией угля. Ночные часы не исключение. Дай слабину – система отопления окажется под угрозой катастрофической разморозки. Зимой батюшка и монахиня жили по строгому распорядку. В узловые моменты верещал будильник. К примеру, в восемь вечера монахиня Евдокия раскочегарит отопительный агрегат до устойчивого пламени и ровного гула в топке, после чего со спокойной душой следует домой. В двенадцать ночи батюшка открывает церковь, шурует кочергой, выгребает золу, закладывает дрова… В четыре ночи будильник монахини играет подъём, в восемь утра – батюшкин. Так изо дня в день, из ночи в ночь. А куда из подводной лодки денешься.

Четвероногие друзья

В тёмное время суток кроме всего прочего имелось ещё одно неудобство, даже беда – собаки. Казалось бы, собака ночью должна сторожить дом, исполнять основную свою функцию, в нашем селе с точностью до наоборот – хозяева вечером выпроваживали четвероногих охранников за ворота. Сугубо из практических соображений: глядишь, пёс на стороне подкормится, да и нагадит под чужим забором, а не в своём дворе. Собаки, как известно, не лишены чувства коллективизма, ночь не мешала им удовлетворять потребность в собачьем социуме, сбивались в стаи. Безобидностью эти компании не страдали, не позволяя жителям Васисса беспечно шататься по ночным улицам.

Батюшка с монахиней жили в разных частях деревни, четвероногие друзья в батюшкином околотке отличались задиристостью. Симпатий к батюшке не испытывали, наблюдалась взаимная неприязнь. Псы никак не могли согласиться с фактом ночных батюшкиных бдений с проходами по их территории. Считали себя на ней полноправными хозяевами, батюшка, выходя за калитку, брал черенок от лопаты, не один сломал, защищаясь от псов. Пытался в светлое время суток взывать к совести хозяев: почему не на привязи подопечные? Ответ был убийственно логичным. С невинными глазами владельцы повторяли, как под копирку: шельмец с ошейника сорвался и через забор, а попробуй догони. Что, мол, тут поделаешь, свой ум не вставишь.

Ночное батюшкино противостояние происходило с переменным успехом, не только черенки ломались о хребты псов, батюшка тоже нёс потери. Однажды, заторопившись к остывающей печи, забыл вооружиться. Вспомнил о своей оплошности, завидев приближающуюся свору. Ни палки поблизости не обнаружил, ни кирпича. В стае, как водится, вожак-заводила. Сам ярится и других распаляет. Оскалившись, подскочит, зарычит, батюшка замахнётся: «Ну-ка, пошёл отсюда!» Тот отскочит и снова скалится, наступает. Остальные не менее воинственно настроены. Собаки не совсем дикие, а всё одно зверь есть зверь, только силу понимает, слабины давать нельзя. Без палки одну оружие – кулак. Отец Андрей улучшил момент, двинул кулаком в морду заводиле. Метко получилось – в нос угодил. Куда ярость девалась, пёс издал жалостный звук, заскулил, прижав хвост, компаньоны не бросились на защиту главаря. Лишь самая мелкая шавка пошла ва-банк, цапнула за ногу.

– И ведь не в сапог вцепилась! – рассказывал батюшка, – в мышцу. До мяса прокусила… Брюки ладно, понятно, не в новых к печке ходил, но кровь потекла. Пошёл к фельдшеру, укол от бешенства поставил. Монахине рассказываю наутро, ей весело, смеётся: батюшка, укол надо было псу ставить. Юмористка. А потом сама угодила в переплёт.

У монахини на её краю деревни собак вольного ночного выгула меньше водилось. Второй плюс – ладила с ними. Жила в соседях у немки Риты. Та раза два в месяц моталась на день-другой к дочери в Мартюши, всякий раз просила матушку за скотиной посмотреть, Рекса покормить. Рекс дворовой масти, и всё же кровь лайки в нём преобладала. Шерсть округлой пушистости, хвостик колечком. Рита кормёжкой собаку не баловала, кусок хлеба бросит, и будь доволен. Монахиня в детстве собачница была, эрдельтерьер жил у них. Рекса стала подкармливать, супчиком из своего рациона баловала, собачий корм покупала, чего он отродясь не знал. Как же не симпатизировать такой соседке. У Риты Рекс тоже по ночам «срывался с ошейника». На радость монахини – Рекс верным оруженосцем провожал её до церкви. Сядет у крыльца хибарки монахини и ждёт, когда на горячую смену идти. Монахиня за верность специально приготовленной косточкой одарит, собачьего корма вынесет. Рекс проводит до церкви и ждёт, не убегает, пока с печкой благодетельница воюет. С Рексом матушка Евдокия была спокойна – посторонние собаки не покушались на её жизнь.

В ту ночь Рита как назло забыла предоставить Рексу возможность «сорваться с ошейника», он остался дома на цепи.

Через дом от монахини жили Гришины, к ним кум из Петровки приехал и пса, на горе монахини, прихватил погостить в Васиссе. Само собой, на ночь на цепь садить не стал. Монахиня вышла за калитку, он тут как тут и отнюдь не с дружескими намерениями. Рекс загавкал со своего двора, а что толку, чужак не испугался лая. Монахине ничего не оставалось, как вернуться к себе и вооружиться лопатой для снегоочистительных работ. Была полна решимости проучить залётного, местных хоть отбавляй, ещё и пришлый пытается свои законы устанавливать. Чужак оказался не из робких, лопата его не испугала, первым бросился в атаку. Монахиня замахнуться не успела, как пёс повис на ней. Мама подарила монахине нутриевую шубу, дабы чадо не замёрзло на северах, шуба приняла на себя первый удар. Пёс не из мелких шавок, свалил монахиню в сугроб. Да так ловко провёл собачий приём, что монахиня придавила собой лопату. Нечем огреть агрессора, защищая себя и мамин подарок. Плюс к шубе пострадал сапог, монахиня попыталась ногой достать обидчика, на что он тут же замкнул капкан зубов на голяшке сапога…

В голове вспыхнуло красным сигналом тревоги: если также крепко в горло вцепиться, придётся батюшке отпевать монахиню Евдокию. Ни шуба, ни сапоги больше не понадобятся. Матушка вовремя вспомнила ещё об одном оружии – голосе. Поверженная в сугроб, закричала, что было мочи:

– Помогите!

Хозяин пса услышал душераздирающий вопль. Кромешная ночь, тишина, и крик на всю деревню. Он как почувствовал, его собака повинна в воззвании о помощи, выскочил на крыльцо, свистнул разбойничьим посвистом, пёс разжал зубы и поспешно удрал, делая вид, что он ни при чём.