Четвёртое лирическое отступление
Рустам писал в своей книге: «Мы – дети любви, потому долго оставались инфантильными». Предыдущее поколение детей рано познало боль потерь, жестокость мира, несправедливость, оно рано взрослело, заменяя отцов на заводах и в полях.
В сравнении с ним послевоенное поколение росло в тепличных условиях, но не домоседами, наоборот, в полной уверенности: в любой точке необъятной родины они желанны. Были жадно обращены в мир, глядя на карту огромной страны, хотели побывать всюду: в пустыне, в тундре, увидеть гейзеры Камчатки, вечную мерзлоту Якутии, горы Памира, Тянь-Шаня. Вобрать в себя всю красоту великих просторов.
Как уже говорилось, мать у Рустама узбечка, отец казах. А сам был русским, не зря Иваныч. Любил русскую культуру, как никто в группе «классиков» знал её. Собирал книги, пластинки с классической музыкой, открытки с репродукциями картин. Не сразу после школы приехал в столицу Сибири, два раза в Алма-Ате поступал в институт. Оба раза не добрал баллы. Восток – дело тонкое, а потому ещё тогда, в шестидесятые, начал культивировать поступление в свои вузы за мзду – «за баранов». Рустам без них пытался поступить в Алма-Ате. Оба раза не получилось. Тогда как НЭИС «бараны» не требовались, Рустам легко на один пятёрки сдал вступительные экзамены. Учился легко, лишь по лености не окончил институт с красным дипломом.
Перед окончанием вуза его усиленно стали приглашать в Алма-Ату. Родственники подыскали хорошее место. На тонковосточные предприятия требовались люди с головой, на тех, кто «за баранов» дипломы получал далеко не уедешь. Но Рустам отказался от исторической родины, поехал в Ангарск, и влюбился в Байкал. Двадцать лет прожил рядом с ним. А ещё он очень любил горы.
– А помнишь, – спрашивал Ройтера по телефону Фурманов, – наши поездки в альплагерь.
– Разве это можно забыть!
– Шляпы помнишь?
– Ещё бы! – засмеялся Ройтер и спел:
Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,
Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.
Чемодан на горной тропе
Ближайший альплагерь был под боком от Новосибирска – в Алма-Ате. Каких-то два с половиной часа полёта и «лучше гор могут быть только горы, на которых ты не побывал». А если побывал, они хуже не стали, тоже хороши. В день заброса в альплагерь ты должен быть на городской базе альплагеря. Она располагалась в центре Алма-Аты, по адресу: Винодельческая, 36. Оттуда два маленьких автобуса забрасывали альпинистов в горы, к тропе, по которой шли в лагерь на своих двоих. В принципе, вертолет тоже бы мог доставить, но такой услуги не предлагалось. Так что хочешь с песнями иди, хочешь без оных.
Расстояние по степным меркам небольшое – шесть-семь километров. Но горы не степь. И с каждым шагом набор высоты. Старт на высоте девятьсот метров над уровнем моря, альплагерь располагался на двух тысячах двести двадцати шести. Места живописнейшие. Тянь-шаньские ели, которые на любом склоне растут строго вверх по перпендикуляру к плоскости земли, украшают горы. Ты в другом мире, нет автобусов, машин и остальной городской атрибутики, «надеяться можно на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк…» Крючья будут впереди, рано вбивать. Но чем дальше вверх, тем меньше наслаждались путники горным воздухом и горными пейзажами. Когда язык на плече, не до окружающих красот. Местами шли на подъём из последних сил. Тем более организм ещё не адаптировался к горам.
Завозили к тропе партиями человек по десять. Толю Ройтера с друзьями последними доставили к точке старта. Шли они налегке, в рюкзаках всего-то сменное бельишко да зубная щётка с мылом. Снаряжение для восхождений в альплагере выдавалось. Одеты были в тренировочные костюмы, на ногах кеды или ботинки вибрамы. Тропа узкая, двигались гуськом. И вдруг Серега Фурманов, идущий впереди, поднявшись по склону дал резкого тормоза в верхней точке.
– Вот ни фига себе сказала я себе! – произнёс озадаченно.
Толя Ройтер шёл замыкающим. Он врезался в спину впередиидущего Рустама.
Серёга Фурманов повторил:
– Вот ни фига себе!
Все приблизились к нему. Гора давала складку – подъём, спуск и снова вверх. По тропинке, проложенной в горном ландшафте с зелёными склонами гор, величественными елями, шла в солнечном свете июля барышня. В лёгком летнем платье с короткими рукавами-фонариками, туфельках на невысоких каблучках, белых носочках. И вся-то девушка была воздушной. Точёная фигура, кудряшки светлых волос, открытая шея, золотистая кожа рук. Лирическую картину портил чемодан, в руках у эфемерного создания. Девушка поминутно перекладывала тяжёлую поклажу из одной руки в другую. Это был не какой-то чемоданчик, в который пару платьев с трудом входят, это было капитально скроенное вместилище для одежды. Было оно покрыто коричневым дерматином, углы защищали блестящие на солнце металлические уголки. Прямо по курсу вставали горы, с отвесными скалами, падающими в мрачные ущелья, огромными языками вековых ледников, рождавших бешеные реки. И в этот суровый мир двигалось на каблуках в лёгком платьице и с чемоданом прелестное создание.
Пока наши друзья приходили в себя от неправдоподобной картины, Чехов ринулся вниз с криком:
– Подождите!
Будто создание собиралось убегать от него.
Серёга Фурманов тоже устремился следом, только что не с возгласом «моё!»
Чехов выиграл гонку, подхватил чемодан и бодро понёс пожитки незнакомки в сторону снежных вершин и покрытых ледниками перевалов. Незнакомка по мере продвижения вверх перешла в разряд знакомых, звали её Тамарой, приехала на Тянь-Шань из славного города Саратова. И направлялась, как и наши друзья, в альплагерь. Если в Новосибирске шли баталии за каждую путёвку в «Талгар», институты НЭИС, НЭТИ и госуниверситет жестоко соперничали при распределении путёвок в альплагеря, в Саратове никто в горы не рвался. Тамаре профсоюз навязал горы почти задаром, всего за тридцать процентов от цены путёвки. Джентльмен Чехов вскоре на себе в полной мере ощутил неуместность чемодана на горной тропе и передал его конкуренту Серёге. Серёга браво подхватил ношу барышни, однако и его бравости хватило ненадолго, гора забирала круто вверх. В результате тару, не пригодную для переноски вещей в горах, несла по очереди вся группа. И вымоталась вусмерть.
Тамара, идя налегке, щебетала о родном городе, сокрушалась о своей наивной простоте. Она-то думала, альплагерь подобен пионерскому, только для взрослых и рядом с горами. Считала: на автобусе к корпусу подвезут и отдыхай в своё удовольствие, как в санатории или доме отдыха.
Кеды с собой не взяла, что такое вибрамы в помине не знала – ни того, ни другого на ее изящную ножку не нашлось в альплагере. Так что Тамара восхождения не делала. Гуляла по окрестностям в нарядах, предназначенных для городских парков, участвовала в вечерних посиделках у костра с песнями, байками. Её вместе с другими новичками посвятили в альпинисты. История умалчивает, проявлял ли кто-то из наших студентов симпатии к Тамаре. Очень может быть, чемодан отбил охоту. В свою очередь Тамара, это было зафиксировано свидетелями, ни к одному студенту из компании, дотащившей её чемодан до лагеря, интерес не проявила. Замечали её в компании одного инструктора.
Хорошее проходит быстро. Наши студенты сделали несколько восхождений, где надеялись на «крепость рук», «вбитый крюк» и «чтобы страховка не подвела». Любовались снежными вершинами, переходили сумасшедшие реки, пели душевные песни у костра. И вот он последний догорел ярким пламенем в ночи, а наутро прощание с лагерем. Отправлялись вниз тоже партиями. Наша славная компания всё в том же составе, полная впечатлений, загоревшая до черноты на горном солнце, вышла из лагеря. Вниз идти, само собой, значительно веселее. Ноги сами бегут по горной тропе. Разогнались, и вдруг шедший впереди Аркаша Чехов ударил по тормозам. Пятясь назад, обернулся к товарищам, приложив к губам палец. Дескать, замрите. Тропа делал поворот, огибая заросли кустов. Осторожно выглянули из-за них и увидели Тамару. Теперь она была покрыта загаром, и туфельки надела с плоской подошвой, но чемодан был тот же самый, покрытый всё тем же коричневым дерматином, с металлическими блестящими уголками. И судя по всему, легче за смену в альплагере не стал. Ни платья, ни туфли его хозяйка не успела износить. Тамара тащила его, часто оглядываясь, в ожидании, когда же её догонят джентльмены.
– Вы как хотите, – прошептал Чехов, – я умываю руки.
И двинул не по тропе, а стал забирать вверх по поросшему кустами и травой склону. И остальные джентльмены, не сговариваясь, пошли следом, закладывая большую дугу, обходя чемодан стороной. Рустам было сделал шаг в сторону Тамары, и сдержал себя: нельзя отрываться от коллектива.
О чемодане Тамары, само собой, вспомнили на «точке» поездки в альплагерь. Она была поставлена в Алма-Ате дома у родителей Лёни Березницкого. Семён Антонович и Валентина Николаевна, не один раз принимали у себя однокашников сына, приезжавших в Алма-Ату в альплагерь. Надо сказать, чемодан не был ключевым моментом «точки». Но об этом в следующей главе.
Коллекционные шляпы
Мы несколько нарушили хронологическую последовательность рассказа о поездке в «Талгар». Продиктовала это композиция повествования. Начало операции «альплагерь» выглядело так. Прилетев из Новосибирска в Алма-Ату, группа заночевала на даче у Березницких, откуда утром отправилась на Винодельческую, 36, а затем в альплагерь, таща по пути чемодан Тамары. На обратной дороге, перед отлётом в Новосибирск, родители Лёни пригласили студентов домой.
Семён Антонович занимал высокий пост в научно-исследовательском институте, Валентина Николаевна – врач-окулист. Обоим под пятьдесят. Интеллигентные, радушные люди.
– Лёня, – говорил Толя Березницкому, – любуюсь твоими родителями, как дорожат друг другом.
– Отец очень мать любит. Была сложная история, мама долго не хотела за него выходить, больше года добивался её руки и сердца. Мама его тоже очень любит.
– Чувствуется.
За столом сидела младшая сестра Лени – смешливая семнадцатилетняя Светланка. Валентина Николаевна приготовила вкусный плов, Светланка нарезала море овощных салатов. Для сибиряков в те времена огурцы и помидоры в июле – деликатес. Пили вкусное вино. Пели песни. Даже Семён Антонович, отбивая такт руками по столу, озорно исполнил песню из своей студенческой молодости:
Когда я был младенцем, ходить еще не мог,
Ко мне на день рожденья папаша приволок
Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,
Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.
Подрос, остепенился и двадцать лет спустя
Превыгодно женился на старой дуре я.
Её тычки, упреки я много лет терпел
И каждое утро мне в голову летел
Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,
Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.
На это Валентина Николаевна рассказала, когда Лёня родился, Семён Антонович приволок домой горшок из песни – синенький в крапинку. Торговля таких расцветок не предлагала. Семён Антонович купил синий эмалированный горшок, а крапинки сам наставил масляной краской.
– Но доложу вам, – торжественно произнёс Семён Антонович, – в мою голову он ни разу не летал.
– Так я и не старая дура была! – кокетливо сказала Валентина Николаевна. – Это, может, сейчас…
– Ты у меня всегда высший класс! – приобнял жену за плечо Семён Антонович.
Лёня Березницкий и Валентин Цыганков играли в факультетском вокально-инструментальном ансамбле. Спели дуэтом недавно появившуюся и бешено популярную «Восточную песню» из репертуара Валерия Ободзинского, романс «Пара гнедых, запряжённых зарёю».
Вечер проходил на одном дыхании, в один момент Семён Антонович спросил у сына:
– Лёнечка, у меня на даче была чёрная фетровая шляпа. Не подскажешь, где она, что-то не вижу её.
На что сын сделал задумчивое лицо…
История со шляпой имела интригующий сюжет. Как говорилось выше, на заезде группа, перед отправкой в горы, ночевала на даче. Лёня показал коллекцию папиных фетровых шляп. Разного фасона, разного цвета. Известно, что в стародавние времена у светских дам было пристрастие к шляпкам. Днём одну наденет, вечером в театр другую. Подобным страдал Семён Антонович. Время от времени он ездил в командировки в Москву, Ленинград, Ригу, Таллин и возвращался оттуда с новой шляпой. Собралась целая коллекция. Хранил её на даче.
У Пети Волкова загорелись глаза при виде такого разнообразия шляп. Тоже имел слабость к данному типу головного убора. В их деревне шляпы носили директор школы, председатель колхоза и главный агроном. Сохранялось неписаное правило, абы кто не мог надеть шляпу. Почти по цитате героя шукшинского рассказа: «Шляпа – это продолжение человека». Заслужил – носи. Не заслужив напялишь головной убор интеллигентного человека – односельчане засмеют. Петя наметил пройтись по родной улице в шляпе после приобретения необходимого статуса, когда приедет с дипломом об окончании НЭИС в кармане. Петя примерял шляпы. Что там говорить, Семён Антонович абы что не покупал. Одна другой краше. Белая с широкими полями, тёмно-синяя с бордовой лентой по основанию тульи… Пете страшно понравилась табачного цвета с короткими полями. Продолжив себя этой шляпой, покрутился перед зеркалом. Головной убор на самом деле шёл Пете. В шляпе с широкими полями при его росте выглядел как Страшила из «Изумрудного города».
– Лёня, – обратился Волков к Березницкому, – можно возьму в альплагерь. Кепку забыл, а в шляпе как хорошо. На обратной дороге верну.
Петя действовал чисто по-студенчески, взять в общаге у кого вещь на время было в порядке вещей. Рубаху на свидание, костюм в театр, плащ домой съездить. Подобным образом отнёсся к чужой шляпе. Надо сказать, тогда в альплагерях встречались пижоны, сидящие у костра в шляпах. Бейсболки ещё не получили широкое распространение. Мужчины носили кепки или вот шляпы.
Березницкий не выразил радости Петиной просьбе, но отказать не смог, сам жил в общаге.
– Ладно, бери, – произнёс, скрепя сердце. Отец не увидит Петю в альплагере и ладно.
Серёга Фурманов тоже приглядел себя шляпу.
– Лёня, возьму?
– Да бери, – махнул рукой Березницкий.
В результате четыре шляпы на следующее утро отправились в горы, украшая головы наших студентов.
– Пусть проветрятся, – утешил себя Лёня, – того и гляди, моль почикает.
На вопрос отца за столом, не видел ли сын чёрную шляпу, Лёня скроил задумчивое лицо, переспросил уточняя:
– Чёрная?
– Да-да-да, Лёнечка, чёрная.
– Ой, па, ты извини. Мы её брали в альплагерь.
– И где она? – спросил с надеждой Семён Антонович.
– Па, ну ты же знаешь, в горах какие бывают погоды. Вроде тихо-тихо, потом как закрутит! Ветер налетел, сорвал и унёс в бурный поток. Её тут же волной накрыло. Река валуны ворочает, что ей та шляпа!
– Бывает, – понимающе покивал головой Семён Антонович.
Застолье продолжалось, но минут через десять, хозяин дома снова обратился к сыну:
– Лёнечка, а ещё была тёмно-зелёная шляпа, фасон хомбург, с загнутыми полями. Что-то не обнаружил её в последний раз.
Мизансцена повторилась один к одному, как в случае с чёрной шляпой. Лёнино лицо приняло озадаченный вид, будто хозяин физиономии не мог понять: о чём речь.
Светланка смотрела на отца с братом глазами, в которых читалось весёлое: «Ну-ну-ка, что там дальше?»
– У которой тулья с углублением? – задал Лёня дополнительный вопрос.
– Да-да-да! – закивал головой Семён Антонович.
– Па, так мы её тоже брали с собой.
Семён Антонович короткое время ждал информацию о судьбе шляпы. Но Лёня хранил молчание. Пришлось подтолкнуть вопросом:
– И что?
– На перевале поднялись на высшую точку, ветер как даст в лицо, шляпу сорвало.
– В реку?
– Хуже – в трещину угодила.
Светланка душилась от смеха, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рассмеяться в голос. Она слышала два дня назад разговор родителей, отец сетовал: коллекция шляп похудела на четыре экземпляра после посещения дачи студентами.
Вечер продолжал плавное течение: наполнялись и опустошались тарелки студентов, в бокалы то и дело подливалось вино, в раскрытую балконную дверь струилась вечерняя прохлада. Гитара переходила из рук в руки.
В один момент Семён Антонович вернулся к коллекции:
– Лёнечка, была ещё серая фетровая шляпа, фасон – федора, поля чуть книзу.
Лицо Лёни сначала выразило недоумение: какая-такая «федора»? Но потом он будто бы начал что-то припоминать:
– Та, что ты носил, когда я в десятом класс учился? Из Таллина привёз.
– Из Вильнюса.
– Разве?
– Из Вильнюса, Лёнечка, из Вильнюса.
– Мы её тоже брали в «Талгар».
Лёня замолкает. Светланка не знает, что с собой делать, смех рвётся наружу. Отец во главе стола, брат напротив неё, обоих хорошо видно.
– И где она? – напрямую спрашивает Семен Антонович.
– Нас ливень накрыл. Шляпу намочило, сушили у костра, уголёк попал, не заметили…
Валентина Николаевна принесла ещё одно блюдо – фаршированный перец. Он тоже пошёл на ура.
Светланка положила себе на тарелку самый маленький перчик, она сидела в нетерпении, ожидая окончания спектакля «Шляпы в горах Тянь-Шаня».
– Лёнечка, – наконец спросил Семён Антонович, – я не обнаружил ещё одну шляпу – пирожок табачного цвета. Не подскажешь, где он может быть?
– Пирожок? – вопросительно поднял брови Лёня.
– Материал не гладкий, а как бы ребристый.
– Па, мы её тоже брали в горы.
– И что? – без всякой надежды спросил Семён Антонович.
– Ничего.
И ведь надо так закрутиться сюжету. До пирожка речь дошла в последнюю очередь, он остался на закуску. Семён Антонович уже не верил в положительный исход и всё же задал сыну вопрос:
– Лёнечка, что значит «ничего»?
– А что с ней могло стать! – сказал Лёня. – Мы её привезли обратно!
Лёня встал из-за стола и вернулся со шляпой в руках. Она более походила на блин, чем на пирожок.
Семён Антонович сделал вид, что очень рад увиденному. Светланка вылетела из-за стола просмеяться у себя в комнате, – пирожок в форме блина добил девушку окончательно. Петя Волков сделал грудь колесом:
– Я пирожок носил. Была в надёжных руках и на надёжной голове!
Один Петя сумел сохранить коллекционный головной убор от порывистых горных ветров, бурных рек и жарких костров.
Четвёртое коронавирусное отступление
Айвазовский стенал из Москвы: из подъезда не выпускают, на двери список жителей, кому из дома выходить нельзя – группа риска.
– Только что не написали заголовок: «Сидеть дома и не рыпаться!» – возмущался Витя.
Он тоже фигурировал в списке «сидеть – не рыпаться». По причине пережитого инфаркта.
– Витя, – сказал на это Серёга, – электрики говорят: лучше изоляция, чем заземление.
– Сердечники, сидя дома, скорее в заземление пойдут. Кардиолог мне на каждом приёме повторяет: «Двенадцать тысяч шагов хоть ползком! Иначе – вечный покой седых пирамид!» Шутник, но зрит в корень. Представляешь, двенадцать тысяч шагов намотать по квартире. Это восемь километров. Хожу из кухни в коридор, из коридора в комнату, из комнаты – в другую. Точно, как в новоиспечённой пословице: самоизоляцию пережить – не поле перейти! Хожу по квартире, а из окна парк Сокольники как на ладони! Весь в весне, весь в зелени. А я аки орёл в клетке. Недавно попалась грустная шутка: «Никогда бы не подумал: на следующей войне меня заставят сидеть дома».
– Так воевать надо! – написал Аркаша Чехов, и бросил в группу ролик с протестом испанок против существующего порядка.
Испанки не с плакатами пошли по улицам: «Долой самоизоляцию!», не в футболках с аналогичной надписью. Наоборот, поснимали всё с себя до последних одёжек. Голяком рванули по улице. И не десять или двадцать, даже не сто или двести. Шли и шли колонной в чём в баню ходят. Не исключено, по той самой улочке, по которой в корриду быков гоняют. Испанок никто не гонял, сами высыпали на проезжую часть в великом голом множестве. Одни бегом, скорее-скорее выразить протест да одеться. Другие не торопятся – уж если протестовать, так с чувством и толком. Идут себе не спеша, требуя отмены карантина.
– По протестам у нас Серёга специалист, – бросил реплику в группу Айвазовский. – Ударим альпинизмом по беспределу.
– Серёга у нас верхолазный борец за справедливость! – согласился Аркаша. – За что и пострадал.
Между строк этого диалога был прозрачный намёк на нетрадиционные восхождения Фурманова.
Нетрадиционные восхождения
Серегу Фурманова подвёл альпинизм. Точнее – нетрадиционные восхождения по стенам общежитий. Первое восхождение прошло без сучка, без задоринки – никаких последствий, кроме весёлых воспоминаний, второе окончилось плачевно.
Серёга личность харизматичная, рядом с ним не соскучишься. В институте отличался этим качеством и доселе остаётся таковым. Толю Ройтера в начале XXI века производственная судьба забросила в небольшой городок в Казахстане. Кроме как на карте место сие не видел никогда, одно знал – там живёт Серёга Фурманов. Больше никакой информации о друге: ни телефона, ни адреса, ни места трудовой деятельности. В сумасшедшие девяностые Серёга попал в круговорот событий, как в песне поётся: «…я менял города, я менял адреса». Пропустил две встречи в институте и потерялся с горизонта. Имелась информация: в Казахстане осел. «Быть такого не может, – предположил Толя, выходя из вагона на перрон, – чтобы город не знал Серёгу». Спросил у таксиста, который вёз в гостиницу, тот пожал плечами, зато дежурная в гостинице сразу заулыбалась, услышав «Сергей Фурманов».
– Как же, как же, – сказала весело, – Сергей Павлович личность известная.
Через полчаса Толя разговаривал с Серёгой по телефону, а вечером они сидели в ресторане, вспоминая прежние годы.
Они учились на четвёртом курсе, когда сменился комендант общежития. До этого много лет неизменно занимал хлопотливую должность легендарный Марк Борисович. Общежитие было его родным домом. Ни детей, ни жены и никакого другого жилья у него не имелось. Занимал комнату на первом этаже. К студентам относился, как к детям, которым спуску давать нельзя. Мягким не был, но и не зверствовал. Хоронили Марка Борисовича из общежития. Гроб стоял в вестибюле, где проходили по субботам танцы, на которых, бывало, присутствовал Марк Борисович, присматривая за своими великовозрастными чадами.
После него поставили Маргариту Ивановну. Студенты тут же окрестили нового коменданта – Команданте Маргоша, или просто Маргоша. За глаза только так именовали. Студентов она органически не переваривала. Выводила из себя, бесила их вечная настроенность на смех. Стоит двоим собраться, и пошло-поехало: хи-хи да ха-ха, ха-ха да гы-гы-гы! А уж если компанией собьются – сплошная ржачка. С чего, спрашивается, гоготать всю дорогу? Если смеялись за её спиной, казалось – она причина, над ней потешаются, и готова была разорвать весельчаков.
Команданте Маргоша не относилась к тем женщинам, у которых всё давно позади. Не двадцать студенческих лет значилось в её паспорте – сорок пять, но внешне отнюдь не мымра. При фигуре, одевалась вполне, на голове порядок. Следила за собой. При этом выражение лица, стоило Маргоше переступить порог общежития, лучше не смотреть. Чугунно глядела Маргоша на институтский мир, будто точила её кудрявую голову одна забота, как бы извести под корень всех студентов.
Марк Борисович держал общежитие в берегах, но прощал провинившихся, сор из общежития в комитет комсомола, партком, деканат не выносил. Только если кто совсем страх терял. Маргоша давала огласке любую провинность. Первокурсники и второкурсники боялись её как огня, третьекурсники побаивались, четверокурсники старались не связываться. Больше других беспокойство доставляли Маргоше пятикурсники. Играя в преферанс, не закрывали дверь на замок, не прятали карты, если заходила с проверкой, дерзили. Она им:
– Прекратите картёжничать, здесь не тюрьма играть в азартные игры!
Они в ответ приводили примеры великих писателей, любивших перекинуться в картишки.
– Вы что, Маргарита Ивановна, хотите сказать, что Николай Алексеевич Некрасов, автор знаменитой поэмы «Кому на Руси жить хорошо» был под стать зекам-арестантам, раз любил играть в карты? – смело перечили пятикурсники. – Фёдор Михайлович Достоевский, автор романа «Преступление и наказание», тоже играл.
Авторитет великих Маргошу не убеждал, она требовала «прекратить превращать общежитие в воровской притон».
Не давал покоя Маргоше радиоузел общаги. В нём пятикурсники устроили клуб по интересам. Интерес был один: запереться в радиоузле и под западную музыку с пивом-вином в карты резаться. Маргоша попыталась хитростью, под видом заботы о них выжить оттуда. Поставила вопрос на студенческом совете общежития: пятикурсникам надо сосредоточиться на дипломной работе, а мы бессовестно нагружаем общественной работой, давайте освободить от радиоузла. Ничего не вышло. Студсовет встал на сторону пятого курса. Особенно люто возненавидела Маргоша заправляющего радиоузлом долговязого дипломника Гошу. В его подчёркнуто интеллигентном полупоклоне, с коим здоровался с ней при встрече, видела скрытую издёвку над собой. Как ей хотелось прищучить Гошу, заставить лебезить, оправдываться.
Маргоша дождалась своего часа. Засекла долговязую фигуру Гоши в коридоре первого этажа, когда он тащил раздутый в боках портфель. Опытным взглядом определила: не конспектами набит портфель. Не тетрадки в нём, не листы с курсовой работой. Бутылки распирают бока. Прикидываясь, будто идёт по своим делам, Маргоша отследила маршрут Гоши, он направился на третий этаж, – в радиоузел. Минут через пять проследовала мимо радиоузла – из-за двери доносились кроме музыки возбуждённые голоса. Хорошо. Очень хорошо. Как ей хотелось сразу накрыть компанию. Сдержала себя – пусть птички увязнут в ловушке. Из окна своего кабинетика Маргоша ещё раз увидела Гошу, снова шествовал с раздутым портфелем – ходил за добавкой.
Маргоша выжидала счастливый момент, чтобы разом покончить с радиоузлом – рассадником студенческой вольности. И добилась своего, сидя в засаде: птичка завязла по уши. Пятикурсники под воздействием доставляемых в портфеле напитков окончательно утратили бдительность – забыли закрыться, такого никогда с ними не случалась. Маргоша подняла руку, настроившись тарабанить в дверь до последнего. Но дверь подалась от лёгкого толчка, а за ней взору предстала картина Репина «Приплыли». На столе батарея полных бутылок, у стены ещё одна – но пустых, пепельница полна окурков, открытые банки консервов, магнитофон орёт, карты на столе отнюдь не географические: дамы с королями и тузы с валетами.
– Всем встать и выйти! – гробовым голосом скомандовала Команданте Маргоша.
Долговязый Гоша попытался уладить ситуацию. Маргоша истерично закричала:
– Я сказала: всем встать и выйти! Иначе вызываю милицию!
Пятикурсники вышли, было их четверо. Маргоша потребовала ключ от радиоузла, закрыла помещение и опечатала дверь своей печатью.
– Будем разбираться у ректора! – бросила Гоше. – Устроили распивочную! Я вас поставлю в стойло! Будет вам завтра кино и немцы.
Гоша, расставшись с Маргошей, бросился в 512-ю комнату:
– Ребята, выручайте!
– Да проще простого, – сказал Серёга Фурманов. – Окно открывается?
– Да.
– Гоша, не вибрируй, сделаем!
Серёга полез в шкаф за альпинистским снаряжением, достал верёвку, а Гошу послал на разведку, узнать – ушла или нет Маргоша из общежития. Удостоверившись, что Маргоша покинула подведомственную территорию, отправились на четвёртый этаж. В комнате над радиоузлом Серёга завязал верёвку за чугунную батарею, спустился дюльфером на один этаж, открыл окно в радиоузел, проник в «распивочную», а дальше дело техники.
На следующий день было «кино и немцы».
Маргоша довела информацию о беспорядках в радиоузле до деканата, парткома, профсоюзного комитета и комитета комсомола. Собрала чрезвычайную комиссию и повела на место преступления. Декан, его заместитель, секретарь комитета комсомола, представитель парткома, ведомые Маргошей, направились в общежитие. Команданте вышагивала впереди всех, в туфлях на высоком каблуке, деловом, хорошо сидящем на ней костюме – решительная, уверенная, разящая.
Общежитие припало к окнам – такой представительной делегации не видело давно у своих стен. Подойдя к радиоузлу, Маргоша первым делом удостоверилась, что печать на двери в целости и сохранности, повернула ключ в замке, толкнула дверь, показала членам делегации рукой – заходите. Дескать, я уже видела, теперь вы полюбуйтесь, что творят ваши студенты, на которых государство такие деньги переводит. Вместо того, чтобы день и ночь сидеть над учебниками – пьют вино, играют в карты, безобразничают.
Делегация во главе с деканом проследовала в комнату. И встала посреди неё в лёгком недоумении. Никаких следов пьянки, безобразий, безнравственности – ни бутылок, ни окурков, ни карт. Чисто, прибрано, на стене политическая карта мира. Серёга даже пол подтёр. Страшно не любил это делать в родной 512-й комнате, но тут очень хотел досадить Маргоше, у него с ней не один раз стычки случались, тоже имела на Серёгу зуб и он ответный.
Декан хмыкнул, окинув внимательным взглядом радиоузел, и сказал коротко:
– Стены и потолок пора бы уже побелить.
Повернулся и пошёл к выходу, за ним последовали остальные. Маргоша хлопала глазами, она была растеряна, обескуражена и убита. Всю ночь мечтала об этом сладком моменте, а он оказался горьким.
И всё же Маргоша дождалась праздника на своей улице, пусть не по поводу торжественной постановки в стойле долговязого Гоши. С тем ничего не получилось, зато Серёге с огромным удовольствием подписала бегунок, когда он бесславно покидал институт.
Известно: пиво такой напиток, полстакана выпьешь, а запах – будто ночь напролёт бражничал. Положим, Серёга в тот субботний вечер не полстакана употребил, даже не стакан, пару пол-литровых кружек осадил, но что это за объём для его ста восьмидесяти сантиметров полного жизнерадостной энергии роста. У Серёги была пассия, девушка с третьего курса. Жила в другой общаге. По субботам устраивались в ней танцы, зажигательно играл студенческий оркестр, грохотала музыка, не устоишь на месте. Серёга тоже вознамерился потанцевать со своей девушкой и отправился к ней. Но на входе в чужое общежитие шлагбаум опустила грозным окриком вахтёрша:
– Стоять! Пьяным не положено!
Серёга повернул голову вправо, затем влево, как бы ища того самого пьяного, в адрес которого прозвучала команда.
– Кто пьян? – написал на своём лице изумление Серёга.
– Вы! – сказала вахтёрша, женщина лет пятидесяти, в очках с толстыми стёклами.
– Я? – ещё более удивился Серёга. – Да я вообще крепче чая ничего не употребляю.
И добавил с пафосом:
– Готовлюсь в космонавты!
– Вот и скатертью тебе дорога в космические дали! Дуй в свой космос, пока милицию не вызвала! У нас таким космонавтам делать нечего.