Русская Америка. Слава и боль русской истории

Опять возник вопрос о командах… «Мне советовали, – писал впоследствии Крузенштерн, – принять несколько и иностранных матросов, но я, зная преимущественные свойства российских, коих даже и английским предпочитаю, совету сему следовать не согласился». Свидетельство это – важнейшее! Уж кто-кто, а Крузенштерн знал качество кадров английского флота прекрасно – слава богу, сколько походил по волнам на английских судах, и экспертом стал отменным. Тем не менее, собираясь в тяжёлое плавание, он предпочёл свои кадры – русские.

Увы, снова начинались прения и «трения»… Петербург же был предстоящим небывалым походом взволнован. Николай Михайлович Карамзин в июне 1803 года писал:

«Англоманы и галломаны, что желают называться космополитами, думают, что русские должны торговать на месте. Пётр думал иначе – он был русским и в душе патриотом. Мы стоим на земле, и на земле русской… Нам нужно и развитие флота и промышленности, предприимчивость и дерзание».

Это было прямой полемикой с англоманом Воронцовым-петербургским, который гадил России не хуже самой «англичанки», был против кругосветного похода и заявлял:

«По многим причинам физическим и локальным России быть нельзя в числе первенствующих морских держав. Да в том ни надобности, ни пользы не предвидится…»

Вышло, к счастью, не по каверзам Воронцова… 27 июля (7 августа) 1803 года «Надежда» и «Нева» начали выбирать якоря, и вскоре главный командир Кронштадтского порта – как раз, по иронии судьбы, адмирал Ханыков – письменно докладывал товарищу морского министра вице-адмиралу Чичагову: «Милостивый государь Павел Васильевич! Суда Российско-американской компании «Надежда» и «Нева» сего числа в 10 часов снялись с якоря и отправились с Кронштадтского рейда в море благополучно…»

В Копенгагене Крузенштерн принял на борт членов научного состава – немцев астронома Горнера, ботаника Тилезиуса (Тирезиуса) фон Тиленау и доктора медицины Лангсдорфа. В науке, увы, русские были не так сильны, как в мореходстве, – но русские ли в том были виноваты?

В ноябре шлюпы экспедиции впервые в истории русского флота пересекли экватор, а 19 февраля (русского стиля) 1804 года обогнули мыс Горн. Матросы в командах судов были только русские. Плыл на Аляску и иеромонах Александро-Невской лавры Гедеон (Гавриил Федотов), назначенный Синодом для «обращения новокрещеных в российско-американских заведениях христиан». Орловец, сын священника, он был отменно образован, преподавал в семинариях французский язык, риторику, математику и геометрию, был сведущ в физике и географии. Ему предстояло взять в свое попечение кадьякскую школу для алеутов и образовать «правильное училище».

Гедеон пробыл в Русской Америке, на острове Кадьяк, с 1804 по 1807 год, вернувшись в Петербург через Сибирь в 1809 году, и составил по возвращении записки о кругосветном путешествии и своей деятельности в русских колониях.

В июне 1804 года шлюпы экспедиции подошли к Сандвичевым (Гавайским) островам. «Надежда» сразу же пошла дальше – к Камчатке, а «Нева» от неё отделилась, чтобы впервые показать русский флаг на Сандвичах и познакомиться с ними. Потом она ушла к Кадьяку и пробыла в Русской Америке год. Дойдя до главной цели, Лисянский много занимался исследованиями, съёмкой берегов. Только на кожаной алеутской байдаре он лично прошёл 400 вёрст.

ПРИШЛОСЬ Юрию Фёдоровичу Лисянскому в Русской Америке и повоевать… Индейцы-тлинкиты (русские называли их «колоши») начали против наших поселений войну. Одной из причин было недовольство тлинкитов деятельностью Российско-американской компании безотносительно к тому, насколько она их ущемляла или не ущемляла. Хотя РАК по своей сути была всё же не благотворительной миссией, и Главному правителю русских колоний в Америке Баранову порой приходилось действовать жёстко.

Основным же стимулом для очередного недовольства индейцев стала «огненная вода» пирата-янки Барбера, переодетые матросы которого стояли за русско-колошской «войной». К тому времени британские и американские бизнесмены окончательно ввели в практику борьбы с РАК снабжение индейцев оружием и подстрекательство тлинкитов к нападению на русские поселения и промысловые партии. Добравшийся с Камчатки до Русской Америки Резанов доносил директорам РАК, что тлинкиты «вооружены от бостонцев лучшими ружьями, пистолетами и имеют фалконеты…». (Фальконетом называлась пушка небольшого калибра, стрелявшая свинцовыми снарядами.)

Если проследить судьбу конкретно Барбера, то его можно расценивать как простого маргинала, чуждого любому законопослушному социуму – хоть российскому, хоть британскому, хоть американскому. Однако Барбер стал известен в Русской Америке с 1796 года захватами индейцев для продажи в рабство, то есть он не просто пиратствовал, а периодически бывал в США. Обосновавшись после 1805 года на островах Королевы Шарлотты южнее архипелага Александра, Барбер создал там нечто вроде форпоста с несколькими крепостями, защищаемыми гарнизонами из индейцев.

Барбер нападал не только на русских, но и на англичан, на испанцев, но никогда не нападал на американские суда. Так были ли действия Барбера просто разбоем или всё же они были продуманной акцией, направляемой с атлантического побережья Северной Америки, где укрепляющиеся элитарные политики США имели виды на тихоокеанское побережье? Документов о связи Барбера с высшей властью США нет, но таковая связь вполне усматривается логически, так что считать Барбера просто «волком-одиночкой» не приходится.

Фрэнсис Дрейк – «пират её Величества» Елизаветы I – начинал с пиратских экспедиций в Вест-Индию, а в 1788 году адмирал Дрейк фактически командовал английским флотом при разгроме испанской «Непобедимой армады». Барбер был фигурой, конечно, неизмеримо мельче Дрейка, но его системная роль в деле подрыва русских позиций в Северо-Западной Америке была схожа с ролью Дрейка, подрывавшего в своё время позиции Испании в Вест-Индии. Лишь методы у Барбера были окончательно гнусными, зато вполне в духе англосаксов, всегда готовых воевать против «азиатов» руками «азиатов».

С одной стороны, тлинкиты даже без подстрекательств Барбера и ему подобных представляли собой немалую проблему, будучи весьма воинственными. Они конфликтовали не только с русскими, но и с аборигенами Аляски. С другой стороны, с Барбером они ладили и даже союзничали, и тому были вполне очевидные, хотя и печальные причины.

Главный правитель российских колоний Александр Баранов был справедлив, но суров. Главное же, Баранов и вообще русские не платили ни за меха, ни за приязнь и дружество спиртным. А у янки – и у пиратов вроде Барбера, и у торговцев-«бостонцев» – основными меновыми товарами были виски, оружие и боеприпасы, причём всё скверного качества. Так убивались сразу три зайца: первое – задёшево приобретались ценные меха; второе – тлинкиты, спиваясь, оказывались привязанными к янки алкогольной зависимостью и, наконец, третье – последнее по счёту, но не по важности – пристрастившихся к виски и вооружённых огнестрельным оружием индейцев было проще и легче подбивать на вооружённые столкновения с русскими промышленными партиями и на нападения на русские поселения.

В мае – июне 1802 года тлинкитами была атакована Якутатская партия Ивана Кускова – будущего учредителя калифорнийской колонии Форт-Росс, а также почти поголовно вырезана Ситкинская партия партовщика РАК Ивана Урбанова. В сделанной позднее Кириллом Тимофеевичем Хлебниковым «Выписке о несчастных случаях, последовавших в бытность г. Баранова» среди прочих пунктов находим: «1802. В ситихинской партии Урбанова, в то время как взята крепость, убито колошами – 165».

Были захвачены и сожжены русское поселение Михайловское на острове Ситка и Михайловская крепость (крепость Св. Архистратига Михаила), где погибло 20 русских промышленников, 130 алеутов, эскимосы, служившие в РАК, – всего 250 человек. Тлинкиты разграбили и склад РАК.

А 13 июля 1804 года в гавань Св. Павла на острове Кадьяк вошла «Нева» Лисянского. Там Лисянского ожидало письмо А. А. Баранова с просьбой о помощи. Сам Баранов ещё по весне выступил со 120 русскими промышленниками и 800 алеутами на 4 кораблях и 300 байдарах к Ситке – «сворачивать» возникшую негативную ситуацию.

В сентябре силы Баранова и «Нева» соединились у Ситкинского залива и начались непродолжительные военные действия. Вскоре всё завершилось взятием индейской крепости – выстроенной, скорее всего, под влиянием янки, и очередным замирением с тлинкитами. В брошенной крепости осталось около сотни русских ядер, две небольшие пушки, несколько сломанных ружей, до полусотни трупов, и ещё одно, о чём сошедший на берег Лисянский позднее написал так: «…я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти».

По окончании боёв вместо разорённого Михайловского Барановым был основан Ново-Архангельск с крепостью о шести пушках. Он и стал столицей Русской Америки. Сразу же начались и строительные, и оборонные работы. Пока что приходилось жить, будучи постоянно готовым к отпору враждебным «колошам». Резанов, после прибытия в российские колонии, сообщал в Петербург: «Всюду в проливах выстроили крепости… пушки наши всегда заряжены, везде не только часовые с заряженными ружьями, но и в комнатах у каждого из нас оружие составляет лучшую мебель».

Лишь во второй половине лета 1805 года Лисянский ушёл из Ново-Архангельска курсом на южнокитайский порт Кантон (Гуаньчжоу). С 1757 года это был единственный китайский порт, открытый для иностранной торговли, а экспедиция имела, кроме прочего, и задание установить морскую торговлю с Китаем в дополнение к традиционной сухопутной, которую Россия вела с китайцами через пограничную восточносибирскую Кяхту в Забайкалье.

В Кантон же направлялась из камчатской Петропавловской гавани и «Надежда» Крузенштерна. Она успела раз там уже побывать, потом зайти в японский порт Нагасаки, доставить туда Резанова и из Японии вернуться на Камчатку с Резановым же, о чём – позже.

Между прочим, на Камчатке Крузенштерн оставил часть корабельных орудий, необходимых для отражения налётов американских банд уже и на Камчатку. Русская активность в Тихом океане нравилась янки всё менее, и они начинали вести себя всё более нагло и беззаконно. Оставил Крузенштерн камчатским жителям и запас соли на несколько лет, в чём они терпели жестокую нужду.

В НОЯБРЕ 1805 года оба судна пришли в Кантон… «Надежда» добиралась от Камчатки до Кантона сорок дней, а «Нева» от Ново-Архангельска (Ситки) – намного дольше. Выйдя 21 июня русского стиля из Ситки, она, по донесению главного комиссионера русской кругосветной экспедиции, приказчика РАК Фёдора Ивановича Шемелина, пришла на Кантонский рейд только 22 ноября. И вот об этой задержке надо сказать особо, прямо предоставив слово Шемелину, который 21 декабря 1805 (2 января 1806) года сообщал Главному правлению РАК из Кантона:

«Здесь обязан я донести о «Неве». Она… в 21 число июня отправилась в Кантон, и когда б она прямо стремилась к своему предмету, то в Кантон пришла бы неотменно в августе, и тогда, когда ещё ни одного судна американского не было в приходе здесь с бобрами, и тогда натурально продан был бы груз компании выгоднейшим образом, нежели теперь. Но страсть начальника корабля (то есть Лисянского. – С.К.) к открытию новых земель и островов привела в забвение выгоды компании…»

«Нева», имея на борту 4004 шкуры морских бобров, действительно в Кантон запоздала, и до неё туда пришли три американских корабля. Капитан Адамс привёз 5800 бобров, капитан Трекет – 2800, а капитан Старжел – 5202, причём последний успел всё распродать по 18 пиастров за шкуру.

«Надежда» привезла с Камчатки 414 бобров и 10 000 котиков.

Фёдор Шемелин резонно заключал:

«Суда купеческие совсем не способны к открытиям и не на такой конец должны употребляться; их первая должность есть поспешность и слава, когда, предупредив других, достигнет к своей мете (цели. – С.К.)».

Шемелин был, со своей точки зрения, прав: для заморской торговли скорость судов в видах опередить конкурента оказывается важнейшим качеством. Вспомним гонки «чайных» клиперов, задачей которых было одно – как можно быстрее доставить свой груз в порт назначения. Интересы частной коммерции входили, как видим, в противоречие с государственным интересом, и Русской Америке настоятельно требовалось прямое государственное внимание.

При этом уже в первый приход русских в Кантон можно было понять, во-первых, что русские имеют перед янки приличную фору по времени – если будут поворотливы. Во-вторых, было видно, что янки пользуются богатствами северных вод Тихого океана даже больше, чем сами хозяева этих вод – русские. Вряд ли такое положение дел можно было считать нормальным. Но и выправить его усилиями РАК не было возможно – свои исключительные права должна была заявить держава… Не учреждённое Екатериной из-за войн патрулирование русской зоны Тихого океана становилось одной из важнейших государственных задач в Тихоокеанском регионе уже для России Александра I. То, что задумывала ещё бабка, должен был сделать внук.

Занятная ситуация выявлялась и в приморском Южном Китае…

Кантон вырос на одном из рукавов дельты реки Чжуцзян (Жемчужная река). Передовым его пунктом был порт-пригород Вампу (Хуанпу), отстоявший от Кантона на 15 итальянских миль мористее. У Кантона сливаются воедино и три крупнейшие реки Южного Китая – Сицзян («Западная река»), Бэйцзян («Северная река») и Дунцзян («Восточная река»). Реки эти впадают в узкий семидесятикилометровый Кантонский залив Южно-Китайского моря, на западном берегу которого – у выхода в открытое море – с 1557 года образовалась португальская колония Макао. Португальцы арендовали эту территорию у Китая под свою торговую факторию.

В пятидесяти шести километрах от Макао – через залив, на восточном его берегу, с 1839 года на месте китайского Сянгана появится британский Гонконг – как результат победы Англии в первой «опиумной войне». Но во времена первого русского кругосветного плавания до этого было ещё далеко, хотя англичане в Китае уже тогда были активны даже более, чем португальцы.

Весьма интернациональный торговый «треугольник» можно было интернационализировать ещё более, если бы сюда внедрилась Россия. С португальцами особенно считаться не стоило, а англичан надо было нейтрализовать путём русского соглашения с китайцами и аренды территории под свою факторию. Дело это было сложным, но, пожалуй, возможным даже во времена Крузенштерна и Лисянского. И уж тем более это стоило сделать лет через десять или позднее – когда Китай стали прижимать англичане, в результате чего на карте Китая появился британский Гонконг.

Имея же в виду наших первых «кругосветчиков», надо сказать, что в Кантоне им пришлось пережить весьма неприятные дни. Перед Крузенштерном, пришедшим к Кантонскому заливу в районе Макао на «Надежде» первым, сразу встал вопрос – как поступать дальше? Идти прямо в Кантон или Вампу? Коммерческий груз невелик, и всю возможную прибыль съедят пошлины и «подарки» китайским мандаринам. Стоять в Макао, дожидаясь «Невы»? На рейде Макао купеческое судно имело право стоять по китайским законам только сутки, а потом надо было или проходить в Вампу, или идти куда угодно. И Крузенштерн объявил китайским властям в Макао свой корабль военным.

Через полмесяца пришёл Лисянский, и он-то направился сразу в Вампу, однако «Надежда» проследовать туда уже не могла – проход военным судам был строжайше и под «великим штрафом» запрещён.

Начались торги, но, расторговавшись в начале января 1806 года, уйти сразу же наши корабли не смогли – их задержал кантонский наместник. Он доносил в Пекин, что в Макао прибыл купеческий русский корабль с купцами Лу-Чынь-Дун (Крузенштерн) и Ни-Цзань-ши (Лисянский) и ведёт незаконный-де, торг с китайскими купцами.

Китайцы считали законной торговлю с русскими только в Кяхте – в соответствии с Кяхтинским трактатом от 21 октября 1727 года. И Китайский трибунал (китайское «министерство иностранных дел») 16(28) января 1806 года запросил русский Правительствующий сенат – прибыли ли Лу-Чынь-Дун и Ни-Цзань-ши в Кантон с ведома Сената, или это была их самовольная инициатива. Тем временем погрузка купленных китайских товаров была приостановлена, к кораблям приставили стражу. Дело грозило затянуться надолго… Началась переписка двух русских капитанов с кантонскими властями. Кончилось всё тем, что 9 февраля 1806 года суда были освобождены и вскоре вышли в море.

Небыстро шли тогда известия, и 22 июня (4 июля) 1806 года первенствующий директор РАК Булдаков и директоры Деларов и Шелехов (брат Григория Шелихова-Шелехова) всеподданнейше доносили императору Александру всего лишь о получении рапорта Крузенштерна и Шемелина от декабря 1805 года, где сообщалось о прибытии кораблей РАК в Кантон и распродаже товара на сумму в 176 605 1/4 пиастра… «Надежда» и «Нева» были в это время уже на подходе к Кронштадту, но – порознь. В середине апреля 1806 года у мыса Доброй Надежды корабли в тумане потеряли друг друга из виду и дальше шли самостоятельно.

Вообще-то местом рандеву был назначен остров Святой Елены, но, придя туда раньше, Крузенштерн узнал о начале войны России с Францией и не рискнул идти без части пушек, оставленных для защиты Камчатки, через Ла-Манш, где мог наскочить на французские патрули. Он обогнул Английские острова с севера и немного задержался. «Нева» же пошла прямо, и 22 июля (2 августа) 1806 года бросила якорь на Кронштадтском рейде.

Через две недели рядом встала и «Надежда» Крузенштерна.

СЧИТАЕТСЯ, что начальником 1-й русской кругосветной экспедиции был Крузенштерн единолично. Однако на борту «Надежды» отплывал на Дальний Восток и «корреспондент РАК» (то есть её представитель при правительстве), один из директоров-распорядителей РАК, хорошо знакомый нам камергер и действительный статский советник Резанов. Он был назначен не только главой чрезвычайного посольства с задачей «завести торговые сношения с Японией», но и фактически – вторым руководителем плавания. Если – не первым, поскольку имел инструкции, позволявшие вмешиваться в действия Крузенштерна. Последний же, естественно, подобных прав по отношению к Резанову не имел. Кроме того, Резанов получил поручение Александра «обозреть и устроить» наши владения в Северной Америке, то есть – говоря языком современным – проинспектировать объекты РАК.

В статье о Резанове – надо заметить, весьма сдержанной, – помещённой в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, прямо утверждается: «По его мысли была снаряжена первая русская кругосветная экспедиция». И здесь точнее было бы сказать, что честь инициативы принадлежит Резанову совместно с Крузенштерном, Булдаковым и теми, кто задумывал несостоявшуюся экспедицию Муловского, включая самого Муловского…

Относительно же распределения ролей в первой состоявшейся русской «кругосветке» тот же источник сообщает: «Он (Резанов. – С.К.) был назначен главным ея начальником. Помощниками его были Крузенштерн и Лисянский»… Формально это так и было, потому что в указе Александра I Резанову, начинавшемся со слов: «Избрав вас на подвиг, пользу Отечеству обещающий…», было сказано: «Сим оба судна с офицерами и служителями, в службе компании (РАК. – С.К.) находящимися, поручаются начальству Вашему».

Вначале вопрос о первенстве не стоял, поскольку Александр «конфирмовал» в июле 1802 года одну лишь экспедицию Крузенштерна с назначением начальником экспедиции, естественно, Крузенштерна. Вопрос же о посольстве Резанова возник в феврале 1803 года. Возможно, от этого и возник разнобой с инструкциями на экспедицию и требованиями Устава военного флота, по которому члены посольства Резанова и он сам считались лишь «почётными пассажирами».

В результате в плавании между Крузенштерном и Резановым возникали споры и разногласия. А их ещё усугублял своими пьяными выходками по отношению к Резанову «кавалер» посольства Фёдор Толстой – тот самый, пушкинско-грибоедовский «американец» («в Камчатку сослан был, вернулся алеутом, и сильно на руку нечист»), и это вело к расколу уже среди участников экспедиции.

По описаниям и Резанова, и Крузенштерна видно, что их конфликт порой принимал очень тяжёлый и неприятный характер. Был случай, когда Резанов, сам не понимая, что это есть, оскорбил Крузенштерна на шканцах – месте для моряка святом и по уставу наиболее почётном: здесь читаются приказы, принимаются высокопоставленные гости и т. п. В ответ Крузенштерн стал угрожать камергеру (!) наказанием.

На современный взгляд их взаимные распри, попрёки, упрёки и претензии могут показаться свидетельством мелочности обоих, однако надо учитывать нравы эпохи, чувствительность тогдашних людей к статусу и т. п. В действительности оба были личностями и историческими фигурами крупного калибра. Но, как говорится, двум медведям в одной берлоге не ужиться, особенно – если «берлога» – палуба не очень-то большого корабля посреди бескрайнего океана. Резанов, как на грех, ещё и качку плохо переносил, и это подрывало его физическое здоровье, а с ним – и душевные силы.

Конечно, тому же министру коммерции Румянцеву, курировавшему подготовку экспедиции, было бы логично предложить царю разделить экспедиционные полномочия на «морскую», так сказать, часть и «сухопутную», отдав первенство решений на море моряку Крузенштерну, а на суше – государственному деятелю Резанову. Однако разумное делегирование ответственности в царской России было не заведено. Подробно разбиравший коллизию член Русского географического общества Леонид Свердлов (ж. «Природа», № 10, 2003 г.) писал по этому поводу:

«Похоже, что в сознании Александра I совмещались два руководителя кругосветной экспедиции: Резанов – политический и коммерческий – и Крузенштерн – командир эскадры, морской офицер – дополняли друг друга. Очевидно, что Резанов по чину и по возложенным на него обязанностям был в экспедиции фигурой более значимой, хотя непосредственного руководства кораблями он осуществлять не мог. А кругосветная экспедиция – это, в конечном счёте, движение кораблей».

Так или иначе, факт особого доверия верховной власти к одному из руководителей РАК Резанову – это факт. Свои полномочия он передал Крузенштерну только в июне 1805 года, когда приступил к выполнению задач по налаживанию управления Русской Америкой. А замыслы у Резанова имели ломоносовско-шелиховский размах. Он предлагал занять всё побережье Северо-Западной Америки до залива Сан-Франциско, создать сильную военно-морскую эскадру, в союзе с Испанией предотвратить экспансию США и заложить базу политического и торгового могущества России в этой части Тихого океана. Подобная задача была России по силам, но – лишь в том случае, если бы и верховная власть мыслила на уровне Ломоносова, Шелихова, Резанова, Баранова… Император же Александр I ввязывался в противостояние с Наполеоном, чему очень способствовали каверзы, предпринимаемые в Петербурге Лондоном.

Всем проектам Резанова очень способствовало бы установление прямых и дружественных отношений с Японией, что понимал и Резанов, и министр коммерции Румянцев, и даже – сам император, направивший Резанова на Дальний Восток с «японской» миссией. Стремление Александра – пусть и не очень внятное – к связям с Японией являлось для интересов России полезным, хотя здесь надо хвалить, пожалуй, не столько его, сколько дальновидных сановников вроде Мордвинова и Румянцева.

Однако японское посольство Резанова не удалось.

СТРАНА восходящего солнца тогда очень жёстко ограничивала любые контакты с внешним миром, и такой режим продержался не один век. Поэтому задача у Резанова была более чем сложной, но в принципе – выполнимой.

Вот как всё разворачивалось…

Ещё до отправления экспедиции Крузенштерна министр коммерции Румянцев подал царю 20 февраля 1803 года докладную записку «О торге с Японией», где писал:

«Известно, что со времен бывшего в Японии страшного христианам гонения и изгнания из оной португальцев одни только батавцы (голландцы. – С.К.) имеют близ двухсот лет в руках своих толико выгодный для них торг сей. Сама природа, поставя Россию сопредельною Японии и сближая обе империи морями, дает нам пред всеми торговыми державами преимущество и удобность к торговле, к которой купечество наше, как кажется, ожидает токмо единого от правительства одобрения…

Соображая местные выгоды торговли нашей с Японией, нахожу, что крайне бы полезно нам было производить оную весьма употребительными японцами в пищу рыбами и жирами, у нас в великом изобилии не токмо в Америке, но и на самых Курильских островах и в пределах Охотского моря добываемыми, выделанными из разных морских и земляных зверей кожами, разною мягкою рухлядью, моржовою и мамонтовою костью, сукнами и, испытав притом ввоз в Японию разных к роскоши служащих товаров, как-то зеркал и тому подобного, получить от них на обмен пшено, не только для американских селений, но и для всего Северного края Сибири нужное, штыковую медь, добротою своею в целом свете известную, разные шелковые и бумажные ткани, серебро, лаковые и многие другие вещи…»

Изложив все это, Румянцев предлагал:

«На сей предмет не благоугодно ли будет Вашему императорскому величеству с отправляющимися ныне в Америку судами назначить род некоторого к японскому двору посольства и, употребя к исполнению сего важного предприятия человека с способностями и знанием политических и торговых дел и ободря его особливым Вашего императорского величества покровительством, поручить ему сделать японскому двору приличным образом правильное о достоинстве Российской империи внушение, положить тамо прочное основание торговли и постановить на предбудущее время дружественные отношения между обеими империями…»

Через месяц, 27 марта 1803 года, Румянцев подаёт царю новый «всеподданнейший» доклад, где наряду с изложением проблем Русской Америки вновь пишет об идее посольства в Японию. И 30 июня (12 июля) 1803 года Александр подписывает грамоту «Божию поспешествующею милостью его Тензин-кубоскому величеству самодержавнейшему государю обширной империи Японской, превосходнейшему императору и повелителю…».

После тяжеловесного введения сообщалось, что «избрав в роде достойного верноподданного действительного камергера двора моего Николая Резанова, дабы с должным почтением мог он приближаться к самодержавной особе Вашей, желаю, чтобы он подал Вашему его Тензин-кубоскому величеству сию грамоту по надлежащему обряду с истинным уважением…».

Конкретно Александр предлагал «его Тензин-кубоскому величеству» – императору Японии, чтобы «дозволили купечествующему народу моему, а паче жителям Кадьякских, Алеутских и Курильских островов, яко Вам соседственным» приставать «не токмо в Нагасакскую гавань и не токмо одному кораблю, но и многим и в другие гавани с теми избытками, какие Вам благоприятны будут».

Здесь надо заметить, что формально то разрешение на заход русских судов в Японию, о котором шла речь в послании русского царя японскому императору, было дано ещё в конце XVIII века, о чём несколько позже будет рассказано.

Интересен и конец царской грамоты:

«Посылаю при сем Вашему Тензин-кубоскому величеству в дар часы, вделанные в фигуре механического слона, зеркала, мех лисий, вазы костяной работы, ружья, пистолеты и стальные и стеклянные изделия. Все сии вещи выделаны на моих мануфактурах. Хотя оные небольшой стоят цены, я желаю, чтобы они только приятны для Вас были и чтоб в пределах моего государства нашлось что-нибудь Вам угодное».

Царские подарки в материальном исчислении стоили действительно недорого. Но с точки зрения обеспечения перспектив русской торговле в Японии они представляли собой, скорее всего, некий вещественный перечень-«прайс» того, что могла Россия предложить Японии. Ход неглупый…

10(22) июля 1803 года Александр лично утвердил инструкцию Румянцева для Резанова из 23 пунктов. Это была общая инструкция на всю экспедицию, но были там и пункты, касающиеся Японии, составленные в духе мыслей Румянцева.

В августе «Надежда» и «Нева» ушли в плавание, и в виду Сандвичей расстались, Крузенштерн с Резановым направились на Камчатку, а оттуда – в Японию. Прибывшую в Нагасаки 26 сентября (русского стиля) 1804 года «Надежду» встретили там с чрезвычайными предосторожностями. В 10 часов вечера на корабль прибыли чиновники-баниосы. Они без приглашения прошли в кают-компанию, без приглашения сели и без приглашения же закурили трубки. Впрочем, они тут же их изо ртов вынули – от изумления тем, что на путь от Камчатки до Нагасаки русские затратили всего месяц.

Вместе с японцами были и голландцы – внешне к русским лояльные, но их появлением обрадованные вряд ли… Япония в то время находилась в состоянии глухой самоизоляции, длившейся не один век. О причинах этого и о самом этом времени говорится в моей книге 2005 года «Россия и Япония: стравить!». Здесь же просто сообщу, что иностранцев-европейцев в тогдашней Японии не то что не жаловали, а вообще не принимали. Последних христиан – португальцев выслали с японских островов в 1638 году. И с тех пор заход в Японию грозил европейцам смертью. Исключение было сделано только для голландцев. И вот теперь на голову не только сынам Страны восходящего солнца, но и сынам далекой Батавии-Голландии свалились сыны Русского Севера.

После первого контакта Резанову общаться с голландцами запретили, но те вряд ли на сей счёт горевали – так им проще было иметь благопристойный вид при хитрой игре. Более того, не исключено, что последующее развитие событий было инспирировано голландцами, среди которых очень могли быть и скрытые английские агенты.

На следующий день губернатор Нагасаки прислал в подарок домашнюю птицу, рис и свежую рыбу, зато затребовал весь порох и огнестрельное оружие. Шпаги офицерам, впрочем, были оставлены, чего не позволялось даже голландцам. В целом же режим установился похожий на плен – отбуксированную в глубь бухты «Надежду» охраняло 32 сторожевых судна. Правда, стоянку иногда разрешалось менять.

Имелось сообщение и с берегом – японцы выделили для прогулок Резанова огороженный участок голой земли в 100 на 40 шагов. С высокого забора, с борта шлюпки, при переменах стоянки, Крузенштерн вёл наблюдения за приливно-отливными явлениями и проводил съёмки берегов бухты, что дало, в конце концов, неплохое её описание. Крузенштерн же первым точно определил широту и долготу Нагасаки. Конечно, до него этим занимались и голландцы. Но русские впервые сделали свои данные общим достоянием всех моряков мира.